Порог тривиальности. Сказки

Виктория Орлова

В этой книге собрались разнообразные принцессы. драконы, самые обыкновенные тетеньки и дяденьки, Снежная Баба, маленький (сначала) диплодок и даже одна ухватистая Селедка. Объединяет их одно: их жизнь — сплошная сказка. Что вовсе не означает, что они совсем уж нереальны.

Про Художника

В одной деревне жил-был Художник. Самый настоящий. Только неизвестный. Потому что он в глухой деревне жил, куда из города автобус раз в сутки ходил. И то, когда дорога сухая. Но Художнику это было до лампочки — он свою деревню любил и считал, что краше родных мест ничего на свете нету. А в город ездил только в Академии учиться и за бумагой с красками.

Однажды зимой пошел снег — сильный-сильный! И всю деревню занес, особенно дорогу — ни въехать, ни выехать. А у Художника как раз закончилась бумага. Но художники — они ж не могут, чтоб не рисовать.

Пошел наш Художник на улицу. Еле через калитку пробился. Видит — все заборы снегом замело, а один высокий, бетонный, стоит почищенный. Рисуй — не хочу. А Художник как раз хотел. Вытащил он краски и кисточки и давай забор расписывать под Хохлому.

И тут из-за забора вылетает дядька, да как залает: «Кыш отседова! Ишь, моду взяли, на заборе писать!»

Художник попробовал ему объяснить, что у него бумага закончилась, только дядька не слушает и свое лает: «В прошлый раз один такой вот нацарапал слово неприличное — еле отскреб, а этот вона че — весь забор мне щас изуродует!»

Хотел Художник обидеться — он ведь вовсе даже прилично расписывать умел, ему в Академии вообще говорили, что он талантище! Но дядька так лаял, что Художник быстренько (но красиво!) набросал на заборе: «Осторожно, злой хозяин!» — и ушел в поля. Ну, раз его никто не понимает.

А в полях — снега! Белые-белые, ровные-ровные! Лучше всякой бумаги! Только кисточкой на такой бумаге не порисуешь. А рисовать хочется…

Постоял Художник минутку, подумал, а потом в дом кинулся и с лопатой вернулся. И давай лопатой по снегам рисовать.

Такая красота получилась! Жалко, показать некому — с земли не видно…

Тут стемнело, и пошел Художник домой.

А утром проснулся — за окном шум, гам: журналисты понаехали. Говорят, космонавты из космоса поля около деревни засняли, а там картины чудесные — не иначе инопланетяне, на Землю засланные, своим в космосе сигналят.

Народ собрался, стоит посреди деревни, руками машет, инопланетянина вычисляет. А громче всех дядька с бетонным забором орет: знаю я, говорит, этого инопланетянина — и в Художника пальцем тычет. Но тут бабушка Глафира как гаркнет: «А ну-ка цыц! Я в этой деревне всю жизнь живу, и Художника с детства знаю, когда он еще просто Васькой был! Никакой он не инопланетянин!»

Тут Художник вышел и все объяснил — и про поля, и про снега, и про рисование лопатой. Журналисты сначала расстроились — что никаких инопланетян нет, а потом обрадовались — новое дарование открыли! — и давай у Художника про творческий путь спрашивать. А Художник им — да какой там творческий путь — вы дорогу нашу видели? По ней же ни пройти, ни проехать! Вот, сижу на месте, рисую потихоньку. Журналисты сказали: «Ага!» — и уехали. Улетели, то есть. На вертолете.

А вместо них по весне приехали экскаваторы и дорогу починили — чтоб Художнику за бумагой легче ездить было.

Скажете, так не бывает? В сказках, товарищи, еще и не такое бывает!

А дядька с забором, между прочим, на следующее утро к Художнику сам пришел. Я, говорит, искусство сильно уважаю, и поэтому вот тебе мое соизволение, рисуй на моем заборе сколько хочешь. Обрадовался Художник и забор дядьке так расписал, что дядька лаять перестал и добрый-добрый сделался. А потом народ и остальные заборы от снега очистил, и Художник их тоже расписал. Особенно красивый забор у бабушки Глафиры получился — синий как небо, и белые птицы по нему летают.

И стала деревня не деревня, а музей — и летом, как дорогу починили, хлынул из города народ на заборы любоваться. Об одном только жалели — что снега растаяли, и лопатных картин нет больше. Но тоже беда невелика — космонавтские снимки в интернете лежат, кому посмотреть охота — всегда пожалуйста!