Выкормыши. Том первый

Виктор Аркин, 2022

Первая книга цикла о противоборстве трёх миров и населяющих их существ. Центральными персонажами этого тома стали: не смирившийся с реалиями человеческого общества байкер-одиночка Сорог и бывший инженер по прозвищу Грамыч, который защищает от нечисти покой мирного города. Никого из них нельзя назвать героем или антигероем. Читателю предстоит самостоятельно решить, на чьей он стороне…Содержит нецензурную брань.

Часть первая

Пролог

Таких городов по три на день пути в любой стране. Народ в меру злобный, улицы в меру кривые. Их хоть и равняли после последней войны, но до конца так и не выровняли. Вектор трассы надёжно законопатил часть миллиона душ между своим асфальтом на юге и болотом на севере. Город растекался по движению солнца, обрастая чирьями заводов и лысинами площадей. Помимо дороги из битума и гравия пролегала мимо улиц и железка. Обе дороги кормили заводы сырьём и неторопливо утаскивали то, что производили на них люди. Люди были мастеровыми, и вдаль плыли караваны грузовиков, груженных деталями тяжёлых машин, керамическими изоляторами, металлоконструкциями и — что самое главное — колбасами и бужениной. Не так давно в городе даже появилась своя сыроварня.

В исторической части города, как и во многих ему подобных, располагался крепостной вал. Когда-то вместо двух дорог город соединялся с остальными селениями исключительно рекой, которая и сейчас делила город надвое. Посреди реки выпирал из воды холмом остров — любимое место отдыха как местных, так и приезжих.

Город был зелен летом и заснежен зимой, пах выхлопом и отходами днём, а ночью, как и любой город, пах алкоголем и страхом…

Сорог знал, что скоро всё изменится. Он уже месяц каждое утро рыскал по набережной в поисках места в первом ряду. Он хотел видеть всё, хотел, чтобы свет солнца (а он не сомневался, что день будет солнечным) упал на происходящее под нужным углом. Он хотел запомнить всё до малейшей детали!

Интерлюдия 1. Закрытие

Порталы не работали. Даже баба Люба не могла ничего поделать.

По счастью, чем заняться было. Сорог вспомнил молодость, а Огнива решила посмотреть, что это за событие такое — закрытие мотосезона.

Погодка вполне осенняя. Прохладно, но хотя бы не капает. Сбор традиционно назначен с северо-восточной стороны болота. Полторы сотни мотоциклов, несколько сотен «мягкопузых» общаются как возле техники, так и на тротуаре рядом с заброшенным заводом. Дорога уложена поверх торфяника, и насыпной грунт ходит волнами. Мимо проносятся импортные тягачи. В отличие от этого завода предприятия дальше по дороге функционируют в полном объёме. Из толпы то и дело появляются знакомые лица, люди здороваются, жмут руку, хлопают по плечу. По имени не называют. Он-то то к этому привык, а вот человеки явно чувствуют некий дискомфорт и, перебросившись парой дежурных фраз, быстро скрываются в толпе.

Мотоколонна выстраивается, но молодняк вместо того, чтобы звенеть шарами перед стоящими на тротуарах человекосамками, онанирует свою малокубатуру. Кто-то выходит из кустов в кигуруми Годзиллы. И это в Малых-то Чесноках. Раздаются предложения зайти обратно и выйти по новой с радужным флагом.

Носитель пижамы в кусты не возвращается, а прилаживает себя на малокубового «китайца».

Где-то неподалеку идёт ссора двух президентов местных мотоклубов. Борис Лазарь вяло чихвостит Лёху Антарктику, который из природной вежливости отвечает в рамках цензурной лексики.

Сорог плюёт на асфальт.

Ситуация, конечно, неприятная, но президенты «Укрепрайона-1943» и «Ветра Свиста» разберутся сами.

Он снова плюнул на асфальт, обошёл противосолонь Лазаря, делая для виду вполне неплохие снимки на престарелую зеркалку. Такому хождению он научился ещё до Пустошей. Если знаешь как — можно свести на нет любую агрессию.

Мотоколонна, дымя не самыми новыми моторами иноземных и отечественных производителей, отправилась в путь.

Уже к вечеру, когда в штаб-квартире «Укрепрайона» крабовый салат рушился лавиной в одноразовые тарелки, выяснилось, что Лазарь готов извиниться перед клубом.

Хенграунд кивнул сам себе, улыбнулся Огниве и снова наполнил миску.

Глава 1. Зелёная лиса

Сегодня Сорог ехал один. Оба цилиндра верной Плотвы, задыхаясь от наполненного солью воздуха, проталкивали мотоцикл и пилота сквозь вечерние сумерки Пустоши.

Когда-то давно он выжимал бы из мотоцикла все без остатка, дышал бы через газик и прикидывал, сколько понадобится алкоголя, чтобы вывести из организма поганые изотопы цезия.

Сейчас всё было иначе. Гашетка откручена всего на две трети от максимума, лицо прикрывала только плотная арафатка — да и то больше по привычке, чем для защиты от пыли. Пыли в обычном понятии в Пустоши не водилось, а вот вездесущая соль кристаллизовалась на любом влажном предмете. Сорог облизнул губы — от соли арафатка все равно не спасала.

Сама по себе Пустошь представляла собой идеальную трассу. Ровная корка спекшейся за века светло-серой породы не имела ни колдобин, ни выбоин, коими славились дороги родины. Такая поверхность раскинулась на сотни дней пути окрест. Однообразие серой равнины нарушалось редкими каменными островами, на которых жили местные, да разноразмерными зелёными лужами. Лужи эти, правда, случались размером с озеро или даже море, но глубиной были от силы по щиколотку, поэтому более благозвучного названия получить не могли.

Одним из неприятных свойств луж была их подвижность. Растворяя верхний слой солончака, зелёные пятна достаточно быстро перемещались в только им понятных направлениях. В отличие от островов нанести их на карту было нельзя. Ездить по ним тоже не стоило.

Понемногу темнело, но дорогу до Кузниц Сорог прекрасно знал и без карт. Тем более что езды оставалось от силы часа пол, и это если не ставить рекорды скорости.

Справа виднелся островок, настолько крохотный и крутобокий, что никак не подходил для заселения. Может быть, именно поэтому практически весь южный склон порос местной кривой и узловатой берканой. В любом другом месте чёрно-белым стволам и похожему на папоротник подлеску быстро нашли бы применение.

В луче дальнего света фары показался отблеск зелёного. Сорог чуть сбросил скорость и вгляделся. Не показалось! Сразу за островком поперёк его пути тянулась лужа. Не так чтобы уж очень большая, но объехать придётся.

Он уже обошёл по кривой дуге большую часть препятствия, когда метрах в двадцати перед ним мелькнула белая фигура лисы. Лисы водились на Пустошах, равно как ещё несколько десятков видов животных, не представляющих опасности для человека. Встретить лису — это нормально, если бы не одно но. Лапы и серый мех зверя были забрызганы зелёным.

«Ни одна лиса по своей воле не полезет в лужу», — подумал Сорог и начал было оттормаживаться, когда стекло на обтекателе разлетелось мелкими брызгами. От удара мотоцикл повело. Справа долетел оглушительный грохот, спустя ещё секунду мотоциклист почувствовал, как соль, протерев кордуру штанов, вспарывает кожу, заставляя левую ногу пылать от боли.

Интерлюдия 2. Встреча у ломбарда

Из подворотни с другой стороны проспекта вышел Грамыч.

Снова нёс куда-то стопку плоских разноцветных картонок. Именно (ну почти) из-за пристрастия к коллекционированию грампластинок тощий инженер и получил своё прозвище. Остальные причины выдавал сизый нос.

Жара стояла страшная, помимо собственно кошмарной по меркам Малых Чесноков температуры в 31 по Цельсию угнетало ещё и полное отсутствие ветра.

Грамыч перешёл дорогу и, не замечая никого, двинулся по проспекту в сторону сквера.

Сорог сидел на остановке у ломбарда и лузгал семечки. Вроде и не гопник, но ещё с прошлого тысячелетия от этой привычки избавиться не мог. Примерно как страна от киберПутина. Но семки — роднее и ближе!

— Здорово, меломан!

От отклика Грамыч подпрыгнул и чуть не выронил ношу.

— А… Привет! — видно как собеседник пытается вспомнить имя и не может. — Как твоё ничего?

— Не трет, не жмёт, — отозвался Сорог. — Куда спешишь?

— Да вот на рынке… — глаза Грамыча засияли, — у барахольщиков урвал пластинку «СашБаша». Ну и ещё парочку. Надо до дома отнести.

— «СашБаш», — сплюнув лузгу, протянул мотоциклист, — давно его не слушал. Янку — бывает, Летова — тоже… А этот-то тебе на что сдался? Ты б ещё Окуджаву с Высоцким вспомнил.

Грамыч хмыкнул. Потом нежно поставил стопку пластинок на скамейку рядом. Пробежался пальцами по обложкам, движением фокусника вынул одну и буквально просиял:

— А! Каково?

— Да ладно… — Сорог немного оторопел, в основном от твёрдого знака в конце фамилии исполнителя и ветхости обложки. — Шаляпин? Он-то тебе зачем? Тем более на пластинке! Всё ж в Сети есть!

— Ну, допустим, есть, да не всё! Тем более все цифровые записи идентичны, а у пластинок и лент — душа! Двух одинаковых не найти!

Сорог посмотрел в сторону ломбарда. Рольставни всё ещё приспущены, а хозяина Злого Января — большого белого байка — не наблюдается. На двери привычная надпись: «Буду через 15 минут». Он здесь сидит почти час, да и семечки заканчиваются, так что трёп с Грамычем вполне поможет убить немного времени.

— Ну а зачем тебе разные? У тебя ж одних и тех же пластинок тьма…

— Для коллекции!

— А ты в них разницу слышишь?

— Я — нет! Это только на приборах в студии увидеть можно…

— И какой тогда смысл?

— Время придёт, расскажу, ты ж вроде с мозгами мужик.

«Вроде того», — подумал Сорог. Но интерес к теме мало-помалу зарождался. Как разговорить Грамыча, знали все, но в последнее время он стал разборчив ещё и в выборе алкоголя.

— По пятьдесят? — из-за пазухи выглянула плоская бутыль толстого стекла с пробкой, запечатанной жёлтым воском. Содержимое сияло изумрудными искрами.

— А это у тебя чего? — глаза потомственного заводчанина алчно засияли.

— Самогон. От Олега Петровича. Я у него в бараке комнату снимаю, а в придачу гараж под мотоцикл. Мужик аж с войны гонит!

— Это с которой? С Бонапартом что ли?

— Да нет, с афганской! Чего стебёшься?

— Да потому что самогон твой — зелёный! — недоверчиво покосился на бутыль Грамыч.

— Так на травах.

— На каких?

Сорога позабавила подозрительность собеседника. Но эксперимент уже начался, а значит, и заканчивать надо:

— Да на тархуне в основном.

— Правильно говорить — на эстрагоне. Трава — эстрагон, а лимонад — тархун. В нашем случае это точно не лимонад.

— Да хоть вода из лужи! — деланно взбеленился траппер соляных равнин, зато врать не пришлось. — Ты пить будешь? А то пока треплемся, гвардейцы на штраф поставят!

Резкие, как будто ломаные движения давно стали визитной карточкой Грамыча. Вот и сейчас он каким-то неуловимым жестом поставил на скамейку две хрустальные стопки с золотой в узорах каймой. Откуда?

На улице — лето, на собеседнике — брюки, из-за тотальной неглаженности больше похожие на серый «Адидас» без лампас, и футболка из ближайшего секонд-хенда. Где здесь такую красоту прятать? Ан нет — вот вынул буквально из воздуха и протягивает:

— А закусить есть чем?

— Семечки… Штук десять осталось.

— Ну, это по-нашему! — одобрил Грамыч. — Закуска-то — она, сволочь такая, градус крадёт!

— Это да, — подытожил Сорог, наливая до половины, — семки много точно не спиздят!

Выпили не чокаясь. Крякнули. И вот уже глаза Грамыча влажно блестят. Слузгав пару семечек и глубоко вздохнув, он важно подвёл итог дегустации:

— И правда, тархун. И как у твоего Олега Петровича так выходит?

— Так он рецептами не делится…

Получается, Вождь не то что не врал, но даже и не преувеличивал. Зелёная жидкость с Пустошей действительно принимала ожидаемый человеком вкус. Сам-то Сорог знал, что она хоть и не вода, но из лужи. Поэтому для него аромат эстрагона оставался недосягаемой роскошью. Он почувствовал, как солёный вкус воздуха Пустошей обдаёт внутренности спиртовым теплом, как накатывает ностальгия, делая мир вокруг спокойным и уютным. Нестерпимо захотелось на солончаки…

— Ты чего? — забеспокоился Грамыч.

— Да в порядке всё! — Хенграунд понял, что затих на несколько минут. — Смакую! Хороша, чертовка!

— Это точно! Может, ещё по одной? И ты это… угощайся.

На лавке, там, где только что были пластинки, обнаружились две порции картошки-фри и открытая черёпка соуса.

— А пластинки куда делись? — удивился Сорог.

— Да пока ты от удовольствия лыбу давил, я попросил соседа Дениску домой их забрать. Он в соседней квартире живёт. Как приду, заберу. У него и картошки стрельнул. А то ведь семки семками, а под такую штуку закуска точно нужна. На ней, поди, самолёт взлететь может.

«Самолёт не самолёт, а «жигули» едут», — едва не брякнул Сорог. Картошка оказалась горячей, будто только из фритюрницы.

— Твой Дениска телепорт изобрел что ли? Картошкой-то ожечься можно!

— Эм… — Граммыч ненадолго задумался. — Рюкзак у него с теплоизоляцией. Всего-то делов.

— Брендовый небось? Фастфудня-то на другом конце города.

Уже немного зарозовевший Грамыч снова чуть помешкал с ответом:

— Спрошу у него при случае. Наливай!

Налили и выпили. В груди снова заложило от спирта, желания ехать вдаль и дышать солёной взвесью. К третьей стопке в бутылке оставалось на донце. Решив немного притормозить, Сорог спросил:

— Так зачем тебе все эти условно одинаковые пластинки, Грамыч?

Уже изрядно захмелевший собеседник вскинулся, как будто желая отмахнуться от вопроса, затем, мазнув взглядом по окрестностям, вздохнул:

— Знаешь, вот там, рядом с театром дом, а лет двадцать назад на его чердаке был архив одной прозападной языческой секты. Их тогда много разных было. Сект, а не архивов.

— Слышал я что-то про тот чердак. Даже бомжи сейчас туда забираться боятся…

— Ну, это уже сказки, — Грамыч снова вздохнул. — А я тогда молодой был, в шайке этой — девки как на подбор, да с идеями свободной любви.

— А пластинки здесь причём? Ностальгия?

— Если бы… Назначили меня, понимаешь?

— Кем? Куда? — «тархуновый» дистиллят понемногу разогревает, и вопросы звучат куда более заинтересованно, чем хотелось бы.

— Собирателем. А назначила… да Кем, так их тогдашнюю главную звали. Это вроде как тьма по-древнеегипетски.

— И что собирал? Болячки на болт с их-то свободными идеями?

— Нет, — казалось, Грамыч подколки не заметил. — Музыку собирал. И с тех пор остановиться не могу.

— Это ещё почему?

— Я сначала тоже не понимал, зачем. Думал, может, наговор какой или сглаз. А как старше стал, разобрался. Мне ещё тогда в архиве всё рассказали, да как-то невдомёк было. Собираешь и тащишь, а тебе потом обламывается.

— И теперь обламывается?

— Да какое там. Жена с дочкой давно ушли, а на нынешних профур у меня зарплаты не хватит. Да и коллекция не в копейку обходится.

— Нахрена тогда?

Грамыч задумался. Сидя на лавке, он как-то ссутулился и стал дышать реже. Неожиданно резко, будто вырвав пару кадров из киноплёнки, инженер поднялся на ноги.

— Наливай! Скоро ломбард твой откроют. Не пропадать же добру.

Притёртая стеклянная пробка снова откупорена, остатки изумрудной жидкости с лёгким плеском покидают сосуд

— За нечисть, чтоб её! — выдаёт Грамыч и опрокидывает стопку.

Странный тост удивил, но, несмотря на это, мотоциклист повторяет за собутыльником и тоже пьёт.

— Так вот Иные, как бабоньки те себя называли, верили, что нечисть существует в разных видах. Но когда-то давно одни начали доминировать над другими. Случилась война… Не война, скорее истребление. И вот племя, склонное к упорядоченному, одержало победу и стало доминировать в нашем мире. Однако единственной слабостью его остался хаос.

— Это как? — уточняет Сорог.

— Например, неповторяющиеся звуки не дают им близко подойти и напасть. Поэтому древние скальды никогда одинаково не пели одну и ту же песню. Молитвы северных шаманов обходились без повторов и были чистой импровизацией. А сейчас вся жизнь человечества состоит из повторов, притом повсюду! От попсы до религии… И у нечисти нет больше преград!

Глаза Грамыча слезятся, голос дрожит. Сорог похлопал приятеля по плечу:

— И из-за этого ты пластинки собираешь?

— Ага! Третий десяток лет уже боюсь, что те придут. А мир кругом всё однообразнее делается. Мне всё страшнее! Вот я и собираю. А если вдруг это шиза чисто — так хоть дочке после смерти моей будет чего продать.

С этими словами Грамыч бросил остатки картошки на асфальт перед лавочкой. К неожиданной подачке со всех соседних крыш метнулись голуби, воробьи и даже несколько чаек. Когда Сорог поднял взгляд от птиц, Грамыча уже не было.

Глава 2. Хотите погорячее?!

Прежде чем открыть глаза, Сорог прислушался к боли. Левое бедро нестерпимо жгло, запястье ныло… Он аккуратно попробовал пошевелиться. Нога оказалась придавлена мотоциклом. Похоже, что при падении левая дуга проломила корку соли и вошла в более рыхлый слой, зажав конечность между бензобаком и осколками раздробленной породы.

Он не первый год странствовал по Пустошам, и подобное пару раз уже случалось. Нет, всё обходилось без выстрелов, да и падения были на меньшей скорости. Однажды корка проломилась просто от боковой подножки…

Опыт не подсказывал, опыт орал, что нужно как можно скорее раскопать небольшое углубление под мотоциклом, вынуть раненую ногу и, не жалея воды из запаса, вымыть мельчайшие частицы соли из порезов и царапин.

Опыт продолжал орать, сам же Сорог лежал с закрытыми глазами и не шевелился. Всё потому, что вдали слышался мерный плеск и возбуждённый шёпот.

Он продолжил вслушиваться. Говорили двое.

— Как думаешь, Серый, этот мопед на каком бензе?

— Да какая в жопу разница! Главное, чтобы он был.

— Да должен быть, этот-то явно куда-то далеко ехал, да и канистра вроде к бочине приторочена была…

— Вроде была, — согласился сипловатым басом Серый. — Только вот не видно ни хрена, ксенон у него что ли?

Сорог снова прислушался к плеску лужи. По голосам расстояние до говоривших определить было сложно. Звуки разносились над поверхностью жидкости, делаясь то громче, то тише. Буквально секунду назад казалось, что до сталкеров какая-то пара шагов и уже сейчас его ждёт контрольный в голову, и тут следующая фраза прилетела как будто из такого дальнего далёка, что была едва слышна.

Плеск давал более точное представление о расстоянии до любителей чужого добра.

«Шагов двадцать-тридцать, не более», — рассудил мотоциклист.

Шли они, судя по всему, против света так и не погасшей от удара фары Плотвы.

Сорог приоткрыл один глаз. Визор шлема сильно пострадал при падении, но две серо-зелёные лупоглазые фигуры, пересекавшие центр лужи, в луче фары видны были хорошо. Расстояние до них оказалось метров пятьдесят…

«Добежать не успеют, — подумал траппер, — тем более в ОЗК и газике особо не побегаешь».

Медленно, чтобы не выдать себя, Сорог потянулся к поясной сумке.

— Этот-то, как думаешь, того?

— Конечно! Даже если от пули не сдох, хотя напомню, что это вермахтовские 7,92 миллиметра, так ты ж видел, как его об землю приложило!

«Вермахтовские 7,92! Да кому такое позерство надо?!» — подумал Сорог, нащупав рукоятку. Буквально в сантиметре от неё из сумки торчал кусок чего-то острого. Судя по всему, обломок переднего обтекателя. «Хотя разносит неплохо», — вынужденно признался он себе.

— Ага, Серый! Не хотел бы я на его место!

— Так и не будешь! Помнишь, Капитан рассказывал, что тут полудохлые, ну те, которые раковые, спидозные и прочие неизлечимые, без химзащиты на свои сходняки собираются.

— Ага!

— Так вот что я тебе скажу: если ещё раз такого увижу, даже без бензина, — снова выстрелю!

— Без бензина-то он тебе нафига?

— А потому что пидарасы! И терять им нечего. Все неизлечимые болезни от заднеприводности. Вспомни Меркьюри! Чарли Шина! Вот любишь их, слушаешь, смотришь, а потом — херак! И педераст…

— Да, Серый, ты мне об этом каждую пьянку рассказываешь.

Сорог практически справился с задачей, однако нога пылала настолько нестерпимой болью, что в глазах сгущалась пелена. Кричать хотелось до зубовного скрежета

— Ага! И ещё раз расскажу, вот домой вернёмся, вискаря купим ящик! Девок снимем потолще, баню натопим погорячее…

Видимо, Серый мог бы продолжать глухо мечтать сквозь противогаз и дальше, но тут уж Сорог попросту не выдержал.

— Погорячее хочешь, с-с-сука! Лови! — заорал он, перегнувшись через бензобак.

Ракетница в руке байкера гулко бухнула двумя стволами. То ли от боли, то ли от спешки он не смог толком прицелиться.

Батя с Серым шлёпали через зелёный пруд к упавшему мотоциклу в своих стареньких ОЗК. Тима отправили в обход, вооружив мясницким ножом — дорезать, если что. Он очень гордился и поручением и клинком, тускло отражающим свет одинокой фары. Ярко представлял, как он, тринадцатилетний пацан, с ухмылкой кромсает полудохлого пидараса. Со слов дяди Серого выходило, что все беды мира от них.

Пруд оказался очень длинным, и Тим заметил, что может не успеть к мотоциклу раньше взрослых.

Это был явный непорядок, и он уже готов был срезать по влажно блестящей кромке, когда вспомнил, что сапоги его защитного костюма подтекают и в эту жижу ему соваться точно не стоит.

Дядя Серый снова начал рассказ про баню. Тима пару раз звали поглядеть на толстых девок, а когда «петушок» начинал кривенько указывать в их сторону, его выгоняли из бани под дружный хохот пахнущих рыбой румяных вислогрудых девок. Батя со смехом говорил: «Ваджайной пахнет». Когда же в школе Тим спросил у англичанки, что значит это слово и что ещё так пахнет, та залилась краской до корней волос.

От размышлений и торопливого шага отвлёк не то рык, не то крик, окончившийся словом «сука». Два небольших, но ярких огонька мелькнули от мотоцикла до края зелёного водоёма. Первый упал в этот странный серый песок и погас, второй, рухнув на самую кромку, понемногу начинал разгораться.

Всё, что случилось дальше, не заняло и двух секунд.

Серый вскинул свою любимую винтовку, но продолжавшая светить фара на какое-то мгновение замедлила его прицел. И вот ствол уже было остановился, поймав цель, когда зелёный пруд взвыл и запылал. Огонь, который показался Тиму высотой до неба, лавиной накрыл две фигуры, сам он едва успел отпрыгнуть на берег от кромки пруда, чувствуя, как плавится противогаз на лице и вскипает химзащита на рукаве.

Пламя исчезло так же неожиданно, как и появилось. Парень не понял, кричал ли он сам, но крик, который разносился от двух почти обугленных фигур, заставил его забыть обо всём.

Чёртова фара все ещё продолжала светить, и он видел, что от более крупного человека просто отвалились руки, а тот, что помельче, завалился набок.

Крика стало меньше. Но точно не вдвое. Значит, кричал кто-то ещё? Он сам? И это тоже, но был ещё кто-то, чей крик не был воем, а просто накладывал пласты ругательств один на другой.

Так мамка складывает коржи на его день рождения. А потом батя… Что потом батя? Упал батя и не орёт больше…

Тим оторвал от лица тлеющий газик. Видно стало лучше. Вот он, автор многоэтажки из мата и междометий. Глядит прямо на Тима, копошится под своим мотоциклом.

Занеся нож, он почти церемониально зашагал на врага. Залп из ракетницы ударил его в грудь и повалил наземь. Отчего-то стало тепло, почти жарко, но, опираясь на нож, он поднялся снова. Новый выстрел ударил в плечо, и Тим покатился кубарем. Песок оказался очень солёным, руки отяжелели, но ножа он не выпустил.

Показалось, что он поднялся очень быстро, но когда доковылял до мотоцикла, под чёрной тушей уже никого не было

Сорог, подволакивая ногу, пытался бежать через лужу. Странная тоненькая, наполовину обгоревшая фигура с лопнувшим глазом продолжала копошиться в россыпи соли. Под одеждой у врага все ещё тлели две ракеты. Но Сорог понимал, что этот встанет снова, а ракет больше не было!

Он смотрел под ноги и шёл на звук агонии, доносившийся от центра пруда. Когда полыхнула зелёная биомасса, хлопков не было слышно, а значит, патроны в оружии целы.

Сорог дохромал кое-как и начал шарить по дну лужи, не обращая внимания на всё ещё воющую цельнозапеченную тушу. Первой попалась обгорелая рука, её он отбросил в сторону. Винтовка нашлась пару секунд спустя. Почернел только приклад. Резко развернувшись, Сорог взвел затвор.

Тоненькая фигура не то женщины, не то подростка с ножом наперевес уже брела по слегка помутневшей луже.

— Ненавижу… — сказал Сорог и выстрелил первый раз. Фигура упала, но продолжила дёргаться, будто пытаясь встать, — сталкеров!

Грохнул второй выстрел — череп разлетелся на части, и судороги прекратились. Сорог добрёл до серого берега и упал без сил.

Интерлюдия 3. Лесорубы

Из трактора играл «Раммштайн». Была у бригадира странная и лютая приверженность к этой группе. Это сейчас о ней можно погуглить, и то если не лень. А тогда Сорог и его коллеги свято верили, что амбал-солист — не кто иной, как внук фюрера. Выживший сначала в пыточных камерах КГБ, а потом в лагерях и сбежавший на родину.

«Du hast! Du hast mich!» — разносилось над весенним лесом.

Коллеги по артели ржали, потому как тогда в школах учили немецкому. И учили хорошо. Олмер, например, увлекался тем, что пел немцев по-русски. Притом без подготовки, импровизируя! Получалось всегда по-разному и чаще всего матерно. Его стараниями содержание этой песни знали все, в трёх вариантах. Сегодня была очередь варианта «стыдного».

Очередной труп корявой чёрной ольхи рухнул в болото, и мужики, дымя бензопилами, направились разделывать кривой ствол на двухметровый чушки, которые и шли в продажу.

Главная сегодняшняя радость состояла в том, что пригревала середина весны и работать можно было без насквозь провонявшего потом комбеза ОЗК. Зимой противорадиационный костюм защищал от сырости, летом — от комаров, слепней и прочего гнуса. Сейчас стоял конец апреля, достаточно было обычной рубашки и джинсов.

Неожиданно немцы умолкли. Бригадир высунулся из кабины и замахал рукой, отдавая команду на перекур. Лавируя между пнями и колеями, из подлеска буквально вылетел белый трёхдверный «Паджеро».

Много позже, работая фотокорреспондентом в газете, Сорог снимал гонки на внедорожниках, так вот даже прокачанные «Самураи» и «Патрули» не пролезли бы там, где мчалось это чудо японского автопрома.

Тем временем «япошка» остановился возле «Белоруса». Из тесного салона высунулся двухметровый детина с неприятным римским профилем под нахлобученной по самые глаза серой не то кепкой, не то пилоткой.

Сорог-то знал, что эта фуражка, а также политические воззрения и дали повод для позорной в лесах и почётной в столицах клички Фашист.

Шапку, кстати, на одной из подработок вынули из немецкого блиндажа он и его друг Ачи, который в то время катался на «Минске». Сорог тогда ещё на «Восходе» ездил, а вся эта нацистская херь казалась интересной. В основном, конечно, интересными казались цены на номерные штык-ножи и нагрудные знаки, снятые с нацистского жмурья…

Фашист печёнкой чуял, где под землёй покоятся кости, завёрнутые в истлевшие лохмотья серо-зелёной формы. Время от времени он вывозил самых расторопных из лесорубной бригады на места сражений последней войны и говорил: «Копать отсюда и до обеда». А после обеда следовал приказ: «Копать отсюда и до ночи!»

Копнина была адским трудом, но нравилась Сорогу больше, чем однообразное разделывание стволов фанкряжа и чёрной ольхи. Тем более что про каждую находку Фашист рассказывал долго и со вкусом, да и платил за найденное сразу и не скупясь.

А ещё Фашист не любил воров и лентяев. Все знали — любой приглянувшийся артефакт можно было просто попросить. Прятать в карман по тихой было бессмысленно — за это с копнины вылетали навсегда. За лень и нерасторопность же ожидали нескончаемые скабрезности типа: «А, руки в мозолях? Так дрочить веселей будет!»

Бригадир поздоровался с Фашистом и пересел в япономобиль. «Паджеро» умчался, раскидывая комья грязи, трактор был оставлен на попечение лесорубов.

До конца смены оставалось прилично времени, а со стороны сторожки, прятавшейся за лесом в паре километров, уже повеяло дымом костра. Вскоре запах копчёных карасей и царской ухи заставил кишки свернуться узлом. К концу смены послышались песни, и гнилая «восьмёрка» бригадира укатила в деревню Какино за спиртом…

— Всё мало им, — подытожил Олмер.

— Так Фашист же банный ковш водки на спор выпивает и со ста метров из «Мосинки» в банку шпрот попадает. Конечно, мало! — согласился Сорог.

— Ну, это если банка большая! — хмыкнул знаток немецкого.

— Ага, с ведро размером! — с ухмылкой подытожил Ачи.

Дразнящие ароматы отдыха взрослых стали ещё большим издевательством, когда, как назло, гружёный трактор завяз. Вместо похода за ухой пришлось на троих разгрузить прицеп, пару раз привязать к задним колёсам брёвна. Когда же усталый с рождения «Белорус» выскочил на крепкое, оставалось всего ничего — по новой погрузить сырьё для забугорной вагонки в ржавый скрипучий прицеп.

Это лет через двадцать, в эпоху менеджеров, кто-то спросил бы о сверхурочных. Тогда же платили только за брёвна, доставленные на пилораму. А уж сколько раз их приходилось грузить-разгружать, приёмщиков волновало мало.

Подгоняемые собственным матом и голодом, молодые рвали жилы. В итоге, когда трактор с Ачи за рулём скрылся за поворотом большака, сил, казалось, не осталось совсем. Апрельское солнце скрылось за лесом, и о том, чтобы ехать спать в город, уже не было и речи.

Сорог и Олмер поспешили к сторожке. Ими двигало побеждающее усталость желание успеть на остатки ухи и застать Фашиста трезвым. Послушать его истории у костра дорогого стоило.

Тот, кто построил сторожку, имел странные виды на жизнь… Во-первых, сооружена эта не то баня, не то крепость была из огромных, в полтора обхвата толщиной, осиновых камлей; во-вторых, выход из неё вёл в непроходимое болото, а из окна была видна плотина, которая уже больше века делала из второй половины болота стогектарный пруд для разведения карпов.

Круглый год в паре метров от сторожки из бетонного ануса насыпи метровой струей лилась вода. Сейчас она красиво переливалась в свете костра. Опустив ноги в ревущие струи, на краю бетонной окантовки шлюза сидела слегка задумчивая голая девушка.

— Блядь какинская. Значит, не только за спиртом бригадир ездил! — хмыкнул Олмер.

— Так это ж Ленка! — удивился Сорог. — Она ж беременная была от Неандера!

— Во. И точно, она. Не в курсе что ли? Ребёнка в роддоме бросила. Профессия дороже!

— Ёпт…

— Ага. Может, вдуем? Пока оплачено.

— Дурак? Сматывать потом с дудки устанешь! Да и у костра, видишь, Чеушеску сидит? Скажет бригадиру или Фашисту — так отмудохают, до кровавых соплей, а ещё и всю ночь ей оплатишь. А, может, и вообще с работы попрут. Говорят, наш главный уже с месяц как только её сюда и возит!

Не спеша подошли к огню. Помимо круглого (буквально шарообразного) мужичка, жарящего на огне сало и увлечённо таращегося в темноту, у шлюза в освещенном круге наблюдались: наполовину опорожнённый пятивёдерный котёл ухи, несколько недоеденных карасей в коптильне, полканистры спирта и ящик полторашек «Жигуля».

Мужичок помахал лесорубам, приглашая присоединиться к пиршеству. Сорог уже тогда плохо помнил, как на самом деле звали Чеушеску — одного из лучших друзей Фашиста. Да и кличку б забыл, когда б не вечная шутка: «Чеушеску, обоссы занавеску!»

— Пиво будете, пацаны?

— Не, если трактор утром не приедет — за руль завтра.

— Ссыкуны. Может, сижку? «Парламент»!

— Это можно! — согласился Олмер.

Сорог отказался. Вид закопчённого карася вызвал больший энтузиазм.

Расправившись с весьма костлявый рыбиной и тарелкой ухи, уже начинающей превращаться в студень, он уточнил:

— А эти где?

— Так в бане. Девок любят.

— А голая чего одна сидит?

— Так там, кроме неё, у них ещё по одной. Из-за этой так заспорили, чуть не до драки! В итоге решили, кто с теми последний управится — тому и эта… Спор у них. Значит, не скоро выйдут.

— Замёрзнет же!

— Так у блядей работа такая, — съязвил Чеушеску.

— У нас тоже работа, только мёрзнуть никто не любит…

С этими словами лесоруб прошёлся до бригадирской «восьмёрки», вернулся с плащ-палаткой, сплошь усеянной чешуйками недавно пойманной рыбы, отлил из канистры пластиковый стакан спирта и двинулся в сторону шлюза.

К тому времени уже совсем стемнело, и, что происходило вне круга света, разглядеть было невозможно. Вернулся благодетель минут через пять. Раскрасневшийся и смущённый.

— Скорострел! — всхрапнул толстый любитель сала и «Парламента» и закурил новую сигарету.

Олмер заржал в голос.

Глава 3. Лут и смекалочка

Сорог распахнул веки и уставился в светло-серое небо. Странный полусон-полубред, состоящий из искажённых воспоминаний, ещё стоял перед глазами.

Светало. Стало быть, он провалялся в отключке рядом с Плотвой всю ночь. Винтовку он по-прежнему прижимал ладонью к соляному песку.

Мотоциклист попробовал пошевелиться и тут же взвыл от боли. Лучше ноге явно не стало.

Кроме того, нехорошие мысли вызывала боль в правом плече.

Подтащив винтовку поближе и используя её в качестве костыля, кое-как поднялся и похромал к мотоциклу. При свете дня выяснилось, что повреждения от пули и падения не такие уж и серьёзные. Обтекателя фактически не осталось, но все приборы были целы. Помятый об соль глушитель и несколько царапин на бензобаке, оставленные при спешном изъятии себя из-под байка, — так и вовсе мелочь, не стоящая внимания. Даже старенькие пластиковые кофры уцелели, разве что левый немного сместился из-за погнутого кронштейна.

Собственно, его содержимое и нужно было Сорогу. Опустившись на врытый в соль мотоцикл, скрипя от боли зубами, он откинул крышку. Канистра воды и аптечка были на месте.

Развязать шнуровку на ботинке уже не мог, поэтому просто полоснул ножом по шнуркам. Кое-как стянул заскорузлую от зелёной жижи и соли обувь, понял — нога опухает…

Быстро орудуя ножом, царапая сам себя, Сорог срезал левую штанину у основания. Рана, состоящая из множества порезов и царапин, была большей частью покрыта запёкшейся кровью и соляной коркой. Из нескольких особо глубоких порезов сочилась сукровица. Пару лет назад это было бы смертельно, а сейчас просто больно.

Вода из канистры показалась очень холодной, но сделала своё дело — соль больше не пыталась проесть плоть до костей.

Аптечка, пополняемая при каждом удобном случае, тоже оказалась весьма кстати. Промыв перекисью, он замотал ногу бинтом, по счастью, сшивать края порезов не было необходимости. Во всяком случае, Сорог убеждал себя в этом. Последним этапом самолечения стали две таблетки обезбола и антибиотик общего действия.

Немного отдышавшись после всех процедур, он подождал, когда боль поутихнет, и приступил к анализу ситуации.

Во-первых, мотоцикл никак не реагировал на поворот ключа зажигания. Всё прояснил вольтметр, встроенный в приборку кем-то из прошлых владельцев. Трёх с половиной вольт в сети едва хватало на то, чтобы этот прибор заработал.

«Всю ночь с дальним светом на боку пролежала, — подумал Сорог. — Вот банки и высадило. Наверное, ещё и кислота утекла. Есть всё-таки минус в обслуживаемых батареях».

Внимательно оглядев байк, он и в самом деле обнаружил уже пропитавшийся солью потёк.

Плотва была выведена из строя, но пройти пешком оставшийся отрезок пути в шестьдесят, а, может, и в семьдесят километров он бы попросту не смог.

Отцепив от рамы небольшой туристический топорик, Сорог отвернулся от мотоцикла и двинулся в обход лужи к островку. Винтовка по-прежнему служила ему костылём, ствол при каждом шаге норовил пробить солевую корку.

Через несколько шагов он наткнулся на подростка с простреленной головой. Теперь, в свете солнца, он разглядел, что тело принадлежит парню, чернявому и тощему как жердь.

Мотоциклист остановился перед трупом и долго молчал, вспоминая события вчерашней ночи. Казавшийся таким опасным противник на поверку оказался тщедушным нескладёнышем, который, несмотря ни на что, так и не выпустил из ладоней полуметровый ржавый тесак.

Взрослый склонился над ребёнком и провёл рукой по воздуху:

— Когнак! — полушёпотом произнес Сорог.

Соляной песок взвился в том месте, где секунду назад лежал Тим.

— Хоть похоронят по-людски…

Он снова перевёл дыхание и продолжил путь. На кромке лужи были чётко различимы следы, оставленные ночью несостоявшимся убийцей.

«Куда-нибудь да выведут», — решил Сорог. Путь казался неимоверно долгим. Нога хоть и не горела огнём, но отдавала тупой болью при каждом движении, да ещё и слово, сказанное в приступе добрых чувств, отняло силы, которых и так хватало с трудом.

Вскоре след свернул от края лужи, затерялся на соляной корке. Примерно прикинув направление, Сорог догадался, что пацан вышел из-за острова. Других достойных укрытий поблизости всё равно не водилось. При ближайшем рассмотрении остров ещё больше удивил своей крутобокостью. Голубовато-зелёный мох странными клочьями торчал из каждой щели и выбоины серо-коричневой каменной стены. Мотоциклист не стал подходить близко — у основания стены лежали приличные куски камня неправильных форм и солидных размеров, упавшие сверху век или час назад… Получить такой подарочек даже по спрятанному под шлемом темечку не хотелось.

Пройдя ещё несколько десятков шагов, Сорог обнаружил, что формой остров напоминает полумесяц, а посреди импровизированной бухты стоит увязший в соляной каше по самые мосты четырёхдверный пикап.

Вокруг кузова были разбросаны нарубленные разноразмерными кривыми кусками стволы берканы, они же торчали из-под колес машины.

«Провалились, а выехать уже не смогли… Так и ломали корку, пока горючка не кончилась», — прикинул про себя Сорог.

Видно, что это отребье недавно на Пустошах. Вчера они взялись вброд форсировать лужу, а до этого, судя по всему, несколько дней выковыривали транспорт из солончака.

А ведь надо было бросать машину и уходить сразу.

Он глянул через борт. Нет, уйти они не могли. Жадность не давала! Почти всё пространство багажника занимала загогуля, тускло посверкивающая жёлтым сквозь соляную пыль.

Сорог прикинул в уме, сколько весит такая вот золотая хреновина, и сделал вывод, что с этим грузом пикап в принципе не смог бы передвигаться по Пустоши.

«Откуда только такие дебилы берутся?» — подумал он и, мазнув взглядом по номерному знаку, подытожил: «Конкретно эти — из Татарстана».

Золото было вторым по распространённости веществом на Пустоши. Вторым после соли. Местные, имея массу свободного времени, зачастую лепили из самородков поделки навроде этой. Размер и форма определяли подтекст и скрытые знания, которые вкладывал зодчий в своё творение. Сорог вгляделся в золотые изгибы. Изваяние неведомого мастера сообщало, что у этого острова есть хозяин, который терпеть не может чужаков.

Значит, следовало торопиться. Едва ли хозяин скалы будет разбираться, кто именно спёр его полуторатонную поделку! И винтовка здесь не поможет.

Двери пикапа оказались не заперты. Это упрощало задачу.

Забравшись под капот, за пару минут Сорог открутил аккумулятор (небольшой набор гаечных ключей мотоциклист не выкладывал из подсумка уже несколько лет), пошарив по салону, под сиденьем обнаружил провод для прикуривания и пару банок тушёнки. Всё это, а ещё приличное количество кусков провода, вырезанного из проводки, Сорог сложил в рюкзак. Затем ухватил АКБ за ручки и, кряхтя, направился обратно к Плотве.

Следующей ходкой к мотоциклу были доставлены несколько длинных жердей. Как и безвременно почившим сталкерам, понадобились они в качестве рычага для подъёма груза.

Сорог шевелился с трудом, поэтому изъятие байка из соляного плена представляло собой квест не из простых. Солнце проскребло до середины неба, когда мотоцикл наконец-то встал на колёса. Порывшись в кофрах, траппер выудил несколько рыжих стяжных ремней и с их помощью укрепил автомобильный аккумулятор на сиденье, благо пассажирское место пустовало в этой вылазке.

Он улыбнулся, представив, как Огнива едет позади него с тяжеленной батареей на коленях, в руках или вовсе верхом на этой запчасти от отрыжки автопрома. После пары манипуляций с проводкой кастомная деталь была подключена к системе электропитания. В ответ на поворот ключа Плотва весело засияла лампами на панели. Лёгкую досаду вызывала погнутая дуга, но в остальном мотоцикл звал в дорогу всем своим видом.

Медлить не стоило, ведь помимо хозяина островка, до сих пор не проявившего себя, прибавился ещё один повод для беспокойства. Вдалеке, пока что на самой границе видимости, неспешно трусили к месту вчерашней битвы несколько серых теней.

Сорог прекрасно знал, что здешние волки не боятся людей, а грохот выстрела едва ли отобьёт у этих злющих и вечно голодных тварей желание перекусить обгорелым мясом из лужи.

Сколько патронов осталось в винтовке, он не знал, да и дополнительных боеприпасов в пикапе не обнаружил…

Приторочив оружие между кожзамом сиденья и ремнями, Сорог попробовал натянуть ботинок на распухшую ногу. Не вышло! Плюнув, он кое-как забрался в седло. Чувствуя, как боль снова вгрызается в конечность, он неожиданно захотел обзавестись низкосраким чоппером типа «Ведьмы», но стоило расположиться в седле поудобнее, как мысль перешла в разряд крамольных.

«Ну, разве что «Канам-Паук». Его выстрелом не уронишь, он вообще падать не способен», — ухмыльнулся Сорог своим мыслям и завёл мотор.

Плотва, как ни в чём не бывало, понесла седока через Пустоши, где-то вдалеке раздался вой, переходящий в рык. Стая выясняла отношения в преддверии пиршества.

Интерлюдия 4. Пройдёмте!

Капитана знали все!

В любом баре при его появлении толпа завсегдатаев орала: «Ахой!»

Капитан любил, чтобы это была именно толпа, поэтому в бары с вместимостью меньше пары дюжин сухопутных крыс он не наведывался.

Да и если в баре меньше двух десятков человек, кого тогда угощать? Дела с кем вести?

А ещё он навещал только те заведения, где ром подавали настоящий. Именно тот ром, от которого пахло землёй Карибских островов, сахарным тростником и слюной гнилозубых рабов… На крайний случай подходил любой запоминающийся и невиданный Капитаном доселе алкоголь.

— Кэп! — раздалось приветствие от соседа за барной стойкой.

— Ахой! — не сдержался вечный капитан.

Мореплаватель, не скрывая интереса, воззрился на собеседника: слишком обычный, при этом держится раскованно, одежда не просто чистая — новая. Странный набор качеств для посетителя бара, в котором не то что каждый вечер — каждый час без драки не обходится.

— Мне сказали, у вас можно охерительные метки купить?

— Две за тысячу зелёных, — начал Капитан по привычке, — четыре за полторы! Набор для выживания прилагается.

— А какой квадрат от подковы?

— Нулевой!

— Беру четыре!

— Могу пятую в подарок выдать и совет за сотку, — улыбнулся Кэп.

— Пойдет! — согласился клиент.

— Самовзвод с собой берите. Оттуда нынче возвращаются трудно.

— С этим проблем не будет!

Смартфон в чехле ручной работы булькнул, подтверждая перевод, Кэп подал руку собеседнику и отдал ключ от привокзальной камеры хранения.

— Если в первый раз, брошюру почитайте…

— В первый — это да! А брошюр таких уже с полсотни в вещдоках пылится…

Капитан кривенько ухмыльнулся. Легавый, значит. Вот откуда все нестыковки. В тех барах, что за океаном, такие тоже водились и поступали точно так же. Сейчас, когда сделка прошла, есть состав преступления. Чаще всего «шили» мошенничество, иногда «вешали» пропавших без вести. В стране кленового сиропа однажды пытались по обвинению в сатанизме закрыть.

— Пройдёмте, уважаемый! — по-деловому закончил «клиент».

— Конечно, конечно. Допью вот только!

Вкус рома неожиданно начал казаться приторно сладким. Обычно это предвещало вспышку гнева. Пустой бокал опустился на стойку. Обидно, но на время придётся забыть об этом весьма уютном месте.

— Мелковат нынче ваш брат, на вёсла не посадишь.

— Что? — удивился опер. — Какие вёсла?

— Деревянные. Я сторонник традиций.

Опергруппа, ввалившаяся в бар и положившая лицом вниз всех клиентов, так и не обнаружила ни подозреваемого, ни своего коллеги. А вот бармен обнаружил более чем щедрые чаевые в иностранной валюте. Капитан никогда не оставался в долгу.

Глава 4. Буй в пустыне

Ехать становилось всё труднее. Идеально ровной поверхность солончака оставалась не всегда. Местами подвеска всё же отрабатывала небольшие рытвины или русла давно уползших луж. В такие моменты рана беспокоила сильнее, боль нарастала по экспоненте.

Сорог начал понимать, что за полчаса до селения не домчит никак и даже за час не уложится. Стрелка спидометра легла сначала на цифру 70, а затем и вовсе на позорные 50. Мотоциклист поймал себя на том, что занят объездом любых, даже самых мелких каверз.

Раньше он бы не заметил эту небольшую трещину в корке или вот тот бугорок. Проехал бы как ни в чём не бывало — асфальт на центральном проспекте Чесноков был куда хуже. Сейчас маршрут диктовала боль.

Единственное, что продолжало радовать, — мантра владельцев «запорожцев» и «москвичей»: «Лучше плохо ехать, чем хорошо идти».

Бесконечно так продолжаться не могло. Нужно было остановиться, закинуться ещё парой колёс обезбола, дождаться, когда подействует, и двигать дальше. Так — и только так.

Ненадолго оторвавшись от выискивания рытвин перед мотоциклом, Сорог заметил вдалеке, справа от проложенной траектории, кое-что никак не вписывающееся в картину Пустоши. Рыжий конус вносил в картину мира странную дисгармонию.

«Там передохну и заодно гляну, что это», — решил он. Препятствий на пути к странно знакомому предмету не обнаружилось. Подъехав к диковине поближе, он выдохнул от удивления.

Из соляной корки чуть под углом торчал двухметровый морской радиобуй. Сорог слабо разбирался в мореходных терминах, но подобную штуку видел в детстве в «Подводной одиссее команды Кусто». То, что буй снабжён радиопередатчиком, тоже сомнений не вызывало. Из верхушки на три метра торчала антенна, на корпусе моргали светодиоды.

Странные чувства вызывал тот факт, что буй намертво скован соляной коркой. Не похоже, что его вкопали или установили ещё каким-то образом.

Он поставил байк на боковую подножку, отцепил от седла винтовку и похромал к странному артефакту.

Оказалось, что сам бакен — не последняя странность, с которой предстояло столкнуться. С противоположной стороны обнаружился человек, прикованный наручниками к специальной скобе. Точнее сказать, та верхняя часть тела человеческой мумии, что торчала из соляной корки.

Следов землеройных работ (точнее солеройных) снова не наблюдалось. Складывалось ощущение, что соль на какое-то время превратилась в жидкость, впустив в свою толщу буй с прикованным бедолагой, потом снова вернулась в обычное состояние. Приглядевшись, Сорог даже обнаружил некое подобие застывших волн вокруг трупа.

«Барахтался что ли?» — удивился мотоциклист.

Соль вытянула из человека всю воду, превратив лицо в маску серого цвета. Глаза ввалились, губы ссохлись, обнажив дёсны и зубы. Между челюстей торчал уголок чего-то красного. Преодолевая брезгливость, Сорог потянутся к предмету и дёрнул.

— Мать твою! — не удержался от возгласа он.

В руках оказалась оперская ксива. Раскрыв хрустящее белыми кристалликами удостоверение, он снова выругался, на этот раз более цветасто. Корочка принадлежала одному из оперуполномоченных города Малые Чесноки.

Он постоял с минуту, изучая документ, затем вернул его владельцу. Картонка вошла между зубов чётко, как нож в ножны.

«Не выпадет», — решил Сорог. Почему-то это казалось важным. Таращиться на мертвеца дальше не хотелось, и он продолжил обход буя.

На борту обнаружилась надпись на нескольких языках: «Метка 1394. Собственность Капитана».

Оглядев округу повнимательнее, он обнаружил следы злой резины, которая так и не помогла давешнему пикапу. Следы начинались у самого борта и уходили в направлении, откуда Сорог только что приехал.

Значит, не лярвы впустили. Да и зачем им отморозков на Пустошь пускать, вдруг глаз кому из молодняка выбьют случайно. А молодняк — он же не чужой, родня как-никак.

Он аккуратно, чтобы не упасть, постучал прикладом трофейного «костыля» по стенке буя. Сам бакен не шелохнулся, однако со сварных швов осыпалась краска, обнажив ноздреватый слой местной лютой ржавчины.

«Давно лежит, — прикинул Сорог, — и пролежит ещё долго, для моря сделан, не ржавеет почти».

Подволакивая ногу и морщась от боли, он снова обошёл плавучий радиомаяк. На стороне, обращённой к мотоциклу, по-прежнему весело перемаргивались светодиоды. Встроенные в люк, они продолжали сообщать, что устройство функционирует. Неведомый капитан, как видно, неплохо разбирался в людях, поэтому по углам люк чернел свежими сварными швами.

Сорог снова постучал по металлу. Швы ещё не успели заржаветь. С них посыпалась лишь чёрная окалина.

Заварили недавно, вандалов боятся… Да видно, не тех.

Уперевшись в землю покрепче, он прицелился и выстрелил в люк. Аккуратное отверстие доказало мощь 98-го маузера.

Передёргивая затвор, мотоциклист неожиданно понял, откуда эта боль в правом плече. Отдача у винтовки была отвратительно резкой и хлёсткой. Она не валила на спину, как отдача дедовских двустволок, нет, она била в плечо тяжёлой плетью, заставляя задуматься, а так ли хочется стрелять снова.

Стрелять всё же хотелось.

Второе аккуратное отверстие появилось чуть правее первого.

Третий щелчок спускового крючка уже не сотряс воздух громовым раскатом. Патроны в магазине закончились…

Светодиоды на крышке продолжали радостно мигать.

Сорог сплюнул. Получается, ничего важного внутри корпуса пули не задели.

Раздумывая над положением дел, он доковылял до мотоцикла и наконец-то добрался до аптечки. Новая порция обезболивающего и антибиотиков немного привела в чувство. Несмотря на постоянную нагрузку, опухоль с ноги понемногу спадала.

Сейчас он сильно жалел, что оставил левый ботинок на месте стычки с лутарями. Наверное, уже и налез бы. Чуть прояснившимся сознанием Сорог отмёл первую, самую весёлую идею порчи имущества неведомого капитана. Мочиться в пулевое отверстие чревато поражениями электрическим током. Можно просто залить туда воды из второй пластиковой канистры, предоставив завершить дело соляной пыли. Испарения осядут на электронику внутри, обрастут соляными кристаллами, и чёртова штука перестанет работать.

Но сколько времени на это уйдёт?

Если буй служит отправной точкой для лихих артелей наподобие той, с которой ему довелось повидаться, то передатчик должен перестать работать как можно скорее.

Он снова зарылся в содержимое кофров. Книги и распечатки, немного еды — это Сорог отнёс к бесполезным в данном случае вещам. А вот пустая канистра, экстренный запас бензина и моторного масла, а ещё фунфырик очищенной до изумрудной прозрачности жидкости дали стимул к действию. Вскоре выяснилось, что 10w-40 и зелёная субстанция не смешиваются. Сколько Сорог ни тряс канистру, буквально через секунду эмульсия расслаивалась на составляющие. Литр бензина значительно улучшил ситуацию. После взбалтывания смесь внешне напоминала коктейль «Кузнечик».

Всё же пригодились и книги.

Титульный лист биографии Чарльза Бэббиджа со штампом районной библиотеки, благодаря своей плотности, вполне сгодился для изготовления воронки.

Спустя десять минут последние капли из канистры исчезли в чреве бакена. Вынув порядком размокшую бумагу из пулевого отверстия, мотоциклист подождал, пока жидкость начала испаряться, пролил бензиновую дорожку в десяток метров длиной и поджёг.

Пламя протянулось от мотоцикла до буя и отверстий в нём, раздалось шипение, затем гулко бухнуло.

В наступившей тишине неожиданно пронзительно заскрипел на петлях частично сорванный люк. Из внутренностей радиомаяка валил чёрный дым.

Снова дохромав до буя, Сорог обнаружил, что внутри металлический конструкции не осталось ничего интересного и уж тем более рабочего. А вот гореть продолжало жарко.

Неожиданно пахнуло горелым мясом. Это с противоположной стороны от огня, вырвавшегося из выходных отверстий, загорелся иссушенный труп блюстителя…

«Ну вот, опять блохастые сбегутся», — прикинул Сорог, спешно возвращая содержимое кофров на место.

Приняв ещё одну — на всякий случай — таблетку анестетика, он продолжил путь.

Солнце уже клонилось к закату, когда Сорог увидел на горизонте огромный остров и сторожевые вышки деревни.

Интерлюдия 5. Приготовиться к бою!

Старпом прихлёбывал портвейн в углу каюты и придавался воспоминаниям о старых походах. Нет, не о вчерашних или позавчерашних, эти-то давным-давно слились в один. До того как уйти в это плавание, он был скальдом. Ну, или почти был. И вот предпоследний поход запомнил очень хорошо.

Жили-жили, не тужили, драккар на волны положили… Смешная рифма. Глагольная. Сиди теперь и на этих придурков смотри. А всё потому, что нельзя в нормальный поход без скальда отправляться. Тоже мне поход — собрались старые пердуны, браги в общем зале напились, и тут вспомнил один — мол, есть на западе аббатство одно. Трижды уже кресты да утварь оттуда на зерно меняли. А эта зима — ох, и холодная, а ячмень с овсом ещё прошлым летом не уродились…

И тут, значит, встаёт ярл и заявляет: надо брать!

А я, скальд, стало быть, в том самом общем зале дремал у огня, от щедрот ярловых насытившись. Да беду и прозевал.

Просыпаюсь. Глядь-поглядь — море кругом, брага в башке за форштевень просится, а за форштевнем — еще три драккара, помимо того, в котором сам очухался. Оно-то вроде и ладно, не впервой. Но только на вёслах не молодчики селянские, а всё те же ветераны культяпые, что в общем зале гомонили. Стало быть, совсем плохо, но петь — надо!

Как запел, так ярл сразу глазами полыхнул: слог, видать, понравился.

Да только от лица его рваного сбивался стих, как на углях плясал.

Ещё не успел допеть, как над водой разнёсся голос Освальда:

— Дед, а ты про Тора все саги знаешь?

— Да поболе многих, — поглаживая бороду, отвечаю. — Уж куда как поболе. А про Локи, так, наверное, больше меня точно никто не знает.

— Не люблю я Локи, — прерывает разговор из-за заднего весла одноглазый Асвин, — он же коня родил. Вот скажите мне, как нормальный ас может с конём трахнуться и коня родить?

— Метафора это, отрок! — многозначительно воздеваю к небу грязный палец.

— Ага, — не унимается Асвин, — был у нас в деревне дурачок один пришибленный, с овцами метафоры творил. Так то ж идиот и недоумок, а это ас! Нет, не люблю я Локи! Вот за метафоры и не люблю.

Захожусь в приступе хохота и решаю начать игру:

— Я на пиру слышал, берсерки мочу пьют?

Освальд снова голос подал:

— Эт ты, дед, хорошо спросил. Главное — у правильного человека. Наш левша тебе много расскажет…

Асвин, явно радуясь возможности отвлечься от монотонной гребли, начал…

— Давно, у меня тогда на одну руку больше было, слышал я у костра историю. Жил, говорят, старый-престарый ярл. Длинный, как оглобля, бородища аж до колен, морщины такие, что в них медяки прятать можно, ноги трясутся, глаза слезятся. А вот до баб охоч был, что не одной селянки не пропускал. Благо гневаться на него особо некому было, род старый, а ярл — и того старше. Внуки-правнуки уже бородами щеголяли. Так вот настигла того ярла беда — не получилось у него как-то с молодкой в ночи. А потом и с ещё одной, а потом и с пятой, и с десятой. А старый-то на похоти одной, поди, и держался. Хворать стал, ослеп на один глаз, захромал, сгорбился. Очень любили в тех землях ярла, право первой ночи за ним признавали, ведь править умел и раздоры судил честь по чести. Собрались внуки-правнуки, правители соседние да людишки с мошной потяжелее — решили, лечить старого надо. Кликнули знахарей со всей округи. Ох и обкормили же порошками заморскими, благовониями обкурили. Но, как назло, ничто силу так и не вернуло. Ещё пуще сгорбился ярл. И тут пришла к нему старуха в рваном рубище, внесла в грязных ладонях кубок литого красного золота. «На, — говорит, — владыка, вина испей! Я от тебя трёх дочерей ещё молодкой понесла. Надо и за добро ответить».

Загорелись глаза ярловы. Не дыша, чашу испил. И уснул прямо на троне.

Тут уж хотели старуху и кончить. Вдруг правителя отравила? Однако решили до утра подождать. Утром же ярл проснулся, каргу, стало быть, и отпустили. А он и молвит: «Приходили ко мне ночью боги. Пришёл Один и сказал, что поход великий, где один десятерых сражу, мне всю силу без остатка вернёт. Сказал, что в Вальгалле пировать молодым буду. А я ему — для похода враги нужны, а их у меня нет. Все соседи кругом родичи. Тут Тор пришёл — поглядел на меня, ухмыльнулся только. А последним, как есть, явился Локи. И дельную штуку предложил. Иди, говорит, на север, там у оленей как раз гон начинается, приглядись что да как у них — может, и поможет что».

Вот и двинулся согбенный дед по совету Локи на северную заимку. Вернулся спустя день, мешок мухоморов и мех с чем-то изрядно вонючим принёс. Хлебнул — и тут же духом воспрял, аж двоих молодок в покои затребовал. Стоны, крики, скрип ложа — на всю округу! Так неделю длилось. Вонь питья ярлова стояла на все покои. Но молодки уходили довольные и одарённые. Кто бусами, а кто и пригоршней золотых. Мех, однако, к концу подошёл.

И взялся ярл за варево. В дорогущем франкском грибочки выварил! Пил не переставая, а нужду в тот же вонючий мех справлял. А потом уж из него допивал.

Так прошёл год. Расправились старческие плечи, глаза прояснились, говорят, даже зубы заново выросли. Только вот началась междоусобица у соседей. На ней и полёг первый берсерк, говорят, с собой сотню прихватив. А за смелость его, а ещё за совет Локи — весь род его с тех пор оленьим зовут. А самого ярла иначе как Оленем не поминают…

Однорукий детина хотел продолжить рассказ, но мой смех сбил его с мысли. Я ж не просто смеялся, гусем гоготал! Слёзы текли по сизому носу. Отсмеявшись и отдышавшись, я заявил:

— Ох и насмешил, отрок! Ох и интерпретация. Лосём! Лосём того ярла прозвали — за тупость! Это ж надо додуматься — советам Локи следовать. А ещё за то, что это лоси перед гоном мухоморы жрут и мочу друг дружью лакают. История-то в самом деле вот какая. Та бабка старая трёх дочерей-то понесла, да все мёртвые родились. Вот и думайте, что за вино в том кубке обреталось. Как старый не кончился — то, наверное, одному Локи и ведомо. Добрые родственнички владыку бесчувственного в ближайшее урочище выкинули, волкам на поживу. И по лесу ярл неделю слонялся. Вернулся — перед входом полбурдюка мочи вылакал. Как набирал, даже я не знаю. Может, мох отжимал, может, лося убил да слил. Так вот вылакал и десятком грибов заел. Шасть в ворота, а там друзья-соседушки, родня-соратнички уже челядь насилуют, добро растаскивают да власть делят. Когда старый Лось, вопя, десятого ворога порешил, остальные разбежались, а у ярла от ран и натуги сердце остановилось. Так что и Один оказался прав!

— Дед! — вмешался Освальд. — А ты это откуда знаешь?

— Так я ж тому старому придурку совет и дал…

Пока челюсти моих собеседников стремились к палубе, цепь, натянутая под водой поперёк бухты, пропорола днища всем трём драккарам. Про аббатство и путь к нему — это ж я ярлу косорылому напомнил…

Воспоминания и портвейн уже почти сморили старпома, когда дверь каюты с грохотом распахнулась.

— Старпом Лакки, сэр! — встал по струнке штатный сисадмин Макс. Именно он занимался настройкой радиооборудования бакенов, поэтому был зачислен в команду, хоть и не имел никакого морского прошлого. — Разрешите доложить!

Глаза чернявого, патлато-бородатого, стремительно разжиревшего на судовой баланде «колдуна» выражали степень возбуждения тех масштабов, которые старпом наблюдал только при завозе с берега свежих шлюх.

— Вольно! Докладывай, — выпитый портвейн требовал меньшей напряжённости от собеседника.

— Метка 1394 перестала подавать сигнал, мы с рулевым не хотели вас тревожить и немного сменили маршрут, чтобы проверить. Мы ещё не дошли до неё, сэр! Но…

Макс запнулся.

— Что «но», салага?!

— Дым на горизонте, сэр!

Портвейн разом растворился в мозгу. Старпом представил, как взбесится Капитан, вернувшись на корабль и узнав, что метка потеряна. Решение было только одно — отдать в руки Капитана виновных. Или хотя бы их тела.

— Передай приказ всем: курс на дым! Готовимся к бою!

Глава 5. А мины свистят… мины

Темнота неожиданно оказалась спасительной.

Где-то справа полыхнул прожектор, его луч, виляя, направился к Плотве. Сорог, не раздумывая, увёл мотоцикл влево от луча.

Следующим движением он погасил фару. Единственным светом в мире остался резкий и жёлтый луч. Вдалеке несколько раз грохотнуло.

В небе засвистело. Такой свист он слышал, когда в школе на уроках патриотизма крутили старинную кинохронику. Авиационные бомбы? Мины из миномёта? В хронике-то они звучали одинаково, а сейчас оставалось только гадать — взрывом какой смертоносной дряни его смешает с кусками мотоцикла и тоннами соли.

Сорог вывернул гашетку на максимум. Под колёсами дрогнуло. Где-то не слишком громко тададакнуло.

Это звук оказался знакомым. 50 миллиметров? Всего-то! Врёшь, не возьмёшь!

Мины этого калибра они с Фашистом разбирали на копнине, затем Сорог нагревал их над котелком с кипящей водой и сливал тол, чтобы старшие копатели глушили в ближайшем озере рыбу на ужин.

Иногда, когда попадались «живые» взрыватели, молодняк забирался на вершину карьерного отвала и бросал мины вниз.

Так вот звук и воронки от тех взрывов он запомнил навсегда. Несуразные такие воронки, не внушительный такой звук. И вот сейчас он повторялся.

К сожалению, многократно. Видимо, стрелки были не самыми умелыми, разброс взрывов составлял несколько десятков метров, а вся зона обстрела осталась далеко позади. Боеприпасов неведомые доброхоты не жалели…

Сорог прислушался к себе. Вроде бы стоило удивиться, материться начать, впасть в оцепенение, наконец. Но вот беда — последние пару дней путешествия отучили удивляться напрочь.

Сейчас происходящее настолько близко подбиралось к тестикулам, что единственным желанием было остаться в живых. Он остановил мотоцикл, понимая, что дальнейшее движение в темноте — это лотерея. Нога уже не болела, а просто ныла, но уверенности в управлении в полной темноте не прибавляла. Да и взобраться на остров можно всего по нескольким нешироким тропам, обнаружить которые ночью нереально.

Грохнуло ещё несколько взрывов. Наступила тишина, которую нарушал только странный скрип, разносившийся со стороны источника угрозы, да рокот холостого хода почти литрового V-образника.

— Твою мать! — не сдержался Сорог.

— Прожектор на звук наводи! — послышался крик из темноты. — Слышь, мотором пердит! Как увидите гада — стрелять без команды с упреждением.

Дела плохи, мгновенно понял Сорог, включил дальний свет и, откручивая ручку до максимума, припустил к острову. Переключая передачи, он старался постоянно менять направление. И сначала ему даже везло. Похоже, стрелки не были готовы к такому манёвру и сейчас спешно наводили раструбы своих орудий в новом направлении.

Первый раз хлопнуло далеко впереди, взрыв поднял над поверхностью солончака взвесь из дроблёной породы и пыли. Понимая, что может запросто угодить колесом в воронку, Сорог забрал правее.

Свет фары мотоцикла мазнул по необычному деревянному сооружению, торчащему прямо из поверхности солончака. Доски подогнаны плотно, поверхность имеет выпуклый изгиб, ощерившийся в два ряда длинными деревянными жердями…

Вместе с узнаванием в полной мере проснулось удивление. Вёсла? Корабль? Деревянный?! На Пустоши!

Сорог едва успел спохватиться, когда колёса начали врезаться в податливую влажную поверхность, и снова увести байк на привычную соляную корку. Что-то странное творилось с солончаком вблизи этих бортов.

Задуматься не позволили сначала новые хлопки, а затем и новые взрывы. До острова, по примерным прикидкам Сорога, оставалось метров пятьсот, но по прямой и под миномётным огнём — это непреодолимое расстояние.

«На дальних расстояниях им целиться проще», — неожиданно для себя решил мотоциклист и снова направил Плотву к не могущему здесь быть кораблю. Сейчас он шёл не прямо на борт, а обходил врага по касательной. Изредка дёргая рулём из стороны в сторону, он не только уводил себя с прицелов, но ещё и рассматривал это чудо.

Постепенно из того, что появлялось в пятнах и росчерках света фары, мозг выстраивал цельную картину. Сорог не относил себя к знатокам морской тематики, но огромный, длиной, наверное, с полхрущёвки и высотой от соли до бортов метра в три корабль больше всего походил на гипертрофированный драккар. И даже резной дракон на носу имелся. Всю обшивку покрывала тёмная резная вязь — с расстояния не разобрать символов. А ещё иногда струя света выхватывала из темноты парус. Полотно туго напряжено и натянуто, и это при том, что на Пустоши, как и чаще всего, стоял мёртвый штиль.

Проскочив вдоль борта до кормы, Сорог собирался свернуть, чтобы обойти корабль по кругу, ведь до сих пор грохота не слышно — значит, тактика приносит плоды. Он уже начал манёвр, когда буквально в десяти шагах перед передним колесом увидел, как ходит ходуном соляная корка. Сомнений не оставалось — соль стала жидкой! Корабль плыл, а за кормой расходились волны.

Вспомнился опер возле буя, по плечи торчащий из породы. Так вот, значит, как бывает. Нырнуть в соль, а потом застыть в ней, как комар в янтаре, не хотелось.

В панике он начал отдаляться от траектории корабля, и тут за спиной снова грохотнуло. Стрелки не дремали, и его удивление обозначило для них цель, двигающуюся по прямой.

Резко оттормозившись, он ушёл влево. Бахнуло намного ближе предыдущих раз. Соляная пыль заставила глаза слезиться, и Сорог готов был поклясться, что слышал свист пролетающих мимо осколков.

«Чертовски близко», — подумал он и снова начал движение вдоль борта драккара, на этот раз от кормы к носу. Судя по всему, наводчики не успевали прицелиться, но и у мотоциклиста было не слишком много времени. Идея кружить вокруг корабля по спирали, расширяя диаметр оборотов, накрылась медным тазом. Если же метаться полукругом перед носовой частью, при развороте он снова превратится в лёгкую мишень.

К тому же драккар, похоже, не собирался останавливаться. Хоть погоня шла вдоль острова, Сорог знал точно — в той стороне путей подъёма на скалы нет.

Он проскочил под самым носом корабля, снова чуть было не увяз и, меняя направление, мечась из стороны в сторону, помчался к отвесным скалам острова.

Примерно запомнив направление, мотоциклист снова выключил фару и двинулся прямо. Миномётный расчёт опомнился. Мины снова ударили в соляную корку.

Позади, справа…

Он включил фару буквально на секунду, сделал вид, что направляется в сторону, противоположную взрывам, и, выключив свет, вернулся на прежнюю траекторию.

Грохотнуло слева.

Донёсся запах соли и тола…

И тут везение закончилось.

Луч судового прожектора осветил соль впереди. Посреди бело-жёлтого овала чёрным зрачком красовалась тень мотоцикла и вжавшегося в него пилота.

«Демаскировали», — подумал Сорог и мгновенно растворил остатки темноты оптикой байка.

Грохотнуло ровно позади.

Несколько звонких ударов по металлу глушителей и глухих — по пластику кофров.

Соляной столб вырос в метре от правого колена. Близко, уже и осколки долетают… Ухо заложило звенящей тишиной, но на этот раз мотоцикл Сорог удержал. Ногу обожгло холодом. Мотоциклист скосил глаза. Повезло — конечность цела, а вот из бензобака в районе горловины вырван корявый кусок. Бензин хлестал струёй, морозя бедро и колено.

Сорог поднял взгляд.

Спасение уже рядом. На границе видимости возвышалась неприступная гранитная стена с узкой — метра два, не более — расщелиной в ней. Сорог открутил гашетку на максимум, прорываясь к тропе, ведущей на Остров Вождя.

Спустя ещё пару бесконечно долгих мгновений он влетел в прохладную тесноту. Несколько мин ударили в серый камень, некоторые даже не взорвались, однако одна, выпущенная скорее наудачу, чёрной птицей спикировала в расщелину. Свистнув буквально перед лицом мотоциклиста, она вошла в грунт под передним колесом.

Дальше всё происходило совсем не как в кино. Плотву не перекинуло в красивом сальто, седока не снесло взрывом из-за руля. И даже бензин, всё ещё фонтаном бивший из пробитого бака, не превратил человека в живой факел.

Сначала стало темно — это брызгами разлетелась фара. Потом Сорог почувствовал, как верный байк проседает на переднее колесо и резко меняет траекторию. Дуги заскрежетали сначала по одной стене скального коридора, затем по другой. Душераздирающе скрипя глушителем по каменистой тропе, мотоцикл остановился на боку.

Выбраться получилось проще, чем в прошлый раз. Оценить повреждения — сложно. Голова полна звенящей боли…

На ощупь, опустившись на поваленный байк, он начал было искать фонарик в многочисленных карманах мотокуртки, когда вдруг понял, что мины кругом больше не взрываются.

Сейчас накрыть его, неподвижного, в узкой каменной щели не сложнее, чем прихлопнуть таракана. Он прислушался. Где-то вдали продолжала грохотать батарея миномётов, а ещё дальше — в невообразимой дали раздавались знакомые взрывы 50-миллиметровых.

«Сменили цель», — догадался мотоциклист. Это успокаивало.

Горячечный адреналин бешеной гонки отступал, возвращалась боль в ноге, а вместе с ней приходила новая, яркими вспышками появляющаяся повсюду. Правая рука почему-то начинала неметь, под курткой справа было жарко и липко. Двигаться становилось тяжело, сознание мутилось всё больше. Сорог снова потянулся за фонарём и, когда направил тёплый свет на себя, содрогнулся. Жилет и куртка превратились в лохмотья. Ощущение было таким, будто компания пьяных охотников нарядила в его одежду пугало и, вдоволь насладившись стрельбой, вернула шмот владельцу. Но самым плохим в картине был вид собственной крови, текущей из-под рваной ткани.

Крови было много, а значит, времени очень мало! Не вставая с мотоцикла, он оценил повреждения техники. Пластик и сиденье мало отличались по состоянию от его одежды. Несколько кривых металлических осколков застряли в оребрении цилиндров двигателя. Но наиболее печальное зрелище представляли вывернутые винтом перья вилки и частично «разутое», превращённое в гибрид трапеции и восьмёрки переднее колесо.

«Пока не поедет», — подумал Сорог и, сосредоточившись, произнёс:

— Когнак!

Напоследок ярко освещённый драккар появился в поле зрения. Он шёл достаточно далеко, и поэтому горящий корабль, зажатый между двух скальных стен, белой гладью Пустоши и чёрным небом, казался мечтой Айвазовского. Судно не только горело, но и ломало одним из бортов упорно не желавшую становиться жижей соляную корку…

Последний подарок пылающего миража — три мины рванули рядом с мотоциклом. Человека рядом уже не было.

Интерлюдия 6. Вот-ка с небес

Старпому хотелось орать! Хотелось разбить кому-нибудь лицо! А ещё больше хотелось портвейна…

На всё это не было времени. Корабль — отрада и гордость Капитана — горел! Миномётный расчёт из стрелков превратился в пожарных, по счастью, Капитан снабжал судно с завидной запасливостью, и огнетушителей хватало. Но чёртово чадящее пламя крайне неохотно гасло даже под струями углекислоты.

Где-то на нижней палубе орал обожжённый гребец. Этим тоже досталось, ведь пламя не просто горело, но и обладало текучестью ртути.

А ещё досталось резьбе на досках правого борта. И это было хуже всего. Старпому и в голову не приходило проверять, но, по словам Капитана, именно эта вязь делала из корабля «лэндшип». Сухопутный драккар мог передвигаться по любой поверхности, превращая её на несколько десятков метров вокруг в подобие маслянистой жидкости.

И вот сейчас это чудесное свойство, как сказал «колдун» Макс, бажило. Соль по правому борту то и дело отвердевала и царапала обшивку, плоские пластины застывали подобием торосов.

О том, чтобы идти на вёслах, не было и речи, тем более что почти половина их сломалась, застряв в солончаке.

«Капитан дальновиден», — подумал старпом, глядя как парус, всё ещё наполненный ветром родных времён, продолжал уносить корабль от треклятого плато.

А ведь всё так хорошо начиналось.

Они нашли горящий развороченный бакен, едва сбавили ход, чтобы установить новый, работающий на той же частоте. По предложению Макса, лихо орудуя лебёдками, подняли на борт уничтоженный.

— Для порядка, — заявил колдун-сисадмин. — Не стоит клиентам знать, что такое вообще возможно.

С иссохшим и обгорелым телом, прикованным к бую, возиться не пришлось — рассыпалось само.

Впередсмотрящий углядел из вороньего гнезда удаляющийся пылевой след вдалеке. Лакки и Макс прикинули, что это может быть саботажник, виновный в уничтожении бакена, и движется он к одному из больших островов. Решили идти на перехват.

Несколько сотен мозолистых рук ещё сильнее взялись за вёсла, и даже парус, казалось, натянулся туже.

В итоге уже в темноте в сотне метров от острова драккар встал в засаду. Ближе подходить не решались: когда-то давно Капитан настрого запретил швартоваться к островам и уж тем более делать на них вылазки.

Прошло совсем немного времени — и команда увидела жёлтую точку. Это приближался фонарь, который освещал путь мотоциклисту, уничтожившему имущество Капитана.

Командир миномётного расчёта дед Василь отдавал последние команды подчинённым. Этого сухонького старичка в треухе и заношенной до неузнаваемости военной форме вместе с десятком орудий и двухангарным боезапасом Капитан привёл с какой-то из последних войн.

Свет из точки превратился в пятно, и Василь дал отмашку. Луч судового прожектора метнулся к цели. Мины с негромкими хлопками покинули стволы.

Вредитель оказался непростой мишенью. Он явно не хотел умирать! Лавировал, выключал свой фонарь, теряясь в темноте, и даже уходил в слепые зоны на самой границе соли и жижи.

Однако Макс был прав, мишени очень надо было на остров. В очередной раз обойдя корабль полумесяцем, та метнулась к скалам.

Отодвинув одного из наводчиков, дед Василь встал к орудию. Лакки готов был поклясться, что именно та, выпущенная без особой подготовки (почти наугад), мина и угодила под переднее колесо почти скрывшегося транспорта.

Дело сделано. Оставалось только решить, настолько ли необходим Капитану труп вредителя. Макс апеллировал к запрету на высадку, старпом предлагал поизмываться над трупом, дед Василь молчал, команда ждала команды…

Неожиданно со стороны вершины скального утёса раздался тяжёлый гул. Прочертив в небе красивую дугу, метровый огненный шар ударил в корку солончака в десятке метров от драккара. Чадящая лужа рыжего пламени растеклась, освещая ночь.

Секунду назад вся команда драккара чувствовала себя охотниками, но сейчас ситуация изменилась.

— Пристреливаются! — проорал Василь. — Вертай стволы, суки!

Расчёт батареи, опомнившись, зашевелился.

Второй снаряд прошёл по более пологой дуге, едва не задел верхушку мачты. Запахло палёным, а чуть позже — дерьмом. У смотрящего в вороньем гнезде не выдержали не только нервы.

На этот раз шар не взорвался, а, расплёскивая дымные брызги, резво покатился вдаль.

Это старпом увидел краем глаза. В три шага он влетел на мостик, перехватил штурвал у рулевого и круто заложил влево. Палуба накренилась, несколько миномётов выплюнули свои заряды в никуда.

Этот манёвр и спас драккар. Очередной огненный шар, который должен был рухнуть на палубу, ломая форштевень и обрывая такелаж, только лишь расплескал своё содержимое по борту. Прежде чем схватиться за багры и огнетушители, миномётчики сделали последний залп. Крайние три орудия под личным присмотром Василя были наведены на тропинку, по которой пытался скрыться мотоциклист.

«Добить решил, чтоб наверняка», — понял старпом, уводя горящий, скребущий бортом соль корабль прочь от злополучного плато.

С утёсов вслед кораблю вылетело ещё два шара, но, как видно, из опасной зоны удалось вырваться. Оба снаряда без особых красот канули в жиже за кормой.

Старпом выдохнул и уступил место у штурвала рулевому. Ощущение опасности по-прежнему не покидало, но нужно было осмотреть судно и оценить повреждения.

Конец ознакомительного фрагмента.