Бескрылый воробей

Виктор Борисович Ефремов

Человек не рождён с крыльями, но вполне способен утратить их на решающем перепутье своей жизненной тропы. Эта история не столь о стремлении индивида к высокому, не о перевоплощении его же из грязи в князи. Это метафора слабости человеческой души и рассудка на тернистом пути к собственной вожделенной мечте. Зачастую не сознание определяет бытие, а бытие разрушает сознание.

Глава 4. Белая ворона

Столик, пустивший корни в углу привокзального кафе, проявил себя как плодороднейшее рабочее место для неопытного писаки. Затаённая обида вкупе с нахлынувшим вдохновением и ударом обжигающего мозг порошкового кофе вылились многочасовым изложением скопившихся за последние пару дней мыслей.

Строчка за строчкой грифель впивался в пожелтевшую бумагу, барельефом растворяясь поверх синих клеток будущей книги. Секунды слияния чернил с листом прерывались десятками минут неподвижного молчания кисти. Мысль ускользала, извивалась, просачивалась сквозь пальцы, растворялась в воздухе и редкой пылью оседала на кончике пера. Муза кокетничала, заводила, искушала, тонким пальцем касалась нервов и вертела им у виска, томила в обмен на мимолётные озарения. Секундная стрелка давно слилась с циферблатом, на сотни тысяч оборотов обогнав часовую. Время остановилось внутри меня, но проносилось, подобно скоростным поездам, за пределами моей головы.

— Молодой человек, может быть, что-то ещё?

— Да, неплохо было бы перекусить, чем можете порадовать на обед?

— На ужин.

–…верно. Будьте добры, что-нибудь, что раньше бегало и жевало травку. И повторите кофе, пожалуйста.

Молодая официантка появилась вновь так же быстро, как и растворилась за стойкой. В руках она несла небольшой поднос с дымящейся картофельной массой, куском слегка подгоревшего мяса и очередной порцией кофе.

Я попросил счёт и принялся насыщать пустой желудок, отложив писательство на неопределённый срок. Возможно, творец и должен быть голоден, но и живым ему оставаться тоже не помешает. Да и какой из меня творец? Думаю, новичкам полагается фора.

Когда я получил счёт, в голову пришла неприятная мысль: проснувшись, я так и не проверил кошелёк. Ребята в поезде были дружелюбны, но их исчезновение о чём-то да говорило.

Нервно пробежавшись по карманам и растрепав сумку, я всё же нашёл его именно там, куда положил изначально. Радости моей не было предела: все бумажки были на месте, в нужном порядке.

Не то чтобы я не выжил без этих купюр. Я всегда пренебрежительно относился к деньгам, имеющим обыкновение внезапно появляться и исчезать с куда более удивительной скоростью. Будучи довольно смышлёным и работящим, я не пропал бы даже здесь, у чёрта на рогах. Но ведь меня занесла сюда не погоня за заработком, тянет меня нечто большее и будет тянуть за собой ни одну сотню километров. Так или иначе, как бы ни была завышена цена на эти цветные бумажки, деньги — мусор, как говорил старина Марк.

Я расплатился и оставил немного официантке на чай, прихватив с собой недопитый кофе. Вечерело. Подходил к концу очередной день за пределами родного гнезда. Искать кров в это время было довольно безнадёжной идеей, поэтому я решил остаться на вокзале до восхода солнца. Допивая остывший напиток, я думал о завтрашнем дне, о недавней поездке, о безымянной белокурой девице и весёлых студентах, с грустью вспоминал о Кате и маме.

Одолевала тоска и скука. Впереди простиралась вся ночь, а заполнить её было нечем. Всё, что оставалось делать, — так это сидеть на скамье зала ожидания или бессмысленно бродить из стороны в сторону, не отрывая глаз от диска вокзальных часов. Усевшись, я уткнулся взглядом в бетон, матовым блеском сияющий у моих ног.

— Поздний рейс?

Я поднял голову и увидел довольно привлекательную женщину в чересчур вызывающей джинсовой юбке, длина которой едва доходила до уровня моих глаз. Её неестественно яркий макияж под светом люминесцентных ламп не давал усомниться в роде деятельности особы. Казалось, от одного взгляда на неё можно было подхватить сифилис.

— Не совсем… — сев вплотную ко мне и закинув стройную ножку мне на бедро, незнакомка прервала меня на полуслове.

Она поднесла пламя бензиновой зажигалки к подбородку, едва не подпалив кудри цвета агата, жадно втянула сажу никотина и протянула пачку в мою сторону.

— Не откажусь.

Первая затяжка за два года прожигала гортань, как в первый раз, нитью прошивая всё тело до кончиков пальцев. Никотин делал своё дело и делал его чертовски хорошо, моментально размывая шум скопившихся за плечами проблем. Жёлтый дым вонзался в нос и глаза, впитывался в волосы и хлопок рубашки.

— Не думал, что вы работаете на вокзалах.

— У меня выходной. Захватила билет на завтра. Я живу здесь, неподалёку, — голос её отдавал сухостью и хрипотой.

— Спасибо за сигарету, но у меня нет ни желания, ни денег на новые знакомства.

— Я же сказала, у меня выходной.

Я почувствовал неловкость и замолк. Незнакомка вглядывалась в тлеющий пепел, секунду за секундой опускавшийся к фильтру, краплёному помадой оттенка вермилион.

— Не хочешь проводить девушку до дома? В это время на улице столько уродов.

— Почему бы и нет, — встав, я подал ей руку.

— А ты джентльмен.

Она жила в десяти минутах ходьбы от вокзала. Солнце окончательно утонуло в горизонте, и улицы погрузились в свет с перебоями работающих фонарей. Прохлада снова снизошла к нам. Мы закурили ещё.

— Кира? Красивое имя. Подходит к твоему имиджу.

— Ты больной?! — едва сдерживая смех, она заехала мне сумкой по плечу.

— В последнее время я слышу это слишком часто.

Мы остановились, подойдя к небольшому домику, ограждённому клумбами и свежевыкрашенным деревянным забором.

— Не зайдёшь на чай? У меня лежит отличный портвейн!

— А к чаю что?

— Есть немного текилы и рома.

— А чай есть?

— Вряд ли.

— Ну что ж, ставь чайник.

Внутри дом выглядел меньше, чем снаружи, но тем не менее выделялся особым уютом и теплотой. На стене висело распятие, под которым у кровати располагался журнальный столик с довольно потрёпанными Ветхим и Новым Заветами. Я немного засомневался в роде деятельности Киры и, найдя в шкафу монашьи одеяния, точно бы попросил прощения за свои шутки (хотя скорее всего запутался бы куда больше). Но сомнения исчезли, как только я перебросил взгляд через кровать: с другой стороны стоял похожий столик с пустой бутылкой бурбона, переполненной пепельницей и парой-тройкой запечатанных (слава богу) презервативов.

— Я здесь где-то здравый смысл потерял, не находила? — я указал взглядом на весь этот натюрморт

— Ой, прости, сейчас всё уберу, — книжицы и старина Иисус направились прямиком в выдвижной ящик.

Сказать, что я опешил, — ничего не сказать. Она меня немного пугала, но мне определённо нравился её стиль.

Кира сняла туфли и без капли застенчивости, не обращая внимания на меня, переоделась в менее откровенный наряд: зелёное платьице домашнего покроя с подолом чуть длиннее прежней униформы.

— Чего ждёшь, бокалы — там, — она указала рукой на шкафчик небольшой барной стойки с гладко отполированными ручками.

Замешательство и робость во мне нарастали с каждой минутой. Ещё никогда мне не доводилось чувствовать себя так неловко.

Я подошёл к стойке и достал два бокала, окантованных трещинами чуть менее остальных. Там же я нашёл и портвейн с невыговариваемыми немецкими литерами. Мутная бордовая жидкость заполнила бокалы доверху, резкий запах спирта ударил в носоглотку.

Кира, склонившись над раковиной, стирала сложенным пополам ватным диском остатки теней и туши, с безразличием в глазах обнажая кожу женщины, перешедшей порог юности. Лицо её постепенно преображалось, обретало мягкие, нежные черты. Шум проточной воды стих. Хозяйка вышла из ванной, окинув комнату уставшим, но ещё блестящим взглядом.

— Распусти волосы, терпеть не могу эти пучки.

— Как скажешь, ковбой, — угольные кудри снова прикрыли скулы девушки.

Во всём доме не оказалось стульев, потому мы сидели на полу, разложив между собой «чайный сервиз». Жилище в принципе не выделялось шиком. Здесь не было ни кухонного гарнитура, ни телевизора, ни кресел, ни дивана. Возможно, это место выполняло роль офиса или что-то вроде того.

— Так как нелёгкая занесла в эти края? Я тебя здесь не видела раньше.

— Всё тебе расскажи! Мы с тобой знакомы от силы полчаса.

— Брось, милый, мне кажется, целую вечность, — чертовка ехидно усмехнулась.

— Я пишу.

— Журналист? Такой молодой, а уже пробился в люди?

— Не совсем. Совсем нет. Я пишу книгу. Уже второй год.

— Даже так! И много написал?

— В этом то и проблема. Там, откуда я приехал, не до писанины.

— Бродячий писатель? Мне это нравится! — перебила Кира, вновь оскалив клыки. — И что же сподвигло тебя на нищенское существование писаки?

— Чёрт его знает. Я был и фермером, и почтальоном, отучился пару лет в колледже, который с успехом забросил, выезжал в столицу в поисках заработка, но всё равно возвращался к перу. Люди говорят: «Остепенись, парень, зачем тебе это? Не всем дано, да и книг уже написано на десять поколений вперёд», а я отвечаю: «Идите к чёрту, просто идите к чёрту! Я сам разберусь, уже не мал, уже самодостаточен».

— А, быть может, ты просто мудак?

— Действительно, — я поднял бокал, — за мудаков!

Звон бокалов повторялся из раза в раз. Мы хмелели, трезвели, опустошали бутылку за бутылкой, жгли раковые палочки, смеялись, рассказывали друг другу свои жизни.

— Мне завтра нужно съездить в соседний городок.

— За городом тариф выше?

— Идиот.

— Извини.

— Можешь остаться, тебе ведь некуда идти.

— А как же твои клиенты?

— Я найду компромисс, не волнуйся. Только никаких шлюх и наркоты!

Я засмеялся. Мы засмеялись. Мне определённо нравился её стиль.

— Одно условие: прочти мне свои записи.

— Идёт! Только сперва надо бы привести их в порядок. Трудно будет воссоздать хоть мало-мальски ровную структуру повествования из всех этих перепутанных обрывков. И, знаешь, я ещё никому не показывал своё детище.

— Большая честь, господин писатель! — в воздухе повис очередной бокал.

Болтовня продолжалась до глубокой ночи и завершилась делом.

К обеду я проснулся один. В воздухе стоял еле слышный запах духов. За окном прела груша, окутанная стаей перелётных птиц. Старина Иисус вновь занимал своё место и смотрел на меня с печалью и порицанием. На столе лежала записка: «Захочешь есть — приготовь».

Я оценил заботу и начал думать, чем занять себя в ближайшие пару часов. Решил продолжить писать. За полчаса выжал около двух строчек. Закрыл блокнот. Открыл холодильник. Вытащил пару куриных яиц и небольшой томат, пачку молока и остатки рафинированного подсолнечного масла. Как оказалось, повар из меня не ахти, зато пироман от бога.

Догрызя нечто, именуемое в моей голове омлетом, я решил что-нибудь почитать. Все статьи в журналах и газетах Киры оказались необычайно скучными и до безобразия глупыми. Я заглянул в небольшой книжный шкафчик. Его заселяли пара романов Чака Паланика, неполное собрание рассказов Лавкрафта, сборник антиутопических произведений разных сортов и небольшая книжонка с картонной закладкой где-то между страниц.

Открыв её на начале и с трудом прожевав первые несколько страниц, я открыл для себя три вещи: прочесть произведения Буковски может каждый, понять — любой, чей IQ выше двухзначного числа, но полюбить — только конченный идиот.