Вечный двигатель

Виктор Брусницин, 2014

Интрига романа обусловлена существованием некой сабли – находится в простой уральской семье: три взрослых брата и матушка – с неразборчивой надписью и преданием. В надписи присутствует слово Орфиреус, псевдоним Бесслера, исторического лица, с которым связаны попытки создания Вечного двигателя. Каждая глава во многом несет отдельную историю с приметами времени и места. Перипетии разнообразны: Бесслер, Петр первый и розенкрейцеры; начало прошлого века; барбудос, лилипуты, советские люди и наши современники. Урал, Болгария, Австрия, Германия, Америка. Витиеватые судьбы братьев: измены и дружба, загадочные личности, забавные и мрачные приключения. Любовь, разумеется, что еще может быть Вечным.

© Виктор Брусницин, 2014

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Глава первая. Вадим

Полдень удался солнечный, но обходительный. В колке, уместившем деревенское кладбище, подле свежевырытой могилы расположились гроб с ветхой старухой, невеликая толпа: замурзанные старики, стройная дама в шляпке, суровые мужички, редкая молодежь, сурово теснящаяся к отцу отроковица.

Опустив на усопшую скорбный взгляд и держась за ребро гроба, стояла грузная женщина — дочь, Марина Алексеевна, матушка наших героев, трех братьев. Шла панихида с младым, опрятным попом и с гротескными по виду (две плюгавые бабули с величавыми минами) и звучанию (дурными голосами хватали партии) плакальщицами. Бесчинствовали назойливые слепни и комары — дама в шляпке вооружилась веточкой, малая сердито чесала голень — курили в сторонке пара равнодушных к гнусу копальщиков, молодой и противоположный. Милосердный ветерок овевал тронутые печатью события лица, и обосновалось в уголке пустого неба спелое облачко в легкомысленных буклях.

Обширная ограда вокруг громоздкой, запущенной избы и построек. Мощеный двор затянут узорчатой травой, в приоткрытые щербатые и полинялые ворота амбара видна замшелая груда хлама. Скисла поскотина, жалко покосился плетень — за ним огород, заросший деревьями репейника и прочим разномастным плевелом. Посреди двора накрыт поминальный стол. Мероприятие приличествующую стадию уже миновало: гомон, пробелы за столом, разморенные от тепла и вина лица.

— Ты, што ись, мякину мне не надо, — доказывал ветхий с пропечённым лицом дедок, адресуясь к соседу, кривенькому взаимно молодцу. — Армия — комель дяржавы и наука для мужика. Какова в тебе претензя, коли долга не ведашь и орудию держать не наторен?

— Мое орудие замечательно держится и всегда готов, — артачился молодой. — А государству по вшивости я долг прощаю.

— Тожно заряжай!

Две старушки взыскательно и молчаливо всесторонне пялились, слабые рты основательно тасовали пищу. Сдобная тетя, поднося свежую влагу, звенела:

— Ну-ка, мужички, не скоромьтесь!! Тетка Опроня бы, известно, не поощрила — буди, уже ангелов на том свете щекотит!

Не «скоромились».

— Рано ты, Валькя, душу на небеса определила, — блюла тон происшествия одна из старушек, — не сокоти зря.

— Кому и рано, а тетке в самый раз, — обосновывала родство Валя. — Помирать, так без отэка, сходу в рай!

Дама в шляпке — Ирина, привлекательная особа — сокровенно вещала соседке сходных лет:

— А что ты хочешь, Катя — это баба Фрося богатств не имела, а жизнь удало прожила. Время такое было! Теперь ценности другие, судьбу проплачивают — я не о себе, ты понимаешь, про детей.

Дальше вправо и пошли наши три братца. Старший, Вадим — слегка посивевший очкарик сорока с невеликим годов, муж Ирины, кандидат замороченных наук. Даже за аппетитным хрупаньем огурца мялась виноватая улыбка. Затем Андрей, сугубо современный молодой человек что-то тридцатилетнего возраста, благостно созерцавший дедка с пацифистом — музыкант. Коля, средний — сидел чуть поодаль — улыбчивый простой мужичок (прораб на стройке) тридцати шести лет.

— А как мы змею Лешачихе подсуропили, — имея мечтательный взгляд, доказывал Николай сидящему рядом сродному брату и соратнику по детским делам Гене, — либо в Пьяном бору заплутали, а? Я эти воспоминания как достояние чту…

Вспоминали, как курили цигарки, начиненные сшелушенными с переросших «солдатиков» чешуйками, как за пару шанег выгадали узреть у местной дурочки девичье сокровище — орошались, воссоздавая прочие вихри языческой жизни.

— Кстати, что Сано Федотовских? Не иначе чего серьезное мастерит. Умелец, помню, был беспощадный!

— Да ково-о, — ясно, Гена до сих пор близок к деревне, — гигнулся как лет пять. По пьяному делу утоп — это просто.

— Рупь тринадцать, — весело грустил Коля, — помянем.

К Андрею сзади подошла Марина Алексеевна:

— Андрюша, ты не пил? За руль ведь, помни.

— Мам, весь компот собрал.

— Я слежу, — встряла Ирина. — Настёнка с нами, не позволю.

— Петя, — хозяйка обратилась к худому седому мужчине немногим за пятьдесят, это ее младший брат, — мясного-ка добавлю.

— Куда?! — противился тот. — Брюхо уж не пускает.

Возмутилась Валя, обретавшаяся неподалеку:

— В тело — куда! Сквозь ребра говна плывут.

Петр, улыбаясь, отмахнулся — с Вадимом беседа.

А солнышко заваливалось, уж веяло прохладцей. Пертурбация: державный дедок аккуратно пристроился на предусмотрительный топчан, где предавался нирване, что явствовало из умильной улыбки и пулеметной трели нижней губы, Катя органично втесалась между Геной и Колей, азартно внимала двустороннему натиску. И верно, с родней-то исключительно на таких мероприятиях соприкасаемся.

Разумеется, шумела песня. Исправно зияли рты старушек, выцветшие глаза от усердия сочились слезами. Матушка братьев, не в такт раскачиваясь, вела второй голос, Андрей не натужно, однако в тему держал высокую партию.

Ирина хмуровато нашептывала мужу (она и здесь пригожа):

— На кой твоим братовьям бабкин дом с их неорганизованной жизнью!? Руки приложить, какую ладную дачу можно соорудить. Чем людей изобретениями смешить… — Ирина без вкуса ткнула в рот капусту, вздохнула, устремляя далеко сокровенный взор: — Артем из зимнего вырос.

Вадим, чуть наклонив голову, вместе насмешливо и ласково рассматривал супругу:

— Погоди с подобным. Да и мать с Петей (повелось, дядю Петю братья звали по имени) не забывай — их воля.

Ирина протяжно, с сарказмом перечила:

— Сказа-ал, Пе-етя — ему, кроме рыбалки, все синим пламенем! А для мамы, известно, твое слово первое.

— Всё-о-отдал бы-ы за ласки взоры, — подхватывая новый номер, ёрно и лирически клонясь к ней, замычал Вадим.

— Чтоб ты владела мной одна! — сопранила Ирина, кладя на плечо мужа руку.

Уж сумерки пожаловали, длинные и резкие тени расписывали строения. Поредело хорошо, за убранным столом где-то с краю горбились редкие фигуры мужиков — налились головушки. Женщин видно не было, уборкой занимались. «Настя, накинь из машины кофточку! И далеко не убегай, скоро едем!» — Ирина. За воротами, рядом со смазливой иномаркой мама Марина руководила погрузкой, Андрей впихивал в багажник всякое. Ворчал:

— Кому все это?! Мне не надо, Вадим тоже отказывается.

— Нам с Колей — тебя ж потом приехать не упросишь!

— Мам, все одно после девяти дней за тобой Колька приедет… — Замер. — Кстати, он теперь с нами не собирается, куда я это барахло?

— Как это не собирается? — взвилась мать.

— Не хочет! Он с Генкой на электричке. С нами Петя едет.

— Как Петя? — возмущение выросло. — Разве Петька сегодня уезжать наладился!?

Мама усеменила на разборки. Из ворот вышел Вадим с длинным узким свертком.

— Ну вот, теперь у меня лежать будет. Дед Алексей наказывал беречь.

Андрей кивнул.

— Дай-ка гляну — я ее не видел уж лет двадцать. Как в деревню перестал на лето ездить.

Вадим развернул сверток — в нем лежала потертая, небогато инкрустированная сабля.

Давно состоялось лето, расположился отличный будничный вечерок. В трехкомнатной среднего достоинства брежневке в меньшей комнате разместился Вадим с пятнадцатилетним сыном. Ковырялись в механизмах.

— Мамулю, Тёмыч, мы умоем, — вставая со стула и разминая плечи, мечтанул Вадим. — Она гримасы на наши дела строит, а мы почистим.

— Я, пап, в интегнете высмотгел, — детским баском, симпатично картавя, не возразил Артем. — На западе теогия одна моду набирает — женщина не человек вовсе.

— Ну, это дела старые — святоши в древние года даже библию под это дело способили.

В дверь незамедлительно всунулась строгая рожица Насти, десятилетней что-нибудь девчушки:

— Я маме и сообщу, ей по должности надо знать!

— Хак… — любовно усмехнулся Вадим, Артем воздел очи к небесам — «Господи, где ты был, когда их создавал», читалось в жесте.

Пришла Ирина. С порога напомнила субординацию:

— Вадик, ты дома?.. — Мазнула взглядом вешалку, настойчиво распорядилась: — Вади-ик! Срочно сбегай за хлебом — я забыла купить.

Вадим показался из комнаты, поинтересовался:

— Почему я? Артемка, в конце концов.

Освоив тапки, Ирина с пакетом прошла на кухню, произнесла с немилосердным выражением лица:

— С этим гражданином будет особый разговор!

Тотчас на сцене обнаружилась Настя, цвела улыбка:

— Мамуля, приветик!

— Дочик… — погружаясь во чрево кухни, бросила Ирина.

Чопорный взгляд Насти в мужские частности не скрывал внутреннего ликования.

Папаша размышлял. С одной стороны хотелось амортизировать тяжесть неизвестного проступка сына, с другой — чревато.

Выйдя из подъезда, Вадим столкнулся с пожившим, обтрепанным дядей.

— Наше вам! — весело протянул руку.

— Заметь, Вадим, — возмущенно тряс ладонь сосед, — третью игру подряд наши выигрывают! Центральный стадион, двадцать тыщ народу, не хухры! Полсезона на Уралмашевском сливали — о чем городские головотяпы думали?

— Подозреваю, дядь Леша, изгаляется Моссад, — улыбался Вадим, вполоборота отходя.

Дядя Леша недоверчиво смотрел на Вадима, неуверенно произнес:

— Причем тут самосад? Спортсмены не курят.

— Странные люди, однако, эти спортсмены, — отзывался Вадим уже на расстоянии.

Дядя Леша на мгновение замер, задумавшись, озадаченный медленно тронулся в подъезд.

Вадим подошел к вывеске «Всегда свежий хлеб». Через окно мини-пекарни происходила реализация. Нынче состоялась очередь человек в восемь (из мужского — один интеллигентного вида старичок). Вадим беззаботно пристроился.

Прелюдия, однако, длилась недолго, зигзагами приблизился непотребного состояния и вида верзила. Подойдя, основательно остановился перед устьем очереди — размашисто колебался — укоризненно наладился смотреть в аккуратную мадам, сложившую руки с сумкой внизу живота. Мадам, коротко бросив на товарища взгляд и тут же равнодушно убрав, кожей чувствуя, что пялятся на нее, снова уже более чувственно мигнула в его сторону.

Первое волнение нерва передалось через переступание ног. Руки разомкнулись и легли вдоль тела. Мадам взглянула на соперника возмущенно. Уже негодование рисовал величественный отворот головы… Наконец детина громогласно, голосом сиплым и корявым известил:

— Слышь, сударыня! Дай десятку — на билет в оперу не хватает.

Незамедлительно, пожалуй что тренированно, женщина противно, не согласуясь с фактурой, взвизгнула:

— Какая опера?! Кто тебя, забулдыгу, в оперу пустит! Место тебе… — Дама явно не находила достойной области. Пришло озарение: — В балете!

Предложение не оставило субчика равнодушным — он размышлял, что явствовало из увеличившейся амплитуды качания.

— Хорошо, — согласился наконец, но не без компромисса, — тогда две.

— Вы посмотрите на него! — Возмущение мадам было обращено уже к очереди. Она сделала новое предложение: — А в милицию не хочешь?

— Ну ты, овца — глохни, — угрожающе возразило существо, однако от оппонента отодвинулось.

Соискатель пустился дерзко обозревать очередь взглядом, несомненно, выискивая очередную жертву. Заметим, Вадим несолидно скосил взгляд куда-то в стену. Тем временем последовало очередное сообщение:

— Здорово что ли! — Так с угрюмым задором объявил член общества интеллигентному старичку.

— Разве мы знакомы? — потерянно лепетнул подопытный.

— Ты чо!! — пораженно выпучив глаза, расстроился человек. — Бухали же недавно у Славки Смирнова!!

— В каком смысле? — подавленно простонал дедуля. — Помилуйте, никакого Славку я не знаю. Более того, я совершенно не пью.

— Перестань, — снисходительно уже и благоволя пропел товарищ и, обняв друга, просипел: — Зинка-то, курвища — ну помнишь, без зубов которая — крякнула, паленой водкой траванулась!

— Послушайте… — дедок сделал хилую попытку освободиться — куда там! — Послушайте… — На этом словарный запас иссяк.

Экзекутор вошел в положение, еще теснее прижав другана, вдохновенно предложил:

— Ну чо — берем чекунявый, и мама не свисти!?

У старичка отчаянно затряслась нижняя челюсть, тело обмякло, ноги пошли подкашиваться. Неизвестно, чем бы все кончилось, если б настырное существо не увидело Вадима. Нечто вроде столбняка мгновенно прохватило дядю, грудь мощно вздулась, глаза полезли из орбит. Мощным рыком он озвучил манипуляции:

— Версилов!!.

Нет, Вадим, ты зря убираешь глаза, вся очередь — думается, с облегчением — понимает, Версилов ты.

— Версилов!!! — прогремел дубль, монстр угрожающе придвинулся к Вадиму.

Наш, вынужденный узнать, что означает это слово, обратил взор к чуду. И получил за опрометчивость:

— Ты, подлец, какого хрена здесь делаешь?

Вадим на всякий случай оглянулся. Ноль. Возвратил взгляд.

— Ты, Версилов, не должен здесь находиться, а должен платить моей сестре алименты! — продолжил мысль орясина тоном проникновенным и веским.

— Это ко мне что ли? — отчего-то к очереди обратился Вадим.

Оная поспешно спрятала глаза, всем видом подчеркивая, что именно к нему. Вадим устремил взгляд к домогающемуся и объяснил:

— Вы, дружище, путаете. Я далеко не Версилов. Относительно сестры совсем не обессудьте.

— Ты мне Ваньку не валяй! Ты, — мужик, сжав кулак, процедил сквозь зубы уже напористо и зло, — Версилов, и цельный год путался с Клавдией. А как ребенка состряпал, так и убёг, сволочь! — Дальше душевно заключил: — Алименты сюда. Быстро!!

Вадим прыснул, но сразу утих, ибо гробовое молчание очереди создало атмосферу ситуации, в которой не все так уж просто. Амбал усугубил, говоря сочувствуя:

— Ты знаешь, ведь я теперь тебя бить стану! — Рот его открылся в улыбке, откуда зловеще блеснули гнилые зубы.

У Вадима вдруг проснулись эмоции. Он был возмущен, растерян — перепуган, наконец. И сработало существо, из закромов выползли слова — через улыбочку:

— Слушай, парень! Я понимаю, у тебя похмельный раж — кочевряжишься тут. Только нужно и меру иметь. — Похоже, нашел, что вступление не достаточно дипломатично, тон изменился: — В тебе, поди, метра два росту и килограммов — за центнер (Вадим, конечно, врал), а пристаешь к немощным. Что-либо соразмерное бы поискал.

Голиаф пораженно выпучил глаза:

— Ты что, Версилов, совсем дурак?! Кто подюжей, он и сдачи даст! А тут как славно… Не-е, я, пожалуй, тебя отмутузю.

С этими словами Глумила расторопно засучил рукав, далее сгреб плечо Вадима и занес кулак над головой.

Здесь произошло неожиданное — наш друг чуть отпрянул назад, несколько присел, одновременно отведя ногу как опору, страстно глядя в лицо визави, упруго разогнулся и треснул антагониста снизу кулаком в подбородок… Дальше наступило совсем чудесное. Дядя несильно взбрыкнул головой, взгляд его, упертый в собеседника, блеснул удивлением и быстро угас. Ноги подогнулись, он неспешно ополз вниз и грузно повалился на спину.

Все это вызвало окончательный испуг Вадима — видно, что такой прыти, тем более результата, ожидать не мог. Он наклонился к поникшему и принялся тормошить, в ужасе причитая: «Эй, товарищ… э, дружище».

Примечательно, что мнение очереди относительно случившегося разделилось. Одни — в их числе, разумеется, очутились дамочка и старичок — характеризовали деяние как «поделом». Другие сетовали в том смысле, что можно было и аккуратней.

Детина, между тем, благодаря заботе, зашевелился. Судя по всему, его происшедшее не очень-то огорчило. Он медленно открыл глаза, широко — а почему не мечтательно? — глядел в небо и уютно елозил спиной по асфальту. Вадим, успокоившись, выпрямился, лицо приобрело независимую, разве не удалую мину.

Тем временем шла женщина с коляской — верзила же перегораживал путь. Вадим — прямо скажем, гордый собой — наклонился к вещи и потянул за рукав, предлагая:

— Слышь, сокол, ты бы встал на время, тут женщина пройти хочет.

Пернатое, скосив на Вадима глаза, с полным пониманием предмета, абсолютно ответственно заявило:

— Нет, ты не Версилов…

Несмотря на героизм, входил в квартиру товарищ, возвратившись с провиантом и помня о намерении Ирины относительно Артема, осторожно. Стояла относительная тишина — ура, шторм угадал на отсутствие. Попалась Настя — важная в подтверждение окончания нотации. Там и Артем показался, кажется, еще взвинченный, но уже при резких движениях, что указывало на характер. В общем, ужин — жить, иначе говоря, можно. Семейство сосредоточенно питалось. Первое слово, понятная вещь, произносилось Ириной:

— Артем, навязло говорить, что стол не подставка для локтей. Вообще-то чувство приличия начинается именно с таких мелочей! (А ничего удивительного, пусть проказник не надеется, что ограничится очередной компанией.) — Поза Ирины — во всяком случае, расположение рук — были строжайше выдержаны (Вадим невольно приободрил осанку).

— Даже недостойность должна иметь приличие — Островский, — гордо внесла лепту Настя.

Этого Артем не выносил начисто. Проявилось следующим образом — раздался вопрос:

— Николай Остговский?

— Какой еще Николай? Александр Островский, драматург — однако, о чем я! — Тон не давал усомниться, кто «луч света», а кто — «темное царство».

— Остговский Николай — выдающийся металлург, да будет известно, — съязвил Артем. — Способ закалки стали газгаботал. Не какие-то там «быть или не быть».

Мама сделала мертвое лицо, но быстро сообразила, этим не пронять:

— Я понимаю так, моя речь о приличиях и стук горохом о стену — одно и то же. — Голос Ирины набирал дидактический раж. — Артем, голубчик! Кощунство — как минимум род неприличия, а вообще-то — похуже. Я допускаю, что большинство обитателей мест не столь отдаленных начинали именно с этого… (Смежно она заботливо намазывала маслом хлеб, затем придвигала сооружение к сыну.) Ряд можно продолжить именами исторических личностей типа… э-э… В общем, я допускаю, что твое халатное отношение к истории…

— Гитлег, — великодушно подсказал Артем, — Наполеон, Тамеглан.

— Ну, я не знаю относительно Наполеона…

— Хогошо, выстгроим иную линию — Малюта Скугатов, Гаспутин…

— А что Распутин? — живо встряла Настя. — Я слышала — это был демонический мужчина! Выдающихся качеств!

Ирина, строго:

— Давайте оставим в покое Распутина.

— Слушайте! До чего забавная штука полчаса как со мной отчудилась, — попытался сломать тонус посиделок Вадим. (Ирина с чугунным лицом повернулась к Вадиму — вот откуда взялись у сына поползновения к кощунству.) — Забияка тут один выискался, когда я за хлебом ходил. Вот уж хам, доложу вам — дедка одного за здорово живешь чуть живьем не съел! Собственно, и на меня настырничал.

— И что? — с сомнением поинтересовалась дочь.

— Ну… я сказал пару ласковых… надлежащих.

В глазах Насти зажглась искра:

— Я бы хотела конкретней…

Ужин окончен, Ирина занялась посудой. Вадим ковырялся в пульте телевизора: за экраном происходили цунами с жертвами, народ волновался относительно ошибочных шагов правительства, шоу и кинозвезды раздавали массам культуру. Покончила с посудой Ирина, вошла в комнату, из прихожей донесся голос Артема:

— Когоче, я на улицу!

— Что значит на улицу!? — вопросила немилостиво Ирина.

Вадим увещевал:

— Ир, ну не будем чересчур уж…

— Ты считаешь — это чересчур? Дорогой мой — период, мы не раз говорили. Попускать теперь — каяться после.

— Именно период — перегибать, знаешь, тоже…

— Артем!! — непреклонно дослала Ирина.

А парня-то и след простыл.

— Получите — все усилия… — не сказать, чтоб очень разочарованно констатировала женщина.

Появилась Настя, кратко и пытливо взглянула на родителей — взгляд опал: родители невменяемы. Тон, соответственно, был безапелляционен:

— Я к Лильке.

— Надолго? — уныло любопытствовал Вадим.

Такая не проникновенность в ситуацию возмутила дочь:

— Папа, ну откуда я знаю!

— Вот, пожалуйста, — можно сказать радостно обратила ладони в сторону дочери Ирина, глядя на Вадима. Дальше едко: — Как, говоришь — чересчур?

Теперь признаем — форс-мажоры ничуть наших голубей не обескуражили. Взгляните, как мило прогуливается парочка по пронизанной ласковым светом вечера улице. Запустив за спину руки и поводя плечами, неторопливо шествует Ирина, более сдержанно, но в шеренгу передвигается Вадим. Все это совершается молча. И право, при таком построении — к чему слова?

Вадим углядел летнее кафе, глаза зажглись:

— Ир, а что ты скажешь относительно бутылки красного вина?

— Что я скажу? — В Вадима уперся залихватский взгляд, в нем содержалась гордость собственным мужчиной. — Ты милый, вот что я скажу.

Направились в злачное. Мирное, открытое небу заведение, столик содержал приятную глазу бутыль, бокалы с вином и мороженым.

— Ты не догадалась? — «что ты скажешь относительно бутылки красного вина». Ну? Вспомни нашу игру, угадывали фразы из книг. Неужели забыла?

Ирина счастливо засмеялась:

— Господи, я дура! Конечно помню — «Хождение по мукам». Только погоди, по-моему, там шла речь о белом вине. Точно!.. Но согласись, Вадик, я выигрывала чаще.

— Безусловно. Впрочем, дело в романе вроде бы кончилось шипучим.

Молчали, пригоже было.

— Взгляни, какая славная у парня куртка, я давно Артемке хочу такую.

Вадим пустился укромно разглядывать деталь.

— О чем речь — справим… И тебе давненько ничего не приобретали.

— Вадька, ты забываешь, где я работаю.

— Ир, хочется сообразить тебе что-нибудь шикарное.

— Ну, посмотрим. (Согласитесь, не следует попирать естественные притязания мужчин.)

Тронулись обратно. Вадим положил руку на плечо Ирины, прижал, она послушно прильнула.

Лето. В знакомой уже комнате теснились Вадим с сыном. Папа усталым, но гордым движением снял очки, азартно глядел на некое сооружение. Младший внимательно, чуть приоткрыв рот, уставился туда же. На столе стоял агрегат, помещенный в стеклянный футляр размером со средний аквариум, поставленный вертикально. Сразу шли во взор колесо на короткой оси, что крутилось с постоянной скоростью, маятник, качающийся равномерно, пластины, вдоль которых и двигался маятник, еще некоторые детали. Изобретение безупречно функционировало.

О содеянном доложили Ирине, милостивая улыбка притулилась в уголках рта Вадима:

— Взгляни, матушка. Мы тут изладили вещь.

Снисходительно глянув на мужа и на показ пряча вздох, Ирина поплелась из кухни.

— Ну? — Уныло взирала на чудо, вытирала о фартук руки.

— Перпетуум мобиле, — имея смиренный вид, выразился Вадим.

Артем, гордо развалившись в компьютерном кресле, болтал ногой закинутой на другую. Снизошел:

— Вечный двигатель.

— Не морочьте меня, я только похожа на девочку. — Резво поменялись поза и тон. — Артем, уважаемый, как наши неприятности с историей?

Со стороны юноши последовало очередное молчаливое обращение к Господу. Раздался горячий, со сквознячком возмущения голос Вадима:

— Есть неиспользованная, но неистощимая сила — земное притяжение. Если применить принцип отталкивания одноименных полюсов, то… Словом, все создано на основе магнитов и концентрации сил с помощью компоновки определенных материалов.

— Вадик, я умоляю! — в Ирине прозвучало отчаяние.

— Артем, ну скажи! — у Вадима состоялась аналогичная эмоция.

— Не отвлекай Артема, у него история.

Артем величаво поднялся и глаголил:

— Мао сказал: истогия бесполезна, как погожнее лоно вдовы.

— Какой еще Мао!? — в голосе мамы послышалась угроза.

— Цзе дун! — с пафосом рассекретил Артем.

Ирина в пароксизме негодования молчаливо засопела, однако опала, очевидно, пытаясь соблюсти педагогику:

— Его счастье, что угодил в ад, иначе со временем я бы его оттрепала.

— Мао не дугак, он везде найдет тепленькое местечко, — продемонстрировал сынуля «еще тот».

— Вот что, остряк, — тон понизился и медь интонировала голос, — я не намерена рассуждать о… о всяких вдовах, но нас с папой ты рискуешь оставить сиротами.

Между тем Вадим теребил какие-то чертежи, его голос хорохористо звенел:

— Спонтанная вибрация магнитных полей, купировка силовых моментов — вот ключ! Реверсивный эффект конуса!

— Ты згя, ма, так скептически относишься к инженегной мысли, — пытался перевести речь отца Артем, но по молодости дал маху: — Опять же Мао сказал, в маленькую дыгку может дуть большой ветег.

— Послушайте, неуважаемый, — судя по тону, мама произошла явным демократом, просматривалась идиосинкразия на Мао, — ваши познания приобретают дурной колер! Вопрос о мерах встает решительно.

— А что я сказал! — субординация взяла верх, Артем сник. — Мам, ну такая бодяга эта истогия… А учителка! Ну дуга же кгомешная, у нее агийцы в опегах Вагнега поют.

Всплеск рук Ирины.

— Учительница, видите ли, дура! — Последовало обращение к Вадиму, сарказм и вопросительно-въедливый взгляд, правда, выдали сомнение в надежности и решимости товарища к урегулированию чего-либо: — Обратите внимание, мужчина, ваш сын о себе возомнил. Между нами, это ваш сын, мужчина!

Мужчина, оказывается, сидел на тахте и, грациозно раскачиваясь, с кожей уйдя в творчество популярной группы, мычал:

— Девушка Прасковья, из Подмосковья…

Раздался звук, он обнаружил в дверях фигуру младшенькой (Настасья существовала в позе: руки были уперты в поясницу, головка запальчиво вздернута):

— Боже мой, о чем ты, мамочка! Ты совершенно не можешь иметь голос, поскольку по теории этого… э-э… извините, субъекта (указующий жест совершил сальто, он — негодование) отнюдь не числишься человеком. Я полагаю, мы даже и не курицы.

— Не поняла! — Произнеслось врастяжку, почти басом, руки воинственно, как у дочери, уперлись в бока, взгляд Ирины на субъекта струился исподлобья. — Как это даже не курицы?

— Мам, — резко изменил тактику Артем, — там теогия одна. Совегшенно, газумеется, дугацкая — без истогички, я думаю, не обошлось… — Обернулся к сестре, прошипел: — Наушница.

Настасья обиженно развернулась, показывая полную несовместимость с социумом, и красноречиво вышла — голос, однако, донес скорбное:

— В каких условиях приходится существовать!

— Артем! — помпезно воскликнул папа, вытягиваясь в струну. — Будем иметь уважение к женщине.

— Нет, я требую объяснений (поза Ирины стала более чем угрожающая)! Я чувствую заговор!

— Иришь, — Вадим шел винтом, — издержки интернета, отсутствие целенаправленного отбора. Это возрастное.

Настя, оказывается, ничуть не уходила, а совершала некий маневр, ее прелестная мордашка высветилась в дверном проеме. Выразилась отрывисто и ехидно:

— Ха… ха… ха — я смеюсь и падаю!.. — Торжественно, олицетворяя картину крайней безнадежности, возвестила: — В его возрасте Билл Гейтс заработал миллионы!

Артем процедил Насте:

— Змея, змея, змея.

Вадим волновался:

— Не станем уподобляться… будем кооптироваться во имя…

Ирина монотонно и настойчиво, тыча указательным пальцем в пол и упершись туда же взглядом, настаивала:

— Я требую объяснений… сиюминутно… я — требую!

Артем хило цеплялся за позиции:

— Двойку мне истегичка ни за что влепила — узугпатогша.

Настюха изящно массировала виски, чуть касаясь пальчиками (а-ля Фаина Раневская), локти высоко:

— Я таки не выдержу этот бедлам — в монастырь! — Вновь исчезла.

— Объяснений!!

Артем, выглянув в дверь и убедившись в отсутствии недруга, скучно разъяснил:

— Ма, женщины по той теогии — полубоги.

Ирина приподняла бровь:

— Только не говори, что и это сочинил кормчий.

Артем буркнул:

— Следуя теогии, мы вообще напгасно пгедставляем бога мужиком — это женщина. — Вероятно, не в силах скрыть чувства к историчке и сестре пасмурно добавил явно от себя: — Отсюда вся нелепость мига.

Либо из политеса, либо от пристрастия, по экспоненте переходя в крик, Вадим изложил:

— А не могу ли я изъявить нижайшую просьбу, чтоб все заткнулись!!! — И выдержав паузу, убийственно спокойно обратил ладони: — Оно — вертится.

Через какое-то время Ирина задумчиво рассматривала неугомонный агрегат, а муж вдохновенно — пока не осекли — пылил:

— Представляешь? Нефть, всякие там энергоносители становятся фитюлькой. Собственно, что энергоносители — дальше некуда… — Вадим достал джокера. — Ту шубу-то… ну, мы мечтали — первым делом.

Жена молча копала в маковке. Наконец, выдохнула:

— Чтоб никому ни полслова. Клянитесь моим здоровьем.

— Эти Бивис и Бадхед, мамуля, — не унималась Настька, семеня за матушкой, шествующей на кухню, — дом скоро превратят чёрти во что… — Шли театральные жесты. — Какой-то Чернобыль!

Ирина сдержанно наущала:

— Нюся, это генотип, данность, которую должно принимать и пестовать. Средствами по имени любовь.

— Я и говорю, эти Эдисоны… Мы, женщины, призваны индуцировать и корректировать. Им же во благо.

Ужин. Семья асинхронно хлопотлива и вместе с тем солидарна — Настасья заботливо подвигает к Артему хлеб, объявляет вдохновенно:

— Между прочим, Тёму на городскую олимпиаду по физике выдвинули.

Мама, не без елея:

— Как всегда, я все узнаю последней.

— Скромность — хламида героев! — патетически возвестила Настя, однако, тут же прыснула.

Подал голос Вадим:

— Физика мужчине все-таки больше к натуре. История, признаемся, штука пластилиновая, больше женского рода — я, помнится, тоже проблемы имел.

Ирина суховато подправила:

— Поостережемся с аналогиями.

— Оно — вертится, — вякнул Вадим.

Артем впрыснул энтузиазма:

— Если удачно с этой олимпиадой сложится, на всегоссийскую отпгавят. Это, пгактически, поступление в МГУ.

— Вау! — авангардно тявкнула Анастасия, предваряя философски-иронический подхалимаж. — На осине не растут апельсины.

Папа гордо сделал движение плечами, вероятно, уточняя, что в казуистическом смысле осина — он.

Лицо Насти вдруг проморозилось, взъярился взгляд:

— Тёма! А как же я, если ты уедешь?!

Артем замер, засим пошел громко хлопать веками, что означило обнаружение неучтенного отрицательного ингредиента надвигающейся перспективы. Последовало совместное молчание. Завершила операцию Ирина, умильно провозгласив:

— А вот за границу вчетвером на пару недель, куда-нибудь в Швейцарию — мечта!

— В Париж!! — немедленно вскипела Настя…

Предсонный разговор супругов в постели традиционно имел место, Ирина осведомилась:

— Как ты мыслишь дальнейшее продвижение?

— Ну, в патентное бюро заявку нужно подать, либо сразу соответствующий институт колупнуть. Так или иначе экспертиза потребуется.

— Только через твой труп — обдерут, как липку. Тебе ли не знать, мало морочился со своими изобретениями.

Последовало альковное сюсюканье. Подытожила Ирина строго и одновременно любя:

— В общем так, я сама вопрос провентилирую. Положись на меня.

Вадим, гася свет, послушно выполнил указание…

Утренний заяц мутационных величин — солнце лупило во всю стену — не нарушил строя общежития: существовала квелая суетня, невзрачные физиономии. Уже после завтрака Ирина настороженно заметила:

— Как-то все это сомнительно. Если дело верное, то главные сложности впереди — сплошь прилипалы.

Вадим ответил раздумчиво:

— Черт, а ведь я и не подумал. Дело в том, что вечный двигатель как изобретение обычным порядком никто рассматривать не будет. Тут нужен серьезный подход… Я бы Костю подключил. Он мужик ушлый… и свой.

Тот солнечный зверь, наш добрый знакомый, имел манеру шастать. Он прогуливался по утренним лицам людей, на которых было начертано, что им предстоит всякое, по умытым улицам и строениям, которые громоздились архитектурно, участливо и даже нужно, — он перемещался вообще, что обусловливало существование порядка вещей. В частности (если вы помните, мы живем при торжестве частного), заяц озарил некую вывеску, которая задиристо гласила: Ателье пошива «На широкий вкус». Клюнем и поинтересуемся, что имеется в виду.

Посетителями мы оказались не единственными. Подле приемщицы, которая имела озабоченную мину, напряженно стояла не иначе заказчица и предъявляла претензию, на что работник заведения технично урезонивала в том смысле, что хозяйка уже разбирается — при этом она тыкала пальцем куда-то в кулуары — и все будет в ажуре.

А последуем-ка указанию, и даже внедримся за некую невзрачную дверь с вывеской «Директор». Именно за ней в небольшом эрзац-кабинете мы обнаружим Ирину (получается, бизнес-леди невеликого масштаба, хозяйка), наполненном образцами материалов, за неуютным столом с бесшабашной грудой квитанций и иных бумажек. К ней, облокотившись на стол, по-свойски наклонилась работница в халате, с чуть заметной брезгливостью крутила в руках некое изделие:

— Ирин, ну что с нее возьмешь — девка только колледж закончила. Ну напортачила. Здесь ужмем, сюда присобачим — первый раз что ли?

— Да я понимаю. Но как не пожурить — молодой нерв надо в досаде держать. И заказчица оторва… В общем, ты сама разберись — я нынче квелая.

— Ирина Григорьевна! — прибежал из закромов голос, впорхнула непосредственная дама из тех что нравятся. — Слышь, Ирка (шлепнула между делом по заду согнувшуюся), чурачки подкатили, приличный драпешник фарцуют. По сходной цене.

— Меня уволь… Девочки, ей богу я сегодня далеко, сами порулите.

— Заметано.

— Новый что ли образовался? — поинтересовалась разогнувшаяся.

— О чем ты, Лёль. Не хватало еще и о мужиках голове болеть. — Скомкано улыбнулась. — Вы, девчата, идите, у меня действительно серьезное.

Женщины сочувственно ушли. Ирина сняла трубку:

— Константина Аркадьевича можно?

Будем доводить дело до конца, коли взялись наблюдать за Ириной. Итак, дама уже на улице (перед выходом из заведения, заметим, были сделаны косметические коррективы в лице и весьма критический осмотр целого) — не так уж длительно пройдясь и завернув за угол, направилась довольно целеустремленно к некоему объекту, коим случился не слабый автомобиль, притулившийся к обочине. В агрегате сидел мужчина — понятно, что Константин. Живое, улыбчивое лицо, аккуратно повязанный галстук вкусного узора — неназойливый респект. Открыл дверцу, не выходя, и… поцелуй… Ага, скажем себе!.. Сразу тронулись, по-видимому, церемония встречи давно отстроена. А и послушаем помимо прочего:

— Ты имела такой тон, будто это деловая встреча, — с достойной дикцией, удерживая в лице улыбку, произнес господин. — Я возмущен, пост длится уже три месяца.

— Кто учил меня быть психологом? Любовника нужно выдерживать — как бренди.

— Ну, это когда достаточен градус, иначе можно и прокиснуть.

Ирина с шутливым возмущением повернулась:

— Поясни — наши отношения не достаточно крепки?

Костя (позволим себе, поскольку присутствует близость к основным фигурантам) поиграл физиономией:

— В наших отношениях важна не крепость, а… э-э… (смешок лиса) отношения. — Избавился от опасной темы: — Куда держим?

— Давай просто прокатимся, имею до тебя слова.

Машина меланхолически стрекотала, славно шумела сырая дорога, деревца рябые, патлатые, корявенькие густо населяли проспект.Подслеповатое солнце сорило неназойливым светом, пронырливый ветерок шлялся в пегих листьях, в мраморных лужах тонул облупленный — в облаках — потолок неба.

Костя не удержался:

— Ирк, ты какая-то напряженная последнее время — в богадельне неприятности?

— Какие в твоей богадельне могут быть неприятности?

— Опять! Позвонила, чтоб слить на меня дурное настроение? Знаешь же, как я не люблю, когда ты причисляешь меня к своему заведению.

— Ну, ты же ссудил.

Костя сузил глаза и раздраженно бросил:

— Ты все о проценте, который я беру? — Попытался погасить порыв мягкостью тона. — Не корысти ради — понту для. Я неоднократно говорил, исключительно, дабы обозначить зависимость. Ты ж меня бросишь иначе! Так что все-таки?

Ирина вздохнула.

— Даже не знаю… все так противоречиво. — Ирина повернулась, глядела с интересом, спросила с добрым звоном: — А почему напряженность и непременно неприятности?

Метнулся лукавый зрачок Кости:

— Я догадался, ты обратно влюбилась в Вадика.

Ирина помолчала, сделала физиономию нарочито скорбящей, тон тоже играющим:

— Я сейчас заплачу… — Тут же виновато задумалась, сказала уже серьезно: — Похоже на то. Впрочем, когда это я его не любила?

Костя обнял Ирину (она послушно положила голову на его плечо), говорил:

— Не уверен, что его вообще можно не любить.

— Я — стерва.

— Не без этого, — ласково копал в волосах Ирины Костя. — Впрочем, тебе это к лицу.

Ирина манерно капризничала:

— Страстно хочу мороженого.

— В чем проблема?

— Мороженого неба…

Константин:

— Послушай, давай куда-нибудь закатимся. Так другой раз тащит в одиночество — смотреть на птицу и умиляться. — Помолчал. — Веришь ли, всегда боялся глядеть на огонь. Странно.

— Вадим тебе звонил?

— Ты знаешь, он часто звонит.

— Насчет двигателя.

— Какого еще двигателя?

— Вадим сочинил вечный двигатель, — убирая голову с плеча Кости, постно и отчетливо объявила Ирина.

Константин отрешенно, не войдя во фразу, произнес:

— Что сочинил?

— Вадим изобрел перпетуум мобиле. — Голос был жёсток.

— Он может. Помню, когда в институте учились, везделет сконструировал… — Костя со вздохом возвратился в жизнь. — Ну, рассказывай, что произошло?

— Я предельно серьезна. Вечный двигатель.

Взгляд мужчины был еще туманен:

— Птица моя, как можно, ты же заканчивала вуз.

Ирина с невесомым раздражением кинула:

— Не смей о возрасте.

— Отнюдь, милая, ты в июне. Полагаю, на тебя так подействовал последний сериал.

— Не смей о сокровенном. — Ирина набрала обычный вид. — Впрочем, да… В общем, дело нешуточное.

Костя молчал, на лице лежала тень недовольства. Произнес с чахлой улыбкой:

— Следи за моей артикуляцией — этого не может быть, потому что не может быть никогда.

Ирина красочно закатила глаза — из немых фильмов:

— Где вы, Бонд?

Константин: вздохи, царапанье затылка, пожимание плеч, шмыганье носом. Ирина буркнула сдержанно:

— Это Вадим хочет ввести тебя в курс дела. Пока требуется всего-ничего — посмотреть.

Константин стоял в комнатке изобретателя, тот и Ирина расположились рядом. Руки гостя были сложены на груди, недоверчиво разглядывал крутящийся экспонат. Сдвинулся, опустив руки, осматривал вещь всесторонне. Бормотал, насупившись:

— Давидка ты наш копперфильдовый. Чудачок ты затейливый. — Повернулся к Вадиму и одобрил ласково: — Ту идейку, из «Науки и жизни»… помнится, еще студентом носился… заловкачил таки.

Вадим хмуро и вместе хитро глядел на Костю. Молчал.

— Погоди-ка, я вспомню, — ворчал Константин, — ну это понятно, магниты. Погоди-ка, что-то там… э-э… — бормотал нечто химическое, внимательно высматривая окрест чуда утаенные причиндалы.

Не найдя, чесал нос, досада читалась в физиономии. Оживился:

— Слушай, а ведь мы эту химеру впарим. Лошков-то найдем — дуреют люди от богатства. — Смятенно искал взгляд Вадима, видна была собственная обескураженность.

Вадим не выдержал:

— Все верно, еще с той поры думал… Да ведь я структуру материалов нашел.

Вадим пустился горячо разоблачать механизм, однако Ирина гневно и ревниво ущипнула его:

— Ты не расходись особенно. Пойдемте на кухню, жаркое подошло…

Кухня, Вадим и Костя были уже соловенькие — красовался далеко початый флакон коньяка.

— Черт, а ведь действительно просто, — порадовался Костя, но тут же задумался. — Хотя… физику с геометрией соединить — это месяц пить надо, не меньше. За тебя… — Расстроился: — Ты всегда был башка, Вадька, а вот по жизни — трында. Сколько я тебя звал. Нет — сидишь, трешь штаны. Кандидат наук, тьфу.

— Ну, это вы умы, мы — увы. — Вадим был собой доволен.

Хватив огурца, Костя огорчился теперь уже искренно:

— Впрочем, ребята отличные, не мой балбес. — Вошла на кухню Ирина, Костя с пьяненьким отчуждением посмотрел на нее. — Жена… (К Вадиму, в голосе состоялась угроза.) Слышь, Вадька, меняемся бабами… Ир, бросай Вадьку, что с него проку! А я тебе по четвергам слова ласковые стану произносить.

Ирина ласково пихнула его в лоб:

— Мели Емеля.

Костя нес:

— Не хочете, ну тогда головами поменяемся. А, Вадь? За тебя.

Вадим вышел, Ирина тоже была вне, Костя задумался, сколько можно отрезвел взгляд, пошел полушепот:

— Неужто действительно умудрил? — Ласково и с обидой протянул: — Чертяка — это же… — Вздохнул, полез к закуске.

Вернулась Ирина, Костя, приладив пряную улыбку, потянулся к ней:

— Птичка ты моя, любил ли кто… тебя причем.

Ирина грубовато отстранила, прошипела:

— Ошалел что ли! Накушаетесь, теряете рассудок… — Урезонила сурово: — Ты губы не катай, тело телом, а дело… Я против твоего участия, Вадим настоял.

Друг семьи возроптал угрюмо:

— Слышь, птица… — умолк, однако.

К сумеркам Костя получился совсем теплый, Вадим, впрочем, отстал недалеко. Константин произносил не вполне надежно:

— Короче так, я пробью. Резких телодвижений не делаем — как та вдова после похорон.

Ирина смотрела задумчиво, безрадостно, молча.

Не станем ограничиваться делами только инспектируемых выше товарищей, потому что — свобода. И вообще, жизнь податлива и, что характерно, даже самые ретивые ее аспекты вполне употребляемы. Короче, банк — просторные помещения, редкие посетители, тишина. В общем, хорошо в банке. В курсе этого некий вошедший только что в помещение обаятельного облика и манер мужчина возле сорока — приличная одежда, уверенная походка, осанка, светлое лицо. Подошел к рабочему месту точно, с минимальными движениями, при обращении к служащей возникла аккуратная, выверенная улыбка (служащая — миловидная молодая женщина, чрезвычайно к глазам очки — сидела, склонив голову к бумагам):

— Приятного дня, я гляжу — новое лицо. А что с нашей доброй Зоей Антоновной, уж не хворь ли?

— Здравствуйте. Нет-нет, там все прекрасно, Зоя Антоновна пошла на повышение, теперь здесь буду я.

— Замечательно, свежие и привлекательные люди всегда радуют. И конечно, тронут относительно вашей предшественницы. — Обаяка осекся. — Подождите, да мы же знакомы!

Дама напрягла лоб:

— Да, кажется, мы встречались. Но… извините, напомните, пожалуйста.

— Ну как же, позапрошлое лето, Сочи, пляж, волейбол.

Лицо женщины озарилось.

— Господи, какая я нелепая. Конечно же!

— Совершенно естественно, солнце и обнаженное тело обезличивают. — Душевно улыбнулся. — Недаром говорят, демократия возможна только в бане… Впрочем, скорей в морге.

Смешок служащей и дальше улыбка уже за вежливое.

— Любопытно. Демократия — это безликость?

— Вообще говоря, да. Власть массы — как не безликость? — доставая паспорт, непринужденно, проникновенным баритоном излагал посетитель. — А что не вспомнили, правы абсолютно. Жить сподручней будущим.

— Не хотела бы отказаться от памяти. Так что у вас?

Лицо Обаяки незамедлительно набрало серьезную мину:

— Конечно, я увлекся… впрочем, немудрено. Э-э… должен поступить перевод — двенадцать тысяч долларов. Снимаю, как всегда, десять… — Обратно случилась душевная улыбка и произнеслось с легким назиданием: — Так ведь как с памятью обращаться. Всякое воспоминание — род мечты, вот что имел в виду Данте, сказав: прошлое — рай, который у нас не отнять. В ином качестве воспоминания часто оскорбительны, кроме того, расслабляют и умеряют надежду.

Девушка, с улыбкой осматривая паспорт, стрекоча попутно компьютером и постреливая глазами на обаятельного господина, благоволила:

— Замысловато — стало быть, спорно.

— Да как же без сомнения — не сомневайся, так и проскользнет всякое мимо. Непременно подержать нужно.

— Однако слова у вас недалеко расположены.

— Имеется такое. Да чем же еще умащиваться? Слова — и засада великая, спрятаться дают, и заговор всякого рода делают порой самым гипнотическим методом. Наконец, молчание к работе располагает, а это уж очень несимпатично, ибо человек — фабрикация свободная, значит, возьмите Сартра, пустая.

Существовали еще мелкие приятные фразы, росчерки. Обаяка завершал:

— Ну что (паспорт исчез в груди — белели зубы), мои посещения приобретают многажды славную подоплеку. Стало быть, Таня, если позволите… — Ногтем чуть тронул табличку с именем девушки. — И кланяюсь Зое Антоновне, коли увидите. Благ вам!

Другой день, тот же банк, нервозная суетня персонала. Пожилой мужчина в громоздких очках с негодованием произносил нашей новенькой:

— Вы что, не понимаете? Это же подсудное дело! Десять тысяч долларов вместо тысячи, это же! Куда вы смотрели!

Женщина пребывала в ужасе: очки сбились, глаза и нос распухли, руки не находили места, из горла падали невразумительные хныкающие звуки. Мужчина сурово теребил бумаги, тухло скрипел: «Я отказываюсь понять… нет, ну цирк». Тыкал в компьютер: «Вот же поступление на его имя — тысяча двести долларов…» С сердцем швырнул бумаги на стол, обреченно уронил:

— Будем вызывать органы, я не вижу выхода.

Следуя недавнему отступлению о разностороннем, окунемся теперь в новое помещение. Просторная, щедро и вместе умеренно обставленная комната, ухоженная и притом сугубо мужская: оставленные в разных местах книги, на кресле наскоро брошенный свитер, ежикастая пепельница. На бюро три-четыре порядочно тронутые бутыли дорогого спиртного, преимущественно хорошоградусного. По стенам лазал наш заяц. Присутствовали Обаяка и пикантная дама подле тридцати: брючный костюм а ля «самое-что-ни-на-есть», фурнитура отменного вкуса, безупречный макияж. Она стояла на фоне окна — в Блоковском ракурсе — разумеется, одна рука была небрежно уведена в карман, естественно, нога перекрещивала другую, безусловно, прядь волос удерживалась на плече, завидуя вольному падению остальных. Вне всякого сомнения, плутал легкий дым сигареты, обосновывая прильнувшую к окну живопись дня.

Обаяка уютно развалился в углу дивана. Разглядывал игру резьбы добротного стакана, затеянную отсветами интимной бурой жидкости. В посудинку и витийствовал:

— Плесень, Инночка. Жизнь должна бродить, и продукты гниения неизбежны. Кто-то очищает от плесени, а иные, претендующие на вкус, таковую используют… А что такое вкус?.. (Глоток, смакование.) Вот виски. Поднеси землячку ее инкогнито, и подавляющий угадает сивуху… Поведаю казус. Мне этак двадцать с коротким, иду туристом на пароходе по Волге. Употребляли в те времена исключительно жигулевское… Гуляем это мы с приятелем по городу и натыкаемся на заведение, где дают чешский «Праздрой» — дефицит отчаянный. Берем, стало быть, несколько бутылок и возвращаемся… Остальная наша компания с экскурсией отлучилась и приговорили мы прелесть единолично. А к вечеру соорудили штуку: слили в чудесные бутыли — там и этикетка, и формы — обыкновенный жигулевич, и тащим сия на вечерние посиделки… Угощаем, значит. Причастил народ продукт, нахваливает — нет, дескать, далеко нашим… Тут же и родимое жигулевское за общим столом. Вот и подпускаю — что-то не могу различить… Брось ты, пеняют мне — нашел сравнение. Приятель, заметь, намеренно остальным поддакивает. Короче устроили мы дегустацию и оставили меня единодушно в презрении. Мало этого, мы уж секрет разоблачили. Шиш, так и не сдвинули народ… — Мужчина аккуратно покашлял и произнес с прононсом: — Какой-нибудь маршан де вэн, либо турнедо кордон руж!.. — Резко опал. — Слюна ползет. А в исподнем — шмат мяса.

— Я поняла отсюда, что жульничать ты рано приспособился, — подала голос женщина.

Были глоток в ответ и комментарий:

— Славно однако… — Рацея продлилась: — При всем этом вкусовые букеты вещь не слабая. Немудрено, еда — первое, что человеку досталось. А если вдуматься, какой порой мерзостный атрибут мы жрем. «Когда б вы знали, из какого сора…» Взгляни, имеются семь цветов спектра, семь нот — большинство сенсорных ощущений поддаются ритму. И только вкусовые не удается пленить. Отсюда я делаю заключение — хаванина суть высшая гармония… Итак, человек претенциозен и примитивен, напыщен и жалок. Лжа — квинтэссенция гомункулуса, а жизнь — пробирка, где осуществляется данный тест. Деять кривду и подвергаться оной — тождество и достоинство человека.

Обаяка встал. Вроде бы флегматичные движения по комнате, но просматривался нерв: стакан ставил, брал обратно.

— Собственно, Инночка, я вот к чему — ты здесь около часа и произнесла только пару фраз. Как говорят, не молчи на меня так.

— Если ты о достоинствах потенциальной супруги, то не рассчитывай.

— На достоинства или супружество? (Дама взглянула через плечо — с укоризной и одновременно просьбой.) Усек, не будем опошлять отношения… Итак, все прошло замечательно. Однако риск слишком велик. Гипноз — штука деликатная и здесь необходима полная сосредоточенность. Служащую в любую минуту могут позвать, еще как-то отвлечь. И потом, каждый раз иметь новый паспорт — хлопотно. Наконец, нельзя перебарщивать с суммами. Надо придумать что-либо менее уязвимое. В общем, эти мизеры — как-то недостойны выделки.

Инна развернулась, осела на подоконник. Открылся фас — не сказать красавица, но очень прилично:

— Есть одно дельце. Твои психотерапевтические навыки смогут поработать.

— Выкладывай.

Инна монотонно, по-деловому осведомила:

— Имеется заинтересованный гражданин, его очень занимает одна вещь. Готов заплатить солидные деньги. Вещь находится в некой семье, и заполучить ее непросто — собственно, я знаю эту семью, имела к ней далекое отношение. Однако непосредственно действовать не могу, здесь как раз нужен ты. — Инна погасила сигарету, в тон закралась живинка: — Сережа, я, возможно, уеду, когда это закончим.

А нынче пусть день будет тусклым… Рядил дождь, лоснились асфальт и окна, перемещались под парусами зонтов озабоченные люди, дистрофичная собака в свалявшейся шерсти подле фонаря растерянно оглядывала мир, не понимая как жить дальше, — минор. Все это за окнами чревоугодного заведения. Внутри существовали малочисленные посетители, пианист выводил в углу непритязательные мелодии (как пригож инструмент в такую погоду). Присутствовали наши Инна с Сергеем и некий иностранец (облик уже указывал) — пухленький гражданин сходного с гипнотизером возраста, вполне свободно, пусть с легким акцентом и редкими ошибками, общавшийся на русском. Он улыбчиво глядел на Сергея.

— Мэ с Эной родственники. М-м… свояченыца? — спрашивал взглядом у Инны, снова крутился к Сергею. — Я женат на ее сестре.

— Как мало я о тебе знаю, — кинул Сергей Инне.

— Это и лучше.

— Для кого? — скользнуло недовольство Сергея.

Инна обратилась к иностранцу, в этом содержалось сдержанное раздражение на соотечественника:

— Кстати, позже напомни — ей хотела кое-что послать мама, нужно будет связаться. — Голос умеренно взмыл: — Дитер! Все-таки отчего Таня так редко бывает на родине? Сдавайся, твои происки!

— Отнют, она… м-м… как это… шибко работает… Впротчем, видэтесь ви часто. Кстати, что там с твоей визой, проволочки сняты? Ми поедэм вместе?

Сергей кисло напомнил о присутствии:

— Куда, если не секрет?

Дитер охотно пояснил:

— Разве Эна не говорила? Ми живом в Австрии. Я понимаю так, что информация обо мне Эна вас не посватила. Мой отэц — русский. Вэрнее помесь с молдованин. Моя фамилия производный — Деордиц… В конце сороковьих годы отэц убещал — там бэли сложни обстоятэльства. Его жизнь стала проиграна… — Помолчал. — Я его редко вижусь.

Сергей вскинул глаза:

— Ваш батюшка игрок?

Дитер неохотно довел до сведения:

— Отнют. Он бэл охранник — ему угрожали зэки… Я не могу сказать определенно — отец не любит это вспоминать. Кстати, тут Екатеринбург жил мой дадья — тэперь он умер. Словом, я родился уже в Вэнэ. Здесь, однако, нахожусь часто — по бэзнес.

Сергей проворчал:

— Бэзнес это вещь, — впрочем, набрал улыбку. — И какого рода? — Стрельнул к Инне: — Думается, такое любопытство в порядке вещей?

— Женского рода, — пытался шутить, обозначив это хихиканьем, Дитер. — Мануфактура, так говорили прежде. Я очень лэблю это слово.

— То-то и есть, что женского, — буркнул Сергей, сколько возможно укрывая желчь.

— Я очень много езжу. — Взгляд Дитера постоянно ходил от Сергея к Инне. Улыбка шла постоянная, иностранная — неживая. — Это нужно. И я лэблю Россию — кров голосует. Здесь много дэль.

А фортепьяно забирало. Какие звуки извлекали его опрятные клавиши: до-соль-фа-диез-соль ми-бемоль-до-ля — боже, что за чудная мелодия. Вот пошел ядреный пассаж, и как славно подпекали басы — исключительно в душу. Глаза Инны убраны поволокой, она — негде. Можно представить, сколь высокое эхо звучит в ее душе — значительные мгновения!.. Чу, однако, взгляд ее прикоснулся к земному — никак бедолагу собачку тронул. Точно! Подле той дистрофичной шавки некая старушенция суетилась — соболезновала. Впрочем, на пристальный глаз вовсе и не старуха. Здесь обнаруживалось нечто среднее между вокзальной синявкой и претенциозной дамой пятидесятых… Особа, безусловно, пьяна. И широка душой. Что демонстрирует, суя животному какой-то продукт. Собачка же воротит нос, при этом искоса с сильным недоверием разглядывает особь. Мадам презент уже и впихивает (широта души обязывает), на что собачка абсолютно аристократично делает разворот и вальяжно удаляется.

Инна ознакомила сопричастных с обстоятельством:

— Взгляните, до чего забавная тетка… — Улыбка умиротворения висела на лице. — Полюбуйтесь, да она пьяна.

— Славный, должно быть, человек, — заметил Сергей.

— Я убедился, — поделился Дитер, — даже бедный русский — щедр.

— Очень тонкое наблюдение для бизнеса, — пробубнил Сергей…

Значит, возвращаемся в уют. Пока мы окунались в душу Инны и затем историю с синявкой, здесь многое произошло: вот уж Сергей доверительно подался телом к негоцианту, тот откинулся на сиденье — нога закинута на другую, ладонь покоилась на столе — от сигары вилял дым, другая ладонь лежала на колене и локоть периодически и забавно вздергивался вверх. Забытая и смиренная Инна тянула кофе.

— Вэдите ли, — продолжил Дитер рассказ, прерванный приглашением Инны, — вещь нельзя украсть, купить, отнят. Она должна быть дана добровольно. Поэтому вы нущны.

— Я — нужен, — вторил Сергей — судя по тону и выражению лица, здесь присутствовала философия. Несомненно, ибо последовал решительный вопрос: — И почем нужда?

— Я не обижусь, — предельно философски ответил Дитер.

В обширном гаражном массиве зиял распахнутый бокс. В чреве мерцали аккуратные жигули шестой модели, перед гаражом уютно сидел на стульчике и терзал некий механизм Вадим. «Обмани, но останься…» — напевал он. Во всем облике, в рачительных и свободных движениях рук были написаны умиротворение и соразмерность (а разве песня не о том же?)… Вот некая тень вмешалась в идиллию. Вадим поднял голову и разглядел мужчину в широкой улыбке. Это был Сергей.

— Я все понимаю, — изложил последний, — карбюратор, что может быть ответственней. При всем том просто не нахожу выхода, вынужден обратиться.

— Да ничего, ничего, — виновато поощрил Вадим. Показал на механизм: — Сосед попросил взглянуть — моя-то лайба на мази. Собственно, я уже закончил.

— Вадим — я верно нашел? Вас порекомендовали как классного специалиста. Понимаете, редуктор заднего моста накрылся. — Развел ладони, как бы слагая с себя ответственность. — Говорят, вы занимаетесь… в общем, и я не без рук, но нужен стенд — у вас, якобы, есть. (Сердечно улыбнулся.) Позвольте представиться — Сергей…

Закрыли глаза. Открыли и взглянули на настенный календарь — чу, потощал маненько. При этом те же, там же… Стояли. Вадим указал на обернутую тряпкой конструкцию:

— Готов ваш редуктор. Все заменил, как обговаривали. Проверил — не гудит… если что-то будет не так, вот телефон.

Сергей полез в карман за деньгой:

— Послушайте, цену вы назначили смешную. Уж не обессудьте, но я добавлю.

Вадим не согласился:

— Ни в коем случае! Не сочтите за рисунок, но тут, знаете, все по тарифу. Нет-нет.

— Добро, мы поступим иначе…

Там же, те же, но этак сидя, так это все за импровизированным столиком — душевно, короче. Кроме того, тронутые уже сосуды. Еще закусь.

— Вадим, слушай сюда. Берешь олив… ну, так с полгорсти — и следи за моей рукой… — Пошел жест полный гастрономического сладострастия. Дальше горячо: — Ни в коем случае не всякие там маслины, а то иногда попускают. Про-фа-нация, уверяю!.. Теперь следующее действие — будь внимателен. Все что мы приготовили, урезониваешь (снова жест)… имбирчиком… — Пауза. Взгляд стал строг, проговаривалось отчетливо и настоятельно. — И не перемешивать! Просто заклинаю… И последовательность — соблюдать непременно.

Пошла милая, хрум огурчик.

— А я, Серега, чебуреки признаю. Я тебя как-нибудь попотчую. Взгляни — тесто да фарш, куда проще. Но когда с душой — мощное изделие. Собственно, это мой жизненный принцип — простота и тщательность.

— Не возражать! — царила пьяненькая солидарность. С шипением вобрал воздух. — Вадик, дружище, такие как ты державу и несут. Я знаю, я — психолог… Нравственность и ответственность! Верю, именно они обратно станут составлять достоинство. Нажрались свободы, обдемократились — хватит, пора за ум!

— Серега, ты прав.

— А я тебе так скажу, время бабское. Возьми — в чести хапок, голова идет исключительно как приспособление для завитушек, гримасы и прочего имиджа. Все на примитиве. Бабы, в общем, торжествуют. — Он вперился в бутыль. — Что остается?

— Ты глу-бо-ко прав. — Вадим достал сильный вздох. — А мы выпьем, и я тебе скажу вещь. Другому бы не решился, а ты — психолог… — Взмыли сосуды. Хрум. — Не стану кривляться и — без обиняков… — Произошел выдох — преодолевалось внутреннее сопротивление. — В общем, жена, похоже, изменяет… С другом… Не могу, конечно, утверждать, но чувствую. Такая вот ситуёвина… Нет, ты прав, время больное — впереди тот кто с мошной, а что я?!. (Вздох скорби.) Нет, она меня вроде любит… либо привыкла… но… Неприятно, скажу тебе.

Совершилось значительное молчание — минута неловкости. Сергей, наклонив голову, взял правой рукой мочку левого уха. Сильно глядел в пол. Голос получился проникновенный, нутряной:

— Тогда слушай. Я ведь свою прямо застал. В самый непосредственный момент… А ты говоришь психолог. Тут поневоле станешь.

— Хэк! — радостно качнул головой Вадим.

Было прилично за полдень, но и сумерки еще спали. Дело шло к осени. Два гражданина категорически разного пола передвигались по тропинке, бегущей по берегу озерца, заросшего березой, ивой и осокой. Остановились. Покойно мерцало зеркало воды, изумительно ущербленное ржавчиной опавшей листвы, вкрадчивый, хрупкий шорох путался в умытых ветвях, одинокий лист березы осанисто вертелся над их головами, некая пернатая тварина горланила неподалеку. Ба, да это же Костя и Ирина.

Костя сокровенно вещал:

— Думаешь там всё умные? Брось — сплошь умники.

— Ну-ка — и кто мы?

Костя сделал пристальный взгляд, но безадресный:

— Рукав, который не пришьешь.

Ирина кивнула, беспечно улыбаясь:

— А что — должность.

Костя:

— Я бы хотел управлять собой, и… нету. Кажется вот-вот, смотришь на жену, хочешь ее пожалеть, думаешь, как мало надо — подойти, сказать… и не могу!

— Все ты брешешь, претензии твои — физиология, кризис среднего возраста… — Шутливо добавила: — Или ума?

— Ну… не сбрехнуть, что без соли кушать. Да и на кой копать, где до песка вытоптано. А про ум-то — в лузу ровнехонько.

Они шли, Ирина оскользнулась, хозяйски ухватилась за Костю — тот ретиво удерживал. Ирина, пожаловалась, выправившись:

— Хотя!.. Вчера фильм был о Венеции — такая печаль наехала. А зачем? — какие-то дурацкие гондолы, сырость. Сколько показывают, я не видела, чтоб в Венеции купались… Натура человеческая — все ватное, аморфное (Костя сделал вопросительный взгляд)… Я подумала, за границей всего три раза была.

— А давай смотаемся в Бразилию, сельву! — зажегся Костя. — Нет, я серьезно.

Ирина удивилась искренне:

— Слушай, ты что, действительно меня… действительно чувства имеешь?

— Не знаю, вряд ли. Просто все надоело, — буднично произнес Константин. — Нет, правда, я хочу увлечься — давно, знаешь, не доводилось! Думается, теперь в форме, а кроме тебя под рукой — отсутствие. Потому как дела зажрали — так что…

— Речисты вы больно! — без обидного сказала Ирина. Взор стал строг. — Я вот какое думаю, милый… а не с перпетой ли словеса связаны?

— Помилуй — фокус, я сразу просек.

— Пожалуй. Знаешь, я подозреваю, что для нас изделие приготовлено. Похоже, Вадим подозревает.

— Вадим и интрига? Бред!.. Впрочем…

— Послушай, тебе Вадим пояснял устройство — это реально?

— Бог с тобой, я ж кривой был в зигзаг… Да и… ты думаешь, я что-либо из науки помню?

Сумерки осели, вода налилась тяжелым мрамором, крякнула взбалмошная лягушка, отличное небо распласталось над миром. Костя, придирчиво оглядев Ирину, поинтересовался:

— Ирец, что за дерьмо ты носишь — ты же в профессии!

Ирина метнула запальчиво:

— Это — дерьмо?

— Ну посмотри — какие-то оборки, кудельки — маразм.

— Дурак ты!

Костя, довольный собой, смеялся:

— А ты зато — шлюшка.

Ирина вдумалась, остепенилась:

— Ну и шлюшка, тебе-то что!

— Обожаю шлюшек.

Костя, совершенно счастливый, обнял Ирину, притянул. Ирина далеко не прилежно попыталась отстраниться:

— Отвали, я тебя не люблю!

— Зато я… ну это… — Полез носом к ней в ухо. — А ведь я тебе, Ирка, зачем-то нужен. Что там кривить, в трахтибидох я отнюдь не зверь, но ты же тянешься, я вижу… Из-за денег? Нет! Тем более что и давал я не под тебя, а ради Вадима!

— Для мишуры, — незлобиво сказала Ирина.

— Для мишуры я очень уважаю, — порадовался Костя. — Собственно, это мое хобби — сбоку присутствовать. В душу получаешь, конечно, меньше, но и в лоб. А лоб — мягче.

Вадим покашлял, потупившийся взор говорил о неблагополучии: гноился психологический нарыв. Вот взгляд возобновился, глаза заблистали, глядели напряженно на Сергея, веки часто мигали.

— Знаешь, Серега, ты мне провидением послан. Необычное со мной… Я вот переживаю… а горя нет. Какие-то странные манипуляции организма… Понимаешь, чуть ли не азарт — вот ведь пакость. Словом, ты давай меня разоблачай, не то как бы по фазе не… того, — Вадим замысловатым жестом обозначил «того».

— Естественная штука, — пожал плечами Сергей, — организм перерабатывает нестандартную ситуацию. — Заговорил скучно: — Основной мотив ревности, безусловно, собственность, тут реакция на посягательство… — Шпарил казенными психологическими фразами, доказывал размашисто, но вдруг замолчал, голова странно дернулась, заморгал несколько конфузливо. — Давай-ка треснем. Все это ерунда — ревность… Тьфу, гадость!

Вадим вслед выпил. Лицо его посветлело, глаза ерзали, не попадая на Сергея — смахивало на появление чувства неловкости, — где-то оптимистично выдавил:

— Нда, похоже, дело мое безнадежное.

— Сама жизнь безнадежна, потому что от нее никуда не деться, — флегматично урезонил Сергей, но тотчас добавил колюченько: — Я ему про Фому, он мне про Фиму!

Вадим досадливо, с кряхтением выдохнул. Помолчал, заговорил, наверное, решившись еще на откровение:

— Понимаешь какое дело — недавно в Америке мне довелось побывать. Я там нагородил и, по-моему, оттуда все пошло. Ни один из обозначенных тобой моментов для меня не годиться, что-то со мной… ненормальное. Сам я никаких зримых связей различить не могу, но после тех событий другой стал — это точно. В общем вот что — я написал о моих приключениях в штатах. Ну, что-то вроде рассказа. Дам тебе почитать эту штукенцию, если не возражаешь — может ты что-то вытащишь.

Вадим встал, полез в машину, вернулся с тонким переплетом, лицо мялось, он волновался, конечно. Подал.

— Ты — первый читатель. На творческую сторону, разумеется, претензий нет — сугубо как лекарю.

Сергей взял рукопись. Взмыл стаканчик, Сергей сопроводил полет:

— Читать я умею.

Улица, фонарь… человеки — сколько судеб. Навязчивые шумы города интонировали мгновения. Эвон машины тюкнулись. Зеваки, доброхоты неотъемлемо — ай хорошо жить. Это Ирина стояла подле окна, созерцая явления. Скрещены у груди оказались руки, взгляд ее, поза были полны — поди угадай, что за ними. Кошка вот, выгибая спину, прося видимо, ступает по подоконнику. Получи, киса — пошла ладонь по спине, взгляд вяло опустился. Эх, кошка!

— Ма, я двойку испгавил!! — прибежал голос только что пришедшего Артема. — С тебя бутылка!

— Молодец… — не оживая, выговорила Ирина, голова повернулась, а взгляд — в пространствах. — Все разогрето, но сперва творог!

Шум в дверях, вошли Вадим и Костя. Костя приветствовал с порога:

— Ира, здоровеньки! Все цветешь и веешь.

Вадим претендовал, походя, Косте:

— Хотя бы чаю… (Зычно) Ириш! — не хочет пройти!

Ирина откликнулась без азарта:

— Не дури, чего ты как неродной!

— Нет-нет, Ир, — категорически отказал Костя. — Я на секунду.

Вадим бросил, уходя в комнату:

— Ну, смотри.

Ирина подошла к прихожей, косо, плечом — руки так и в кресте — уперлась в проем.

— Чего забежал?

— Да бумагу взять. Привет от Галины.

— Взаимно, — постно сказала Ирина, отслонилась и ушла.

Появился Вадим, подал бумагу. «Ну все, я почапал», — Костя ушел.

Спальная, горел ночник. Ирина сидела на постели (Вадим с чтивом уже состоял в горизонте), разоблачалась. Озабоченно протянула:

— Слушай, я гляжу, Артемка серьезно на физику нацелился. Как-то тут с перспективами сомнительно.

Вадим откинул книгу, живо откликнулся:

— Ириш, ты же видишь — все возвращается! Экономистов, юристов — как грязи. В конце концов, здесь явные способности, а известно, что за явные способности за границей платят. Между прочим, по социологическим опросам в Америке физики во все времена имели самый высокий престиж.

— Ты злодей, тебе видней… И все равно при поступлении подстраховаться нужно будет.

— У Костяя, по-моему, там мохнатость есть.

— Господи, сейчас лапы везде — только клади!

— Не будешь же совать каждому — человек посоветует что к чему.

— Знаешь, а меня бесит — носишься со своим Костей! — Ирина легла, устраивалась.

— Ты о движке?

— Да вообще. Кстати, что там происходит? Вы что-то меня совсем в дела не посвящаете.

— Пока все катит. Оформляем заявку — нашли грамотного человека.

— Уж ты ли не грамотный? Сколько заявок сделал!

— Именно. И прекрасно знаю, какая это сволочная процедура. Чтоб отсечь лишнее и лишних, нужны определенные люди. Костя как раз на такого вышел.

Ирина выразилась раздраженно:

— Прямо этот Костя. Без него просто — конец света!

Вадим возразил решительно:

— Ты его не трогай, у меня друзей мало! — Вадим умолк на мгновение и затем тоном спокойным, веским высказался: — Я никому не говорил… Понимаешь, Костяра и сам, похоже, не помнит, а ведь на идею этой штуки — он натолкнул. Еще в студенческие годы. По существу-то она его!

Ирина посмотрела на Вадима, тот уткнулся в книгу. Ирина отвернула голову, в потолок устремился задумчивый взгляд.

Вадим шел домой с работы. Перед подъездом поздоровался с соседом, дядей Лешей:

— Ну что там Моссад — не дремлет? Еще какие происки были?

Дядя Леша хитро улыбался, тряс указательным пальцем.

— Купил ты меня — жучила! — Смеялись.

Ключом открыл дверь. «Вадик, ты?» — прибежал из комнат голос Ирины. «Ыгы», — доложил Вадим и сразу прошел на кухню. Порылся в холодильнике с целью обнаружения сока, извлек. Появилась Ирина.

— Ну, рассказывай!

Вадим обернулся:

— Что рассказывать?

— Я так понимаю, дело в решительной стадии.

— Ты о чем? — искренно удивился Вадим.

Ирина огорчилась:

— Если ты унес двигатель, значит, мы на финише!

Вадим распрямился. Молча вышел из комнаты и напористо прошел в кабинет.

Он стоял на пороге, не мигая, немо и угрюмо смотрел в место, где располагался Вечный. Тот — отсутствовал.