Не плачь по мне, Аргентина

Виктор Бурцев, 2008

Ушедшие от возмездия нацистские преступники во главе с безумным оккультным доктором фон Зеботтендорфом, укрывшись в Аргентине, жаждут реванша. На сей раз их оружием стали результаты страшных экспериментов с человеческой психикой, основанные на древней индейской магии. Сотрудник советской разведки Антон Ракушкин и журналист Константин Таманский затевают опасную игру с целью разрушить планы нацистов. Однако противостоять им придется не только тайной полиции и повстанцам-террористам, но и чудовищным существам с противоположной стороны реальности.

16

— Если предположить, что душа — это основа любого живого существа, то из этого логически вытекает, что, воздействуя на душу, мы воздействуем и на тело, в котором она живет. Душевнобольные живут недолго.

Зеботтендорф, фон Лоос и Генрих сидели в одной из многочисленных комнат особняка.

— Как сказать, — Генрих пожал плечами и повертел в руке толстостенный пузатый бокал. — Многие дауны — долгожители.

Зеботтендорф покачал головой.

— Нет-нет, Генрих, не путайте. Дауны и прочие неполноценные не являются душевнобольными. У них вообще нет души, представьте себе.

— Простите, вы хотите сказать, что научно доказано существование этой самой души?

— Представьте себе, — повторил Зеботтендорф.

— Это сделали вы? — В голосе Генриха проскользнула неприкрытая ирония.

— Нет, не я. — Зеботтендорф сделал вид, что ничего не заметил. — Но имена и фамилии вам ничего не скажут.

— И все же?

— Август Майер.

— Немец?

— Еврей.

— Рудольф! — Генрих рассмеялся. — Как можно?

— Бросьте. Вы же допускаете существование религии, уходящей корнями в семитскую почву. Молитесь их богу и их пророку. Почему же вы не допускаете того, что именно евреи являются наилучшими специалистами в вопросах своей же религии?

— Ну, положим, я не молюсь…

— Не имеет значения.

— Но в целом могу с вами согласиться. Хотя мне непонятно, каким образом вы сделали евреев монополистами на вопросы души.

— Какой же вы ловкач, Генрих! — Фон Лоос радостно рассмеялся. Сегодня он просто лучился весельем и добродушием. — Если вам нужна информация, вы просто меняете тему разговора на ходу. Вызывая у собеседника раздражение, в котором он может наговорить черт знает чего. Прекращайте свои штуки! Вы тут в кругу тех, кого можете считать своими друзьями.

— Ценю ваши формулировки, фон Лоос. — Генрих отсалютовал ему бокалом.

Зеботтендорф обиженно откинулся в кресле, отставил бокал на прозрачный столик.

— Извините, что прерываю ваш обмен любезностями…

— Вы довольно слабый дипломат, Рудольф, — заметил фон Лоос.

— Для этого мне и нужны вы, — парировал Зеботтендорф.

Генрих удовлетворенно улыбнулся. Со стороны Доктора, как он именовал про себя Рудольфа, это был прокол. Нельзя говорить марионетке, что она марионетка. Даже намекать. Впрочем, Лоос этого, кажется, не заметил. Что тоже говорило о многом.

— Продолжайте, продолжайте. Вы остановились на евреях…

— Это вы на них остановились. — Голос Зеботтендорфа стал едким. — А мы пошли дальше!

— И открыли науку о душе? — не смог удержаться Генрих.

— Тьфу на вас!

— Ладно, ладно! Все, больше не буду!

Зеботтендорф решительно встал, прошелся вдоль огромного, забранного декоративной решеткой окна.

— Хорошо, — наконец сказал Доктор. — Продолжим… Работы Августа Майера… Еврея!

Генрих молчал.

— Убедительно доказывают существование души как физического явления.

— А почему, простите, о них ничего не известно в… э-э-э… широких кругах?

— Во-первых, официальная наука несколько несерьезно относится к подобным проектам. А во-вторых, эти материалы, его работа, да и вообще все, что касается данной темы, было в свое время изъято. И более того, уничтожено.

— Кем?

— Мной. Август Майер трагически погиб. Не выдержало сердце.

— Чего не выдержало?

— Всего. Но сделать он успел немало. Само по себе доказательство существования души стоит много. Подумайте сами: душа — это такой же орган, как сердце, печень, легкие, его можно уничтожить, заразить болезнью, заменить, излечить… Пересадить, наконец! Представьте, какие открываются перспективы. Это новая, совершенно новая наука. А если учесть, что именно душа является основой жизни человека… Понимаете? Сердце, даже мозг… все это вторично по сравнению с душой. Душа — это ключ ко всему!

— Скорее дверь, — вдруг сказал Генрих.

— Что? Почему вы так считаете? С чего вы взяли?

— Если бы вы овладели ключом, вы бы овладели миром. Но вы только подглядываете в замочную скважину.

— Разве?

— Несомненно. Иначе все выглядело бы по-другому. Перспективу я понимаю. Но пока это лишь перспектива, так, неясное будущее. Что вы можете предоставить в реальности, кроме эффектных фокусов с молодыми людьми в очках?

— Молодых людей в очках, — удовлетворенно кивнул Лоос. — Поверьте, Генрих, это совсем не так мало.

— Тогда не вижу препятствий к вашей цели. Вы, кажется, собирались захватить власть над миром? — Генрих сделал небольшой глоток. Осторожно прокашлялся. Коньяк был, наверное, неплохим, но слишком ароматным. — Все-таки я больше люблю водку.

— Налейте.

Генрих отмахнулся:

— И это сойдет.

Фон Лоос захохотал:

— Вот это я понимаю! Сорокалетний коньяк — сойдет! Вы мне нравитесь все больше.

— Вздор, — проворчал Генрих. — Я не девица, чтобы нравиться. Я полицейский. И у меня сейчас не сходятся концы с концами. Наш профессор пытается мне втолковать, что он владеет ключами к мировому господству, однако сидим мы не в Берлине, и не в Нью-Йорке, и не в Москве… А черт знает где, и трясемся от слова Моссад. Что же не так?

— Черт побери, у вас все так просто! Я говорю вам о научном открытии, о событии, о перевороте в науке! О великих возможностях! Создание атомной бомбы предсказали наши — наши, Генрих, — ученые, но у нас не было возможности воплотить их идеи в реальность.

— Еще бы… — пробормотал Генрих. — Мы занимались астрологией и алхимией…

Зеботтендорф не услышал или сделал вид, что не услышал его слов.

— И только спустя много лет американцы, опять же при помощи наших работ, сумели сделать это страшное оружие. Не все же сразу! Чтобы достичь успеха, нам нужна база, нам нужен материал, финансирование, наконец. Это же не так просто! Вы считаете, что атомная физика — это сложно, а душа — это так… — Зеботтендорф покрутил в воздухе руками.

— Что может быть проще финансирования? — поинтересовался Генрих. — Ваши мальчики навещают банкира… И готово.

— Генрих! Мы живем в большом мире. В этом большом мире ничто не теряется и не обнаруживается само по себе. Такие, я повторяю, такие деньги просто так добыть невозможно. Нам нужны государственные ресурсы. Как людские, так и… все прочие.

— Ах, вот оно что! — пораженно протянул Генрих. Он обвел жестом помещение: — Вот откуда такой бедлам в этой несчастной стране!

— Вы поразительно догадливы, мой друг, — улыбнулся фон Лоос.

— Проблема в том, что этих людей мало. Фактически — только пятеро. Они не созданы мной, они созданы природой, — продолжал Зеботтендорф. — Мое достижение только в том, чтобы раскрыть этих людей. Найти их среди остальных. Среди грязи человеческой, если угодно. Я, увы, не умею создавать их. Я не умею работать с человеческой душой напрямую. Пока. И я не могу рисковать этими, без ложной скромности, драгоценными экспонатами. Нам нужна эта страна! Отсюда мы раскрутим такую мельницу, в жерновах которой будут перемолоты и Москва, и Вашингтон! И все остальные! Но сначала эта богом забытая страна. Сначала она.

— Красиво, очень красиво. Но все равно не ясно, я-то вам зачем?

— Ваш опыт, конечно же, дорогой Генрих! — Фон Лоос отсалютовал ему бокалом.

— Ну и зазомбировали бы меня… В чем проблема? Зачем эти уговоры-разговоры?

— Хм… Видите ли, Генрих… — Зеботтендорф осторожно сел рядом. — Вы почему-то все упрощаете.