Что стоишь, качаясь…

Виктор Владимирович Мазоха, 2018

Когда до моей станции оставалось ехать минут сорок, отворилась дверь купе.– Мужики, у вас, случайно, не будет карт? – спросил незнакомец с добродушной улыбкой. Одет был по-домашнему: в тапочках на босу ногу, в трико и пиджаке. Так обычно ходят по вагону пассажиры дальнего следования.Все пожали плечами.– В «дурочка» неплохо было бы срезаться…

Язва.

Отрывок из романа с рабочим названием «Язва Гиппократа». Отмечен грамотой финалиста конкурса «Автор года-2014» издательства «Ваше издательство», 2014 год. Москва.

Глава первая

Депутат городского Совета Андрей Яковлев быстрым шагом шел по направлению к больнице. В накладном кармане рубашки лежало письмо некоего пенсионера Берестова, которое передал ему в конце рабочего дня внук пенсионера. Старик жаловался на незаконные, по его мнению, действия медперсонала районной больницы и просил принять меры. Фамилию свою разрешил не скрывать, если потребуется.

Письмо требовало серьезной проверки, и, чтобы не откладывать дело в долгий ящик, Яковлев решил сегодня же приступить к расследованию.

Идти оставалось минут десять. На ходу посмотрел на часы. Они показывали без двадцати пять. «В палатах еще тихий час, — отметил он. — Успею». Но темпа не сбавил.

Нещадно палило солнце. Он слегка сощурил глаза, словно что-то пытался разглядеть впереди себя. Черные брюки и белая нейлоновая рубашка, купленные по-дешевке в магазине «секонд-хэнд», были отвратительного качества и практически не пропускали воздуха, все тело покрылось капельками пота, поэтому хотелось быстрее добраться до места, чтобы немного передохнуть и собраться с мыслями. Поразмышлять же было о чем.

Ему как депутату предстояло заниматься подобным расследованием впервые. Правда, имелся опыт работы внештатным корреспондентом в различных изданиях, где нередко приходилось если не расследовать в чистом виде, то уж «копать поглубже» — точно. Этот журналистский опыт и подсказывал ему схему дальнейших действий.

«Вначале нужно встретиться с Берестовым, затем с другими больными, лежащими в стационаре, — размышлял он, — чтобы собрать больше фактов, а затем побеседовать с главврачом, медперсоналом. Если возникнет необходимость, «покопаться» в документах. А дальше — видно будет. Как говорил Наполеон: главное ввязаться в бой…»

И хотя Яковлев не считал себя «великим авантюристом», тем не менее, был убежден, что во всяком стоящем деле, а данное расследование представлялось ему именно таковым, необходим не только холодный расчет, но и определенный риск.

Андрей еще раз взглянул на часы, словно счет велся не о днях, а минутах.

Вскоре он уже был на месте. Летняя площадка, куда спускались больные после тихого часа, располагалась напротив центрального входа в пятиэтажное здание больницы. Она пока пустовала. Здесь в тени высоких тополей и кудрявых приземистых кленов, стояло несколько скамеек. Сев на одну из них, Андрей достал из кармана рубашки пачку сигарет и письмо Берестова. Но читать не стал, ибо успел его уже выучить наизусть. Закурил, жадно затягиваясь дымом. Посмотрев еще раз на письмо, положил его обратно в карман.

«Ничего, Андрюха! — сказал он самому себе. — Живы будем — не помрем! Только бы разобраться во всем».

Незаметно пустующая площадка превратилась в оживленное место.

«А почему бы мне сразу не побеседовать с кем-нибудь из больных прямо здесь? — подумал Андрей. — А потом уже зайти к Берестову».

Ему не терпелось включиться в расследование. Увидев в разноликой толпе, вывалившей на площадку, одиноко стоящую молодую женщину, Андрей тут же направился к ней. На вид ей было лет двадцать пять, не больше.

Печальные черные глаза девушки немного оживились, когда он представился, показав для убедительности депутатское удостоверение.

— Вы здесь лечитесь? — спросил он.

— Да, в терапевтическом отделении, — девушка удивленно взглянула на него.

— Хотел бы побеседовать вами вот по кому вопросу… — Андрей вынул из кармана письмо. — Кстати, как вас зовут?

— Вера. Вера Бочкина.

— Так вот, Вера, ко мне поступила жалоба на то, что с больных требуют покупать лекарства за свой счет. Это так? Или, может, человек, написавший жалобу, все преувеличил?

Вера оказалась на редкость словоохотливой.

— Да все так и есть! — согласилась девушка. — Просто какой-то ужас, что творится в этой проклятой больнице! Третий день лежу здесь, но уколов не ставят, таблеток не дают, вообще ничего не делают?

— Почему?

— Говорят, что нечем лечить. Мне вручили список на приобретение лекарств… Одних таблеток нужно купить на четыре тысячи пятьдесят рублей.

— А на каком основании с вас требуют покупать лекарства, Вы не интересовались?

— Да ни на каком! Просто, говорят, что нечем лечить. Странно. Зачем тогда положили больницу, если них нет никаких лекарств?

— Действительно, все это очень странно. А Вы к главврачу обращались?

— Ходила я к нему, и что вы думаете, он сказал мне? — вопросом вопрос Бочкина пыталась заинтриговать ответом.

— Что же он сказал?

— Если завтра не принесу лекарств, то меня выпишут.

— Так и сказал?

— А чему здесь удивляться: в соседних палатах многих женщин выписали… Три дня подержали безо всякого лечения и выписали, потому что они не купили лекарств. Они просто не смогли купить…

Стараясь записывать все ее слова в блокнот, Яковлев пожалел, что у него нет диктофона.

— И у моей соседки по палате такая же история, — продолжала девушка. — Какое здесь питание? Кормят в больнице плохо, вместо чая дают кипяток без сахара. Даже постельное белье приносим с собой.

Задав еще несколько вопросов, Андрей закрыл блокнот и, машинально обведя взглядом территорию, взглянул на окна больницы. Из некоторых выглядывали больные. На третьем этаже заметил мужчину в белом халате и черных очках. Вначале не придал этому значения. Но затем решил взглянуть еще раз. В окне уже никого не было. «Может, просто показалось», — подумал он.

— Вера, вы не будете против того, если я в своем расследовании сошлюсь на вас как на свидетеля?

— А свидетелем — куда? — несколько насторожилась собеседница. — Меня что будут вызывать в суд?

— Нет. Вопрос будет рассматриваться на депутатских слушаниях. Ну, как, Вы согласны?

Бочкина, немного подумав, произнесла:

— Я ничего не придумала, мне боятся нечего. Вам и другие больные скажут то же самое. Пойдемте к ним.

Он охотно согласился.

Вскоре Яковлев был окружен плотным кольцом пациентов, желающих рассказать о происходящем в больнице. Андрей не успевал записывать. Громче всех говорил грузный мужчина с капельками пота на носу:

— Знаете, какой был в нашем отделении случай? Очень показательный, надо сказать, случай. Лежала одна женщина, с астмой, ну, ее мужу, значит, сестра наказала купить лекарства для капельницы… — мужчина вдруг осекся, увидев идущего к ним человека в белом халате:

— Главврач! — предупредил он.

И толпа растворилась в мгновение ока.

— Что здесь за экспресс-опрос? — спросил человек в темных очках, подойдя к оставшемуся в одиночестве Андрею.

Яковлев не мог разглядеть выражения глаз главврача, которые скрывали темные стекла очков, но гримаса на лице, крепко сжатые губы, выражали недовольство.

— А Вы, собственно, кто будете? — в свою очередь задал вопрос депутат, хотя знал, кто перед ним стоит.

— Я — главврач Статенин. В таком случае, с кем имею честь?

— Депутат городского Совета — Яковлев Андрей Викторович.

— Депутат? — ответ оказался для главврача неожиданным. — А я думал, корреспондент какой-то заглянул… Они, эти журналисты, народ наглый и хитрый, знаете ли. Придут без спроса на территорию больницы или поликлиники, нахватают здесь разных сплетен. А потом читаешь в газете, и не знаешь, что делать: плакать или смеяться?

Яковлев улыбнулся:

— Я, в общем-то, тоже иногда печатаюсь. И если честно, не припомню, чтобы в наших местных газетах писали что-нибудь критическое о вашем учреждении.

— Яковлев… Читал, читал… Хорошо пишите. А вообще, журналисты в большинстве своем — народ субъективный. Освещают, как правило, одну сторону — ту, которая им больше по душе.

— Всякое бывает… — протянул Андрей. — Бывают и журналисты плохие и врачи…

— Но давайте ближе к делу. Вы сейчас находитесь здесь, не как журналист… и не как врач… Вы здесь как депутат. Что же вас, депутата, привело к нам, если не секрет?

— Как говорят не очень любимые вами журналисты, письмо позвало в дорогу, — Андрей достал из кармана сложенный вдвое листок и протянул его Статенину. — Жалоба от больного Берестова. Вот пытаюсь разобраться в ситуации.

— Берестов… — Статенин, держа письмо в руке, наморщил лоб, пытаясь вспомнить пациента больницы. — Берестов… Берестов… Извините, но не могу вспомнить. — Так и не удосужившись прочитать письмо, спросил: — И что же его не устраивает.

— Александр Матвеевич, прочтите, и узнаете.

Статенин поднес лист ближе к очкам, бегло пробежался по строчкам.

— Вот люди! — воскликнул он. — Вечно на что-то жалуются. — И не скрывая раздражения, спросил: — И что же вы хотите?

— Вначале я планировал встретиться с автором письма, затем побеседовать с вами и задать несколько вопросов. Но сейчас, ввиду того, что обстоятельства несколько изменились, можем начать с вас, тем более кое-какую информацию от больных я уже получил.

Статенин произнес категорично:

— Боюсь, но ни какой беседы у нас не состоится.

— Почему? — удивился Яковлев.

— Я просто не желаю с вами ни о чем говорить.

— В чем причина?

— У вас имеется распоряжение о назначении расследования? Покажите мне документ, на основании которого хотите проводить здесь расследование.

— А письма вам не достаточно?

— Нет.

— Вам недостаточно моего депутатского удостоверения?

— Нет, не достаточно. Еще раз повторяю: здесь не проходной двор. Предоставьте официальную бумагу с печатями с подписью вашего начальства — и милости просим.

— Хорошо. Будьте уверены, я предоставлю вам официальную бумагу и обязательно займусь расследованием.

Статенин сдвинув брови, выдохнул:

— Что же, ваше право. Удачи! — он повернулся, чтобы уйти, но остановился. — 3ачем вам это надо? Какие-то расследования! Не засосало бы Вас это болото, господин Яковлев.

— Не волнуйтесь, «не засосет»! До встречи!

«Хорошенькое начало, — думал он по дороге домой. — Этого господина так просто не возьмешь… Требует бумагу — будет ему бумага, — Андрей достал сигарету, закурил. — В принципе не все так уж и плохо. Одна Катя Бочкина сообщила достаточно, чтобы продолжать расследование»

Он вспомнил незнакомца в окне, он был в белом халате и темных очках. И тут его осенило: «Так это он, главврач, смотрел из окна! Ну, прямо, как в детективе».

В автобусе достал блокнот. « Что мне удалось узнать? Фамилии… Адреса? так-с… Есть и то и другое… Не успел я, конечно, еще много узнать, помешал главврач. Но, как говорится, лиха беда — начало…»

Ужасно гудели ноги. Сняв туфли у порога, почувствовал необычайную легкость. В квартире, после жаркой и душной улицы, приятно дохнуло прохладой.

— Что так долго? — спросила жена.

— По делам задержался, — уклончиво ответил он и прошел в зал. Не переодеваясь, прилег на диван. Подложив руки под голову, стал смотреть в одну точку на потолке.

Ольга, ничего больше не спрашивая, отправилась на кухню.

— Картошка скоро кончится, — нарезав хлеб, Ольга присела на табуретку возле стола. — Что есть будем, не знаю…

— Не впадай в панику! Раньше не пропали, и сейчас не пропадем!

— Да уж…

Андрей поднялся с дивана, достал сигарету и, не закуривая, встал у окна.

— Иди за стол! — снова позвала жена. — Заодно и расскажешь, как съездил.

— А что рассказывать? — Андрей сел к печке, поджег сигарету. — Денег я не получил. — Да поняла я уже, что приехал без денег…

— Завтра утром, если директор не отдаст долги по зарплате, на работу не пойду больше.

— Уволишься что ли, — спросила Ольга испугано.

— Нет, объявлю забастовку. И в суд подам.

— Доиграешься! А почему поздно вернулся?

— Занимался расследованием по ЦРБ, — произнес сухо.

— Чего? — Ольга вскинула брови. — Каким расследованием?

— Жалобу написал один старик, — пояснил он, — ходил разбираться в больницу

— Надо тебе это! Надоели мне все твои расследования.

— Тебе не интересно, что я узнал?

— А чего интересного? Ты в холодильник загляни — там много чего интересного увидишь! Пишешь статейки, расследованиями занимаешься, — со злостью говорила Ольга. — А что толку? Я уже ночами начинаю вздрагивать от звука любой проезжающей машины.

— Да кому я нужен! — Андрей тоже начал злиться

— Ты забыл, как приезжали разбираться за твою прошлую статью?

— Ну и что?

— Зачем тебе это надо? — с гневом продолжала Ольга. — Объясни дуре! А! Ты, наверное, надеешься, что народ тебя отблагодарит? Не надейся!

— Я не жду благодарности ни от кого, — сказал он. — Почему, я, депутат, должен исполнять свои обязанности ради благодарности?

— Если тебе наплевать на «благодарности», — лицо Ольги покраснело, — то ради чего, позволь узнать, ты бегаешь по редакциям? Может, ради денег? Так не платят тебе ничего. И от депутатства твоего — никакого толку. В твоем горсовете тебе не платят.

— Такой закон.

— «Закон!» И на работе — копейки, и те не выплачивают. И «жнец, и швец»… а сидим впроголодь. Кто-то деньги огребает, а ты мусор разгребаешь.

— Я не курица — мусор разгребать. Если ты имела в виду, что чищу землю от мусора — это другое дело. Не один я в подобном положении. Сейчас время такое, что многие люди даже хлеба досыта не едят.

— А мы едим, «чистильщик»? — колко спросила она.

— Ну, пока еще без хлеба еще не сидели, — ответил Андрей. — Ты не видела, как люди с помойки еду варят. А я видел!

Еле сдерживая себя, чтобы не наговорить гадостей, он спешно вышел на улицу. Походил немного и свернул к родительскому дому.

Мать, Валентина Андреевна, суетилась на кухне между столом и электроплитой, на которой шипела сковородка.

На скрип входной двери, женщина повернула голову.

— Андрюша! Заходи, родной мой! — увидев сына, она всплеснула руками, глаза ее радостно заблестели. — Легок ты на помине. Я вот как раз отцу говорила, что как ты женился, так и дорогу к нам забыл. А я тут пирожки стряпаю…

Андрей заглянул в зал:

— Здорово, батя! Что смотрим?

Виктор Иванович повернул голову:

— Здравствуй, сынок! Вот смотрю, как над рабочим классом издеваются — Сталина на них нет! Сейчас показывали, что рабочий застрелился из охотничьего ружья. Просил зарплату за полгода, ему отказали… Жаль мужика…

— Рабы в душе! — У Андрея задергалась левая щека. — Умирать не страшно, а бороться, выходит, страшнее смерти. Знаешь, батя, меня всегда удивляло, почему тот, кто собрался сводить счеты с жизнью, не прихлопнет вначале своего мучителя? Теперь понимаю: он раб и трус, потому, что даже тогда, когда ему уже и бояться-то нет смысла, он все равно боится…

— Грех не хочет брать на душу, — спокойно сказал отец. — Оно ведь сынок, перед смертью все верующими становятся. Это здесь, на грешном белом свете, мы безбожники, а у грани…

— О чем ты говоришь? На войне солдат о грехе не думает, он думает о Родине. А здесь тоже — война. Сколько загубила молодых душ нынешняя жизнь! Эх, дожить бы, батя, до твоих годков — уж больно хочется посмотреть, как буржуев на Колыму погонят…

— Доживешь, сынок. Только боюсь, мечте твоей не суждено будет сбыться. Теперь власть уже не переменится. У них, кто у власти, — деньги, а деньги много значат! Да и за эти деньги они будут биться насмерть. К тому же, американцы не дадут сменить власть, они крепко запустили свои щупальца в Россию. Хоть мы и хорохоримся, но Америка…

— За чьи деньги, батя, они будут биться насмерть? — Андрей сурово смотрел на отца, глаза Яковлева горели. — За те, что наворовали? Не тот контингент! Если в революцию и гражданскую «голубая кровь» не смогла отстоять, якобы, свое добро, то современные бандиты и мошенники уж точно знают, чьей они собственностью завладели. И кишка у них тонка будет биться, сбегут при первом же запахе опасности. А что касается американцев, то и эти не сунутся. В гражданскую «Антанту» разогнали, и сейчас разобьем, если попробуют поднять хвост.

Андрей прошел на кухню.

— Давай, сыночек, поешь пирожков с картошкой и капустой, — лепетала мать. — Бери молочко, не стесняйся. Не к чужим ведь людям зашел.

— Да я не голоден, — ответил он машинально. — Если только с собой взять…

— И здесь поешь и с собой возьмешь. Давай, не стесняйся.

Глядя, как сын неохотно ест, на его нахмуренные брови, Валентина Андреевна с тревогой спросила:

— Не вкусные пирожки? Может, что-то случилось? Вид у тебя совсем замученный.

— Да нет, мам, ничего не случилось, — Андрей хотел улыбнуться и сделать беззаботное лицо, но улыбка получилась грустной. — Просто, устал сегодня. А пирожки очень вкусные.

— Что же тогда? — не отступала мать. — Меня не проведешь. Деньги-то ваш начальник платит?

— Нет, — коротко ответил Андрей. — Сегодня был на работе, узнавал. Говорит, денег нет. Врет.

— Нашел бы другую работу.

— Мам, да везде такая ситуация. Чего понапрасну бегать. Я решил бастовать. И в суд подам…

Мать тяжело вздохнула.

— Ничего пробьемся, — сказал он. — Надо их выводить на чистую воду. Сейчас вот занимаюсь депутатским расследованием.

— По какому вопросу?

— Занимаюсь расследованием по больнице.

— Ой, Андрюша! — она сложила руки на груди. — Зачем тебе это надо? Ты молодой и тебе кажется, что любое море по колено. Не дай бог, попадешь в больницу, они же тебе все припомнят. Правды-то никто не любит.

— Мам, и ты туда же! — Андрей встал из-за стола. — Я ведь депутат…

— Ну и что? Почему, именно ты?

— А кто же еще? Странно получается: другой, значит, суй голову в петлю, а сын ни в коем случае.

— Да и зачем это все нужно хоть тебе, хоть кому другому?

Андрей прошел на середину кухни.

— Мама, не нагнетай обстановку, сказал он устало и добавил: — Какой-то вас вечно преследует страх.

— Я подолее твоего прожила на белом свете, и знаю: плетью обуха не перешибить…

— Мам, пойми, если не я, то, по крайней мере, здесь, в этом городе, этого не сделает никто! — Андрей хотел закурить, но, вспомнив, что мать не переносит табачного дыма, засунул обратно, вынутую из кармана пачку сигарет. — Другое дело: нужно ли это вообще кому-то? Да, нужно! Если буду бояться простых жуликов, то какой же я депутат.

Видя, что сын не на шутку разошелся, Валентина Андреевна попыталась его успокоить:

— Андрюша, сынок, дело твое правильное, ты за простых людей, рабочих, но зачем надо сейчас воевать? Народ-то молчит, терпит. Сейчас все приспосабливаются, как могут…

— Мам, подумай, что ты говоришь! — голос Андрея задрожал. — По-твоему, и я должен приспособиться?

— Иногда нужно проявлять русскую смекалку.

Он удивленно посмотрел на мать:

— «Какая русская смекалка»? Ты ли это, которая всегда меня учила жить по–справедливости и бороться за правду?

— Эх, сынок! — она подошла и погладила его по голове. — Я просто все чаще начинаю сомневаться в том, что наступит торжество справедливости. Мир не переделаешь. Я вот тоже всю жизнь боролась за правду. А где она? На стройках таскала кирпичи — строила коммунизм — хватала, сколько могла унести, аж ноги подкашивались от тяжести. И что в итоге? Надорвала желудок, потом боли мучили годами. А приспособленцы — «цвели и пахли». И сейчас они живут. Не так, скажешь?

Андрей обнял мать, ему стало неловко за то, что растревожил ее сердце.

— Это очень долгий и непростой разговор, — сказал он. — Я не хочу тебя ни в чем переубеждать. Ты, я знаю, будешь болеть за меня, и помогать мне, где бы я ни был. Скажу лишь одно: я не могу иначе. Уверен, и ты, случись, тебе прожить заново годы, поступала бы также — По-совести. Истина ведь, мама, не в приспособленчестве. Даже самый отъявленный лизоблюд понимает, что он творит… Нам надо бы окружить его презрением, как предателя, а мы, наоборот, хотим вроде как «строить жизнь с него». И когда приспособленец видит, что другие ему завидуют, и так же стремятся, как он, облегчить свое существование на чужой счет, он радуется: я не один такой. Отсюда начинается возведение в ряд непреложных истин не добро и справедливость, а подлость, предательство и ложь. И утверждение того, что миром правит зло. Только даже самая отъявленная сволочь хочет справедливости и добра по отношению к себе…

— Может, ты и прав…

— Так, ты меня понимаешь?

— Сынок, я понимаю тебя как никто другой, — Валентина Андреевна с нескрываемой болью посмотрела на сына. — Ты ни о чем не печалься. Я люблю тебя, и пусть удача сопутствует во всех твоих делах.

— Спасибо! — Андрей достал сигарету: он уже собрался уходить.

— Побудь еще, сынок, что ты все время куда–то торопишься? И пирожки не забудь.

— Надо идти… — Он незаметно сломал сигарету. — Они ведь, сволочи, только и мечтают, чтобы я оступился, продался, стал таким же, как они. Им тогда на душе легче. Сволочам в окружении сволочей всегда легче. Не стоит облегчать их участь.