Буферная зона

Виктор Иванович Зуев, 2021

Многие герои в сборнике рассказов автора, мечтают быть благородными, честными, бескорыстными и полезными для окружающего общества людей, и они неустанно ищут пути для достижения этих целей. Но дороги, «которые их выбирают», оказываются грязными, скользкими, заросшими бурьяном, запутанными и труднопроходимыми. Безуспешно пытаясь преодолеть эти препятствия, они в конце концов сворачивают с намеченного пути, объясняя себе отступление от жизненных позиций тем, что «Не мы такие, – а жизнь такая». Содержит нецензурную брань.

СКАТЕРТЬ

Не сотвори себе кумира

Определенно надо найти где-то скатерть. Хорошую, добротную, белую скатерть, и чтобы обязательно с бахромой, и чтобы свисала кистями по углам. Ткань должна быть плотной с рубчиком, льняной или лучше из конопли, как в старину. Таких скатертей сейчас нигде не продают, но надо поискать где-нибудь по селам в отдаленных районах.

Может быть, где-то в глухой деревушке или на заброшенном хуторе, на чердаке, среди ненужного хлама, лежит она за печной трубой, аккуратно сложенная и завернутая в газету бережливой хозяйкой. Самих хозяев хутора давно уже нет, они умерли от старости и их косточки покоятся на ближайшем погосте. А дом с подворьем по-прежнему стоит с распахнутыми дверями и заколоченными ставнями, не раз разграбленный лихими людьми и никем не востребованный за ненадобностью. Крыша у дома прохудилась, потолочное перекрытие прогнило, и на чердак никто не рискнул залазить из опасения провалиться, вот скатерть и сохранилась, спокойно лежит там за трубой, никем не обнаруженная. Только где этот хутор найти? Вот проблема!

Можно, конечно, разместить объявление в интернете, куплю мол скатерть, старинную, с бахромой, но нечистые на руку продавцы начнут забрасывать меня предложениями с требованием стопроцентной предоплаты, а после перечисления им хотя бы половины от желаемого потеряются в бесконечных сетях сотовой связи.

Нет, этот вариант не подходит.

Можно нанять человека смышленого и расторопного, способного за небольшой аванс пуститься на поиски требуемой скатерти. Но где гарантия, что он ее найдет? А если и найдет, то будет ли это та, которая мне нужна?

Нет, доверять постороннему человеку такое ответственное дело нельзя. Это будет пустая трата денег и времени.

Что же делать? Эта скатерть мне уже снится по ночам, я во сне ощущаю ее грубоватую шероховатую нежность при поглаживании, ни с чем не сравнимые тонкие запахи, исходящие от нее: после последней стирки хозяйственным мылом, горький запах полыни, проложенной от моли между складками, тонкой зеленоватой плесени, окутавшей газетную обертку, и запах застарелой обуви, неизвестно откуда взявшейся, напоминающий запах тлеющей самокрутки из растертых листьев конопли.

Во сне я аккуратно раскладываю ее на столе, тщательно растираю ладонями слежавшиеся изгибы, прыскаю на нее водой изо рта и опять растираю, чтобы она распрямилась.

Скатерть уже не совсем белая: за долгие годы лежания на чердаке она приобрела местами сероватый оттенок, что вызывает разочарование, и я отхожу от стола. Но немного успокоившись, решив, что после химчистки она опять приобретет благородную белизну, я опять возвращаюсь к раскинутой скатерти и любуюсь ею, лаская взглядом.

Да, такая скатерть мне нужна всегда, я ее буду брать с собой в путешествия. Это будет и дорожная скатерть, которую я буду стелить на траве у дороги во время коротких остановок для отдыха, чтобы раскладывать на ней нарезанный белый хлеб, пахучий сыр, зеленые овощи и ставить кувшин с молоком, купленным по пути у крестьянки. Я буду не спеша всё это есть, полулежа на скатерти, на зависть проезжающим мимо меня людям. Планировать сейчас путешествия, не имея в собственности хорошей скатерти, нет смысла. Недаром говорят: «Скатертью дорога». Люди раньше понимали, что скатерть — это сакральная вещь, и без нее не отправлялись в долгий путь. «Скатерть-самобранка» должна быть всегда под рукой у путешественника, на ней он будет трапезничать, проголодавшись, и отдыхать от дорожной усталости.

Всё, решено, как только потеплеет и в полях сойдет снег, поеду по деревням. Хотя чего ждать, завтра же и поеду, на дорогах снег уже растаял, авось нигде не застряну и не занесет в кювет на скользком повороте. А ночевать буду проситься у деревенских крестьян, в машине будет еще холодно, наверное.

На следующий день, заправив полный бак бензина, я двинулся на поиски столь необходимой мне вещи. Лужи на дороге прихватило ночным морозцем, и приходилось ехать с осторожностью, но ближе к обеду лед растаял и шоссейное полотно радостно заблестело под лучами весеннего солнца, предвещая мне удачную поездку. После трех часов беспрерывной езды я остановился перекусить в придорожном кафе и отобедал там без всякого аппетита, всё время думая, где и у кого мне спрашивать про скатерть. Ничего конкретно не решив, я не спеша поехал дальше, поглядывая по сторонам, чтобы не проскочить какую-нибудь незаметную деревушку. Большие сёла я проезжал намеренно, не останавливаясь, справедливо считая, что там найти и купить старинную хорошую скатерть будет невозможно по причине ее отсутствия у современных фермеров.

Ближе к вечеру я доехал до какой-то полузаброшенной деревушки со странным названием «Комок». Штук десять живых домов стояло только вдоль дороги, а остальные издалека зияли разбитыми окнами и настежь распахнутыми входными дверьми.

Я решил здесь остановиться переночевать и поспрашивать местных жителей о скатерти. Возле одного из домов у распахнутой калитки стояла маленькая толстая женщина в платке и лузгала семечки, сосредоточено глядя перед собой. Я остановился прямо перед ней и, выйдя из машины, спросил:

— Здравствуйте, уважаемая. Где тут у вас можно переночевать одинокому путнику?

— А я почем знаю. Гостиниц у нас нет, — ответила тетка, равнодушно продолжая ловко сплевывать шелуху себе под ноги.

— А у Вас нельзя остановиться на одну ночь, уважаемая?

— Нет, нельзя. У меня места нет, — безапелляционно обрезала та мою слабую попытку.

— Я Вам заплачу, — заинтересовал я ее и достал из кармана денежную купюру небольшого достоинства.

Тетка перестала плеваться, посмотрела на банкноту и сменив тон на пригласительный, сказала:

— У меня и кровати-то нет. Сама сплю на топчане. Разве что на полу тебя положить?

— Я не прихотливый, могу переночевать и на полу.

— Ну что ж, проходи, коли так, — согласилась хозяйка и, повернувшись, пошла по настеленным доскам к крыльцу дома через грязный двор.

Я поспешно бросился за ней, пока она не передумала. Но сразу за калиткой на меня бросилась громадная лохматая псина, громко лая, до этого молчавшая, чтобы не выдавать своего присутствия. Я в страхе остановился, выставив вперед руки. Кобелина почти добежал до меня и, рванув гремящую цепь, за которую был привязан, стал хрипеть, лязгая страшными клыками и пытаясь до меня дотянуться.

— Иди, не бойся. Он не дотянется до тебя, — крикнула мне хозяйка, не оборачиваясь, и скрылась за дверью.

Я побежал следом, слыша за спиной злобный хриплый лай и звон цепи. «Хотя бы не порвалась», — с замиранием сердца подумал я, но всё обошлось. Я заскочил в дом и плотно закрыл за собой входную дверь. Кобель некоторое время полаял, расстроенно бегая по двору и гремя цепью, помочился на крыльцо, задрав заднюю лапу, и заполз в собачью будку, к которой был привязан.

Хозяйка тем временем, скинув платок с головы на плечи, достала с кухонного стола эмалированную чашку, открыла кастрюльку, стоящую на печи, пальцами наложила из нее в чашку несколько вареных картофелин и поставила на стол, затем достала вторую такую же чашку, также наложила в нее пальцами картошки из кастрюльки и тоже поставила на стол. Затем налила из стеклянной банки молока в две кружки, бросила на стол две ложки и уселась сама, не раздеваясь.

— Садись, что стоишь? Перекусим перед сном, — и не дожидаясь гостя, плеснула молока в свою чашку, принялась растирать в ней ложкой вареную картошку, превращая в кашицу и поедая ее, причмокивая беззубым ртом, закусывая кусочками черного хлеба, который стопкой лежал на столе в плетеной вазе.

Я подивился простоте еды, но так как у меня с собой ничего не было, сел с ней за стол и принялся трапезничать, откусывая по очереди то картофелину, то хлеб и запивая молоком из кружки.

Насытившись, хозяйка тщательно вытерла свою чашку от остатков пищи кусочком хлеба, затолкала его рот, рукой смахнула со стола крошки на пол и поставила чашку на место в тумбочку стола.

— Чая не будет, неча электричество жечь. Водички колодезной попьешь из ведра, в прихожей стоит.

Затем она сняла ажурную накидку с экрана телевизора, включила его, и посмотрев некоторое время на шипящие полосы, выключила, посчитав, наверное, что развлекательная программа для незваного гостя окончена, и опять грузно усевшись за стол, молча уставилась на меня.

Я быстренько доел пресную картошку, запил ее молоком и не зная, что дальше делать с пустой чашкой, слегка отодвинул от себя. Не мыть же ее кусочком хлеба, в конце концов, как это сделала хозяйка. Она неодобрительно покосилась на чашку, взяла ее со стола и, не вставая, швырнула в столовую тумбу с посудой.

— Ну рассказывай, мил человек, каким ветром тебя к нам занесло. Лиха пытаешь или горе мыкаешь?

— Не то и не другое, уважаемая. Простите, не знаю, как Вас звать.

— Степанидой меня люди кличут.

— А по батюшке?

— Просто Степанидой, — отмахнулась она досадливо рукой.

— Я, хозяюшка, скатерть ищу, — обратился я к ней, не решившись назвать просто по имени. — Старинную добротную скатерть, и чтобы непременно белую и с бахромой. Не подскажете, где ее можно взять?

— Ну такую вещь ты здесь навряд ли найдешь, — нисколько не удивившись странному вопросу, ответила Степанида. — А вот там, за двумя холмами, есть хутор старообрядца Артемия, спроси у него, может, что и подскажет, — и махнула рукой в сторону окна, выходящего на восток.

— А далеко до него?

— Да нет, до обеда управишься, — обнадежила она.

Помолчали, и чтобы прервать неловкое молчание и поддержать как-то разговор, я спросил у Степаниды:

— А Вы что, совсем одна тут живете?

— Ну почему одна… Коза у меня в сарае живет, Зорька. Я ее каждый день пастись вожу. Пес Дружок в будке живет. Так что скучать не приходится.

Опять помолчали. На этот раз молчание прервала хозяйка.

— Ну что ж, поговорили, пора и спать укладываться. Возьми там, в прихожей, тулуп, на вешалке висит, и постели здесь на полу, у печки. Тебе теплее будет. А я пойду в свою спаленку, лягу на топчан. Денежку обещанную на столе оставишь. Свет выключишь, когда уляжешься.

Я взял с вешалки старый вонючий тулуп, бросил его на пол и долго укладывался на нем, не находя удобного положения, и только подложив под голову пару поленьев, начал засыпать. Но какой-то шорох за печкой не давал мне это сделать. Я посмотрел в ту сторону и увидел большую крысу, которая также с любопытством смотрела на меня своими бусинками глаз. Я пошевелился, и она, поняв, что пища не для нее, побежала в прихожую, где принялась рыться и шуршать в ведре с мусором, ища что-нибудь съестное. Под этот шорох я наконец заснул.

Проснулся я от зычных криков на улице и щелканья кнута — видимо, пастух гнал коров на пастбище. В доме было холодно, печка остыла, а Степанида, наверное, ушла свою козу пасти. Я попил воды из ведра и осторожно выглянул во двор. У будки на цепи сидела вчерашняя псина и внимательно наблюдала за дверью — видимо, с нетерпением ожидал моего выхода, периодически поскуливая в надежде на реванш. Я приготовился в прихожей, застегнулся на все пуговицы и, рванув дверь на себя, побежал, не оглядываясь, за ограду. Волкодав никак не ожидал от меня такой прыти и немного замешкался, но быстро сгруппировавшись, бросился на чужака со страшным рыком, гремя цепью. Но я уже был за калиткой и оглянулся, чтобы посмотреть на зверюгу. Яростная псина, вставая на дыбы, тащила за собой будку и приближалась ко мне, завывая от нетерпения. В ужасе я заскочил в машину и захлопнул дверь, а волкодав дошел на задних лапах до моей машины, волоча за собой будку, пока та не зацепилась за столбик калитки в полуметре от машины, и стал заплевывать боковое стекло со звериным оскалом, захлебываясь в лае.

— Опоздал, песик, опоздал, Дружок, — сказал я ему через стекло, переведя дух, завел двигатель и не спеша поехал искать хутор за двумя холмами.

В узкой долине между хребтами не видно было каких-либо строений, но заехав на пригорок, я увидел впереди еще такой же и понял, что хутор Артемия находится где-то за ним. Действительно, со второго пригорка открылся вид на подлесок, а немного в стороне от дороги стоял дом и какие-то сарайчики, огороженные забором.

Калитка во двор была заперта ржавой цепью с замком на ней, но ворота были широко распахнуты, одна половина скособочилась, повиснув на шарнире — видимо, их давно уже никто не закрывал. В заросшем травой и бурьяном дворе копошились три тощие курицы в надежде найти что-нибудь из съестного.

Я остановил машину у забора, вошел во двор через раскрытые ворота, и остановившись, так как опасался собаки, осторожно крикнул:

— Эй! Есть тут кто-нибудь?

Но мне никто не ответил. Тогда я набрал в грудь побольше воздуха и крикнул посильнее:

— Хозяева! Есть в доме кто?

Из раскрытой двери домика раздался мужской голос:

— Чего орешь, заходи в дом.

— А собаки у вас нет? — спросил я, помня страшную псину Степаниды.

— Нет здесь никого, кроме кур.

Я поднялся по ступенькам крыльца в домик и в полутемной единственной комнате, которая одновременно являлась кухней и спальней для человека, сидящего на нарах, застеленных шубой и одеялом. В помещении стоял тяжелый запах залежалого тряпья. На нарах сидел сухощавый старичок, одетый в телогрейку, ватные штаны, но при этом босой. Он почесывался, вытаскивая пальцами из жидкой бородки крошки, и зевал.

— Разбудил ты меня, горлопан. Чай-то пить будешь?

И не дождавшись ответа, сунул босые ноги в короткие обрезанные резиновые сапоги, кряхтя встал, взял стоящий на кирпичах табурета маленький грязный алюминиевый чайник с помятыми боками, налил в него немного воды из бидончика, стоящего на столе, и опять поставил на кирпичи, на которых лежала вольфрамовая спираль, скрученная кольцами, соединенная проводом с электровилкой, и включил ее в розетку. В чайничке зашумело, и через минуту он закипел, выпуская длинную струйку пара из узкого носика.

Старичок выдернул вилку из розетки, подхватил за ручку чайник и, обжигаясь, сноровисто разлил кипяток в две железные кружки, стоящие на столе. Затем сам уселся за стол и принялся с шумом прихлебывать из кружки, держа ее двумя руками и приговаривая:

— Кипяточек по утрам — это первейшее дело. Кипяточек душу греет и голову веселит. Ты попробуй, в груди сразу теплее станет.

Я сел с ним за стол, и придвинув к себе кружку с кипятком, оглядел вопросительно пустой стол. Старичок, заметив мой взгляд, сказал:

— Я привык так пить, так вкуснее. Хотя вот, на, держи, — и, не вставая, повернулся, взял с полки на стене тарелку с какими-то черными комочками и поставил на стол.

— Сухарики. Правда, подгорели малость, да ничего, так даже для желудка полезнее, — и закинул один комочек себе в разинутый беззубый рот как в топку.

Я не стал брать сухарики, а отхлебнул из кружки кипятка, чтобы задобрить хозяина.

— Что тебя привело сюда, молодой человек? — спросил старик, продолжая прихлебывать и размачивать во рту сухарик, катая его там языком.

— Я еду с деревни Комково, там женщина живет по имени Степанида, это она мне подсказала к Вам обратиться. Вы ведь Артемий, насколько я понимаю?

— Да, Артемий. Помню Стешку, помню. Бедовая была бабенка по молодости, ох балованная, страсть. Не одному мужику в округе голову вскружила, и даже я, многогрешный, попадал под ее чары, — начал рассказывать Артемий про свою молодость, как все старики, но я его вовремя перебил:

— Она сказала, что Вы можете мне помочь в поисках. Я скатерть ищу — старинную, полотняную, белую, с бахромой. Не знаете, где ее можно взять?

— Скатерть? Откуда у меня здесь скатерти взяться? Тут порой лишней портянки найти невозможно, а она — скатерть, — развел Артемий руками и посмотрел удивленно по сторонам. — Разве что в большом доме посмотреть, я-то там не живу, холодный он, а топить нечем. В основном, здесь обитаю, в летней кухне, так сказать. Хочешь — пошли в дом посмотрим.

— Да, конечно, я с удовольствием посмотрю на Ваше жилище.

Дед Артемий допил кипяток из кружки, смиренно посидел с минуту, видимо, наслаждаясь теплом в груди, и сказал:

— Ну что ж, пошли посмотрим, — и встав из-за стола, бодренько засеменил к выходу, по ходу оправдываясь перед гостем:

— Я бы тебе яйцо поджарил на завтрак, но эти подлые куры нестись перестали почему-то. Только и знают, что в земле ковыряться, толку из них никакого. Зарежу, наверное, их, к зиме, — и проходя по двору, поддал пинком одной из зазевавшихся тощих кур.

Зимний дом, как его называл дед Артемий, был ненамного больше летней кухни, в нем помимо кухни и спальни была еще прихожая. Старичок побродил по дому, заглядывая в сундуки и шкафы, в которых лежали и висели залежалые вещи с царских времен, покрытые зеленой плесенью, и не найдя ничего похожего, вышел из дома.

— Я ж говорил тебе, что нет у меня скатерти, — и сокрушенно развел руками.

Возле крыльца у входа стояла деревянная лестница для подъема на чердак, прислоненная к стене дома, и я, вспомнив про свой сон, спросил у Артемия:

— Дедушка, а можно я поднимусь на чердак и посмотрю там.

— Слазь, коли хочешь. Там, кроме старых книг, газет и журналов, ничего нет. Только осторожнее, по краям на перекладины наступай, возможно, они уже подгнили.

Я благополучно поднялся по скрипучей лестнице на чердак и действительно сквозь густую старую грязную паутину разглядел связанные стопки газет, журналы и всякое ненужное хламье. С трудом, на коленках я прополз к печной трубе и пошарил за ней рукой. Нащупал какой-то сверток и вытащил на свет. Увесистый пакет был завернут в коричневую упаковочную бумагу. Я осторожно развернул его и увидел краешек белого полотна с кусочком бахромы. Сердце у меня радостно забилось, и я закричал:

— Нашел!

— Ну коли нашел, то неси сюда, — ответил снизу невозмутимо Артемий.

Я слетел с чердака как на крыльях, по пути сломав три лестничных ступеньки, и чудом не разбился.

— Смотри, дед Артемий, смотри! Вот она! — стал я тыкать ему под нос мою находку. — Продай ее мне.

— Ну зачем же продавать. Так бери. Ты нашел, ты и бери. Чужого добра мне не надо. Своего девать некуда.

Но я всё же всучил деду денежную бумажку среднего достоинства, чтобы потом он не сожалел о подарке, и попрощавшись, сразу поехал домой.

В город я добрался уже за полночь, осмотр скатерти решил отложить до утра и лег спать. Долго не мог заснуть под впечатлениями от свершившегося события, а когда наконец заснул, то увидел странный сон, будто я ловлю рыбу в мутной заводи дырявым неводом.

Едва дождавшись рассвета, я вскочил с кровати, умылся, попил чаю и стал прохаживаться вокруг стола, на котором лежал мой сверток, оттягивая осмотр столь драгоценной для меня находки.

Наконец решившись, я аккуратно развернул упаковку и вынул оттуда сложенную скатерть. Да, это была она, правда, не совсем белая, а со слегка сероватым оттенком, и запах старины расплылся по комнате. Я стал осторожно, не спеша разворачивать ее, разглаживая ладонями на сгибах, ощущая пальцами невидимые рубчики полотна и вдыхая чудные испарения, исходящие от древней ткани и напоминающие мне запах горящего можжевельника, сухой полыни и стираной хозяйственным мылом простыни. Длинная бахрома скатерти рассыпалась по столу, как колосья риса, просясь со стола вниз. Развернув и растерев многочисленные складки на скатерти, я раскинул ее во всю длину на столе.

И… Какая досада! Только сейчас я увидел в центре полотна два рыжих пятна, напоминающих по цвету ржавчину. Это были круглые пятна величиной с донышко стакана — видимо, кто-то неосторожно поставил на скатерть две баночки с вишневым вареньем, и они испачкали белое полотно, которое хозяйка, так и не сумев отстирать, отнесла на чердак подальше с глаз.

Что же делать? Как мне быть? Попробовать чем-нибудь вывести пятна? Бесполезно, ржавчина въелась так, что ее уже ничем не отстираешь. Ставить на это место какую-нибудь вазу с фруктами? А вдруг кто-нибудь переставит вазу и обнаружится изъян? Этого нельзя допустить, будет позор на мою голову. Хоть вырезай эти гадкие пятна. Я долго в отчаянье ходил вокруг стола, думая, что же можно предпринять, и вдруг у меня возникла идея: «А что если на скатерть нанести еще несколько таких пятен, и тогда они растворят среди себя эти два чудовищных ржавых пятна».

Я достал на этажерке коробочку с гуашью, размешал кисточкой в стакане похожий на ржавчину цвет и стал наносить на скатерть симметричные кружки. Закончив работу, я удовлетворенно оглядел обновленную скатерть: получилось неплохо, только кружки вышли не совсем круглыми и разных оттенков. Чтобы исправить этот недостаток, я решил нанести на скатерть в свободные места кружки поменьше, красного и синего цветов. Получилось гораздо лучше, но симметрия была нарушена: где-то было больше пятен, а где-то меньше. И я тогда стал заполнять свободные белые места на скатерти совсем маленькими кружками желтого и зеленого цветов. Получилось великолепно! Только вот рыжие пятна на фоне этой пестрой красоты по-прежнему портили вид.

«Что же делать? А действительно, надо просто взять и вырезать их, тогда всё станет на свои места».

Я взял маленькие кривые ножницы для стрижки ногтей и долго, тщательно отделял все рыжие пятна от скатерти, складывая вырезанные кружки в стеклянную банку как экспонат для кунсткамеры. Затем я поднял скатерть, встряхнул ее пару раз и придирчиво оглядел со всех сторон. Отлично.

Теперь скатерть стала похожа на коротенький невод, годный разве что для ловли мелкой рыбешки, да и то только в мутной воде на мелководье…

БУФЕРНАЯ ЗОНА

Скользить по лезвию ножа,

Дрожа от сладости пореза,

Чтоб навсегда зашлась душа,

Привыкнув к холоду железа.

Ульям Блейк

1

Мутная вода морского прибоя тяжело поднималась при приближении к берегу, как бы устало вздыхая после океанских странствий, и не спеша накатывалась на длинный пустынный песчаный пляж, пытаясь то тут, то там подальше выбраться на сушу, чтобы отдохнуть, но через несколько секунд шипя пеной, опять уползала, унося с собой мелкие камушки и ракушки. Шторм закончился ночью, но океанская мертвая зыбь по-прежнему гнала длинные волны с дальних морских просторов, которые при приближении к земле вздымались, упираясь в дно, и не желая останавливать свой бег, торопливо закручивались в пенистые гребни, недовольно урча от желания захватить всю узкую полоску пляжа. Серые тучи тащились по небу, низко нависнув над свинцовой водой, скрывая своим подбрюшьем горизонт, и добавляли мрачности морскому пейзажу после шторма.

И только в мокрой песчаной полоске, в кучках морского мусора и водорослей, выброшенных штормом, вольготно чувствовали себя разнообразные рачки, для них здесь всегда было много пищи в виде планктона и мертвых мальков.

Одинокая чайка медленно кружилась над неспокойным морем описывая зигзаги на одном месте. Она плавно поднималась вверх с восходящими потоками океанского ветра, поднявшегося после тропического циклона, затем скользила вниз, крутя головой по сторонам в поисках съестного на мутной поверхности, почти коснувшись воды, клювом подхватывала полудохлую рыбешку и опять набирала высоту. И так продолжалось бесконечное количество раз, что усиливало тоскливую сырость морской панорамы после шторма. Остальные чайки сидели на мокром песке многочисленными белыми комочками, а некоторые прохаживались вдоль прибоя, высматривая снующих в мокром мусоре рачков, и ловко склевывали их за секунду до исчезновения в морской пене. По самой кромке прилива торопливо бегали один за другим шесть куликов на тонких ножках, ища своими длинными клювами погибших рыбешек в выброшенных штормом водорослях.

Эта пограничная, нейтральная, ничейная, сырая полоска между морем и сушей, между водой и землей, странствиями и спокойствием, между хаосом и стабильностью, между добром и злом позволяет некоторым животным, птицам, насекомым и людям безбедно жить в пучине событий, умело лавируя в пограничном переходе из одного состояния в другое. И если для основной части живых существ резкие перемены в природе или обществе грозят катастрофами, то для них бурлящая окружающая действительность — благо, стабильность и покой для них — это смерть, а революционная активность (всё равно на чьей стороне, главное всегда быть в переходном периоде) гарантирует славу и процветание среди простых смертных.

Морской пляж был мрачный и безлюдный, и только один человек стоял на берегу и пристально смотрел на набегающие океанские волны, будто ища в них что-то, и наблюдал, как в небе парит одинокая чайка. Он был среднего роста, слегка полноватый, в черном плаще с поднятым воротником, а на его голове была надвинутая на брови кепка с длинным козырьком, которую он постоянно придерживал рукой, чтобы не сорвало ветром. Полы его плаща развевались и были забрызганы водой, но мужчина не обращал на это внимания, продолжая неподвижно стоять, склонившись против ветра, как ворон, будто желая взлететь над морем по упругим восходящим воздушным потокам…

Звали его Олег Альбертович, но все почему-то всегда называли его Олеша, возможно, за мягкие, женственные черты округлого лица: большие, как у теленка, темные выпуклые глаза, маленький острый нос и пухлые алые губы, края которых всегда были приподняты, как в улыбке. Говорил он быстро, тенорком, стремясь сказать всё, что думает, за короткое время, пока его не прибили более опытные и грубые ораторы. Любил едко пошутить над товарищами, несмотря на то что ему часто доставалось от них за насмешки и иронию. Олеша любил такое состояние природы, когда всё вокруг движется и грохочет, и у него самого возникало желание, глядя на буйство стихии, что-то совершить, куда-то бежать, кричать или хохотать. Он не обладал большой физической силой, сторонился брутальных парней и их ночных сборищ, не обладал выносливостью, дающей возможность заработать денег упорным трудом как надежным средством стабильного существования. Зато Олеша обладал смекалкой и находчивостью, ловко манипулировал между работающими людьми и людьми, распределяющими богатства.

Работая какое-то время на заводе слесарем в бригаде по сборке конвейерных агрегатов, он никогда не стремился стать «Ударником коммунистического труда», так как рано понял издевательскую сущность этого словосочетания. «Ударник», по его мнению — это человек, вкалывающий на заводе как проклятый, «коммунистического труда» — это значит бесплатного труда, за который работодатель заплатит передовику производства почетной грамотой или благодарностью с занесением в трудовую книжку, и вывесит портрет пахаря на доску почета. Нет, он всецело поддерживал революционный почин рабского труда, но сам сторонился этих новаций, предпочитая им митинги и пламенные выступления с заводских трибун в поддержку заботливого руководства. На демонстрациях трудового единства Олеша всегда был среди трепещущихся на ветру кумачевых транспарантов и знамен с приколотым на груди красным бантом. Политическое руководство ценило его агитационную активность и никогда не заставляло много работать в цеху среди железа и грохота, хотя и презирали его за позерство и незнатное происхождение. Олеша отвечал им взаимностью, высмеивая начальство среди рабочих за тупость и лживость, однако рабочие не верили ему, но с удовольствием слушали, восхищаясь его смелым сатирическим речам про руководство.

Так, скользя между рабочими и начальниками, Олеша получал неплохую зарплату, особо не напрягаясь, хотя постоянно рисковал быть побитым работягами за доносительство или уволенным руководством за едкую критику в его адрес.

Полоска прибоя остро напоминала ему это состояние неопределенности, так как позволяла желающим быстро найти пропитание без больших усилий и достигнуть результата в поисках удовольствий и легкой жизни. Люди, птицы и звери, идя вдоль этой черты, быстро достигают желаемого, но вместе с тем чаще других подвергаются опасности быть уничтоженными или съеденными. И здесь, у этой границы, нет понятия хорошего и плохого, белого и черного, а всё зависит от целесообразности того или иного действия. Пограничное состояние (еще не там, но уже не здесь) всегда будоражит и щекочет нервы от ощущения перехода куда-то в неизвестное, ведь это и есть настоящее между прошлым и будущим.

Стоя у кромки наката, Олеша почему-то вспомнил далекое прошлое, когда после окончания школы возникло чувство абсолютной свободы и пьянящий воздух с горьким запахом цветущей черемухи будоражил воображение и манил в дальние путешествия с приключениями, но полное отсутствие денег не позволяло ему ринуться на поиски неизведанного.

2

Олеша был влюблен в девчонку со своего класса, а она, заигрывая с ним, предавалась плотским наслаждениям с его дружком Юркой, про которые тот в подробностях рассказывал Олеше, не догадываясь о его ревнивых терзаниях. Но наконец и на него она обратила свое внимание.

После последней торжественной прощальной линейки они всем классом пошли гулять за город, на речку, и постепенно разбрелись группками по лесу после совместного завтрака на природе с шампанским, принесенного некоторыми бывшими школьниками с собой. Все горячо рассказывали друг другу о своих планах на будущее, слегка кружилась голова от выпитого вина и запаха трав, всем было весело и немножко грустно, что всё уже закончилось. Как-то так получилось, что через какое-то время он с Лизкой оказался на лесной дорожке вдвоем.

Они шли вдоль весеннего леса, как взрослые, и мило беседовали о светлом будущем. Кругом цвела черемуха, жужжали многочисленные пчелки, собирая нектар с горьких цветов. Запах ее волос кружил Олеше голову, а расстегнувшаяся очередная пуговка на тесной вязаной кофточке сильно оголяла выпирающую грудь любимой, и дополнительно будоражила его мысли, будила в нем смелые фантазии. Сияющее солнце отражалось бликами в молодых листиках деревьев, и ему хотелось петь от счастья. Лиза всё время беспричинно смеялась, поглядывала на него блестящими глазками и норовила пощекотать травинкой у него в ухе. Олеша смущался, принимал вид бывалого сердцееда и путано что-то рассказывал ей, стыдясь своей нерешительности.

Лиза была ничем не примечательной девочкой в классе, среднего роста, слегка полноватая, с круглым лицом, полными ногами и короткими пальцами на руках, с маленькими косыми глазками и приплюснутым носом. Когда она смеялась мелодичным звонким колокольчиком, то видны были мелкие кривые зубки, теснящиеся у нее во рту почти в два ряда, как у пираньи. Единственное, что привлекало в ней мальчишек из класса, это рано сформировавшаяся грудь, которая сексуально выпирала из-под школьного платья, призывно колыхалась при ходьбе или мелко подрагивала во время ее завлекательного смеха. Олеша же влюбился в Лизку из-за ее рыжих вьющихся волос, которые пышно рассыпались по ее плечам и безумно влекли потрогать их или погладить, чтобы проверить шелковистость золотых прядей. Грудь, конечно, тоже ему нравилась, но вьющиеся рыжие волосы сводили его с ума, и ему снилось, будто он их гладит и теребит. Она сидела в классе впереди Олеши и постоянно крутила головой, отбрасывая свои длинные волосы то на левое плечо, то на правое, и иногда оглядывалась на него со словами:

— Они тебе не мешают смотреть на доску?

Олеша краснел, тупил глаза и бормотал в ответ:

— Нет-нет, наоборот.

А что наоборот, он и сам не знал и только краснел сильнее от сказанного. Лизка видела его смущенность, и ей нравилось, что одноклассник влюблен в нее безответно.

И вот сейчас любимая шла рядом по лесной тропинке призывно смеялась и дурачилась, заигрывая с ним.

— Олеш, посмотри какие красивые цветы черемухи вон на той ветке. Наломай мне их. Я поставлю в вазе у своей кровати букет из них, чтобы он напоминал мне о нашей прогулке по лесу.

Олеша, счастливый уже от того, что она попросила его наломать ей цветущей черемухи, лез на дерево, царапая руки о ветки, и храбро повиснув над стоящей внизу любимой, кричащей ему, какую ветку ей хочется, ломал и бросал, рискуя сорваться с дерева. Когда он слез, весь исцарапанный, Лиза, стоявшая с уже собранным букетом, нюхая цветы, сказала ему благодарно:

— Спасибо, Олеш. Посмотри какие красивые, понюхай, как пахнут!

Олеша подошел к любимой и шумно втянул воздух ноздрями, но ничего не почувствовал, кроме запаха ее волос.

— Да, головокружительный запах, — пробормотал он.

Но Олеша недолго наслаждался близостью и уединенностью с любимой. Сзади идущей парочки раздался рокот приближающегося транспортного средства из-за поворота выскочил большой и блестящий мотоцикл и резко затормозил перед ними с заносом заднего колеса. За рулем сидел улыбающийся во весь рот его дружок Юрка, тот самый, который не раз рассказывал ему о своих сексуальных победах над Лизкой. Он год назад бросил школу и работал теперь в рекламном бизнесе с отцом, который купил сыну модный японский мотоцикл «Ямаха».

— Привет влюбленной парочке! — весело прокричал он.

— Привет, Юрик! — взвизгнула в ответ Лизка. — У тебя такой красивый мотоцикл, прямо как у американского мачо.

— А то! Хотите, я вас прокачу?

— Да, хотим! — крикнула она, сунула цветы Олеше и запрыгала перед Юркой, хлопая в ладоши от желания прокатиться на красивом мотоцикле, от чего ее груди так заколыхались, что чуть не вывалились из кофточки. Олеша сильно засмущался за девушку и попытался прикрыть ее от Юрки своим телом, как галантный кавалер.

— Давай прокатимся, Олеш, — предложила она и сильно приблизила свое лицо с горящими глазами к нему, как бы пытаясь поцеловать.

— Да мы не вместимся втроем, — попытался он отговорить любимую, заалевшись от такой близости.

— Не переживай, вместимся, — парировал Юрка, — только поплотнее прижмемся друг к другу, Лиза за меня уцепится, ты — за Лизку и поедем. Не впервой, поверьте мне.

Олеше пришлось согласиться с его доводами, тем более Лиза уже залазила на сиденье гудящего агрегата.

— А цветы куда денем?

— Да брось ты их здесь. На обратном пути подберем, — сказала она небрежно, устраиваясь поудобнее на мотоцикле.

Олеша аккуратно положил сломанные веточки черемухи у обочины, вздохнул и тоже осторожно залез к ним. Лизка плотно прижалась к водителю и обняла его руками. Сзади осталось немного места, и Олеша с трудом втиснулся в него, хотел обхватить за талию любимую, но она так сильно прильнула своим животом к Юркиной спине, что он не смог протолкнуть между ними ладонь и ухватился одной рукой снизу за край сиденья. Мотоцикл рванул с места так, что Олеша чуть не выпал с него, удержавшись в последний момент за Лизкино плечо.

Они понеслись по узкой дорожке, разбрызгивая грязь в лужах и пугая воробьев на пути. Олеша захлебывался от встречного напора воздуха, и слезы текли, застилая глаза, что-то кричал, пытаясь удержаться в седле. Ему было страшно от того, что они сейчас разобьются, холодно в животе и щекотало где-то внизу, когда мотоцикл резко спускался с бугорка на дороге и также резко взлетал на следующий. Лизка визжала от восторга и только сильнее жалась к водителю, не давая возможности держаться за нее сидящему сзади. Олеша уже почти полностью сполз с сиденья и висел на ногах, которые упирались в выхлопные трубы мотоцикла, и судорожно цеплялся пальцами за плечи девушки.

Но подвешенное состояние между бешенной ездой и неминуемым падением продолжалось недолго — Олеша выпал из мотоцикла при резком повороте на дороге с креном и перевернулся пару раз у обочины, ничего не повредив. Юрка почувствовал падение пассажира и остановил мотоцикл.

— Ну как ты там? Не разбился? — весело крикнул он Олеше.

— Вроде нет. Всё цело, — ответил он, поднимаясь с земли и отряхиваясь, при этом стараясь придать лицу невозмутимый вид.

— Давай, я вас прокачу по очереди, до речки и обратно. Тут недалеко, с километр будет.

— Да я уже не хочу. Если только Лизу, если она желает.

— Да-да. Я еще хочу покататься. Так клево! Можно мне, милый? — воскликнула Лизка, обратившись к Олеше, продолжая сидеть в седле мотоцикла.

Олеше весьма понравилось, что она при Юрке назвала его милым, как бы намекая на их интимные отношения, которых не было, и он как собственник величаво разрешил:

— Давай, валяй. Только недолго. Я тебя здесь подожду.

Мотоцикл взревел, рванул с места и зигзагами, под Лизкин визг, скрылся за крутым поворотом. Какое-то время еще был слышен звук мотора, но и он вскоре затих. Наступила внезапная лесная тишина, нарушаемая только чириканьем невидимых птичек, да запах выхлопных газов мотоцикла по-прежнему ощущался на дорожке, и как казалась ему, едва уловимый аромат ее волос. Олеша не спеша стал прохаживаться туда-сюда, гордясь собой от того, что их вместе увидел Юрка, что она при нем назвала его милым и попросила у него разрешения прокатиться, что Юрка сейчас катает его девушку, которую вскоре вернет законному хозяину. Но проходили минуты, тишина становилась невыносимой, однако звука приближающегося мотоцикла всё не было слышно, как он ни напрягал слух. После получасового томительного ожидания Олеша достал из кармана телефон и позвонил ей: вызов прошел, но никто не отвечал.

— Может, не слышит из-за мотоцикла, — подумал он и решил позвонить попозже.

Олеша еще три раза звонил Лизе, но ее телефон по-прежнему не отвечал. Он позвонил Юрке, чтобы спросить, где они пропали, но и его телефон молчал, принимая вызов. И тогда Олеша наконец стал догадываться, что они его попросту бросили одного и занялись где-то там сексуальными играми, в этот яркий теплый весенний день среди цветущих веток черемухи, на зеленой лужайке. Он сел на придорожный камень и еще целый час прислушивался к лесным звукам в надежде услышать мотоциклетный гул, но всё безуспешно. Тогда Олеша поднялся и тихо побрел обратно в город. Вскоре он дошел до букета цветов, оставленных им у обочины. Букет одиноко белел на грязной дороге, кисточки цветочков уже успели поникнуть и своим видом вызывали жалость. Олеша подошел к брошенному у дороги букету черемухи и молча, со зла пнул его ногой так, что цветы разлетелись по сторонам. Через некоторое время Олеша вышел на трассу, где поймал попутку и вернулся домой убитый горем, терзаемый ревностью и предательством друга.

Он страдал всю ночь, боль его не знала границ, она была бездонной, он не знал, что делать, как дальше жить, и если еще вчера весь мир лежал у его ног, то сегодня он сузился до иголочного ушка, через которое он пытался пролезть во сне, задремав под утро.

На завтра, во второй половине дня, мать, видя его состояние, послала сына в магазин за продуктами, чтобы он хоть как-то развеялся. Олеша нехотя оделся и побрел, а там, в супермаркете, между рядами полок с овощами столкнулся с сияющей Лизкой.

— А, Олеш, привет! — воскликнула она радостно, как ни в чем не бывало. — Ты почему такой мрачный, случилось что-нибудь?

— Вы почему вчера не вернулись и обманули меня?

— Ах, из-за этого… Я подумала, что-то серьезное. А мне Юрка сказал, что ты хотел вернуться к нашим и пофлиртовать с Наташкой. Мы там нашли красивую полянку, всю в ландышах, я нарвала их целый букет, до сих пор у меня в стакане стоят, одуряющий запах, — быстро затараторила Лизка, отвлекая его внимание, но видя, что он продолжает хмуриться, добавила:

— Ну не сердись, милый. Хочешь, мы завтра пойдем в лесок, и я покажу тебе эту полянку, хочешь? — и подойдя к нему поближе, погладила по щеке.

Олеша отвел ее руку с толстенькими пальчиками, похожими на сосиски, и сказал хмуро:

— Нет, не хочу.

— Ну и глупыш. Передумаешь — позвони, — приставила ладонь с воображаемым телефоном к своему уху, повернулась на каблуках и пошла от него, виляя чувственно задом, как она считала.

Олеша посмотрел ей вслед и только тут с удивлением заметил, какая Лизка коротконогая и широкозадая.

«Да она просто уродина, — подумал он, глядя, как она гадко вертит жопой. — И как я в такую тумбочку мог влюбиться?».

И с этой секунды у него мгновенно прошли сердечная боль и ревность, стало легко на душе и захотелось рассмеяться над своими недавними терзаниями. Лиза потом звонила ему много раз, но Олеша просто не брал трубку, мстя ей за свои страдания. Только на третий день он ответил ей на очередной настойчивый звонок:

— Слушаю Вас, — сказал он сухо и официально, как неизвестному абоненту.

— Олеш, привет! Ты почему не отвечаешь? Я третий день до тебя дозвониться не могу, — капризным тоном начала его отчитывать Лизка.

— А, это ты. Привет, — небрежным голосом, растягивая слова, прервал ее Олеша и выжидательно замолчал.

— Ты что, обиделся на меня, да? Хочешь, пойдем сегодня с тобой прогуляемся, как в прошлый раз?

— Я немножко сейчас занят, позвони попозже. Или нет, завтра. Или лучше я сам тебе потом позвоню, когда освобожусь, — злорадно ответил ей Олеша и выключил телефон.

Больше он Лизке никогда не звонил. Она звонила ему еще несколько раз, но Олеша не отвечал, и Лиза прекратила свои попытки соблазнить его — видимо, наконец поняла, что Олеша ее разлюбил.

А над Юркой он с тех пор зло посмеивался за его странные предпочтения в выборе подружки.

3

Сатирические Олешины байки о бездарных и корыстных начальниках во время перекуров рабочих поднимали его статус в глазах трудового коллектива, и бригадир ежемесячно начислял ему приличную зарплату, сравнимую с зарплатой высококвалифицированного слесаря-сборщика. Правда, были некоторые недовольные в бригаде, считавшие это несправедливым.

— Почему этот бездельник и неумеха получает столько же, сколько и я, — возмущался Паша, классный сборщик сложных механизмов. — Я делаю в десять раз больше его, поэтому получать должен больше.

— Он отстаивает интересы нашей бригады перед начальством, — защищал Олешу бригадир.

— Знаем мы эти интересы, болтать — не мешки ворочать, — ворчал недовольный Паша.

Начальство ценило в Олеше политическую заводскую активность, проявляющуюся в поддержке руководства, и терпело его критические замечания в свой адрес в среде несознательных работяг. Но такая легкая трудовая жизнь для Олеши продолжалась недолго. Через два года его вынуждены были уволить за прогулы, отчасти за то, что он слишком часто и резко критиковал руководство (по доносам самих рабочих), и отчасти за его нетерпимость среди коллектива бригады.

— Да, слегка переборщил, — огорчился уволенный Олеша. — Надо было немного помягче критиковать начальников и молотком постукивать иногда на работе.

Олеша некоторое время помаялся в поисках подходящей для себя работы (чтобы было поменьше физического труда и побольше денег), переходил из одной организации в другую, но нигде не находил подходящего руководства, готового платить ему хорошие деньги за болтовню. И тогда он решил устроиться работать на рыболовное судно.

— Там, в море, меня не выгонят с судна за безделие, — резонно подумал Олеша, устраиваясь наладчиком механизмов в рыбном цеху.

И последующие три года работал наладчиком рыборазделочного конвейера на большом морозильном траулере. В первое время на судне он пытался отлынивать от работы, ища политических заданий от старпома по оформлению стендов и плакатов, и получал их иногда, но его творческий почин моряки быстро раскусили и просто стали бить, заставляя работать на пинках, чтобы он быстрее чинил конвейер, и Олеша поневоле втянулся в рабочий ритм морских работяг.

Траулер пропадал в морях по полгода, а когда возвращался на берег, то рыбаки бывали сказочно богаты (по местным меркам) и подолгу пьянствовали с такими же, как они, рыбаками в портовых кабаках и ночных клубах, швыряя заработанные деньги направо и налево.

С девушками ему по-прежнему не везло. Он влюблялся в очередную с виду приличную и симпатичную девицу и в порыве любовных чувств тратил на нее все свои добытые тяжким трудом деньги. Ему товарищи не раз говорили про его подружек:

— Ты посмотри внимательно на нее, Олеша, она же страшненькая дурочка, просто чика.

— Не говорите про мою девушку так, она хорошая.

— Да у тебя просто вавки в голове, тебе надо зеленку пить, чтобы их смазать. Ты трезво посмотри на свою любимую, — смеялись над Олешей друзья и собутыльники.

Но он ничего не мог с собой поделать. Всякий раз возвращаясь с долгой путины, Олеша был всегда один, и ему хотелось найти себе хорошую девушку для любовных отношений и совместной жизни. Перед отходом в очередной рейс он всегда оставался один, так как его бросала очередная любимая девушка, как только у него кончались деньги, и он уходил на промысел с чувством неразделенной любви, тоски и жгучей ревности. Находясь в море, Олеша убеждал себя в том, что больше никогда не будет влюбляться, а напротив, будет жесток ко всем девицам и станет платить им только за ночь интимных услуг, как это делали многие его холостые товарищи-рыбаки. Но проходило полгода, Олеша успевал соскучиться по женским ласкам, и вернувшись в порт, он опять начинал думать, что льстивые речи жриц любви в его честь и есть настоящее проявление их чувств к нему. И он не замечал, вернее, старался не замечать, что им нужны деньги рыбака, вернувшегося с длительного плавания, а не он сам. Олеше по-прежнему хотелось верить, что он чертовски привлекателен и девушки в ночных клубах буквально все от него без ума, наперебой предлагают ему свою любовь. И Олеша снова влюблялся в первую попавшую девицу, которая к нему подсаживалась в кабаке, и вскоре опять тратил на новую любимую все деньги, покупая ей дорогие кольца, серьги и одежду, не слушая критику товарищей, до тех пор, пока деньги не кончались. А с окончанием денег исчезала куда-то и его очередная любовь. И опять безденежный и обманутый пылкий любовник с нетерпением ждал выхода в море на полгода, чтобы там, в монотонной работе и изнуряющей качке, забывать горе и ревность.

4

Но как-то раз, вернувшись с очередного рейса, Олеша с товарищами, как обычно, пошли в ночной клуб пропивать заработанные денежки. Его приятели сняли там податливых девиц, и сидя с ними за столиком, накачивались разнообразными спиртными напитками, торгуясь с девками за час любви. Олеша твердо решил, что на этот раз жрицы любви не разведут его на деньги, демонстративно отошел от них к барной стойке и одиноко пил пиво с сухариками. Вдруг к нему подошла какая-то пьяная дылда, и толкнув его плечом, сказала:

— Привет, пупсик! Ты что тут один пивком разминаешься, вискаря со льдом не желаешь? Угощаю, — произнесла она хриплым голосом, и не дождавшись от него ответа, заказала привычно бармену:

— Два скотча со льдом.

Олешка посмотрел на странную девицу и не нашел в ней ничего интересного. Она была высокого роста с длинным худым лицом, длинным носом с горбинкой, черными прямыми волосами до плеч и челкой по самые брови, полными губами, слегка искривленными в презрительной усмешке. Единственное, что в ней было привлекательного, это большие наивные голубые глаза, которые она постоянно щурила, как близорукая, силясь что-нибудь разглядеть.

Бармен сноровисто налил в два стакана виски, бросил туда по три кубика льда, воткнул соломинки и подал девице на картонных кругляшках. Дылда пододвинула один из стаканов Олеше и повторила опять:

— Пей, угощаю, — а сама взяла второй стакан длинными пальцами с красным маникюром, нанизанными на них золотыми кольцами и перстнями, вынула соломинку и выпила двумя глотками половину налитого виски, не дожидаясь, когда растает лед.

— А почему Вы вдруг решили меня угостить, ведь мы даже не знакомы, — спросил ее Олеша и подумал: «Надо же, в первый раз меня девка угощает, богатя, а, видимо, и от меня ей ничего не надо».

— Да ты похож на моего бывшего, а его в тюрьму недавно посадили, вот и захотелось мне с тобой поболтать, как со своим. Меня Ленка звать, а тебя как?

— Меня Олег, но все почему-то зовут меня Олеша, — представился он, удивившись при этом про себя: «Полная противоположность моей Люськи-одноклассницы — и рост, и лицо, и нос, и глаза, и голос, и даже пальцы на руках, а зовут почти одинаково. Смешно».

— А ты и похож на Олешу, вот и зовут так, — пошутила она и громко хрипло расхохоталась, запрокинув голову обнажив при этом крупные, как у лошади, ровные белые зубы, привлекая к себе внимание посетителей клуба.

«Ну прямо волчица какая-то, с такой надо быть осторожным вдвойне», — подумал пугливо Олеша, глядя на ее чувственный рот с длинным красным языком, которым она алчно облизнулась после смеха.

— Ты, Олеша, меня не бойся, я тебя не съем, я добрая, — сказала она, увидев, что он слегка отодвинулся от нее.

— А я и не боюсь, — храбро сказал Олеша и так же, как она, вынул соломинку из стакана, сделал большой глоток, поперхнулся от жгучести выпитого и, закашлявшись, запил пивом из своего бокала.

— Не в то горло попало, бедненький? — участливо спросила девица и похлопала его по спине.

— Нет, всё нормально, — мужественно ответил Олеша и допил виски, стараясь не морщиться.

Ленка тоже допила свой напиток, и потряхивая льдом в пустом стакане, сказала бармену:

— Повтори нам, милейший.

Достала из своей сумочки мятую пачку «Мальборо», зубами вытянула одну из сигарет, которую тут же прикурил ей, улыбаясь, молодец за стойкой. Затем повернулась на стуле лицом к залу и, прищурившись, стала разглядывать публику, часто затягиваясь сигаретой и как бы потеряв к новому знакомому всяческий интерес.

А у Олеши теплом растеклось в животе от выпитого, прошла внутренняя напряженность, и ему захотелось быть мажорным. Он стал внимательнее разглядывать свою случайную знакомую, и она уже стала ему казаться не такой уж и опасной. А ее манера держаться мягко, по кошачьи, и разговаривать со всеми небрежно, как со старыми знакомыми, даже нравилась. На ней были весьма потрепанные джинсы и белые кроссовки, коротенькая курточка не прикрывала живот, в пупке поблескивало колечко. Чувствуя, что он за ней наблюдает, Ленка оперлась левым локтем на стойку бара так, чтобы ему была видна ее грудь из-под нечаянно распахнувшейся одежки на голое тело. Олеша смущенно с удовольствием косился на ее полуобнаженность и всё больше увлекался созерцанием.

— Что, маленькая, да? Но зато не висит и упругая. Хочешь потрогать? — неожиданно повернувшись к нему, сказала она, широко улыбнулась, и наивно посмотрела Олеше в глаза.

— Я не знаю, хотелось бы, конечно, да неудобно как-то здесь, — пробормотал, покраснев, Олеша, продолжая играть роль опытного любовника.

— Сейчас допьем вискарь и спустимся вниз, на стоянку, там моя машина стоит, где ты сможешь удовлетворить свое любопытство, а я познакомлюсь с тобой поближе.

С этими словами она повернулась на стульчике к барной стойке, взяла стакан с виски, приготовленный барменом, так же отпила из него пару глотков, предварительно вынув соломинку, и выжидательно посмотрела на Олешу. Он тоже взял стакан и сделал глоток. Так они в три приема допили содержимое бокалов, и Ленка, поставив пустой стакан со льдом, сказала тоном, не терпящим возражения:

— Пошли!

Небрежно положила перед барменом стодолларовую банкноту со словами «Мы вскоре вернемся», сползла с табурета и пошла к выходу, не оглядываясь, уверенная в том, что Олеша пойдет за ней.

Он быстренько допил свой виски и засеменил за ней, как телок за мамкой, на ходу отмечая, что парни в клубе внимательно осматривают высокую девицу, решительно идущую между танцующими.

На автомобильной стоянке перед ночным клубом она подошла к черной блестящей модной иномарке и открыла ее, прикоснувшись к ручке дверцы.

— Садись, быстро, — скомандовала она Олеше.

Тот торопливо залез в салон, пахнущий дорогим парфюмом, и Ленка тихо сказала:

— Заводить не будем, чтобы не привлекать внимание, — и добавила шепотом, поцеловав его чувственно, — давай, раздевайся быстро. Хочу.

— Да как-то стыдно здесь. Кругом люди ходят, — засмущался Олеша.

— Они не увидят, стекла затемненные, не бойся, трус, — и стала решительно расстегивать свои джинсы.

Всё произошло так быстро, что Олеша не успел и насладиться как следует яростным интимным общением со вскрикивающей от удовольствия девушкой. А через полчаса они опять уже сидели за барной стойкой, и Ленка через соломинку цедила какой-то коктейль с независимым видом, лениво поглядывая по сторонам, а он ошарашенно вспоминал произошедшее, как в тумане. Вдруг Ленка прихватила стакан с коктейлем и, ничего не сказав ему, прошла в конец зала, где стала разговаривать с какими-то девицами, громко смеясь. Вскоре Олеша потерял её из виду в толчее и грохоте музыки, а она не подходила больше. Через час сидеть одному перед барменом стало неудобно, и он спросил:

— Сколько мы вам должны?

— Ты нисколько нам не должен, — широко улыбнувшись, ответил тот, чем привел в неловкость клиента, почувствовавшего себя альфонсом.

Олеша встал с табурета и бочком отошел от бара, потолкался среди танцующих, но нигде его новой знакомой не было видно.

— Видимо, ушла совсем, — подумал он и вышел из ночного клуба, чтобы проверить наличие ее машины на стоянке.

Черной иномарки на стоянке не было. «Да, уехала», — с горечью подумал Олеша и не стал возвращаться в клуб, а поехал на такси домой.

Последующие четыре дня он страдал, как от неразделенной любви, и не находил себе места от отчаянья, что некого спросить про нее, что не взял у нее номер телефона:

— Как-то так бесстыдно получается с ее стороны. Воспользовалась нагло моей мягкотелостью и исчезла неизвестно куда. Где мне ее сейчас искать? Так же нельзя поступать, я всё-таки ей не чужой, — рассуждал Олеша.

Тонкий запах ее духов еще несколько дней исходил от его рубашки, висевшей в шкафу, в которой он был тогда, и вызывал у него жгучее желание увидеть сбежавшую неизвестно куда девушку. В следующую субботу Олеша опять пошел в тот ночной клуб, где они встретились, на этот раз один, без своих товарищей, предварительно выпив для храбрости. Он развязано уселся за стойкой бара и заказал виски со льдом тому же бармену:

— Мне как обычно, милейший.

— Простите, не понял, что Вы хотите? — нагло ответил тот, хотя прекрасно понял его и узнал.

— Вискарь со льдом, что же еще.

Бармен равнодушно налил и, воткнув соломинку, пододвинул бокал к нему. Олеша попытался выпить содержимое, как Ленка, двумя глотками сразу, но не смог — подавился и закашлялся.

— Водичкой запейте, — издевательски сказал бармен и поставил перед ним стакан с водой.

Олеша помотал отрицательно головой и, справившись с кашлем, допил противный виски.

— Повтори! — гордо сказал он бармену и двинул ему бокал со льдом.

Тот пожал плечами и налил новую порцию. Олеша посидел немного, не спеша размешивая соломинкой лед в бокале, и небрежно спросил у бармена:

— Послушай, дорогой, ты случайно не знаешь Ленкин номер телефона, а то я его куда-то затерял.

— Простите, Вы про кого говорите?

— Ну Лена, с которой я в прошлую субботу был здесь.

— А, эта, — сжалился он наконец над несчастным клиентом. — Нет, не знаю, — ответил бармен, нагло улыбаясь.

«Явно соврал», — подумал Олеша.

— А случайно не знаешь где ее найти, мне долг ей отдать надо, — сочинил он на ходу.

— Нет, не знаю, заходит сюда иногда ненадолго, но редко.

— Если вдруг опять придет, позвони мне, пожалуйста, вот по этому номеру, — сказал Олеша с надеждой в голосе и протянул бармену свою визитную карточку.

— Нам запрещено давать сведения о клиентах.

— Я щедро заплачу за любую информацию, — храбро сказал Олеша и положил на стойку сто долларов. — Сдачи не надо.

Бармен вздохнул, взял деньги с визиткой и сказал:

— Хорошо, я попытаюсь, но не обещаю.

Олеша вернулся домой окрыленный, будто он почти уже увиделся с Ленкой. Но дальше пошли томительные часы и дни ожидания, время замедлилось и тянулось мучительно долго, минорное настроение не покидало его, а в голове беспрерывно звучала «Лунная соната» Бетховена, тоскливая и грустная. Он не выпускал из рук телефона, боясь пропустить ожидаемый звонок от бармена, и даже клал его с собой на подушку, когда ложился спать. Время шло, отпуск вскоре заканчивался, и тогда надо будет опять идти на полгода в путину, не выяснив отношений с наглой Ленкой. Олеша уже стал терять надежду увидеть ее еще раз, постепенно забывая, как один из эпизодов своей бестолковой жизни.

Так прошло дней десять. Как вдруг среди ночи резко, как автоматная очередь, прозвучал у него над ухом звонок. Олеша схватил телефон и уставился на табло: звонили по городскому неизвестному номеру. Сердце бешено колотилось и шумело в ушах. Он посмотрел на часы: была половина второго ночи.

— Але, слушаю вас, — произнес он почему-то шепотом.

— Привет, пупсик, — раздался в трубке хриплый незнакомый голос, — спишь, что ли, в своей норке?

Олеша лихорадочно попытался вспомнить, где он уже слышал это странное свое прозвище «Пупсик», и не смог.

— Простите, а Вы кто? — спросил он говорящего, мучительно вспоминая знакомый голос.

— Да это ведь я, Ленка, — расхохоталась она в телефоне, и у Олеши остановилось сердце, до этого стучавшее как перепуганное.

— Ленка, ты? — воскликнул он в трубку, мгновенно вспомнив ее голос и кличку «Пупсик», которой она его тогда окрестила. — Как ты меня нашла?

— Да вот бармен Дема сейчас дал мне твою визитку, по ней я и звоню, — смеясь, объяснила она.

И Олеша услышал в телефоне фоновый грохот музыки ночного клуба.

— Ты где находишься, далеко? — продолжала тем временем говорить Ленка. — Давай, быстро лети сюда.

Олеша назвал свой адрес, она помолчала в трубку и сказала:

— Далековато. Пока ты соберешься, час пройдет, а я не могу ждать. Лучше я к тебе сейчас сама приеду. Стой у подъезда, — и отключилась.

Олеша, плохо соображая, стал торопливо натягивать штаны и рубашку. Застегиваясь на ходу, бегом спустился по лестнице, начисто забыв про лифт. Когда он выскочил из подъезда, то увидел стоящую блестящую черную иномарку с включенными габаритными огнями. Одна дверца легковушки приоткрылась, приглашая его войти. Олеша заглянул в машину и увидел сияющую Ленку за рулем. Он сел рядом с ней. В салоне пахло ее духами и свежевыпитым виски.

— Привет. Как ты не боишься ездить по ночному городу выпивши? — спросил он, нахмурившись.

— А мою машину менты не трогают, знают. Ты такой строгий, мой Пупсик, аж в дрожь бросает, — смеясь, ответила Ленка и прильнула к нему.

— Ты где пропадала, я тебя искал-искал, — продолжил отчитывать ее Олеша, добрея от ласк.

— Бедненький мой, ты так страдал. Иди быстро ко мне, я тебя утешу. — И с этими словами Ленка сбросила свои туфли, задрала повыше короткую юбку и перебралась на него, целуя, расстегивая на нем рубашку, обрывая на ней пуговки и одновременно опуская спинку сиденья.

Всё произошло быстро, как и в первый раз, Олеша даже не успел устыдиться того, чем они занимались в салоне автомобиля в центре города, и насладиться ее ласками, как уже оказался стоящим на тротуаре в распахнутой рубашке, дрожащий от вожделения.

А Ленка лихо развернула свою иномарку на пустынной дороге и умчалась зигзагами в городскую темноту. Он только успел запомнить номер черного «мерседеса».

«Я опять не спросил у нее телефон, она опять использовала меня в своих наглых целях», — корил себя Олеша глядя на опустевшую улицу.

А в каких целях, он и сам не понимал.

«Ну теперь у нее хотя бы есть мой телефон, позвонит, наверное, завтра, ведьма», — успокоил он себя, и переведя дух, вернулся домой.

На следующий день он безуспешно ждал ее звонка, и не выпуская телефона из рук, поминутно заглядывал в него, не пропустил ли случайно вызов. Не дождавшись, в понедельник позвонил своему родственнику, работавшему в сфере оформления частных машин по выдачи госномеров. Он оказался на работе, и Олеша поехал к нему, чтобы узнать про номер Ленкиной иномарки.

— Серега, привет, — поздоровался он, войдя к нему в контору. — Посмотри в своей базе данных, на кого оформлен вот этот «мерседес», — и сунул ему бумажку с Ленкиным госномером.

Серега глянул и удивленно приподнял брови:

— А что тут смотреть, его и так у нас все знают, этот «мерседес» принадлежит заместителю начальника оперативного отдела УВД города по уголовным делам. А что случилось? В аварию попал?

— Да нет, просто интересно. Часто вижу эту иномарку в центре, носится как угорелая, чуть меня не сбила на пешеходном переходе, а кто за рулем — не видно, все окна у ней затемненные, — соврал ему Олеша.

— Вообще-то его полгода назад посадили за непреднамеренное убийство одного местного бандюка, который наркотиками торговал среди подростков наших чиновников, вот и дали ему два года.

— А какой он из себя?

— Да как тебе сказать, с виду обыкновенный. Среднего роста, средней полноты, всё время улыбается. На тебя чем-то похож, — неожиданно закончил он описание внешности владельца «мерседеса».

— А кто ж тогда сейчас носится на его машине по городу? — спросил Олеша как можно равнодушнее.

— Это его бывшая подруга, Ленка. Он ей оставил доверенность на управление его машиной, наверное, чтобы не сбежала, пока он сидит. Вот она и катается, изображая из себя детектива, а бандюки периодически ее преследуют — видимо, хотят ему отмстить за то, что он убил, как собаку, их смотрящего. Ну а оперативники присматривают за ней, чтобы при случае выйти на след поставщиков дури в город. А Ленке, видимо, это нравится, испытывает удовольствие от опасности. Каждому свое, как говорится.

— Ну и дела. И как долго это будет продолжаться? Ее ж могут просто убить связанные с криминалом люди.

— Не посмеют. Они понимают, что если убьют его девчонку, то им самим не поздоровиться. Через полгода по амнистии наверняка выйдет из зоны ее хахаль, и тогда он их всех повалит, никого не пожалеет. Зверюга. Поэтому они будут подыскивать какую-нибудь побочную незначительную жертву, чтобы тот не впал в бешенство.

— Ясно. Тогда постараюсь обходить эту машину стороной.

— Да уж постарайся, от греха подальше, — посоветовал Серега, прощаясь, и внимательно посмотрел на Олешу, как будто что-то заподозрил.

Олеша смутился и быстро покинул казенное помещение.

— «Ну ни хрена себе! С кем я связался, — лихорадочно думал он, быстро идя по тротуару. — Если бандиты меня не пришьют, то мент точно меня кончит за связь с его бабой. Надо что-то делать. Ладно, не буду пытаться больше ее разыскивать. Авось забудет».

Но не тут-то было. Хотя головой Олеша понимал всю опасность связи с девушкой высокопоставленного мента, хоть и бывшего и сидящего сейчас в тюрьме, его душа требовала скорейшей, немедленной встречи с Ленкой, чтобы высказать ей все претензии, чтобы видеть ее, и, вдыхая горький запах ее духов, обнимать, обнимать. И новость, сказанная ему Серегой, что девушка, которую он считал своей, вовсе ему не принадлежит, и что у него есть грозный соперник, способный убить его из ревности, и у того больше прав на нее, только разжигала в нем страсть, и его ранимая душа рвалась к встрече с Ленкой, чтобы доказать невидимому сопернику свои права на нее в страстных ласках с изменщицей.

На следующий день, неожиданно позвонила Ленка, на этот раз по сотовому номеру, наверное, со своего телефона, и своим простуженным голосом весело спросила:

— Привет, Пупсик. Чем занимаешься?

— Ничем. Вот сижу за столом и злобу на тебя коплю.

— Ой, как страшно! Хочу увидеть тебя в гневе, мой Отелло. Надеюсь, ты не сразу меня задушишь, как мавр, а разрешишь немного поласкать. Я сейчас подскочу к тебе. Выходи, мой повелитель, — и выключила телефон.

Олеше ничего не оставалось делать, как одеться и спуститься к подъезду. «Мерседес» уже стоял у обочины, и он, оглянувшись по сторонам, как шпион, быстро забрался к Ленке в машину. Сидя в салоне, опять оглянулся и увидел лежащую на заднем сиденье офицерскую фуражку полицейского. Иномарка рванула с места и помчалась по городу, обгоняя всех.

— Ты что такой настороженный, натворил что-нибудь противозаконное? — спросила Ленка, заметив его напряженность.

— Я-то ничего не натворил, а ты позволяешь себе многое, будучи несвободной. Это неприлично.

— Ах, вот в чем дело. Будешь сейчас мораль мне читать, мой Пупсик? Тебе уже донесли обо мне. Бармен что ли?

— Нет, не он. У меня есть другие источники информации о тебе, — таинственно ответил ей Олеша и надул губы.

— Ах ты мой Шерлок Холмс! Ничего от тебя не скроешь, — смеясь, сказала Ленка, продолжая гнать «мерседес», лавируя в потоке и часто поглядывая в зеркальце заднего вида.

— А куда мы, собственно говоря, едем? — с тревогой в голосе спросил ее Олеша, оглядываясь.

— Не бойся. Здесь недалеко, в пригороде, — успокоила его привлекательная похитительница.

Выехав на окраину города, иномарка резко свернула на лесную, малозаметную, заросшую травой дорожку, больше похожую на тропинку, и немного проехав по шуршащей листве, остановилась у обрывистого берега речушки, которая пересекала дорогу. Видимо, когда-то здесь был мост через реку, его давно смыло паводком, но восстанавливать не стали, возможно, из-за ненадобности. Ленка опустила боковые стекла, заглушила машину и, медленно посмотрев по сторонам, сказала:

— Посмотри, как здесь красиво. Я иногда приезжаю сюда подышать свежим воздухом.

Действительно, осенние листья на окружающих деревьях были ярко раскрашены всевозможными желто-красными оттенками и смотрелись празднично, как цветы на городских клумбах. Легкий ветерок шевелил их, создавая видимость общего движения в теплые края, и листочки, отрываясь, падали, кружась среди серых стволов деревьев, отчего рябило в глазах. Земля под деревьями была вся засыпана разноцветными листьями, напоминающими своими узорами персидский ковер, на котором хотелось поваляться. Хлопотливый, бурлящий среди камней ручей извилисто разрезал это чудо природы своей голубой лентой, будто торопясь покинуть лес до наступления холодов, чтобы не вмерзнуть в голые камни до весны.

Они некоторое время молча любовались осенним лесом, пока Ленка не прервала молчание словами:

— Так, надо нам дополнить эту пастораль любовной сценой. Отдвигай свое сидение, — и стала задирать свою тесную юбку.

Олеша отодвинул сиденье и завалил спинку. Она, привычно перекинув ногу через коробку передач, перелезла к нему, стянула через голову футболку, обнажив маленькие груди.

— Ну вот, теперь ты можешь спокойно любоваться мною, не вертя трусливо головой по сторонам, опасаясь, как бы кто не заметил тебя в неподобающем виде. Здесь никого нет.

На этот раз они наслаждались друг другом намного дольше, с перерывами, чтобы отдышаться. Когда оба окончательно устали и оделись, Ленка, немного успокоившись, закурила сигарету и спросила равнодушно:

— Ну, что ты там наковырял про меня?

Олеша после любовной сцены стал не такой решительный и однозначный в сужденьях и сказал ей как можно спокойнее и деликатнее:

— Ты живешь с начальником уголовного розыска и изменяешь ему со мной, это нехорошо. И «мерседес» этот, в котором мы предаемся утехам, принадлежит ему, это вдвойне нехорошо. И даже полицейская фуражка его, которую ты накрыла своим плащом, лежит на заднем сиденье.

— А, вот ты откуда узнал про меня, через машину. Ну во-первых, не живу, а жила. Я тебе говорила, что мой бывший сидит сейчас в тюрьме. А во-вторых, я свободный человек, с кем хочу, с тем и живу. Машиной он со мной рассчитался за все свои издевательства надо мной, садюга, чтобы я молчала на суде и не говорила против него ничего лишнего. А фуражку я его вожу, чтобы менты меньше приставали.

— Мне сказали, что его скоро выпустят, и тогда он предъявит свои права на тебя, — осторожно заметил Олеша, ревниво тараща на нее глаза.

— Да пошел он в жопу! Успокойся, мой Отелло, я не его собственность и ничем ему не обязана. Да этому Чокеру всё равно, с кем жить, кого зацепит по пьянке, с тем и развлекается. Одним словом, грубый мужик и насильник. А ты у меня ласковый, как щенок, и мурлычешь, как котенок, — похвалила его Ленка, ероша волосы у него на голове.

— А почему Чокер, фамилия у него такая, что ли? — уже миролюбиво спросил он у Ленки.

— Нет, это кличка, которую ему дали местные бандиты. Производная от «чокеровщик» — это рабочий по зацепке тросом спиленных стволов деревьев для вытаскивания их из леса трелевочным трактором, кажется. За его волчью способность — если уцепится в кого-нибудь, то пока все деньги не вытянет из него или не посадит, не отстанет.

— А, весьма забавно. Теперь понятно, почему ты мне шептала на ухо в порыве страсти: «Давай, Чока, давай», — сказал Олеша, надув губы от ревнивых чувств, и липкий холодок пробежал у него по спине.

— Прости, пожалуйста, — виновато покосилась она на партнера. — Я в таком состоянии почти теряю сознание и всякую ерунду могу наговорить.

Через полчаса Ленка опять отвезла его в город и высадила возле центрального универмага.

— Для безопасности, — туманно объяснила она и сразу умчалась куда-то.

«Вот влип», — думал Олеша, идя домой. — И что теперь делать? Не буду ей звонить», — решил он. — Может, забудет про меня».

Но не прошло и трех дней, как Олеше вновь захотелось увидеть Ленку, тем более до выхода в рейс оставалось совсем немного времени и еще раз перед уходом предаться с ней любовным утехам, чтобы было о чем вспоминать там, в море. Однако Ленка опередила его сама, позвонив:

— Привет, мой ревнивый Пупсик, — как обычно, весело сказала она, — вылезай из своей берлоги, я за тобой сейчас заеду.

Олеша радостно сбежал к подъезду и запрыгнул в уже поджидающий его «мерседес». Ленка сидела за рулем в строгом черном платье, раскрашенная, с серьгами-кольцами и накрученной локонами прической.

— Ты куда так вырядилась? Прямо красавица.

— Да? Мне идет? Правда? — заулыбалась она, и, не дождавшись ответа, продолжила. — Мама на субботу и воскресенье уехала со своим молодым хахалем отдыхать на море и попросила меня присмотреть за санаторием здесь, на окраине города. Она там директор. Поехали вместе, повеселимся по полной, а?

— Поехали, а удобно будет?

— Удобно. Они всегда мне рады, я не такая строгая, как моя мать.

Санаторий был расположен в лесной зоне и имел вид старинного графского особняка. Здесь отдыхали еще с советских времен: служители культуры, художники, писатели и прочие мастера-затейники — организаторы массовых мероприятий. Поэтому снаружи особняк выглядел ухоженным и богатым. Красивые узорчатые ворота сразу услужливо распахнулись, как только «мерседес» подъехал — видимо, ее все тут знали. Ленка подогнала машину к самому парадному входу и величаво вышла. Слегка покачиваясь на высоких каблуках туфлей, она проследовала в фойе, приказав Олеше следовать за ней. Две девушки на ресепшне сразу замолкли, как только она вошла, и вытянули руки по швам.

— Добрый день, Елена Сергеевна, — приветливо поздоровалась та, которая постарше, — Вы к нам с ревизией на два дня?

— Да, будем осматривать ваши достопримечательности на предмет возможного заселения столичной эстрадной группы на недельку-другую.

— Очень приятно, нам всегда нравятся московские артисты. С ними всегда весело, и они такие щедрые, — разоткровенничалась та, но вовремя спохватилась, замолчала и поджала губы.

— Ну что ж, дайте тогда мне свободный номер поприличнее на два дня.

— Они все прекрасные, Елена Сергеевна, Вы же знаете, вот, возьмите, пожалуйста, полулюкс с видом на озеро. Вам понравится, — и подала двумя руками Ленке ключ с набалдашником в виде двух красных вишенок на длинных хвостиках.

Ленка быстро привычно прошлась по длинному коридору, застеленному мягким красным ковром, поднялась на третий этаж по широкой лестнице с ажурными перилами и открыла дверь в номер полулюкса, приглашая войти в него Олешу. В двухкомнатных апартаментах пахло свежестью и дорогой мебелью, но Ленка сказала:

— Фу, как здесь душно, — и отдернув глухую штору, широко открыла дверь на балкон, с которого открывался вид на небольшое круглое озерцо, окруженное кустами цветущих насаждений, а два дерева плакучей ивы свесили свои ветви с желтоватыми листочками до самой воды, будто хотели напиться в душный осенний вечер. По озеру плавали четыре утки и один селезень, и два постояльца крутили педали водного велосипеда, катаясь по водной глади и над чем-то весело смеясь.

— Ну как? — спросила она у Олеши, оглянувшись.

— Великолепно! Как в индийской сказке про раджу.

Они завались в широченную кровать номера и провалялись в ней целый час, пока не стали мокрыми от пота, тогда приняли душ и долго стояли у раскрытого окна, любуясь вечерним розовым закатом, медленно переходящим в багровый. Перед самым заходом солнца на пригорок поляны важно вышел пестрый фазан с длинным хвостом и, потрясывая головой, стал периодически кричать, как дикий козел, обозначая границы своего пространства, и своим резким криком как бы нарезал большими кусками плотную вечернюю тишину природного сада.

Потом они не спеша оделись и спустились в ресторан на первом этаже, где долго наслаждались изысканной пищей и вином, слушая музыкальные композиции, исполняемые на пианино, саксофоне, тромбоне и ударниках местными виртуозами, а также пением грузинских песен, и танцевали вместе со всеми на маленькой площадке. Ночью смотрели на многослойный фейерверк, устроенный служащими санатория в чью-то честь, и бродили по тропинкам сада, слегка подсвеченными фонариками с земли.

На следующий день они ходили по залам, заставленным скульптурами, диванами и увешенными картинами, бродили по саду, прилегающему к санаторию, и отдыхали в номере под пение птиц, слышимое через распахнутое в сад окно.

Ленка иногда куда-то убегала, согласовывала с рестораном меню, номера отеля для московских гостей, программу развлечений для них, а всё остальное время они были вместе и днем и ночью. Два дня пролетели для Олеши как два часа, и он был весьма удивлен, когда Ленка ему сказала:

— Всё собираемся, скоро мама сюда приедет. Надо успеть уехать до ее приезда, а то опять начнет мне нотации читать.

— Как? Уже закончились два дня? Как быстро всё прошло.

Они собрали свои вещи, разбросанные по номеру, но Ленка долго прихорашивалась у зеркала, и когда вышли к «мерседесу», то ворота санатория раскрылись и к парадному подъезду подкатила белая иномарка. Из машины вышла высокая женщина с гордым видом, и Олеша догадался, что это Ленкина мать. Она приветливо улыбнулась ему и сказала:

— А, Гоша, здравствуй. Ты уже вернулся?

Олеша недоуменно оглянулся на Ленку, и та, выступив вперед, упрекнула мать:

— Мам, ну что говоришь, это не Гоша. Это мой компаньон по бизнесу Олег… — и посмотрела вопросительно на Олешу.

— Альбертович, — вставил он, догадавшись.

— Да, Альбертович. Познакомься. Он помогает мне в организации размещения столичных артистов, которые приедут через десять дней.

Мать осуждающе посмотрела на свою дочь, еще раз внимательно на Олешу, который смутился, кивнув ей головой, и произнесла:

— Очень приятно, — прошла мимо них к санаторию, где ее уже встречали служащие, выстроившись на широком крыльце, как барыню встречает прислуга.

— Всё, смываемся, — тихо сказала Ленка и первая заскочила в машину. Олеша едва успел сесть рядом, бросив сумку на заднее сиденье, как она круто развернула «мерседес» и выскочила через еще раскрытые ворота санатория на дорогу.

5

Мать у Лены была строгой и властной женщиной, она воспитывала дочку в строгости и послушании. Отец бросил их, когда Лене было еще только пять лет, и ее воспитанием, в основном, занималась мама. Иногда она отвозила маленькую дочку бабушке, где Лена отдыхала от всевозможных запретов и занималась чем хотела. Но это было редко и ненадолго, только когда мама уезжала с каким-нибудь любовником за город или на море.

Лена росла стеснительной и замкнутой девочкой, сторонилась более развитых сверстниц и играла в мальчишеские игры с дворовыми пацанами. Она раньше всех выросла, была худой и сутулилась, стесняясь своего роста. Оттого что Лена быстро росла, все ее платья были короткими (мать не успевала покупать ей новые), за что она получила во дворе и школе кличку «Ленка — голая коленка». Она предпочитала компанию дворовых мальчишек, с которыми дружила, играла и дралась, как пацан, и они воспринимали ее за свою, не стесняясь в выражениях при ней, когда хвастались друг другу о якобы половых победах над девчонками. Ленка, предпочитая дружбу с мальчишками, была совершенно равнодушна к интимной близости с кем-нибудь из них, как с однополыми, считая это неприличным и грязным делом. Сверстницы ее также сторонились, считая Ленку грубой и нетерпимой к непристойностям, которыми девочки обменивались между собой и занимались с мальчишками в укромных местах.

И как-то так получилось, что когда Лена закончила школу, она всё еще оставалась девственницей, в то время как почти все ее одноклассницы успели поменять половых партнеров по нескольку раз.

В старших классах, на каникулах, мать всегда брала ее с собой на работу в санаторий, где она была под присмотром и выполняла разнообразные мелкие работы: по благоустройству прилегающего леса, доставке продуктов, улучшению дизайна помещений санатория. К ней и там приставали, заигрывая, разные парни и дядьки из обслуживающего персонала и отдыхающих. Но им с их грубыми приставаниями она давала решительный отпор матом, услышав который из уст худенькой, симпатичной и скромной девчушки, нахалы сразу прекращали свои попытки завязать более близкие отношения с сексапильной девушкой. Бывали от них и эротические комплименты, на которые ее смущали: она краснела и не знала, как отвечать. Водитель грузовичка, с которым Лена иногда ездила на рынок за продуктами для санатория, веселый, толстенький, потненький дядька, всегда восхищался ею и говорил двусмысленные приятные слова, когда она садилась к нему в кабину.

— Ну здравствуй, козочка, какая ты сегодня красавица! Можно, я к твоему божественному пальчику на ножке слегка прикоснусь губами? — говорил он шутливо, глядя на ее ступни в шлепанцах, которые Лена по привычке задирала на переднею панель, будучи в шортах, и эротично закатывал глаза.

— Мне мама запрещает соприкасаться с дядями, — также шутливо отвечала ему Лена и краснела.

— Ох уж эта мама! Строгая она у тебя. Ну тогда хоть пальцем коснусь. Клянусь! Никто не узнает, даже твоя мама, — и притрагивался своим толстым пальцем к ее накрашенному ногтю на ступне.

Лена смеялась и еще сильнее краснела, чем приводила шофера в возбуждение, но на большее он не отважился, зная ее буйный нрав.

Охранник в воротах санатория, молодой кавказский парень, всякий раз, когда Лена пробегала мимо него, говорил вслед как бы себе:

— Вай, вай, вай! Какой горячий булочки, так и хочется скушать, но очень горячий. Можно и обжечься, говорят.

Лене нравились такие высказывания мужчин в ее адрес, но было стыдно это слушать от взрослых дядек. Стыдно за них.

Однажды, когда во время последних школьных каникул Лена, как всегда, помогала маме на работе в санатории, к ним заселились столичные артисты, прилетевшие с гастролями в город. Главный исполнитель песен этой музыкальной группы был очень модный в то время среди молодежи, и Лена, конечно же, сразу влюбилась в них всех и певца особенно. Она практически не отходила от них во время отдыха и прогулок в санатории, ходила на все их концерты, бесплатные билеты в первый ряд давал ей сам певец, он же постоянно одаривал сексапильную молоденькую дочку директорши санатория кассетами и дисками с его записями, коробками конфет и разными безделушками, приводившими Лену в неописуемый восторг. Она почти круглосуточно слушала все песни модного певца по многу раз, до помутнения в голове, и страдала от любви к заезжему певцу и его бархатному голосу. Лена ночами мечтала о платонической и сексуальной любви с ним и даже плакала по ночам от необъяснимого счастья. Но у певца хватало стойкости не воспользоваться ее гипервлюбленностью, он только иногда обнимал юную почитательницу его таланта за тонкую талию и дружески целовал в розовые щечки.

Но через неделю у музыкальных артистов закончилось турне, и они улетели к себе в столицу, оставив влюбленную девочку в страданиях из-за неразделенной любви. Лена погоревала с недельку, но так как природный процесс поиска партнера был в ее организме уже запущен, она принялась искать замену, похожую на уехавшего певца.

К ним во двор дома часто заезжал на своей иномарке крупный и гладкий креативный чувак. Он торговал оптом всякой иностранной мелочью: сигаретами, жвачкой, шоколадными батончиками и развозил их по киоскам, стоящим между домами. У их дома задерживался потому, что здесь жил его старший брат, такой же оптовый бизнесмен, только он снабжал морские суда продуктами питания. Чувак угощал дворовых подросших девчонок разными сладостями, сигаретами и прочей дрянью, а взамен просил интима, и некоторые соглашались, чтобы получить новые ощущения. Он и Ленку стал угощать жвачкой и заигрывать, так как она ему приглянулась своей мальчишеской угловатостью, длинными ногами, резкостью в движениях и тем, что мать у нее работала в санатории, куда он мечтал наладить свои импортные поставки, но пока безуспешно. Там требовались российские сертификаты на продукты питания, которых у него не было. Ленка с удовольствием принимала от него подарочки, но на попытки чувака потискать ее или поцеловать, решительно противилась и однажды, когда ухажер чрезмерно стал приставать, ища что-то у нее под одеждой и шепча непристойности, она ударила его в нос прямой правой, как когда-то научили ее дворовые пацаны. Чувак никак не ожидал такого развития событий и, охнув, чуть не заплакал.

— Ты что, дура, совсем чокнулась? Ты же могла мне нос сломать! — заверещал он, размазывая кровь по лицу, которая потекла у него из носа.

— Невелика беда, заживет. Будешь меньше меня лапать.

— Вот заявлю на тебя в полицию − будешь знать.

— Давай-давай. А я им расскажу, что ты пристаешь к несовершеннолетним.

Паша (так звали чувака) сразу успокоился, сел в свою иномарку и уехал, но это происшествие только разожгло его страсть. До восемнадцатилетия Ленки оставалось полгода, и через некоторое время Паша стал уговаривать ее выйти за него замуж после достижения совершеннолетия. Но Ленка вообще боялась интима с парнями и решительно отказывалась. Дворовые подружки ей говорили:

— Ты что, глупая? Тебе Паша сам жениться предлагает, а ты кочевряжишься. Мы все по очереди с ним спали, и он никому из нас не предлагал жениться. Соглашайся, дура, где ты еще такого найдешь, симпатичный, богатый, ездит на дорогой иномарке.

— Ага, я замуж выйду за него, и он начнет меня мучить. Я боюсь.

— Ха-ха-ха! Ты этого боишься? Не бойся, у него совсем маленький. Правда девчонки? И он торопливый, ты совсем не почувствуешь.

Лене тоже было интересно узнать, как это вообще происходит, и уговоры подружек тоже подействовали, а отсутствие любви к Паше ушло на второй план.

Когда Лене исполнилось 18 лет, Паша официально сделал ей предложение в присутствии мамы, и Лена согласилась, предварительно посоветовавшись с матерью.

— Лучше замужем половую жизнь начинать, чем в подворотнях с кем попало, как твои подружки. А там поживете немного и стерпится-слюбится, как говориться, — рассудила она.

Но не стерпелось и не слюбилось. Паша увез молодую жену в свою квартиру на окраине города, которую он давно снимал. Квартирка была однокомнатная и плохо обставленная, но зато почти своя, как хвастался он. Паша вообще любил хвастаться даже в тех случаях, когда и хвалиться было нечем, чем раздражал жену, привыкшую к маминой роскоши. Первые месяцы Лена терпеливо сносила похотливые Пашины приставания, тем более он купил молодой жене маленькую иномарку и оплатил учебу на водительские права со взяткой при сдаче экзамена на вождение. Но после того как у нее случился выкидыш, просто возненавидела мужа и стала избегать спать с ним под любым предлогом. Так продолжалось некоторое время, пока Паша однажды силой не овладел ею, избив при этом. Такого садистского поступка Лена никак не ожидала от мужа и сбежала от него к знакомой подружке. К матери она побоялась идти по причине того, что та всё равно заставит ее вернуться к мужу, чтобы не портить репутацию семьи директорши санатория.

Подружка Светка снимала квартиру в центре города и ухитрялась крутить любовные отношения сразу с тремя мужиками, двое из которых были женаты, а один − бандюга. Все трое щедро платили ей за любовь, и она жила безбедно, ежедневно рискуя, опасаясь, как бы они однажды не столкнулись у нее, придя неожиданно в гости. И Ленка в какой-то степени была выгодна ей тем, что пришла к ней жить. Квартира была однокомнатной, и Светка позвонила всем любовникам, предупредила их в том, что к ней приехала младшая сестра из деревни поступать в институт, чтобы они без предупреждения к ней не приходили. Ловеласы стали согласовывать свои визиты к Светке, а она назначала время очередному папику (как Светка их называла за платежеспособность) длительностью не более полутора часов, якобы на это время сестра уходит в институт, и мужики вынуждены были соглашаться. На время их любовного свидания Лена уходила из дома в кино или бесцельно бродила по магазинам. Легковушка, на которой Лена сбежала от мужа, вскоре почему-то сломалась и перестала заводиться. Лена бросила ее во дворе Светкиного дома в надежде, что кто-нибудь когда-нибудь поможет починить ее «ласточку».

Так прожили они со Светкой около двух месяцев. Деньги у Ленки быстро закончились, Светка немного занимала ей, но их явно не хватало на жизнь. Надо было что-то делать, возвращаться к мужу она в ни в коем случае не желала, поехать к матери и опять выслушивать, какая она плохая дочь, что она позорит свою мать, тоже не хотела. Светка, видя ее затруднения, предложила легкий вариант добычи денег:

— Послушай, Ленусь, я завтра поеду в сауну с одним из моих папиков, он может прихватить с собой друга, и там вы познакомитесь. Он тебе неплохо заплатит, если понравишься, будешь и дальше с ним иногда встречаться без проблем, так как он семейный и не будет требовать от тебя верности и болтать лишнего. Поверь, никто не узнает, если ты сама не разболтаешь об этом. Ты ведь не можешь вечно у меня деньги занимать, уже итак много накопилось, их же отдавать когда-то мне надо, да и за квартиру хозяину скоро платить надобно, у меня на всё денег не хватит, — добавила она для весомости сомнительного предложения.

— А вдруг он садюга какой-нибудь окажется и начнет меня истязать? — засомневалась Ленка в «блядском» предложении подруги.

— Не посмеет, проверено не раз, сауна — вообще-то коммерческое заведение и скандалы им не нужны, закроют сразу. И поэтому стоит только завизжать, как насильника охрана тут же выкинет на улицу, даже раздетым.

Выслушав такие веские доводы, Ленка согласилась с заманчивым предложением попариться в сауне с мужиками за деньги.

Всё прошло относительно нормально, если не считать общего душевного продажного мерзопакостного состояния торговли телом, деньги дядька заплатил, как и обещала ей Светка. Но чувство, что она превратилась из порядочной девушки в проститутку, сильно угнетало ее.

«Был бы хоть партнер в сауне молодой и симпатичный, — корила себя Ленка, — можно было бы списать продажу тела на взаимное плотское желание, а полученные за это деньги расценить как подарок галантного кавалера».

Но кавалеры у них со Светкой оказались просто мордатые, толстые, пьяные дядьки. И они продолжали глотать виски в сауне, заставляя и девушек пить вместе с ними, чтобы не так было стыдно заниматься паскудным делом. После сауны у Ленки страшно болела голова и ломило всё тело, но Светка ее успокаивала, что это вскоре пройдет.

— Так всегда у меня бывает после сауны с обильным сексом. Ты впредь старайся ограничивать их желания и незаметно спаивай клиента. Пьяный мало что сможет, только помнет и отстанет, — учила Светка неопытную гейшу.

От таких лекций Ленка только еще больше ненавидела Светку за то, что она уговорила ее поехать на это мероприятие. Но время шло, деньги, полученные от дядьки, закончились, и надо было что-то делать. Возвращаться к матери она по-прежнему не хотела, уже привыкла к вольной жизни, а к мерзкому мужу боялась, и она опять согласилась пойти со Светкой в сауну с теми же дядьками.

Во второй раз было еще противнее и гаже. При первом посещении злачного места Ленка со страху мало что видела вокруг, а на этот раз она всё внимательнее разглядела, в том числе и пьяных, толстых мужиков, пытающих выдать себя за неких мачо или донжуанов. В сауне было грязно, холодно и сыро, пахло паленой резиной, как будто печку здесь топили старыми автомобильными покрышками. Ленка постаралась побыстрее «накачать» вискарем похотливого клиента, быстро разливала по стаканам после выпитого и говорила один и тот же тост, которым сопровождали любой алкоголь, дворовые пацаны ее дома:

— Ну что, вздрогнем?!

— Ты, малышка, не гони так быстро, — бормотал пьяный дядька, поднося, расплескивая, к мокрому рту полную стопку, — мы так повырубаемся и забудем вам заплатить.

— А Вы, Валерий Палыч, сейчас отдайте деньги, и душа у вас будет спокойная, — предложила ему Ленка и погладила его по пузу.

Дядька расчувствовался, вытащил из пиджака деньги и отсчитал ей договорную сумму. Его дружок вынужден был сделать то же самое, так как Валерий Павлович был его директором. После такой щедрости девки быстро довели до кондиции пьяных мужиков, замахивая с ними наравне, что те уснули, сидя на диванах, так и не дойдя до ритуальных омовений и наслаждений. Ленка со Светкой, правда, тоже напились, но организмы у них были молодые, и им хватило сил покинуть сауну своим ходом. Они шли посередине ночной улицы и безумно хохотали от выпитого и от того, как ловко провели старых кобелей.

— А поехали щас в ночной клуб? — предложила Светка, — оттянемся не по-детски. Деньги есть.

Они почти до утра веселились в клубе, перезнакомились там со всеми брутальными парнями, и их в конце концов кто-то отвез домой на своей машине с мигалкой, не потребовав платы.

На следующий день они провалялись в постели с головной болью и только к вечеру начали приходить в себя.

— Послушай, Свет, а кто нас вчера домой подвез? — спросила Ленка, вспоминая вчерашнее приключение. — У него, кажется, мигалка была на иномарке. Наверное, важный чиновник?

— Да нет. Это полицейская машина. Нас привез мент с уголовного розыска. У него мать живет в этом доме, и он меня знает. Я у него иногда дурь покупаю, когда он приезжает сюда к своей матери.

— А-а-а. Давай не будем больше в сауну ходить, а то нас дядьки побьют.

— Ладно. Хочешь, я тебя познакомлю с криминальными пацанами? Они по субботам всегда собираются в кафе «Стрелка» возле железнодорожного вокзала и некоторые из них меня знают — Леха кривой, Боря дырокол. Они молодые и интересные. Правда, в основном, дебилы, подолгу не говорят, многих слов не знают, но деньги у них есть.

— А это не опасно? — выразила Ленка обеспокоенность.

— Так же опасно, как и у тебя во дворе по ночам. Если с ними говорить их же языком, они становятся как ручные.

— Ну хорошо, давай сходим. Только ненадолго.

На следующей неделе, в субботу, они приехали в железнодорожное кафе на такси часов в двенадцать ночи, верзила у входа пропустил их, узнав Светку. Внутри было полутемно грохотала музыка и было накурено, несмотря на таблички «У нас не курят», висящие везде на стенах. Молодых людей там уже было предостаточно, и все столики были заняты, а к барной стойке и вовсе было не подступиться. Потолкавшись среди танцующих в ожидании, когда у бара освободиться хотя бы одно место, подружки протиснулись к стойке, и Светка крикнула бармену:

— Эй, Стас! Плесни вискаря со льдом девушкам!

Бармен услышал призыв, улыбнулся знакомой, кивнув головой, принялся готовить напиток. Стоящий рядом с ними мускулистый здоровенный парень повернулся к Светке и произнес:

— О, Светик, привет! Давненько у нас не была. Твой Вовик соскучился по тебе, грустит.

— Привет, Алик. А где вы сидите?

— Вон там в углу, за колонной. Ты, я вижу, не одна, — и сальным взглядом оглядел Ленку. — Присоединяйтесь к нам, места найдем.

Он получил от бармена пачку сигарет и пошел к своим, махнув приглашающим жестом девушкам. Подружки взяли виски со льдом и подошли к общему столу, сдвинутому из трех соседних столиков, за которым сидели пять парней и две девушки. Алик принес откуда-то два стула и усадил девушек за стол, бесцеремонно отодвинув двух бугаев брутального вида. В дальнем конце стола сидел худой блондин ростом ниже среднего с зализанными назад мокрыми волосами и, прищурившись, курил, зорко оглядывая сидящих, всем своим видом показывая, что он здесь главный.

— Кто это там щупленький такой театрально сидит? — тихо спросила Светку Лена. — Он меня просверлил своими глазками.

— Ты что. Это старший у них, следящий за рынком. Алексей Владимирович Ряжков по кличке Ряха.

— Смешная кличка.

— Какую с детства дали, ее не выбирают. Но ты не вздумай его так называть, не любит, — на ушко проконсультировала ее Светка.

Немного погодя к ним подошел Алик и сказал, обращаясь к Ленке:

— Алексей хочет с тобой переговорить. Пересядь к нему, — и кивнул в сторону щуплого блондина.

Ленка вопросительно посмотрела на подружку, а та сказала:

— Не бойся, ничего с тобой не случится, иди.

Когда Ленка подошла к Алексею Владимировичу, он сказал ей негромко:

— Пошли, надо мне пообщаться с тобой.

Когда они удалились в маленькую переговорную комнатку с двумя креслами, находящуюся здесь же, за стенкой, Алексей достал новую сигарету из мятой пачки и прикурил ее от своего окурка. Он вообще курил почти беспрерывно, с наслаждением глотая дым, как некую пищу.

— Тебя как звать, коза? — спросил он, выпустив табачный дым ей в лицо.

— Ленкой меня все зовут, — скромно потупившись, ответила она.

— Очень хорошо. Мою последнею тоже звали Ленкой, не спутаюсь. У меня к тебе вот такое предложение. Ты будешь меня сопровождать во время моих разных поездок по городу в качестве секретарши, а я буду тебе платить за это неплохую зарплату, — и назвал сумму, в четыре раза превышающую плату дядьки в сауне. — Одеваться ты должна как на встречу с любовником и в то же время по-деловому. Встречи с клиентами будут вечерами два-три раза в неделю. Привозить и отвозить тебя будет мой водитель. Согласна?

— И это всё, Алексей Владимирович?

— Да, всё. Можешь намекнуть моим, что ты моя подружка, и они приставать к тебе не будут.

— А Вы?

— Нет, не буду, ты мне нужна для не для этого. Будешь только играть роль моей.

— Да, я согласна. Когда надо будет приступать к работе?

— Я тебе позвоню. А сейчас на вот, возьми немного денег и купи соответствующую одежду, — и протянул ей увесистую пачку денег.

Ленка вышла из переговорной комнаты сияющая, и все сидящие за столом зашушукались, перемалывая новую чику Ряхи.

Когда Ленка потом рассказала Светке о странном предложении старшого, та тоже удивилась:

— Странно, все знают, что он импотент и ему подружки не нужны. Наверное, будет таскать тебя с собой, чтобы поднять свой рейтинг среди городских братков.

Так оно и произошло. Алексей Владимирович звонил ей, предупреждая, во сколько вечером за ней заедут, его водила подгонял здоровенный черный джип в назначенное время, и потом, забрав Ряху в центре города, они ездили по всевозможным маленьким шашлычным и закусочным, где такие же, как он, горячо обсуждали свои проблемы на матах и почти непонятном жаргоне. Ленка при этих встречах всегда сидела рядом с ним, Ряха ее никогда не знакомил со своими братками, а просто демонстрировал как дорогое украшение, как бы хвастаясь перед ними. Ценность Ленки от таких поездок только возрастала, и многие в шашлычках смотрели на нее, как на топмодель. Так продолжалось четыре-пять месяцев, всю зиму и весну, а в начале мая Алексей Владимирович исчез, и все его помощники куда-то разбежались и попрятались. Светка сказала, что некоторых похватали и закрыли по какому-то уголовному делу, связанному с убийством, и скоро, наверное, не выпустят. Наступили скучные дни. Весна была в разгаре, всё вокруг цвело, душа требовала любви, а парня, с которым можно было бы погулять по ночному городу, не было. В ночных клубах многие парни узнавали Ленку и делали ей приятные комплименты, но на близкий контакт идти не желали, знали, что она любовница криминального авторитета и боялись проблем от уголовников.

Ленка посидела пару недель дома у Светки, глядя из окна во двор, где стояла ее легковушка, вся обросшая грязью после зимы, и ей пришла в голову идея, с которой она тут же поделилась со Светкой.

— Послушай, Светик, а что если мне продать кому-нибудь свою «ласточку»?

Светка также выглянула в окно и, вздохнув, сказала:

— Попробуй, только кто ее купит, такую грязную и к тому же сломанную?

— Сейчас отмою — сиять будет.

Ленка взяла тряпки, ведро с водой, спустилась во двор и принялась отмывать свою иномарку. Сначала снаружи, а затем распахнула все дверцы и стала вытирать салон.

В это время во двор въехала полицейская иномарка, остановилась рядом с ней, из нее вышел полицейский в форме с погонами майора, достал с заднего сиденья офицерскую фуражку с кокардой и, подойдя к Ленке, которая стояла, согнувшись, расставив свои длинные ноги, с головой в машине, сказал:

— Гражданочка, Вы что делаете в чужой машине? Предъявите, пожалуйста, свои документы.

Ленка медленно выпрямилась, откинула рукой волосы со лба и, осмотрев молодого офицера с ног до головы, произнесла, улыбаясь и растягивая слова на столичный манер:

— Это моя машина. А Вы кто такой? Если на Вас полицейская форма, это еще не дает Вам право приставать к добропорядочным девушкам.

Офицер смутился, натянул свою фуражку на нос и, приложив руку к козырьку, представился:

— Майор уголовного розыска Лобов Егор Степанович, — и показал в ответной улыбке ровный ряд белых зубов.

Перед ней стоял высокий симпатичный блондин с голубыми глазами, похожий на ее отца, который ушел от них, когда Лене было пять лет.

Он также служил в полиции в чине майора какого-то отдела и приходил в гости к ним всегда в форме. Раз в полгода он приносил деньги матери на воспитание совместного ребенка, а дочери — разные вкусняшки и долго играл с ней. Ленка и сейчас иногда случайно встречалась с ним в городе, но отец выглядел уже изрядно постаревшим и пополневшим. Они всегда молча взаимно кивали головой и быстро расходились, стесняясь друг друга. Отец стеснялся, что дочь выросла без него, а Ленка стеснялась, что он стал таким подурневшим, и винила во всем его вторую жену.

Глядя на офицера полиции, Лена испытала необъяснимое чувство радости, как когда-то в детстве, когда к ним домой приходил папа с подарками.

— У меня машина не заводится, майор, — сказала Ленка, чтобы сгладить возникшую обоюдною неловкость.

— А что с ней случилась, красавица? Она давно уже здесь стоит.

— Вы следите за мной? — насторожилась Ленка.

— Нет, у меня мать здесь живет, и я часто в этот двор заезжаю.

— Сломалась осенью, с тех пор и не заводится. — И подумала: «Не дай бог узнает про наши со Светкой похождениях».

И как бы подтверждая ее опасения, майор сказал:

— Мы с вами, Лена, уже однажды знакомились. Я вас как-то со Светой подвозил с ночного клуба. Но ты, наверное, не запомнила меня.

— Нет, не помню, — и густо покраснела, вспомнив этот эпизод.

— А ну, открой капот, я гляну двигатель, — сказал Егор, меняя тему, и, сняв с головы свою фуражку, бросил ее на заднее сиденье.

Ленка попыталась найти рычаг, чтобы открыть капот, но не смогла. Майор нагнулся, помогая ей, руки их нечаянно соприкоснулись, и Ленку бросило в жар от близости парня.

«Ну ни хрена себе, торкнуло, совсем отвыкла от четких мужиков».

Егор поднял крышку капота, бегло осмотрел двигатель, подергал за провода и, потирая запачканные ладони друг о друга, сказал:

— У твоей машины клемма на аккумуляторе ослабла и закисла, я сейчас ее поприжал, можно попытаться завести, — и закрыл капот.

— Правда? — захлопала в ладошки Ленка. — Может быть, Вы сами господин офицер, ее заведете, а то она меня не слушается. Вот ключи, — и сунула Егору в руки ключи от своей иномарки, чтобы подольше удерживать возле себя приятного майора.

— Ну что ж, попробуем, — согласился он, польщенный вниманием эффектной девушки.

Он сел за руль, вставил ключ и повернул замок зажигания. Под капотом что-то надсадно замычало, двигатель нехотя провернулся и, закашлявшись, затарахтел, отчаянно дымя. Ленка взвизгнула, опять захлопала в ладоши и запрыгала от радости стоя перед своей машиной. Она никак не ожидала, что ее «ласточка» еще способна на такое.

— Давай прокатимся немного, проверим ходовку. Садись, — предложил ей Егор, высунувшись гордо из окна.

— Да? А у меня документов на машину с собой нету и права я тоже не взяла.

— Это не обязательно, я ведь за рулем буду. Мне можно на любой машине ездить, — похвастался он перед девушкой.

— И машину я не домыла.

— Брось. На мойку сейчас заедем.

Счастливая Ленка, быстро вылила из ведра воду, побросала туда тряпки, сунула его в багажник и уселась на переднее пассажирское сиденье, высоко оголив колени.

— Вези меня, таинственный незнакомец! — шутя воскликнула она и подарила Егору ослепительную улыбку.

Сначала заехали на заправку, так как бензин был практически на нуле, затем майор нашел автоматическую мойку, и иномарка выехала из нее как новенькая, поблескивая синевой.

— Надо бы прогнать ее на ровном участке, чтобы все детали хорошо смазались, — предложил Егор.

— Да, давай прокатимся куда-нибудь до воды, я руки там помою.

Они помчались за город, и вскоре машина свернула на узкую лесную дорожку, которая кончилась у обрывистого ручья, заросшего цветущей черемухой, распространяющей дурманящий горький аромат весны.

— Как здесь красиво! — воскликнула Ленка. — Как в романтических фильмах, — и влюбленно посмотрела на бравого майора. — А развал-схождение у моей «ласточки» не надо посмотреть? — и слегка раздвинула и сдвинула свои заголившиеся ноги.

Тот не заставил себя ждать и принялся сильно обнимать, целовать и ласкать податливую девушку. Всё произошло быстро и Ленка сразу отдалась ему почти потеряв сознание от возникшего еще неизведанного чувства взрослой любви. Когда они пришли в себя и вновь оделись, Ленка закурила сказала майору:

— Ну ты как серый волк с голубыми глазами, увез меня в лес и овладел беззащитной девушкой, воспользовавшись ее очарованием.

— А мне показалось, что это ты коварно овладела мной под видом мытья рук и обтерла их об меня, — рассмеялся Егор.

— Ну ты и бессовестный Гоша, сам зацепился за ремонт моей ласточки и под видом испытания машины втерся в доверие к бедной девушке так, что я не смогла тебе отказать, и обвиняешь меня при этом в коварстве, змей.

— Меня еще криминальные люди города Чокером кличут за умение вцепиться и удерживать.

— Гоша Чокер — это звучит угрожающе, — согласилась Ленка.

Таким образом они познакомились и стали встречаться каждую неделю, выезжая за город или на базы отдыха на ее машине. Вскоре в криминальных кругах, там, где знали Ленку, поползли слухи, что ее перехватил Чокер у Ряхи, пока тот тянет срок.

6

Через два дня после великолепного отдыха в санатории Олеша уходил в минтаевую путину на четыре-пять месяцев. Лена приехала провожать его в рыбный порт и на своем «мерседесе» заехала прямо на причал, куда заезжать частникам было запрещено — видимо, у нее был пропуск на машину. Они долго ходили вдоль причала разговаривали на всякие пустяшные темы, пока не начали поднимать трап на судне. Олеша вскочил на него в последний момент и скрылся внутри отсеков, а Ленка еще долго стояла, пока траулер не стали оттаскивать от причала буксиры. Чайки провожали отходящее судно, низко кружась над палубой и за кормой, кричали, кричали, как будто плакали. И она чуть не заплакала от нахлынувшей грусти, глядя на медленно уходящий сейнер.

Конец ознакомительного фрагмента.