Обстоятельства речи

Виктор Каган

Виктор Каган поэт романтический, его поэзия – о переживании себя и жизни в отношениях с жизнью и собой. В её фокусе основные данности человеческого существования – смысл жизни и её конечность, любовь и одиночество, свобода, ответственность. Их отражения и образы в поэзии В. Кагана можно сравнить со стёклышками в калейдоскопе, при каждом повороте которого возникают новые и новые картины.

Оле и детям

© Виктор Каган, 2018

ISBN 978-5-4490-3374-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

разговоры с богом

«Из порожнего переливая в пустое…»

Господу богу прошение

от не верующего в него…

Геннадий Русаков

Из порожнего переливая в пустое,

меняя шило на мыло,

душу на медный грош,

вдруг в облака заорёшь:

«Господи, что это было —

звонкое, золотое,

дó смерти зажитое?».

Из его трубки вьются белые облака,

«Не кричи, — говорит, — сынок,

не дёргайся, не мельтеши,

глянь в колодец своей души,

где дрожит последний звонок,

послушай — он расскажет тебе всё.

Ну, пока».

2016

псалмы давида (на полях)

« — О чём мы, Господи, о чём?..»

— О чём мы, Господи, о чём?

Куда идём, не зная брода,

и в ступе болтовни толчём

досужих размышлений воду?

— Я показал бы тебе брод,

довёл бы за руку до рая,

но я лишь Бог — не кукловод,

я не даю — благословляю.

— Зачем же, Господи, тогда

Тебя молю? В Твоей ведь власти,

чтоб ми́нула меня беда

и стороной прошли напасти.

— Приму молитву — не мольбу,

оступишься — пошлю прощенье.

Благословляю на судьбу —

в тебе самом твоё спасенье.

— Но, Господи, я мал и слаб,

растерян, мне мой путь неведом.

Я тварь Твоя, Твой верный раб,

Я тень Твоя — шагаю следом.

— Но ты несёшь в себе Меня

и не бросаешь эту ношу.

Не загаси в душе огня.

Иди. И я тебя не брошу.

псалом 1

— Сидел в совете нечестивых?

— Да, сидел.

— Вставал на грешный путь?

— Бывало, Боже.

— Делил стакан с подонком?

— Это тоже.

Какой теперь назначишь мне удел?

Сижу под деревом, что при потоках вод,

но сам — не дерево. Плоды мои убоги.

В четыре стороны лежат мои дороги,

но ни одна из них к Тебе не приведёт.

Дыхание Твоё пожухшие листы

прошедших дней разносит по кладби́щам,

в костры бросает и под ноги нищим,

и лыка волчьего топорщатся кусты.

Я знаю, Господи, Ты всё рассудишь сам.

Удел земной — гордыни злая прелесть,

проклятие греха, заносчивая ересь,

потуги твари вторить небесам.

Но Твоего я искорка огня,

и голос Твой моих касался песен.

Не будь собой, я был бы пуст и пресен,

и Ты бы отвернулся от меня.

псалом 2

Зачем мятутся помыслы тщеты?

Зачем сверженье рядится в свершенье?

Зачем гремит победно пораженье,

вступая на сожжённые мосты?

Какой-нибудь плюгавый кесарёк

пытается Творца одеть в ливрею,

сумняшеся ничтоже ахинею

несёт. Но будет краток его срок.

Он так и не поймёт, под чьей стопой

величие его осядет прахом,

и обливаясь липким смертным страхом,

уставит в небеса свой взгляд слепой.

Шагай идущий и пловец греби —

Бог не поможет, коль душа без Бога.

И столько, сколько суждена дорога,

служи со страхом, с трепетом люби.

псалмы 3—4

На ладони Твоей умещается мир.

В нём друзья не друзья и враги не враги.

В нём целительный яд и отравленный пир.

В нём пути Твои скрыты трухою лузги.

Ты сжимаешь ладони меня оберечь,

дышишь в них, чтобы душу теплом одарить,

чтоб с дороги не сбилась несчастная речь,

чтобы слово Твоё не могла позабыть.

А в Тебе, говорят, ни спасения нет,

ни желания слушать отчаянья стон,

но я вижу сквозь пот

негасимый Твой свет,

и не слепну от света, и знаю, что он

ждёт меня у последней, у смертной черты,

раздувает души угольки до огня,

и язык, где до Ты возносимое ты

отвечает и знаю, что слышишь меня.

Я прошу Тебя, Боже, врагов покарать,

не отнять у меня Твоей истины нить

и уменье друзей от врагов отличать,

и ладонь отворить, и на путь осенить.

псалом 5

Звезда в ночи на у́гли раскололась.

Молотят кости грома жернова.

И рвётся в крике мой неслышный голос.

О, Господи, услышь мои слова!

Приду и поклонюсь святому храму.

Но где дорога к храму? Укажи.

Лукавые уста не имут сраму

и пагуба в сердцах, и языки во лжи.

Которая по счёту мировая

встречает мир на лезвии ножа?

Какая блажь, на площадях камлая,

кровавит глаз слепого куража?

Гаджет орёт, как одуревший кочет,

раскрытый гроб гортани тленью льстит

и кесарей иконы мироточат.

А Он с сумой на паперти сидит.

псалом 6

Да не поддайся, Боже, злобе дневи,

вглядись в сухой ручей моей души —

не в ярости Твоей и не во гневе

суди меня и приговор верши.

Я немощен и слаб, стенают кости,

душа потрясена и плачет плоть.

Согрей меня в небесной тёплой гóрсти,

спаси меня — прошу Тебя, Господь.

Ты милостив — мы знаем это оба.

А смерть уносит память, не скорбя.

Кто может славить Господа из гроба?

Спаси меня — я сохраню Тебя.

От происков врагов ослепло око.

Закон затоптан в грязь и лебеду.

Врагов моих Ты покарай жестоко,

предай неутолимому стыду.

Услышь меня. Прими мои моленья.

На беззаконных гнев Твой обрати.

Спаси меня — Твоей руки творенье,

чтобы я мог в душе Тебя нести.

псалом 7

От Бога до Божией Троицы,

от Троицы к тройке наганов.

от Божьего и до бассманных,

от праведников до поганых,

от духа до алчной утробы,

от пропасти и до паренья,

от серой золы до каленья

и от слепоты до прозренья,

от правды до лжи и обратно…

И что же, и что же, и что же?

Мы — неразличимо похожи —

затылками в смертное ложе.

А ты-то? Ты кто? Ты спроси

у Бога. Но он в небеси.

Разрыта, в ухабах, убога

ведущая к Богу дорога.

псалом 13

Каин брату не сторож. Кроткий трудяга Авель

тянет свободы лямку до вечной своей вольной,

а за спиной у Бога ражий лыбится дьявол,

ангелы волокутся жилкою подконвойной.

Чёрное назовём белым, белое назовём чёрным,

вечное лето сменим на злую вечную зиму,

головы заморочим, шеи свернём непокорным,

рваную память выбросим в мусорные корзины.

Сорок воронов в небе когти на падаль точат.

Сорок шустрых сорок всё, что блестит, разворуют.

Клюнет с весёлым криком утро жареный кочет,

сплюнет брезгливо красную землю ещё сырую.

И понесётся по новому колесования кругу

мир за собой в погоне, как на водопой кони.

Так береги, Господи, детей, друзей и подругу.

Что я без них, Господи?

Прах на Твоей ладони.

псалом 14

Отверженный, поверженный,

но своему приверженный —

да как он смеет сметь?!

Твержу урок затверженный —

да будь презрен отверженный.

Но не могу презреть.

Я сам такой же, Боже мой,

зашоренный, стреноженный,

но не презри меня.

К ногам Твоим низложенный,

презреньем уничтоженный

живу, себя кляня.

Душа, как вечной дратвою,

прошита смертной клятвою,

и мне её блюсти.

Трещит спина под жатвою

виной тысячекратною,

но Ты меня прости.

Прости моё прельщение

и пусть Твоё прощение

даст силы устоять,

пройти сквозь очищение

от зла и наущения

презреньем убивать.

псалом 18

Прислушаться и в памяти сберечь

cлова небес и недр земных звучанье.

День дню передаёт живую речь,

ночь открывает ночи тайны знанья.

Их голос слышен в каждом языке.

Их звук несёт с собою откровенье.

Лежат миры у Бога на руке,

высокому послушны повеленью.

Звезда летящая и падающий лист,

и первый снег шуршит над колыбелью,

и страх Господень праведен и чист,

как вслед за ним идущее веселье.

Меж помыслом и умыслом держась,

до замысла поднимешься едва ли,

пока себя не обнаружит связь

всего со всем, что в слово заключали.

И Божий суд не надо мной — во мне,

не в будущем, а в этом долгом миге,

где, как росток, таящийся в зерне,

в себя вбираешь тайный смысл Книги.

псалом 69

Орёл повис над пропастью времён.

Застыло время на пределе страсти.

Моей молитвой воздух напоён,

но множатся несчастья и напасти.

Не медли, поспеши ко мне, Господь!

Не принимай за дурня иль кликушу!

Я не о том, что изнывает плоть,

спаси от поношений мою душу,

вспять обрати желающих мне зла,

останови их низкие деянья.

и дай мне сил, чтобы душа могла

дожить до их стыда и осмеянья,

чтоб вместе с теми, кто идёт к Тебе,

Тебя воспеть и петь Твоё спасенье

не в жалкой и униженной мольбе,

а в радости одной — Тебе служенья.

Так поспеши, Господь, на помощь мне,

я нищ и беден без Твоей заботы.

Ты жизни свет, мерцающий в огне

души, когда за ней идёт охота.

Не медли, поспеши, Тебя прошу!

Ты знаешь — я прошу не слишком много.

Три тыщи лет молитву возношу.

Три тыщи лет… мгновение для Бога.

псалом 81

Доколе суд неправедный продлится?

Я спрашиваю вас — в ответ ни слова.

Повисла тишина. Гляжу я в ваши лица,

понять пытаясь лжи первооснову.

Перебираю ваши приговоры:

безвинные гниют в грязи острогов,

зато в чести разбойники и воры

и нечестивость правит на дорогах

судимой вами жизни. И не святы

ни бедности голодные мученья,

ни ангелы, забритые в солдаты,

ни честность у бесчестья в услуженьи.

Потомки ваши выстроят гулаги

и возведут освенцимские печи,

набьют телами детскими овраги…

Вы ни при чём?

Нет, вам ответить нечем.

Меня не чтущих возвели в пророки.

Моим законом вертите, как дышлом.

Вас много. Но вы страшно одиноки

передо Мной — единственно Всевышним.

Отбросьте словоблудий украшенья,

судите так, чтоб обогреть сиротство,

чтоб диктовали каждое решенье

Мои законы, а не блажь и скотство.

Но бродите во тьме, Меня не зная

и слова Моего не разумея,

и корчится от боли твердь земная,

за вас, стыда не знающих, краснея.

Сыны Всевышнего, вершители и боги,

вы верите — я защищу навеки.

Отвергнутые Мной, вы будете убоги

и смертны, как простые человеки.

Но вас принять земля не распахнётся,

и ворон чёрный спустится на рану,

и канет взгляд в слепую сушь колодца,

когда восстану.

А когда восстану?

Псалом 87

Ты забираешь лучших и селишь их души в раю,

но мёртвые петь не могут, Боже, во славу твою.

Они возвращаются прахом вскармливать новый прах.

Зову Тебя сквозь одиночества душу съедающий страх.

Ухо Твоё приклони к молению моему.

Дай отдых душе и откровенье уму.

Пустота дня окружает меня, как вода.

В ней с шипением гаснет светившая мне звезда.

Скажи, отчего, Господи, прячешь лицо от меня,

мне посылая пламя сжигающего огня?

От света в ослепших глазах темно

и нет во тьме ни просвета, но

тьма растворяется в свете и

серыми кляксами плещутся в нём воробьи.

Боже мой, как спотыкается мой охромевший слог,

а ты всё молчишь, Господи, и отозваться не смог.

псалом 90

Живущий под сенью Твоей ладони,

уповающий на Тебя,

ничего у Тебя не просящий,

озарённый страхом Твоим,

говорю Тебе…

Господи,

Ты дал мне время и путь

моей непутёвой жизни,

и в любое время

на любом из моих путей

отведёшь от меня всё,

что не Время и Путь,

данные от Тебя.

Ты не заплатишь золотом

за то, что я возлюбил Тебя,

но проведёшь меня

через всё, что я должен пройти,

чтобы моё упование на Тебя стало мною.

Вода будет топить — и прибьёт к берегу.

Ветер будет валить с ног —

и вынесет в нужное место.

Если я не перестану уповать на Тебя,

ангелы Твои охранят меня от меня,

мои молитвы от суесловия

и мой храм от роскоши.

Храмом мне будет любое место,

с которого Ты слышишь меня,

и мои упования на Тебя

помогают Тебе быть

Всевидящим,

Всезнающим,

Всемогущим.

Ты мой Бог, на которого я уповаю,

которого ни о чём не прошу,

ибо Ты знаешь мой Путь,

а пути я выбираю сам

из тех, что составляют Путь,

который назначил Ты.

Ты ведь слышишь меня, Господи?

псалом 102

Скользит по небу облачная вата

журавликом на сломанном крыле.

Я стану прахом — тем, чем был когда-то,

и лягу в прах, прильнув щекой к земле.

Живу травою в поле и травою

вновь прорасту. А больше — ничего.

И ветер пронесётся надо мною

и не узнает места моего.

Бог милостив не тем, что от могилы

избавит навсегда, а тем, что путь

собой наметит и поддержит силы

в могилу раньше срока не свернуть,

Неспешен в гневе и негодованье —

не бесконечно милость велика —

Он точно знает меру наказанья

как ни страшна вина и ни горька.

Он милостив не к тем, кто не был грешен

и кнут лизал в руках у пастуха,

а к тем, чей страх на чистоте замешан

и на прозреньи своего греха.

Могущество Его не в утоленьи

нелепой блажи сказки во плоти,

а в мудром и спокойном позволеньи

Его в себе сквозь время пронести

и в прах вернуться, как пришёл из праха,

и душу отпустить, как Он — твои грехи.

И стынет на ветру моя рубаха.

И шелесты её слагаются в стихи.

псалом 108

Что эта жизнь, Господи? Господи, расскажи.

Что в ней Твои дороги, что прелестей миражи?

Что в ней мой хлеб насущный, что запрещённый плод?

Возлюбленным Иовом ждать ли мне от Твоих щедрот,

пока вожделенное миро не попадает в рот

и по усам стекает, калеча Твои чертежи?

Корчиться под ударами кнута, батога, камчи

и возносить молитвы к зияющим небесам?

А впрочем, хочешь, кричи, не хочешь, молчи,

ибо никто не внемлет твоим смешным словесам.

И тут уже ни врачи, ни золотые ключи,

ни золотые рыбки, ни «Отворись сезам»

Боже, хвалы моей не премолчи,

а всё остальное, Боже, можно я сделаю сам?

псалмы 119—133

Что даст Тебе, Господь, лукавство языка?

Лишь подчеркнёт умышленность обмана.

И я пою Тебя, хоть жизнь моя горька

в кровавом мельтешеньи балагана.

О мире говорю — в ответ несётся брань.

О мёртвых плачу — множатся погромы.

Так с первых дней моих. Но душу мне не рань

молчанием своим. Дай жизнь живому.

Когда б не власть Твоя, мы б канули в огне,

в сетях пропали, захлебнулись в водах.

В чужой благослови не сгинуть стороне,

не раствориться в весях и народах.

Слезами в землю нашу лягут семена

и прорастут, и полю быть зелёным

и дать нам урожай — пусть наши имена

уйдут в зерно и небо над Сионом.

Когда моей рукой Ты мой не строишь дом,

не охраняешь город от напастей,

напрасно тяжким изводить себя трудом,

на стены ставить стражу от несчастий.

Из глубины души зову Тебя и жду,

молюсь, надеюсь, верю, уповаю.

Пошли Израилю счастливую звезду,

как я Тебе — любовь, себя смиряя.

Сбивая сердце в кровь, к Тебе я восхожу.

Тысячелетья лишь Тебе я внемлю.

Тебе — моя душа. А тело положу

в Твоею волей созданную землю.

псалом 136

Не утихает дождь и в шуме ровном

сквозь скучной равномерности гипноз,

в бормочущем шаманстве суесловном,

как гвоздь в мешке, вопрос, ещё вопрос.

С усердием дурного эпигона

потоки вод бурлят по мостовым.

Вступают в город реки Вавилона,

на перекатах хрипом горловым,

в чужой земле неволя песни Бога,

в потеху насмехающимся петь,

тоскуя по домашнему порогу

и очагу, где душу греет медь.

Куда? Зачем? От рабства окаянства

куда глядят глаза сквозь линзы слёз?

Туда, где в тёплой сени постоянства

хор детских голосов разноголос.

Сомкнуть ладони, не рассыпать манны,

напечь мацы и накормить детей.

Не петь, не петь пока врагу закланны,

но тихо помолиться без затей.

А дождь идёт…

«Богу по-разному молимся…»

Богу по-разному молимся.

Но преклоняю колени я

перед псалмами твоими,

где в рудниках искупления бьётся твоё исступление,

славя Единого имя.

Птицы гордыни взвиваются атомными колесницами,

рвут небесное ложе.

Тысячелетия канули,

скользнув над твоими страницами.

Оглянешься, а всё то же.

Та же на сцене трагедия. Сменились лишь декорации.

Кесари ходят по девкам,

молятся по мобильникам и Его призывают по рации.

Пашня сдаётся обсевкам.

Место и время не сходятся. Разные имя и отчество.

Но побратала дорога

от твоего одиночества до моего одиночества

под одиночеством Бога.

2008—2017

каин и авель

1.

Оседает пыль, проступает кровь,

чтобы помнили что почём.

Чёт и нечет, ненависть и любовь,

и по черепу жизнь ключом.

И на рану соль просыпает боль,

и слова осыпаются с языка,

и сидит старуха, зовут Ассоль,

и под девочку косит для старика.

Из кармашка божьего уголком

парус белый, а ветра нет,

и старуха ссорится со стариком

третью тысячу долгих лет.

Хороши дрова из разбитых корыт

и слова хороши во рту,

а слетают с губ — и душа саднит,

мордой тычется в пустоту,

как растерянный щен, а мамка мертва,

из гробов прорастают грибы,

трын-трава, повилика, полынь-трава,

на авось, на арапа, на если бы.

Спросит небо Каина: «Где твой брат?».

«Что я сторож брату?» — в ответ.

На конюшне царствует конокрад.

Восемь сбоку и ваших нет.

Ваши, наши — ромашку курочит бог,

чёрт монету крутит в руке,

в танке шустро катится Колобок,

клочья мяса на передке.

2.

Каин, в усмерть умаявшись, спит.

Бог приходит сквозь о́блака вату,

где твой брат, говорит, где твой стыд?

Он в ответ: «Разве сторож я брату?

Я и сам убиваюсь, скорбя,

на тебя одного уповая,

помнишь, как он глядел на тебя,

когда ты, на него призревая,

принимал его дар от стадов?

Так ищи, не стыди за утрату.

Ветер в поле не выдаст следов,

занесёт, разве сторож я брату?»

Отоспится. Не зная стыда,

станет жить от лица от господня,

будет множить детей и стада,

прорастая корнями в сегодня.

А об Авеле что вспоминать?

Первым грузом по имени двести

будет новой травой прорастать

в том же поле, на том самом месте.

Каинята туда ни ногой —

ну, подумаешь, рвётся, где тонко.

Им бы колокола под дугой,

молл и новая бензоколонка.

Им бы только в войнушки играть,

тешить души смертельною жатвой

и разорванный мир ушивать

под молитву кровавою дратвой.

Каин, Каин, где брат твой, скажи.

О сапог вытирают ножи.

3.

Всё не так, всё не то, но всё то же,

не похоже, но вот оно, вот.

Поскреби позолоту и кожа

устыдится бесстыдных срамот.

Прикрываешься листиком фиги,

усмиряя гормоны и страх,

и читаешь мудрёные книги,

спотыкаешься на письменах.

Над страницей задремлешь, но в росах

утро вечера не мудреней,

и опять пропадаешь в вопросах,

отбиваясь от поводырей.

Как ни скажешь — щавéль или щáвель,

суп вари и вопросов нет.

Аин, Аин, где брат твой Кавель?

«Что я сторож?» — звучит в ответ.

4.

Век-мичуринец гибриды

сочиняет сам не свой.

Человеческой корриды

дух витает чумовой.

От столицы до окраин

небо в молниях висит.

Каин, Авель, Авель, Каин —

кто убил и кто убит?

Мир гибрид, война гибридна,

правит бал ангелобес

и за тучами не видно,

как горит небесный лес.

Панацеей или ядом

наливаются цветы?

Время тянется за взглядом

полоумной слепоты.

Хрипнет песня, рвётся голос,

сохнет порох в колобке,

чёрт покручивает волос,

ржавый меч на волоске.

5.

Молочным зубом день повис на нитке,

попрятались по ракушкам улитки,

по гнёздам птицы, люди по домам.

Теней на стенах танец неприкаян,

как будто ищет брата бедный Каин,

чтобы, как прежде, всё напополам.

Он говорит отцу, что он не сторож,

ищи, мол, сам. А совести заморыш

ломóть преломит — не с кем разделить.

Он станет сеять хлеб, пасти скотину,

забудет, как делить наполовину,

завьёт верёвочкой связующую нить.

Листок календаря шуршит в потёмках,

былое отражается в потомках,

потомки — в лужах, сэлфи, зеркалах.

Посмотришь на себя — в глазах двоится,

над братьями витает смерти птица,

голодные птенцы пищат в углах.

И остаётся только жить и плакать,

и памяти месить слепую слякоть,

и горе пить, и боли не избыть,

и обжигаться о мороза треск и пламя,

и мякоть света ощущать губами,

и Каина случайно не убить.

2015—2017

«Так на рассвете знобко, что впору плакать…»

Так на рассвете знобко, что впору плакать,

зябнут на травах слёзы, а в горле сухо,

и пересохшая напрочь яблок глазных мякоть,

и одуревшее в усмерть от тишины ухо.

Со стороны глянешь сам на себя — нафиг,

что бы заткнулся что ли чёртов будильник-кочет?

Жди, он заткнётся, как же… Сонного бреда трафик

месит уныло слякоть и рассосаться не хочет.

И не проснуться толком и не заснуть обратно.

Хрустнет суставами утро, тихо вздохнёт джезва,

мол, как ни ясно солнце, но и на нём пятна,

только какая разница, если взглянуть трезво?

Если взглянуть трезво, разницы не заметишь.

Резво секундная стрелка чешет слева направо.

Каждому дневи довлеет злобы его ветошь.

В каждом глотке смешаны снадобье и отрава.

Выпить с утра — грядущий день от забот свободен.

В пьяницы что ли податься или в аристократы?

Господи-боже, чем же мир тебе так неугоден,

что ты вздыхаешь грустно: «Да, натворил когда-то»?

Да не грусти, не надо.

День наступил и ладно.

Чай, не впервой, перебьёмся,

глядишь и выскочим в дамки.

Что-то лопочет утро — что из того, что нескладно?

День прижимается к жизни, словно ребёнок к мамке.

2012

«В воздухе виснет лень…»

В воздухе виснет лень

предгрозовая. И вот

сходит на нет день,

вечность впадает в год.

Жизнь выпадает из рук,

звук западает в тишь.

Карлик, уродец Мук,

что ж ты, дружок, шалишь?

Ястреба вспыхнет крик

и пропадёт во тьме.

Глупый смешной старик,

ты не в своём уме.

Сказочник замолчал.

Руки топорщат слепцы.

На перекрёстках начал

скучно маячат концы.

Что-то бормочет бог,

месит щекою тьму.

Немощен. Одинок.

Снятся кошмары ему.

— Господи, боже мой,

чем мне тебе помочь?

— Да над душой не стой,

дурень, не засти ночь.

2012

«и только не плакать не плакать не пла…»

и только не плакать не плакать не пла…

слеза по щеке утекает неспешно

о господи с кем там мария спала

бессонно и кротко светло и безгрешно

да что вам за разница грех благодать

но жала из сплетен не повырывали

и камни со свистом и каждая б…

талдычит в соитье с шестом о морали

волхвы и слепая звезда в темноте

младенец зашёлся в отчаянном крике

приснилась судьба на шершавом кресте

и губка у губ на протянутой пике

и ты не рыдай мене мати моя

омой моё тело водой дождевою

хохочет варавва и два воробья

дерутся за хлеб у солдат за спиною

2013

«Странные ночи и странные дни…»

Странные ночи и странные дни —

словно свеченье прозрачного звука

предощущению чуда сродни

на перекрёстке сердец перестука.

Кóротки ночи и дни не длинны,

словно о вечности жизнь позабыла.

В хрупком флаконе полной луны

запах серебряного чернобыла.

Спать и сквозь сон отзываться на сон,

рядом парящий слезой на реснице

под заоконных теней перезвон

в старом оргáне глухой половицы.

Слушать, как шепчется ночь за стеной

с днём за томительный час до рассвета…

Господи, это неужто со мной?

Что ж ты молчишь? И за что мне всё это?

2013

«Снег обобью с ног…»

Снег обобью с ног.

Шапку в руке сомну.

Здравствуй, скажу, Бог.

Он отзовётся: «Ну?».

Молча свернёт косячок:

«Дёрни. Давно не курил?

Что же ты, дурачок,

с жизнью своей натворил?».

Свечка. Терпкость вина.

Мыши в углах шу-шу.

Я до последнего дна

прошлое растелешу.

Он кашлянёт в кулак…

«Сам давай выбирай,

вроде бы не дурак,

в ад тебя или в рай?!».

Мне что в раю, что в аду,

Господи, ё-моё —

я хоть куда пойду,

только храни её.

Бог пятачок к потолку:

«Решка? Орёл? Ну, твой.

Что ж, повезло дураку.

Ладно, катись домой».

2013

«Господи, говорю, боженька…»

Господи, говорю, боженька,

а кому говорю, бог весть,

падаю тебе в ноженьки,

если ты правда есть.

Падаю мордой в истину,

соль на губах тепла.

На расстоянии выстрела

завязью пухнет смола.

Пахнет весны зелёнка,

зреет запретный плод.

Сколько слеза ребёнка

стоит в базарный год?

Уберегу ли брата?

Сторож ли я ему?

О́блака серая вата

клочьями через тьму.

Господи, ты же при власти,

иже ты где-то еси,

за мира смурного напасти

с меня одного спроси.

Буквицы лет опалённые.

Еже писах, писах.

Горят две звезды зелёные

в обугленных небесах.

2014

«явится или почудится…»

явится или почудится

дохнёт ли из тёплого хлеба

он расставляет галочки

на мятом листочке неба

любит своё одиночество

ворчит чтоб поменьше славили

играет в крестики-нолики

в очко или в каины-авели

радуется себя обыграв

делает на столе зарубку

набивает самосадом

раскуривает старую трубку

смотрит как вниз по шарику

идут друг на друга войска

стаи смертей разлетаются

по мановенью бойка

в саду мира какой-то мичурин

выводит гибридные войны

всё хорошо маркиза мурлыча

всё хорошо и спокойно

домá и раскрашенные солдатики

разлетаются на куски

паутинками вьются в воздухе

детские волоски

прутиком отодвигает уголёк солнца

чтоб не кровавил закат

но это припарки мёртвому

если херачит град

прах возвращается в прах

естество в вещество

поля выжигаются под засев

всё во имя его

он задумчиво мнёт в пальцах

сырую тёплую глину

перелепить или пусть остаётся

как есть всё едино

хотел как лучше старался

а на тебе как всегда

по образу и подобию клоны

но с ними одна беда

а может дело вовсе не в них

и всё это баловство

как там на храме в дельфах

познай себя самого

тем временем ночь наступает

которую он сотворил

фонарики звёзд качаются в

море разлитых чернил

2014

«Слóва теребишь пустяк…»

Слóва теребишь пустяк,

хочешь с богом меряться.

Скажешь этак или так —

мир не переменится.

Но надеешься, чудак,

и как в детстве верится —

встанет на ребро пятак,

залетает мельница,

хлеб насущный будет днесь,

с жизнью не расстанешься,

а расстанешься — не весь,

чуточку останешься,

два цветочка принесёшь

к своему подножию,

скажешь: «Жаль, едрёна вошь,

больше не умножу я

славу русского пера

одою цикадовой».

Голос с неба: «Ни х..,

губу-то не раскатывай».

2016

«Всё было так, как не было тогда…»

Всё было так, как не было тогда.

Во сне судьба играла в непонятки,

не ведая смущенья и стыда,

как шулер в карты или дети в прятки.

Всё было то и всё-таки не то,

двоилось, расплывалось, тасовалось,

удерживало воду решето,

в снежинки солнце на стекле смерзалось.

И не понять, где правда, а где ложь,

где ты да и на самом деле ты ли,

зачем ты правду вдохновенно врёшь

и капли жмёшь из высохшей бутыли,

пока орут дурные петухи,

с насеста рухнув в полночь ненароком.

И вскакиваешь доложить грехи,

смиренно стоя перед божьим оком.

А он смеётся: «Ладно, пустяки,

хотя порыв хорош и не напрасен.

Не шмыгай носом и протри очки,

и посмотри, как мир вокруг прекрасен.

Прислушайся, как тихо спит она,

не разбуди, пусть спит, и выпьем что ли

за то, чтоб стороной прошла война

и чтоб земной не выдохнуться соли».

Мы выпили и растворился сон,

и он растаял в серебре рассвета.

В колоколах дремал неслышно звон

и во дворе «Разлуку» пело лето.

2016

«Шило меняя на мыло…»

Шило меняя на мыло,

чтоб из мешка не торчало,

господи, что это было,

спросишь, и что означало?

Он поглядит на уродца —

эка тебя всполошило.

Да ничего, улыбнётся,

мыло сменяешь на шило.

2016

адам

Ещё петухи не орут и капли росы

медленно зреют жемчугом в створках цветов.

Вечность ещё не заводит солнечные часы

и хомутов не знают тяжёлые шеи волов.

Что снится богу в ночь на шестой день?

То, что он натворил за прошлые пять?

Или седьмой, где мятой пахнет усталая лень

и в мягкой траве Эдема можно вдоволь поспать?

Или бормочет в страхе: «О, мой распятый сын!»,

просыпается, пьёт молоко из большого ковша,

проваливается в объятья кошмара топких трясин,

пока мошкара хлопочет, звёздочками шебурша.

Утром проснётся пораньше и про себя бубня,

что нет ни конца, ни края хлопотам и трудам,

руки опустит в глину и станет лепить меня

по образу и подобию и наречёт — Адам.

Выточит из ребра мне Еву. Даст нам обоим пинка.

Двумя робинзонами станем на островке земли.

Каин отправит Авеля душу за облака

весточкой деду о том, что благополучно дошли.

Внуки научатся делать шарики из свинца.

Потом какие-то суки подравняют меня в строю.

И в землю лицом утыкаясь, услышу голос отца:

«Я тебя вылепил, сыне, я тебя и убью»

2016

«Господи, говорю, боже, дни похожи на ночи…»

Господи, говорю, боже, дни похожи на ночи,

если ты есть, то что же верю в тебя не очень?

Но не скажу: «Не верю этому шарлатану»,

а отворятся двери — перед тобой предстану

не с суетой, не с лестью, только с вопросом: «Ты ли?».

Ты мне ответишь: «Есть я. Только меня забыли».

Слов твоих подорожник ляжет на жизни рану.

Я помолюсь — безбожник,

спорить с тобой не стану,

спросишь с меня — отвечу.

Если солгу, то малость.

Ты проворчишь, что нечем

крыть, только лгать осталось,

не пригрозишь мне адом, рая не посулишь мне.

Сядем с тобою рядом молча у старой вишни.

И да продлится молчанье, и да пребудет вечность,

да не прервёт звучанье слов тишины бесконечность.

В млечном дымке папиросы стынет аппассионата

и угольками вопросы: «Есть ты? А я-то, я-то?»

2016

«На Голгофе пасутся козы…»

На Голгофе пасутся козы,

ни крестов ещё, ни Христа

и роса под утро — не слёзы

на зелёной щеке листа.

Взор Марии звёзды щекочут,

веки вздрагивают во сне.

чистит глотку осипший кочет,

пляшет память в лунном пятне,

Вифлеем снежком припорошен,

спит младенец, во сне сопя,

в котелке шепоток горошин,

искры гаснут, в снегу шипя.

Спит Мария, ещё не зная,

что судьба уже решена,

и младенца в снах пеленая,

почему-то плачет она.

И трещит башка у Пилата,

заседает синедрион,

и собаки пьют воровато

тайной вечери кислый бульон,

и уже глумливы и ражи —

делу время, потехе час —

травят байки сытые стражи,

разливая вино про запас,

предвкушая весёлые случки,

когда тех с крестов уберут.

Над Голгофой ещё ни тучки.

На Голгофе птички поют.

2016

«Толпою распалившейся хулимый…»

Толпою распалившейся хулимый

он шёл уже не здесь, ещё не там,

своим предназначением гонимый

и солнца тень шагала по пятам.

Остатки тлели прошлогодней охры,

потухшего с чернинкой багреца.

Под оловянным взглядом ражей вохры

он волосы отбрасывал с лица.

Гудели плечи, стёртые до крови

тяжёлою шершавостью креста,

струился пот сквозь сомкнутые брови

и в немоте ржавела хрипота.

Голгофа ли, лесоповал ли, печи,

овраг или ближайшая стена,

он шёл на предначертанную встречу

под окриками злыми харкуна.

В земном аду светился рай галимый

и рай земной сползал в кромешный ад.

И слёз не утирая, дух незримый

взирал с небес сам на себе распят.

2017

«Под крышами спалá хурда-мурда…»

Под крышами спалá хурда-мурда,

смолкали крики пьяного конвоя,

летящих звёзд иссякла череда

и тихий снег струился из покоя,

вставала Вифлеемская звезда.

Поверить в чудеса ещё не смея,

которые пророчил Валаам,

но уже чудом радостно пьянея,

душа давала знак идти волхвам,

пока во сне сопела Иудея.

Волхвов Мария слушала вполуха,

сновала Саломея-повитуха,

младенца пеленая в чистый свет,

пока дары волхвов ложились глухо

к его ногам осколками комет.

А он лежал — святая простота,

ножонками сучил в плену пелёнок

и жизнь была ещё не обжитá.

Он засыпал и спал, как спит ребёнок,

что своего не ведает креста.

2017

«Господи, ты ли крутил жернова…»

Господи, ты ли крутил жернова

мельницы этой кровавой?

Я, говорит, но скажи мне сперва,

это не ты ли мне славой

за убиенных врагов воздавал,

слал им в молитвах проклятья?

Я лишь молитвы твои исполнял.

Что же? Теперь виноват я?

2017