Яд замедленного действия. Детективные истории

Виктор Каев

Молодой учитель истории Сергей Аркадьевич Селезнёв, написав рано утром заявление об отпуске без содержания на три дня, вошёл в кабинет директора школы. Директор сидел за своим рабочим столом. Его глаза были неподвижны, в уголке рта запёкся ручеёк крови, а на сорочке в районе сердца чернела круглая дырка. В кабинете ощутимо пахло порохом… Так началась эта страшная и странная история, в ходе которой Сергей пытался разобраться в причинах случившегося и найти ответы на возникшие вопросы.

4

Надо сказать, что в Белогорске я жил лишь пятый год с тех самых пор, как в 95-м уехал из Чечни. Там я 6 лет в гудермесской школе №6 преподавал историю после окончания Костромского пединститута. Мой кабинет истории значился под номером «6». Уехал, понятное дело, из-за войны. Всякого насмотрелся и много натерпелся. Видно, не зря мне выпали эти три шестёрки: знак дьявола. Даже то, что я до института служил в разведроте, мне храбрости не очень прибавляло. Я продал в Анне родительский домик, стоявший пустым после смерти отца, купил себе основательно потрёпанную «восьмёрку» цвета кофе с молоком и уехал в Белогорск. Меня сюда давно звали мои друзья по службе. На остававшиеся деньги я купил на окраине города миниатюрную однокомнатную квартирку и гараж в кооперативе прямо во дворе этого дома. Кое-как обставил своё жильё, и с тех пор, вот уже пятый год, прихожу туда ночевать. Хоть и не всегда. Единственно ценными вещами в моей квартире можно считать книжки. Они уже заняли всё свободное пространство в комнате. Друзья шутят, что я живу в библиотеке…

От Татьяны я поехал домой. Когда я вошёл в квартиру, было уже около трёх часов дня. В комнате разрывался телефон. Я снял трубку и услышал говорок Игоря Сироткина.

— Селезнёв, ты где пропал?

— Прости, Игорёк. Так уж вышло. Ты же знаешь, мне в последнее время патологически не везёт. В школе убийство, или, может, самоубийство. Само по себе — кошмар! А я, представь себе, первым нашёл тело. Теперь мне велели никуда не уезжать из города.

Игорь присвистнул.

— Слушай, тебе, часом, помощь не требуется? Что-то у тебя голос потерянный!

— Нет. Не надо ничего. Это я опять с Танюхой поцапался.

— Опять из-за работы?

— Ага. Не могу никак решиться. А она злится. Да, я и сам на себя злюсь! А, вот — никак!

— Ну, что тут посоветуешь?! Ясно одно: ты с нами не ездец.

— Это точно.

— Ну, тогда — прости! Мы поедем одни. Кушнеренко уже два раза звонил. У него «УАЗик» уже давно под парами. Передать ему что-нибудь от тебя?

— Массу самых наилучших. И передай: мне очень жаль!

— Естественно! Ну, ладно. Пока! И не хныч. Если что — знаешь, где мы будем. Сможешь — присоединяйся. Или вызывай, коли станет надобно. Чао!

Я вздохнул и положил трубку. После Татьяны я в Белогорске самыми близкими людьми считаю Игоря с Вовкой. Да, ещё, в каком-то смысле, Минакова… Считал…

Я скинул ботинки и куртку, прошлёпал в носках в комнату и, не раздеваясь, вытянулся на своём, как обычно, не убранном с утра диване.

Мы с Игорем и Вовкой были похожи друг на друга. Все трое ростом под 185 сантиметров, с тёмно-русыми коротко стрижеными волосами, с серыми глазами. Нас часто принимали за братьев. Но мы не братья. Мы просто проходили срочную службу в морской пехоте, а туда таких специально отбирают. Игорь уже женат и имеет двух сыновей. Вовка, хоть и скрывал пока от нас, но тоже вот-вот женится. И сейчас они все вместе собрались провести три дня на природе. Игорь работает водителем-дальнобойщиком. Вовка — в частном спортклубе ведёт секцию рукопашного боя. Оба они уже неплохо обеспечены и полны оптимизма. А я… Нет, конечно, Татьяна права. Я полный «лопух». Пора решаться. Недавно и возможность подвернулась. Я дуриком выиграл в телевизионную лотерею. После уплаты налога осталась вполне приличная сумма. Грешно было не попытаться открыть своё дело. Только я всё никак не мог подойти с этим к Минакову.

Подумав о Степаныче, я вспомнил его удивлённые мёртвые глаза и бурое пятно на белой сорочке. А, всё-таки, не мог он сам застрелиться! С чего бы это? Минаков относился к категории людей, которые не умеют отступать и всегда верят в успех. Он в своей жизни добивался любой цели, которую только ставил перед собой всерьёз. И, потом, он же оптимист! На его шуточки лучше было не нарываться. Это всем известно. А этот взгляд! Я его знал достаточно хорошо. Его глаза, в самом деле, выражали именно удивление.

Изотов сказал, что сорочка вокруг пулевого отверстия слегка подпалена и, наверное, там остались микрочастицы пороха. Это значит, что ствол был, практически, приставлен к груди. Да. Очень похоже. Пистолет в руке… Но, откуда у Минакова пистолет? Более штатского человека я, пожалуй, никогда не встречал. Он, пожалуй, не знал, как в пистолет патроны вставляют.

Телефонный звонок заставил меня вздрогнуть от неожиданности. Я протянул руку и снял трубку. Голос Веры Ильиничны звучал, словно из Хабаровска. Разобрать слова было можно, но слышать неприятно из-за гулкого эхоподобного завывания в трубке.

— Сергей Аркадьевич! Это Вера Ильинична. У Вас завтра методический день, но я Вас прошу прийти в школу к 8 утра.

— А что? Ещё что-нибудь случилось?

— Ну, в общем, нет. Просто приедет начальник управления образования.

— А я тут причём?

— Он просил, чтобы Вы подъехали. Он хочет с Вами поговорить.

— Со мной? Это о чём же?

— Я не знаю. Может, о похоронах? Не знаю. Но он просил, чтобы я Вам позвонила… Серёжа! Что же это? А? Как же такое могло…?

Я услышал в трубке её всхлипывания.

— Успокойтесь, Вера Ильинична! Что теперь поделаешь? Видимо так уж ему было суждено. Мне очень жаль. Но Вам надо держать себя в руках.

— Да, да. Конечно. Только мне очень, очень больно! Словно мы осиротели…

— Это точно.…А Вы звоните из школы?

— Да. Я ещё здесь.

— Как там обстановка? С уроками во второй смене не вышло?

— Нет. Не вышло. Мы не смогли заставить ни себя, ни учителей. Да и дети возбуждены слишком. Какие уж тут уроки! Мы с Тамарой Николаевной уже всех отпустили. Только Александр Николаевич да Андрей Владимирович в столярке сидят… Пьют…

В её голосе не было осуждения.

— Мы их даже выгонять не стали. Впору самим выпить. Как подумаю, что и сегодня идти в свой пустой дом, так опять реву… Я в школе, фактически, жила. Из-за него. А теперь…? Простите меня, что плачусь, мне ведь больше не с кем… Тамара уже ушла…

Слышимость почему-то улучшилась. Я даже услышал, как часы в её кабинете пробили четыре раза.

— Вера Ильинична, и всё же Вам надо идти домой. И отдохнуть.

— Да, Серёжа, спасибо. Извините, что так.…Одним словом, жду Вас завтра в восемь. До свиданья.

И она положила трубку. Слабые короткие гудки, звуковым кардиографом отсчитывавшие ритм её раненного сердца, сигналили о чём-то в моём сознании. Мне стало тошно от невозможности что-то изменить и от бессмысленной жестокости жизни. Я вспомнил, что с утра ничего не ел, пошёл на кухню и поставил на огонь чайник. В голове всплыли и неотвязно завертелись строчки:

В синий вечер у теплой печечки

Горьку водочку пью в тоске.

Эх, разнылось моё сердечечко,

Револьверчик мой сжат в руке.

Это сочинилось само собой лет шесть назад и помнилось…

В револьверчике шесть патрончиков

Притаилися силой злой:

Маслом смазаны, смертью связаны

С разболевшейся, ох, душой.

У Минакова не револьверчик был, пистолет Макарова.

Сизый дым висит в душной комнатке,

Только ходики — «тик» да «так».

Вы потом меня, точно, вспомните!

Вот, мол, жил и сдох, как дурак.

Докурил уже я последнюю

Сигареточку до конца,

Тихо взвёл курок, дулом ткнул в висок…

Эх, простите, бля, подлеца…!

Нет. Не замечал я у Минакова признаков такого душевного расстройства, чтобы вот так застрелиться. На собственном рабочем месте! Прямо в школе!

Я сел и уставился в угол. Конечно! Никакое это не самоубийство. Кто-то грохнул нашего Степаныча. Но за что же? Ведь должна быть какая-то причина, мотив? И ещё одно! Не знаю, как другие мои коллеги, а я чувствовал, что оскорблён этим убийством до глубины души. Знать бы, кто это сделал! Поди ж ты, какая сволочь! Ну, нет! Ему это не сойдёт. Бог, он, конечно, всё видит. Но и я тоже не считаю себя полным идиотом. Гадом буду, если его не вычислю! Таких вещей прощать нельзя.

Растерянность, раздражавшая меня весь день, куда-то улетучилась. Я почувствовал себя взвинченным. Водой в шлюзе поднималась и накатывала злость. Я вскочил и нервно зашагал из угла в угол. Уроков у меня завтра нет. Готовиться не надо. Делать совершенно нечего. Но торчать дома было невмоготу. Я выключил газ под всё еще не закипавшим чайником и, одевшись наскоро, отправился бродить по улицам, чтобы, хоть как-нибудь, убить время.