Третья половина жизни

Виктор Левашов, 2013

Все они уже умерли. Мы тоже умрем. Все. И от нашей жизни останутся никому не нужные книги. Но если мы их не напишем, не останется вообще ничего.

В общем-то нам ничего и не надо,

В общем-то нам ничего и не надо,

В общем-то нам ничего и не надо,

Только бы, Господи, запечатлеть

Свет этот мертвенный над автострадой,

Куст бузины за оградой детсада,

Трех алкашей над вечерней прохладой,

Белый бюстгалтер, губную помаду

И победить таким образом смерть.

Тимур Кибиров

Вместо пролога.

Возвращение из тундры

Они подходили к городу с северо-востока, двое, он и она, оставляя по правое плечо огромные плоские пространства тундры, обманчиво-мирные, поблескивающие в малокровном сентябрьском солнце, словно стерня. Слева разворачивались и нехотя отставали мелкие лесистые сопки Талнаха с далекими копрами над изломами рудного тела. Мощно, полукругом в треть неба вспухшие впереди бурые горы так же медленно расслаивались на увалы и кряжи, из сизо-дымных, предгрозового тона предгорий обособлялись городские строения, вначале крупные, соразмерные контуру гор — прямоугольные блоки плавильных цехов с короткими мощными трубами, потом всё более и более мелкие.

Вспыхнула дымным столбом и застыла над городом, справа от гор, ажурная телевышка.

Он вышагивал впереди, с механической размеренностью, не медленно и не быстро, заложив пальцы за лямки рюкзака, будто в проймы жилета, привычно спрямлял путь между круглыми озерцами. При поворотах солнце золотило щетину на его молодом, ровно и глубоко загорелом, безучастном лице.

Девушка держалась позади, не приближаясь и не отставая, шагах в шести за ним и на шаг в сторону, точно бы ей мешали смотреть тусклые стволы мелкокалиберной винтовки и карабина у него за спиной. Она шла налегке, но подавалась вперёд, как если бы плечи ей ломила тяжесть поклажи. Обвисли и не в такт покачивались руки с напущенными на пальцы рукавами темно-красного свитера, выпростанного из-под черного рабочего ватника. Лицо её, маленькое, смуглое, пепельно-серое от изнеможения, казалось ещё меньше между прикушенным воротом свитера и надвинутым на глаза козырьком такой же темно-красной вязаной кепки.

Всё отчётливее прорисовывались впереди городские кварталы, плотной каменной стеной вытянутые на равнине к западу от заводов, дом к дому, торец к торцу, океанским пирсом на кромке тундры, и у них словно бы закладывало в ушах. Шум города, сам ещё неявный, постепенно скрадывал привычные для них звуки, оглушительно громкие, потому что это были единственные звуки в высокой пустой тундре: стук литой резины их сапог о камни и землю, хлюпанье на болотах, хруст подмёрзшего мха. И это ощущение нарастающей глухоты, на первых порах обеспокоившее его и заставившее несколько раз оглянуться, говорило о близости цели, о конце их пути надежней, чем явственно различимые уже тени между домами и солнечные просветы улиц.

Стоял сентябрь, предзимье. Выпал ясный, чистый, холодный день. Тесно было на тротуарах, людно и оттого празднично на сходах в тундру. В просторный пролёт поперечного сквозного проезда они вошли, завершая широкую дугу своего маршрута, и каждый, кому попадались они на глаза, невольно оборачивался в ту сторону, откуда они появились, как бы пытаясь найти исток их движения и тем самым понять, кто они, какой печатью отмечены их лица, в стёртости которых сквозило нечто большее, чем физическая усталость.

Оттуда, с северо-востока, подкрадывались к городу режущие циклоны, оттуда наползала полярная ночь, вымораживая дороги, оттесняя к югу караваны судов.

Словно бы острую знобкость близкой зимы принесли с собой в мирный осенний город эти двое, размеренно прошагавшие обочиной тротуара и скрывшиеся в дверях гостиницы, развёрнутой тяжелым фасадом на солнечный людный проспект.

Кого только не видывали в этом уютном фойе, тесном от аспарагусов и высоких китайских роз! С достоинством метрдотелей, с корректностью таможенников и с проницательностью, завидной для социологов, здесь каждый день быстро и безошибочно распределялись по шести этажам этого громоздкого старого здания пассажиры двух постоянных авиарейсов и всех дополнительных, включая теплоходные в короткие месяцы навигации: проектировщики, монтажники, заместители министров и сопровождающие их лица, субподрядчики, поставщики, учёные, фотокорреспонденты — весь разнокалиберный командированный люд, обычный для молодых, бурно развивающихся городов. И для каждого, кто бы ни подходил к черному пластиковому барьеру дежурного администратора, находилось (или вовсе не находилось), в полном соответствии с его значимостью, место в «люксах», «полулюксах», в номерах на двоих, на троих, на четверых и в общежитии на шестом этаже.

Лишь однажды затянутая в чёрный фирменный костюмчик дежурная допустила оплошность, приняв за известного полярного исследователя, приезда которого ждали со дня на день, облачённого в кожано-меховые одежды доцента Московской академии коммунального хозяйства, и поселила его в одноместном «люксе», хотя для него хватило бы обычного двухместного номера, даже без телефона. И в этот погожий осенний день именно ей досталось, услышав тройной стук дубовых дверей в тамбуре, а затем близкое, на мягком кресле возле барьера, звяканье железа о железо, поднять от рапортичек голову и увидеть этих двоих, от вида которых словно бы сквозняком полоснуло по открытому телу.

Им нужен был номер с ванной. Нужен! Да в таком виде вообще не заходили в гостиницу! С открытым оружием вообще запрещалось появляться в городе! Да…

Здесь всё было против правил. У них не было никаких командировочных удостоверений. В паспорте девушки стояла ленинградская прописка, а в паспорте молодого человека — штамп о прописке в одном из мужских общежитий города. Значит, ни о какой гостинице не могло быть речи. И наконец — у них были разные фамилии!

Документ, предъявленный им со злорадной, как ей показалось, усмешкой в ответ на её недоумение, не успевшее к счастью для них сформироваться в слова, окончательно выбил её из колеи.

На листке рыхлой бумаги, вырванном из какой-то амбарной книги, даже не на машинке, а от руки, четким почерком человека, привыкшего иметь дело с чертежами, значилось:

ВРЕМЕННОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО О БРАКЕ

Настоящим удостоверяется, что гр-н ХАЗАНОВ ИГОРЬ КОНСТАНТИНОВИЧ, инженер-геолог Гидрогеохимического отряда Норильской комплексной геологоразведочной экспедиции, и гр-ка НОВИКОВА ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА, студентка-практикантка Ленинградского государственного университета,

23 апреля с. г. вступили в брак, о чём в журнале радиограмм отряда сделана соответствующая запись.

Настоящее удостоверение, выданное мной на основании параграфа 26, часть IV «Инструкции по проведению геологоразведочных работ», подлежит при первой возможности обмену на соответствующее свидетельство ЗАГСа, а до того момента является официальным документом, подтверждающим факт заключения брака со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Начальник Гидрогеохимического отряда Щукин Андрей Павлович.

Свидетели:

Завхоз отряда, радист 1 — го класса Чесноков Иван Мартынович,

Рабочий-коллектор Задонский Григорий Петрович.

И вся эта филькина грамота, обладавшая вместе с тем какой-то жутковатой убедительностью, была скреплена жирным фиолетовым штампом.

Пока дежурная, уставясь в треугольник штампа, тщетно пыталась найти хоть какую-нибудь опору в своем богатейшем жизненном опыте, молодой человек, будто вспомнив что-то неприятное, но необходимое, потянулся к телефону (дежурная содрогнулась, увидев его руку с въевшейся грязью на белой пластмассе трубки), набрал номер.

— Соедините меня с Шубиным.

Подождал, неприязненно морщась. В трубке щелкнуло — бросил:

— Это Хазанов, мы в городе. — Помолчал. — Да, закончили… Нет, на велосипеде. Конечно, пешком. — Ещё помолчал. — Скажите в бухгалтерии, пусть привезут нам денег. Сколько-нибудь, в счёт моей зарплаты и полевых. Мы в гостинице, номер… Секунду! — Он нетерпеливо, требовательно взглянул на дежурную.

— Триста двадцать первый, — застигнутая врасплох его взглядом, подсказала она, хотя номер этот, двухместный, с ванной и телефоном, был оставлен после звонка из горкома партии для каких-то писателей из Москвы и хотя она вообще ещё не решила, как поступить в этой неожиданной ситуации.

— Триста двадцать первый, — повторил он и положил трубку.

За всё это время девушка не проронила ни слова, лишь коротко, досадливо повела головой, освобождая из-под свитера подбородок.

И как это часто бывает с людьми, попавшими в затруднительное положение, дежурная думала уже не о том, правильно ли её решение, а о том, почему оно правильное и как его реализовать. Но ведь в самом-то деле — не в мужское же общежитие им идти! Оформляя документы, она прикинула, что писателей для начала подселит в трёхместный номер на втором этаже, из которого с утренним самолётом на Красноярск убыли два снабженца, а потом переведёт в двухместный на четвёртом этаже, когда выедут специалисты ленинградского «Гипроникеля». Ничего, перебьются. Неизвестно ещё, что это за писатели, а эти…

Что «эти», дежурная тоже не знала, но они были свои, причастные к городу, которому и она служила на своём ответственном посту. И она даже проводила их на этаж, в номер, а через полчаса, когда прикатил геологический «газик», вновь поднялась к ним с молоденькой девчонкой-курьером, сонной и глупой, не знающей ничего, кроме того, что ей было велено в бухгалтерии.

Эти двое, похоже, как вошли, так и с места не сдвинулись. Девушка неловко приткнулась в кресле. Прекрасные черные волосы, запущенные до невозможности, рассыпались по плечам, кепка рдела на подоконнике в заходящем солнце. Молодой человек прямо, как старик, сидел на стуле, расстегнув ватник и некрасиво, по-стариковски, положив на колени руки.

Выпроводив девчонку-курьера, дежурная замешкалась в коридоре у двери, услышала какое-то движение в номере и голос девушки — напряженный, с хрипотцой от простуды или от длительного молчания. Она сказала, будто каркнула:

— Вот мы и вернулись… Игорь…

Внизу дежурная ещё раз внимательно рассмотрела заполненные ими анкетки.

Ему было двадцать пять лет. Ей — двадцать два.

Дата вселения в гостиницу: 14 сентября 1967 года.

В графе «Цель приезда» в обоих листках стояло: «Жить».