Вокруг света за 72 дня

Виктор Пахомов

Нелли Блай – литературный псевдоним знаменитой американской журналистки, писательницы и предпринимательницы Элизабет Джейн Кокрейн (1864 – 1922). О ней написано множество книг и статей, ее труды изучают в рамках программ по истории мировой журналистики. Присущие ее характеру неуемность и энергичность, отразились на первой же в ее жизни статье – о невыносимых условиях работы женщин на заводе в Питтсбурге и безумно тяжкой их повседневной жизни – она сразу же вступила в конфликт с редакцией – из-за неприкрытой правдивости описания того, что она видела. Далее последовали острые и актуальные репортажи из Мексики и совершенно экстремальная хроника-репортаж о психиатрической лечебнице на острове Блэкуэлл (ныне остров Рузвельта), Нью-Йорк. После этого она стала известной, а заодно – первопроходцем-репортером в области экстремальной журналистики. Однако, ее знаменитое кругосветное путешествие наперегонки с литературным персонажем знаменитого французского романиста Жюля Верна, сделало ее подлинной звездой. Совершенно одна – а в те времена женщинам не было свойственно путешествовать без спутника – с маленьким саквояжем, она объехала всю планету. Она познакомилась с самим Жюлем Верном – удивив его твердостью своего характера, – сменила несколько океанических пароходов и поездов – и в результате – более чем на неделю обогнала Филеаса Фогга. Поскольку она путешествовала от газеты "Нью-Йорк Уорлд", руководимой самим Джозефом Пулитцером, она вела репортаж, который позднее стал книгой. Именно ее держит сейчас тот, кто читает эти строки. Нелли Блай ни на секунду не устает ни рассказывать о чем-то интересном, что она видела, ни о самой себе – своих чувствах и личных впечатлениях. И, кроме того, возможно, в силу чрезвычайной занятости, она не привела свой текст в полный порядок, как это обычно делает писатель перед публикацией – мы видим живой дневник, яркий всплеск эмоций и удивления, восторг и ошеломление тем, на что она обращала свой взор. Начав читать, остановиться невозможно и, пусть, несколько виртуально, но тот любознательный – как и Нелли Блай – читатель, дойдя до конца книги, тоже, наверняка, испытает те же чувства победного счастья и усталости – каковые испытала и возвратившаяся в свой родной Нью-Йорк, ее автор – Нелли Блай.

ГЛАВА 2

ПУТЕШЕСТВИЕ НАЧИНАЕТСЯ

В четверг, 14-го ноября 1889 года, в 9 часов,40 минут и 30 секунд утра, я начала свой кругосветный тур.

Те, кто думают, что эта ночь — лучшая часть суток, и что утро создано именно для сна, знают, как некомфортно они себя чувствуют, когда по какой-то причине им приходится вставать… ну, например, ради молочника.

Я перевернулась несколько раз, прежде чем решила оставить свою постель. Будучи еще совсем сонной, я задумалась — почему кровать намного уютней, а тот пропавший сон, который мог бы закончиться опозданием на поезд, намного слаще именно тогда, когда на службу идти не надо? Я пообещала себе, что по возвращении я когда-нибудь притворяюсь, что срочно нужно встать, чтобы иметь возможность испытать удовольствие от потери сна, но при этом ничего не потеряв. Я снова сладко задремала, но потом, внезапно обеспокоенная вопросом, хватит ли у меня времени, чтобы успеть попасть на корабль, я тотчас соскочила с кровати.

Разумеется, я очень хотела ехать, но в блаженном бездействии мне думалось, что вот если бы хоть кто-нибудь из тех хороших людей, которые тратят столько времени на придумывание разных летательных аппаратов, уделят хоть капельку своей энергии тому, чтобы изобрести такую систему, благодаря которой все пароходы и поезда всегда будут отчаливать или отъезжать в полдень или несколько позже, тем самым они оказали невероятное удовольствие страдающему человечеству.

Я попробовала чего-нибудь съесть, но для завтрака то был слишком ранний час. Пришла пора прощаться. Быстро расцеловав своих родных, я опрометью слетела вниз по лестнице, изо всех сил пытаясь преодолеть тот твердый комок в своем горле, который старался заставить меня пожалеть о предстоящем мне путешествии.

— Не волнуйтесь, — ободряюще сказала я, ведь я так ненавидела это ужасное «до свидания». — Я думаю лишь о том, что теперь у меня есть отпуск и самое приятное время моей жизни.

А затем, чтобы ободрить себя, на пути к кораблю я подумала: «Это всего лишь 28 000 миль, и спустя семьдесят пять дней и четыре часа я вернусь домой».

Потом я попрощалась с несколькими оповещенными заранее своими друзьями. Утро было ясным и солнечным, и все выглядело великолепно, пока пароход стоял на якоре, но только после того, когда их предупредили, что им следует сойти на берег, я начала осознавать, что это значит для меня.

— Будь храброй, — пожимая мне руку, говорили они. Я видела слезы в их глазах, и я старалась улыбаться, — так чтобы их последнее воспоминание обо мне всегда подбадривало бы их.

Но когда прозвучал свисток, и они стояли на причале, а я — на «Августе Виктории», которая медленно, но верно удаляясь от всего того, что я так хорошо знала, вела меня в незнакомые страны незнакомых людей, я чувствовала себя очень одиноко. В голове моей царил туман, а сердце было готово выпрыгнуть из груди. Только семьдесят пять дней! Да, но этот срок казался вечностью, а мир, потеряв свою округлость, казался мне долгим и бесконечным, и… нет, я никогда не вернусь.

Сколько было возможно, я смотрела на стоявших на причале людей. Такой же счастливой, как в иные времена в свое жизни, я себя не чувствовала. Я грустила, прощаясь с тем, что я видела перед собой.

— Я уезжаю, — печально думала я, — но смогу ли я когда-нибудь вернуться?

Страшная жара, пронизывающий холод, ужасные бури, кораблекрушения, лихорадка — вот какими соответствующих моменту вещами был поглощен мой разум, и в конце концов, я почувствовала себя так же, как я предполагаю, должен был себя почувствовать тот, кому, прячущемуся в полуночном мраке пещеры, сказали, что все эти ужасы готовы немедленно сожрать его сразу же, если он осмелится выйти наружу.

Утро было просто чудесным, и бухта никогда не выглядела красивее, чем тогда. Корабль бесшумно скользил по водной глади, а присутствовавшие на палубе люди расселись в своих креслах и разлеглись на своих ковриках в таких удобных позах, словно со всей серьезностью решили наслаждаться всем происходящим, ведь они еще не знали, что спустя мгновение кто-то иной получит удовольствие от них самих.

С появлением лоцмана все бросились к борту парохода, чтобы посмотреть, как он спускается по узенькой веревочной лестнице. Я тоже внимательно наблюдала за ним — он сел в ожидавшую его шлюпку — чтобы вернуться на свой лоцманский катер — и не обратил на нас никакого внимания. Для него это была обычная работа, но я не могла удержаться от мысли — вот если бы корабль тонул, неужели, он бы и тогда ни на кого не посмотрел и никому ничего не сказал?

— Вот теперь началось ваше путешествие, — сказал мне кто-то. — Как только лоцман покидает корабль и капитан берет на себя управление им, вот только тогда и начинается наше плавание, так что можно сказать — теперь вы действительно начали свое кругосветное путешествие.

Что-то в его словах заставило меня вспомнить об этом демоне — морской болезни.

Никогда прежде не совершая морских путешествий, я не могла рассчитывать ни на что иное, кроме как на яростную борьбу с этой напастью моря.

— Вы страдаете морской болезнью? — вопрос был задан сочувственно и очень дружественно, но более ничего не потребовалось — и я бросилась к планширу.

Болезнью? Я наклонила голову и, совершенно не обращая на рокот волн, дала волю своим чувствам.

Люди всегда были бесчувственны к морской болезни. Когда, после того, как убрав слезы с глаз, я обернулась, я увидела улыбки — на лице каждого пассажира. Я заметила, что они всегда находятся на том же борту корабля, где и страдалец, стараясь, так сказать, преодолеть вместе с ним свои собственные ощущения.

Их улыбки никак не затронули меня, а какой-то человек шутливо заметил:

— И эта леди собралась объехать весь мир!

Раздался взрыв хохота — я тоже смеялась вместе со всеми. Но в глубине души я просто поражалась тому, насколько я оказалась храброй, чтобы, будучи такой неопытной, отважиться на морское путешествие. Тем не менее, в конечном результате я нисколько не сомневалась.

И, конечно же, я пошла на ланч. На него отправились все, а некоторые даже несколько поспешно. Я присоединилась к ним, точно не помню, но, возможно, я именно так и сделала. В любом случае, за оставшееся время этого рейса, столько людей в обеденном зале, я ни разу не видела.

Когда ланч был подан, я смело прошла вперед и села по левую руку от капитана. Я была очень решительно настроена жестко противостоять всем своим побуждениям, но в глубине моей души теплился слабый огонек ощущения, что мной управляло нечто намного сильнее моей силы воли.

Ланч начался очень приятно. Официанты двигались совершенно бесшумно, оркестр играл увертюру, капитан Алберс, — элегантный и благодушный, — сидел во главе стола, а его сотрапезники — другие сидящие за его столом пассажиры, приступили к обеду с удовольствием, сравнимым лишь с восторгом рулевого, когда путь его гладок и прекрасен. Я за этим столом, была единственной, кого можно было бы назвать салагой, и я с горечью осознавала этот факт. Так же как и многие другие.

Особенно остро я почувствовала это, пока подавали суп, я мучилась страхом и сомнениями. Я чувствовала, что все вокруг прекрасно, словно неожиданный подарок на Рождество, и я пыталась прислушиваться к восторженным разговорам о музыке, каковые вели мои спутники, но мои мысли были посвящены той теме, которая никогда бы не обсуждалась за обеденным столом.

Меня то знобило, то бросало в жар. Я чувствовала, что не буду испытывать чувства голода даже если вообще не увижу никакой еды в течение семи дней, действительно, я имела огромное и страстное желание не видеть ее, не есть, да и запаха ее не ощущать до тех пор, пока я либо не выйду на берег, либо не найду согласия с самой собой.

Затем подали рыбу, а капитан Алберс как раз дошел до середины одной интереснейшей истории, когда я почувствовала, что я больше так не могу.

— Простите, — тихо прошептала я и выбежала вон. После оказанной мне в одном укромном месте помощи, небольшого отдыха и успокоения разыгравшихся эмоций, я отважилась последовать совету капитана и вернуться к своему незавершенному обеду.

— Единственный способ победить морскую болезнь — заставить себя кушать, — сказал капитан, и я подумала, что средство достаточно безвредно и его стоит попробовать.

Присутствующие приветствовали мое возвращение. Я вновь испытала то неудобное чувство, что я вновь поведу себя как-то не так, но все же я попыталась сдержать себя. Но это состоялось, и я исчезла с той же скоростью, что и в первый раз.

Я снова вернулась. На этот раз, я была более неуверенной, моя решимость несколько ослабла. Но лишь только я села, как увидела добродушный блеск глаз стюарда — он закрыл мое лицо моим носовым платком, и я чуть не задохнулась до того, как перешагнула порог обеденного зала.

Браво, с которым мои компаньоны любезно приветствовали мое третье возвращение к столу, чуть не свело меня с ума. Я была рада узнать, что обед только что закончился, и смело заявила, что он был великолепен!

Затем я сразу отправилась в постель. Друзьями я пока не обзавелась, а потому решила, что поспать будет намного приятнее, чем просто сидеть в музыкальном салоне и смотреть на других — занятых тем же самым — пассажиров в первый же день путешествия.

Я легла спать чуть позже семи часов. Потом мне подумалось о том, что проснувшись, меня вполне бы устроила чашечка чая, но помимо этой мысли и еще каких-то ужасов я ничего более не видела, пока не услышала чей-то бодрый и веселый голос.

Открыв глаза, я увидела рядом с моей постелью стюардессу, одну из пассажирок и стоявшего у двери в каюту капитана.

— Мы думали, что вы умерли, — сказал капитан, увидев, что я проснулась.

— Я всегда сплю по утрам, — смущенно ответила я.

— Утрам! — расхохотался капитан, а вслед за ним засмеялись и остальные. — Так ведь сейчас уже половина пятого вечера!

— Ну, ничего, — добавил он успокоительно, — вы поспали, и пошло вам на пользу. А теперь вставайте и посмотрите, не съешьте ли вы большой обед.

Так я и поступила. Я — без всякого содрогания — съела каждое из предложенных к обеду блюд, и что еще удивительнее, я спала той ночью так, как обычно спят люди, которые весь день провели в активных занятиях на свежем воздухе.

Погода была очень плохая, море бурное, но мне это нравилось. Моя морская болезнь прошла, и хотя меня еще мучила довольно болезненное подозрение, что, несмотря на то, что она исчезла, она все еще может вернуться, мне все же удалось взять себя в руки.

Почти все пассажиры, не желая обедать в общем зале, брали свои блюда на палубу и там, комфортно устроившись в креслах, поедали их с такой с настойчивостью, что со временем это зрелище стало наводить на меня тоску. Одна очень яркая и разумная американская девушка путешествовала одна — она направлялась в Германию, к своим родителям. Она увлеченно занималась всем, что могло доставить ей удовольствие. Она была из тех девушек, которые много говорят, и сама она всегда что-то говорила. Я очень редко, если вообще когда-либо, встречалась с такими как она. На немецком, а также и на английском языке она вполне грамотно могла обсуждать что-либо — начиная с моды и заканчивая политикой. Ее отец и ее дядя были хорошо известными в правительственных кругах лицами, и по манере речи этой девушки было легко убедиться, что она была любимицей своего отца — образованной, прекрасной и женственной. На борту нашего парохода не было ни одного человека, который знал бы о политике, искусстве, литературе или музыке больше, чем эта девушка с волосами Маргариты, и в то же время, никто из нас не был так готов в любое время посоревноваться в беге по палубе, как она.

Я думаю, что для путешественника вполне естественно и никак не преступно желание наслаждаться изучением особенностей характеров его попутчиков. Прошло не так много времени, но каждый из тех, кто там был, все же хоть немного познакомился с теми, с кем он прежде никогда не встречался. Не буду утверждать, что приобретенные во время совместного путешествия такие знания способны принести какую-нибудь пользу, но в тоже время я не буду пытаться настаивать на том, что те пассажиры, которые часто общались между собой, не находили общих интересных и подходящих тем для обсуждений. Как бы то ни было, занятие это совершенно безвредное, а нам было приятно и не скучно.

Я помню, когда мне сказали, что один из наших пассажиров измерял свой пульс после каждого приема пищи, а были они весьма плотными и морской болезнью не страдал, я с трудом дождалась, пока мне на него укажут, чтобы я могла понаблюдать за ним. Если бы он присматривал за моим пульсом, а не за собственным, я бы не могла быть более заинтересованной. С каждым днем я беспокоилась все больше и больше, так что я с трудом сдерживалась, чтобы не спросить его, уменьшался ли его пульс до еды и возрастал ли после, или же был неизменным с утра до вечера.

Затем, почти утратив свой интерес к этому человеку, я обратила свое внимание на другого — он вел учет количества сделанных за день шагов. Но и он, в свою очередь, стал мне менее интересен после того, как я узнала, что одна из пассажирок, — очень терзаемая морской болезнью, — ни разу еще не раздевалась с того дня, когда она покинула свой дом в Нью-Йорке.

— Я совершенно уверена — мы все утонем, — доверительно сообщила она мне, — и я решила утонуть одетой!

После этих ее слов я ничуть не удивлялась тому, почему она так страдала от морской болезни.

Одна семья, которая путешествовала из Нью-Йорка в Париж, везла с собой маленького серебристого скайтерьера с довольно необычной кличкой «Дом, милый дом». К счастью для самой собаки, а также для тех, кому приходилось общаться с ней, они сократили его имя до Хоуми.

Проезд Хоуми был оплачен, но, согласно корабельным правилам, забота о нем лежала на мяснике, чем его хозяева были крайне недовольны. Хоуми не привык к такой суровой жизни, и единственное его счастье было в том, что ему разрешили выходить на палубу. Разрешение было предоставлено с условием, что каждый раз, когда Хоуми будет лаять, он немедленно будет уведен вниз. Я опасаюсь, что многие часы своего заключения Хоуми провел у нашей двери, поскольку при каждом упоминании о крысах, он сразу же начинал энергично копать, сопровождая свои отчаянные попытки короткими и громкими лаями. Каждый день мы с тревогой отмечали, что Хоуми становится все худее и худее. Мы поражались тому похудению, которое постигло его в апартаментах мясника, и, в конечном счете, морской болезни, переживать которую он, как и некоторые из пассажиров, предпочитал в пределах каюты. Ближе к концу рейса, когда нам подали колбасу и с гамбургский стейк, очень многие, так, чтобы никто не слышал, интересовались, видел ли кто-нибудь в тот день Хоуми. В этих перешептываниях звучало столько беспокойства, что иногда мне думалось, что они скорее были больше пропитаны личным беспокойством, а вовсе не симпатией к маленькой собачке.

По мере того, как разные развлечения приедались, капитан Алберс, чтобы порадовать нас, всегда изобретал нечто новенькое. Каждый вечер после ужина он рисовал на карточке несколько строк — по числу сидевших за столом пассажиров. Затем он отмечал одну из них и сворачивал карточку так, чтобы отметки не было видно. После этого карточка пускалась по кругу, и каждый джентльмен вписывал в строку свое имя.

Затем карточка возвращалась к капитану, и, затаив дыхание, мы ждали его вердикта. Тот из джентльменов, чье имя находилось в отмеченной строке, оплачивал общий счет — за сигары или выпивку.

Кроме того, велось много разговоров о том неверном представлении, которое многие граждане других стран имеют об Америке и американцах. Кто-то заметил, что большинство иностранцев не могут сказать, где находятся Соединенные Штаты.

— Есть и такие, которые думают, что Соединенные Штаты — это маленький остров с несколькими домами, — сказал капитан Алберс. — Однажды в мой дом, находящийся возле верфи в Хобокене, из Германии пришло письмо с таким адресом —

«КАПИТАНУ АЛБЕРСУ, АМЕРИКА, ДОМ № 1»

— А я из Германии получил с таким, — произнес самый застенчивый из сидевших за столом джентльменов, он даже покраснел от звука собственного голоса —

«ХОБОКЕН, НАПРОТИВ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ»

Во время ланча 21-го ноября кто-то крикнул, что видит землю. Та быстрота, с которой все, покинув столы, выскочили на палубу, наверняка многократно превышала быстроту спутников Колумба в тот момент, когда они увидели Америку. Не знаю, почему, но я твердо уверена, что рассматривала эту далекую и туманную землю с намного большим интересом, чем самый красивый пейзаж мира.

Всего за несколько минут палубы наполнились множеством взволнованных и возбужденных людей. Словно, остановившись в каком-нибудь порту, пароход взял на борт новых пассажиров. Мы никак не могли понять, как так вышло, что все они, отбыв из Нью-Йорка, наслаждались (?) собственным уединением с того самого дня, как покинули этот порт.

Ужин в тот вечер был очень приятным. В честь тех, кто сходил с парохода в Саутгемптоне, были поданы дополнительные блюда. Семь дней назад, покидая Нью-Йорк, я не была знакома ни с одним из своих попутчиков, но теперь, осознав, что прощание так близко, я очень сожалела о том, что мне суждено расстаться с ними.

Если бы я путешествовала с компаньоном, я бы не чувствовала этого так остро, поскольку у меня, естественно, было бы намного меньше времени на общение с другими пассажирами.

Они были так добры ко мне, что я была бы самой неблагодарной из женщин, если бы не чувствовала, что я оставляю своих друзей. Капитан Алберс, много лет прослуживший морским капитаном на восточных морях, рассказал мне о том, как я должна заботиться о своем здоровье. По мере того как время моего пребывания на «Августе Виктории», истекало, некоторые из моих компаньонов очень мягко подшучивали надо мной, вознамерившейся побить рекорд героя художественного произведения, и тогда я заметила, что я даже поощряю их — это обманчивое веселье помогало мне скрывать свои истинные страхи.

Все пассажиры «Августы Виктории» пришли провожать нас. Мы сидели на палубе, разговаривали или нервно прогуливались до половины третьего утра. Затем кто-то сказал, что катер уже на месте, и мы все вместе бросились к нему. После того, как он пришвартовался, мы спустились на нижнюю палубу, чтобы узнать, кто прибыл и узнать первые новости с суши.

Один человек был очень обеспокоен моей поездкой в Лондон. Он полагал, что именно из-за того, что было так поздно, а скорее, даже слишком рано, лондонский корреспондент, который должен был встретить меня, не появился.

— Я, конечно же, сойду с корабля здесь и благополучно доставлю вас в Лондон, если никто не встретит вас, — протестовал он, несмотря на все мои заверения в том, что я и без сопровождающего чувствую себя прекрасно и в полной безопасности.

Скорее ради него, чем себя, я внимательно наблюдала за вступающими на борт людьми и старалась найти среди них того, кто был отправлен, чтобы встретить меня. Они шли цепочкой мимо нас, и тут этот джентльмен сделал несколько замечаний касательно моего кругосветного турне. Какой-то высокий юноша услышал это замечание и, повернувшись к лестнице, смущенно улыбнулся и посмотрел на меня.

— Нелли Блай? — спросил он.

— Да, — ответила я, протягивая ему руку, которую он пожал, в то же время, интересуясь, понравился ли мне этот рейс, и готов ли мой багаж.

Человек, который так беспокоился за мое одинокое путешествие в Лондон, воспользовался случаем и вовлек корреспондента в разговор. Затем он вернулся ко мне, и с выражением величайшего удовлетворения на своем лице, сказал мне:

— Все в порядке, это он. И если бы с ним было что-то не так, я, все же, непременно проводил бы вас до Лондона. Теперь я спокоен, я знаю, — он позаботится о вас.

Я продолжила свой путь с теплым чувством в своем сердце от встречи с таким хорошим человеком, который был готов пожертвовать своим комфортом ради того, чтобы обеспечить безопасность беззащитной девушки.

Несколько душевных рукопожатий и добрых пожеланий, некоторая сухость в горле, немного взволнованного сердцебиения, несколько чуть поспешных шагов по установленной для едущих в Лондон пассажиров доске, а затем катер отчалил от корабля и, и мы погрузились в ночную темноту.