Дыхание Луны

Виктор Пикар, 2016

Древнейший артефакт, жезл Моисея, тысячелетиями хранился в джунглях на затерянном острове. И вот случайно он попадает в Москву. Наш герой нечаянно приводит его в действие и обнаруживает, что невиданная сила, скрытая внутри жезла, творит удивительные вещи. Два человека, находящиеся в его поле действия, становятся как один… Соединившись чудесным образом с прекрасной слепой девушкой, он обретает настоящую любовь и наслаждается самым изысканным образом, пока ее не похищают… Ему предстоит найти ее снова и пройти путь, полный невероятных приключений и неожиданных открытий. В поисках любимой ему придется соединиться таким же чудесным образом со многими людьми, злодеями и праведниками, порой странными и непредсказуемыми, и вместе с ними найти ответ на, быть может, главный вопрос мироздания, – о том, какая сила управляет человечеством и этим миром – добрая или злая. Ведь если эта сила – любовь, если она добрая и творит добро, то почему мы, люди, так много страдаем?

Унылый и рыжий

Мой следователь интересуется:

— Теперь вы с Златаном чувствовали желания этого парня, как свои?

— Именно так.

— И что это было?

— Это было море уныния, одним словом. Кроме того, это был океан нереализованного сексуального желания. Это был вулкан маструбации, раздуваемый торнадо порносайтов. У Дамира не ладилось с девушками — он был косноязычен и немного туповат, стеснителен и диковат. Знакомясь, он сразу предлагал им секс. Он не пользовался дезодорантами, редко мылся, обильно потел, почти не чистил зубы, от него постоянно несло какой-то козлятиной, это был парень из деревни. Единственная девушка на тот момент, с которой он общался долго, целых три дня, была из фэйсбука, ее звали Люция. Признаться, для меня он явился еще большим животным, чем Златан. Тем не менее, я любил его, потому что был им самим — не больше и не меньше.

— И что, у него не было больше желаний?

— Почему, были, конечно. Заработать денег, чтобы переспать с проституткой. Потому он и устроился к Горану. Еще он был фанатом Мадридского Реала, и мечтал посетить финал Лиги Чемпионов, с участием любимого клуба.

Следователь смотрит на меня весьма сочувственно.

— А дальше?

— Дальше случилось вот что. Горан был двоюродным братом Златана. Прямо в аэропорту, его одолели муки совести. Шутка ли — так разгневаться, что задушить собственными руками родственника! Он маялся, не находил себе места — и мы с Дамиром, мучались вместе с ним. Он вспоминал, как они вместе с братом ловили рыбу, вместе, в детстве, строили шалаши из веток, жарили черный хлеб на костре. Кроме того, у него перед глазами, а значит — и у нас всех, стояли образы сотен ни в чем не повинных девушек, обреченных с его помощью на немыслимые страдания. Его, Златана, желания, его страдания, были самыми сильными на тот момент. Маша была в каком-то тупом беспамятстве, бедная девочка, а Дамир — в диком изумлении от того, что с ним происходило. В дьюти фри мы купили пару бутылок хорошего армянского коньяка, и быстро пили в зоне ожидания посадки, не стесняясь укоризненных взглядов, не закусывая, из горла. Златан сказал нам:

— Хочу покаяться, изменить свою жизнь.

Мы с Дамиром знали об этом и без его слов, и единственным нашим желанием было сделать это вместе с ним, как можно скорее. Но как? Златан знал, как, у него был план на этот счет, покаяние было для него связано с человеком в черной рясе, священником, которому он мог поведать о своей жизни, раскрыться, исповедаться — так это делали его родители. Таких из Афин в Тель Авив летает много, он приметил одного рыжего иеромонаха, бородатого конечно, пузатого, с носом-картошкой и наивными голубыми глазами, в потрепанном одеянии и стоптанных башмаках, скорее всего, русского. Когда тот направился в туалет, Златан взял у меня объединитель, и проследовал вслед за ним. Скорее всего, он вырвал розетку из стены, в том месте, где бреются перед зеркалом, над умывальниками, и воспользовался ее проводами — иначе непонятно, где он взял электрический разряд? Фактом является то, что, сидя в зоне ожидания вылета и допивая превосходный армянский коньяк, мы с Дамиром почувствовали, что нас стало больше — желания священника взошли над нами, как сверхновая звезда, и стали нашими, близкими, родными.

Мой следователь вздыхает, и, щурясь на лампочку, декламирует:

— Так долго вместе прожили, что вновь

Второе января пришлось на вторник,

Что удивленно поднятая бровь,

Как со стекла автомобиля — дворник,

С лица сгоняла смутную печаль… (Бродский)

Я устал сидеть на стуле, встаю и подхожу к окну. Там, за окном — решетки, маленький дворик, кирпичный забор с колючей проволокой, высохшее дерево, середина дня. Мой следователь не возражает, что я смотрю на волю — впрочем, он понимает, что глядеть-то не на что.

Знал бы он, что будет с ним дальше, через несколько часов…

А пока, он задает все тот же вопрос:

— Ну, а дальше то что?