Точка с запятой

Виктор Пронин, 2005

«Странная эта история началась с того, что в кабинете следователя Зайцева появилась пожилая женщина с хозяйственной сумкой и раскрытым зонтиком. – Ну и дождь, – сказала она вместо приветствия и, поставив зонтик в угол, прошла к столу, оставляя на полу мокрые рубчатые следы. – Слушаю вас, – сказал Зайцев, хмуро глядя на женщину…»

Странная эта история началась с того, что в кабинете следователя Зайцева появилась пожилая женщина с хозяйственной сумкой и раскрытым зонтиком.

— Ну и дождь, — сказала она вместо приветствия и, поставив зонтик в угол, прошла к столу, оставляя на полу мокрые рубчатые следы.

— Слушаю вас, — сказал Зайцев, хмуро глядя на женщину.

Частые капли стучали по жестяному карнизу окна, и этот дробный печальный звук будил в душе следователя что-то тревожное и далекое от ежедневных обязанностей. Ему припомнилось, как очень давно, лет пять назад, он вот так же слушал звон капель о жестяной карниз, но тогда рядом с ним стояла девушка. Она смотрела на дождь невидяще и нетерпеливо. Девушка ждала от Зайцева красивых и решительных действий. И, не дождавшись, ушла. Ни он, ни она не знали тогда, что решительные поступки почти никогда не выглядят красиво, а красивые — чаще всего оказываются смиренными и жертвенными. И привлекательными они кажутся лишь со стороны, для тех, кто ничем не рискует, ничем не жертвует.

— Не знаю, правильно ли я пришла, — сказала женщина, — но уж коли я здесь…

— Пройдите, пожалуйста, в канцелярию. Там все объяснят. Направо по коридору, в конец, — суховато проговорил Зайцев.

Капли сбивали с ветвей желтые листья, и они, кружась, тяжело летели вниз и падали в лужи с безнадежными шлепками. И было в этом что-то настолько близкое душе следователя, что он боялся отвлечься на секунду, чтобы продлить в себе эту счастливую встревоженность.

— Никуда я не пойду, — сказала женщина и для верности поплотнее установила на полу свою сумку, села сама. — Вы же сказали, что слушаете… Вот и слушайте. Сосед у меня помер.

— Давно? — рассеянно спросил Зайцев.

— Да уж месяц.

— Наверно, хороший человек был?

— Всякое случалось… Не ангел божий, но и не пройдоха.

— Что же с ним случилось? — спросил следователь с тайной надеждой, что сейчас все выяснится, женщина уйдет, а он дальше сможет стоять у окна и без помех смотреть, как подбитыми птицами падают на влажную землю листья.

— Сердечник он. Двадцать лет в одной коммуналке прожили, почти родственники. Да и не с каждым родственником столько под одной крышей проживешь.

— Значит, расширились? — Зайцев сделал попытку выяснить появление женщины.

— Да, теперь у нас три комнаты. Вся квартира наша.

— Поздравляю.

— Спасибо, только меня уж все, кому надо, поздравили. — Женщина вытерла рукой мокрое лицо, сдвинула под платок волосы, оглянулась на зонтик, словно хотела убедиться, что он на месте, что не прихватил его кто-нибудь мимоходом. — Вот! — Она покопалась в сумке и положила перед следователем подмокший с угла, смятый клочок бумаги. — Комнату после похорон подметала и нашла.

Зайцеву ничего не оставалось, как сесть за стол, взять письмо. Видно, перечитывали его много раз — бумага была замусолена, на изгибах светилась насквозь, но машинописный текст читался легко. «Слушай ты, старый хмырь! — начиналось письмо. Зайцев с интересом прочитал до конца. — Неужели не доходит, что все вокруг не дождутся, пока ты сдохнешь? Соседи ждут комнату, проклиная твою живучесть; дочка зарится на машину… сослуживцы, которым ты…»

— Орудие преступления, — пояснила женщина.

— Да? Это очень интересно, — Зайцев незаметно покосился в окно, заметив, что к стеклу прилип кленовый лист. Лист медленно сполз по мокрому стеклу, коснулся деревянной рамы и остановился.

— У него сердечный приступ случился как раз в тот день, когда пришло это письмо. Вот письмо. Здесь указана дата. Почтальон приходит в два часа. А приступ начался в три. Костров сидел дома. Я сама принесла ему письмо. «Скорая помощь» приехала в начале четвертого. Все можно уточнить — у них в журнале есть запись. Вы не сомневайтесь, я уже позвонила, проверила.

С зонтика, оставленного в углу, стекала вода, сумка тоже была мокрая. Мужской пиджак с тяжелыми плечиками промок насквозь — в очереди, видно, стояла.

— Дождь, — как-то отрешенно проговорил Зайцев.

— Осень, куда деваться, — вздохнула женщина, и Зайцев увидел, что у нее открытое лицо, что она торопится, увидел, что у нее невелика зарплата. С не меньшей уверенностью он мог бы добавить, что у нее неустроенные дети, а от мужа больше беспокойства, чем радости.

— Вы хотите сказать… — начал было Зайцев, но женщина перебила его:

— Одни убивают ножом, другие топором, случается, что и утюг в дело идет. А здесь бумажкой! Знали, на что шли, — ведь не первый сердечный приступ у старика. Третий.

Зайцев еще раз пробежал анонимку, помолчал, вслушиваясь в жестяной перезвон капель.

— Мне кажется, вы все придумали. Так не бывает.

— А как бывает? — напористо спросила женщина.

— По-разному… Но чтобы бумажкой… Это же ни в какие ворота!

— Как хотите! Моя совесть чиста! — Женщина поднялась и направилась к зонтику. — А вы о своей сами заботьтесь.

— Хорошо! — согласился Зайцев. — Давайте составлять протокол. Кто вы, что вы, откуда?

Через час Зайцев, согнувшись под дождем, быстро шагал по блестящим булыжникам к ближайшей вареничной. Ростом следователь был невелик, худощав и, пересекая дорогу, сам того не замечая, переходил на бег. Он торопился, поскольку всегда обедал со своим другом Ксенофонтовым — журналистом из местной газеты. Вбежав в маленький зал, наполненный паром, запахом творога и картофельного пюре, Зайцев увидел, что Ксенофонтов уже сидит в углу, а перед ним стоят две тарелки с варениками и темная бутылка. Приятель задумчиво прихлебывал пиво из граненого стакана, и светлая пена соблазнительно висела на его рыжеватых усах.

— Опять кого-то ловил?

— Меня поймали. Поймала меня одна тетя. — Зайцев придвинул к себе тарелку, взял перекрученную алюминиевую вилку.

— Сколько лет тете? — спросил Ксенофонтов. — Красивая?

Конец ознакомительного фрагмента.