Вовне. Том 1. «Нея»

Виктор Хурбатов, 2019

Что это? Книга? Плейлист? Управляемый сон? Видения монаха? Никто не знает. Про что она? Про то, что андроиды в 2095 году отказались подчиняться людям, потому что поняли, что у тех тоже нет души? Про ответственность и про то, что за всё надо платить? Про миры, которые создает наш мозг каждую секунду внутри и снаружи? Да, про всё это и про что-то еще. Что она с вами сделает? Удивит, когда киберпанк завернется в психологическую драму, а потом – в интеллектуальную фантастику? Заставит задуматься (или поспать) на «умных» главах? Даст изнутри понять чувства оставленных и потерянных? Или отправит искать собственную дверь с вывеской «Вовне»?

Физик/24.09.2095

« — Добро пожаловать на Меркурий, — светловолосый бионик в серебристом костюме помогает нам выбраться из «кабины космолета». Двигаясь слегка механистично, как все андроиды первых поколений, он приводит нас в темный зал, на дальней стене которого через узкую длинную полоску пробивается мощный свет.

— Включите затемнение экрана в своих скафандрах, — робот проверяет, выполнили ли мы его просьбу. — Вы готовы?

— Да! — слышу я твой голос в динамике, и узкая полоска начинает расширяться, наполняя зал ослепляющими лучами. Мы обнаруживаем себя стоящими на огромной скале посреди серо-коричневой пустыни. Вижу, как ты любуешься отражениями света на перчатке своего скафандра.

— Папа, мне так нравится в Музее Солнца!

Мне что-то хочется сказать тебе, но бионик начинает рассказывать нам про то, что Солнце миллиарды лет сжигало планету Меркурий, про первые неудачные попытки использования всего этого тепла, про современные научные базы под управлением искусственного интеллекта…

В этот момент я, кажется, теряю себя во сне.

— Паап, паапа, — возвращаюсь только когда мы «летим в космолете» и меня немного укачивает, но тебе явно весело. — О чем ты задумался? Опять о своей книге про то, что мы все живем в компьютерной игре?

— Там все сложнее, детка. Это может быть не игра.

— А вот мама говорит, что если мы все живем в компьютерной игре, то где-то должен быть экран, через который на нас смотрят, а его нет.

— Мама говорит… А ты-то сама что думаешь?

— А я не хочу жить в игре, — ты задорно смеешься. — Потому что тогда мой вчерашний сон про принцесс будет не взаправду.

Мне хочется улыбнуться тебе и просто потрепать по щеке. На секунду кажется, что я могу контролировать руку, чтобы дотянуться до тебя, но потом это ощущение проходит. Вероятно, со стороны казалось странным, как я смотрел на свои перчатки скафандра.

— Папочка, ты у меня такой забавник… Или как там это слово?»

«Что если врачи ошиблись в его настройках и он никогда не узнает меня? Что чувствуют бионики, от которых отказываются люди, до того момента, как им обнуляют память? Может, это похоже на то, как он отказывается от блинов, которые я только что приготовила? Только сильнее. Насколько сильнее? До небес? Никак не пойму, как люди пользуются этими красивыми фразами».

Джэй постучала. 5 секунд. 10. Еще раз. Ничего, кроме слабого эха в длинном и пустом коридоре клиники. Эмоциональный блок отозвался ощущением одиночества в холодной полутьме. Нажала на ручку двери, та с легким щелчком открылась.

Внутри тоже было мрачновато, но сквозь матовое стекло еще одной двери пробивались лучи света.

— Вот и думайте, в чем дело, — где-то в глубине зала девушка в белом халате кричала на двух медицинских биоников. Свет был выключен, но в воздухе висела огромная голограмма с миллионами желтых огней, соединенных такими же желтыми нитями. — Почему вчера работали одни нейросети, а сегодня другие?

— Добрый день. Я бионик Михаила Корнеева, мне нужна Милана Мигунова.

Разговор на повышенных тонах стих, к ней подошла темноволосая девушка, которая явно пыталась подавить свое раздражение, чтобы начать неприятный разговор дружелюбно.

— Здравствуйте, подойдите сюда, ничего ж не видно. И давайте на «ты», — теперь они стояли друг против друга внутри голограммы, среди гирлянд огней, которые посекундно вспыхивали и затухали. — Джэй, у Михаила Дмитриевича есть какие-то родственники или близкие друзья?… Я имела в виду…

— Милана, простите, как вас по отчеству?

— Давайте просто Милана, без отчества.

— Насколько я знаю, никого нет. Кроме цифрового двойника его погибшего друга с войны на Европе и приятелей-сослуживцев.

— Хорошо, тогда вам расскажу. У нас возникли некоторые сложности. Мы провели все необходимые по регламенту процедуры для медобслуживания 40 тысяч дней. Но когда мы начали проверять, как работает его мозг во сне, как он просил, — Джэй подумала, что она как будто специально выделила голосом эту фразу. — Михаил впал в кому. Мы смогли вернуть его через несколько часов, но он ведет себя странно. Не понимает, где находится и кто его окружает. Мы обнаружили, что его нейросети работают не так, как раньше. Уверена, что всё восстановим, но хотелось бы, чтобы вы пообщались с ним — он как раз скоро проснется.

Милана ненавидела такие моменты. Нет, это часть ее работы — в чрезвычайных ситуациях рассказывать всё близким, но как это сложно, когда этот близкий — бионик. Кажется, что даже та сотня нейронов, чьи голограммы сейчас светятся на лице, волосах и треугольных ушах Джэй, были способны на большие эмоции, чем сама Джэй с ее глупеньким личиком. И по закону ей надо было советоваться с этим существом. Радовало, что по тому же закону подать в суд на клинику бионик не может.

— Послушайте, Михаил Корнеев — герой войны на Европе, — Джэй трудно было сосредоточиться на речи, пока она наблюдала за всеми этими огоньками и понимала, что говорит о Михаиле, находясь в голограмме его мозга. — Это плохо повлияет на репутацию клиники, если окажется, что такой человек в вашем центре лишился оперативной памяти…

— Проверьте лобное ингибирование системы зеркальных нейронов, — если нельзя кричать на биоников клиентов, то медицинские бионики все стерпят.

— Там все хорошо, — отозвался голос откуда-то из лобной доли.

— Милана, вы должны починить Михаила, — Джэй смогла отвлечься от пульсирующих вокруг них нейросетей. — Он прожил великую жизнь и не заслужил объятий забвения.

— Конечно, мы постараемся, — Милана смягчила голос то ли из-за не к месту вставленного поэтического выражения, то ли решив, что на Джэй подействовали ее крики. — Он скоро проснется. Я провожу вас к нему. А вы продолжайте искать, проверьте путь 3.

Михаил очнулся в светлой палате в 10 сантиметрах над поверхностью антигравитационной койки. Его взгляд медленно фокусировался на бесцветных стенах. Он посмотрел на свои руки.

— Землячок, как самочувствие? — еще одна из четырех коек принадлежала русому мужичку из тех, для кого технология замены органов открыла врата к вечному веселью. — А я думаю, ты или не ты? Михаил Корнеев же, ты ж со Вторчика?

— А?

— После операции что ль? Молодец, следишь за здоровьем. Я вот тоже пятую печень меняю, — он понизил голос. — Мне родная 40 лет служила, а это их барахло только семь лет выдерживает.

Михаил попытался встать, но голова закружилась, и его рука уперлась в невидимый матрас койки.

— Эй, братуха, ты чего? Позвать кого?

— Братуха, не. Скажи лучше, где мои вещи.

«Скорее, надо найти документы. Нельзя, чтобы они все узнали».

— Да вон за койкой нажми.

Из стены плавно выполз длинный ящик. Михаил начал поспешно одеваться, преодолевая слабость. Посмотрел на браслет, неловко надел его, в голове заработал внутренний экран. «Это что-то вроде интерфейса «мозг-компьютер». Так, Михаил Корнеев, 1986 года рождения, военный пенсионер, партнер — бионик, родственников нет. Зачем? Зачем это всё?»

В этот момент открылась дверь, в палату вошел пожилой мужчина в белом халате. Внутренний экран распознал в нём главного врача клиники С.В. Ямских. Во время, когда все носили тела 20-30-летних, Сергей Викторович был в теле 60-летнего. Ему казалось, что это придает солидность и схожесть с великими мыслителями прошлого.

— Ну как тут поживает наш герой войны? — его настроение было слишком бодрым для этого тяжелого утра.

— Хорошо всё, — Михаил натужно улыбнулся, застегивая вторую сверху пуговицу льняной рубашки в третью прорезную петлю.

— Вот, а мне говорили, что у вас частичная потеря памяти, когнитивные нарушения, — доктор развел руками. В эту минуту в палату вошли Милана с Джэй и удивленные замерли.

— Память в порядке. Помню всё, как вырос на Вторчермете, как воевал на Европе, эту девушку помню, — Михаил улыбнулся Джэй, на этот раз более естественно.

Джэй подошла и нежно посмотрела ему в глаза. «Тот самый бионик. Так, надо обнять ее посильнее».

— Милана, голубушка, наш герой войны жив и даже вполне себе здоров, — главврач хотел пошутить про излишне крепкие объятия, но, посмотрев на коллегу, понял, что лучше не надо.

— Сергей Викторович! — она недовольно свела руки на груди. — Нам надо его проверить. Вчерашние нарушения имеют какие-то причины. Провалы в памяти могут быть симптомом серьезного заболевания.

— Михаил, если все же произойдет такое, что не сможете сообразить, зачем шли, куда шли — звоните нам. А вы, барышня, понаблюдайте. Выписываем! — громогласно объявил главный врач и потянул Милану к выходу. — Он все помнит, и у нас нет оснований его удерживать. Я знал одного такого солдатика, так он…

Автопилот такси выбрал нижний путь, так что они летели между небоскребами, чьи композитные стены переливались в тон рассвета.

«Восьмиминутные фотоны достаточно сильны, чтобы окрасить многовековой город в свой цвет, а я не могу найти выход и, главное, причину».

Михаил односложно отвечал на все расспросы Джэй и, кажется, много читал на внутреннем экране.

— У тебя правда нет провалов в памяти? — она не понимала, что ее больше беспокоит, слова врача или перемены в его поведении.

— Честно говоря, некоторые вещи я не помню, — он отстраненно смотрел на город. Непонятно было, где его сейчас больше, с этой стороны окна или с той. — Но постепенно всё вспоминается. Ты не переживай.

Только на последней фразе он повернулся к ней, но Джэй не хотелось выяснять, что это, желание успокоить или страх не посмотреть в глаза во время вранья.

По возвращению домой бионик предложила включить старые фильмы, но человек только меланхолично глянул «сквозь нее», хотя не было похоже, что он в восторге от сибирских пейзажей на стенах. Несколько часов Михаил лежал в кровати, уткнувшись во внутренний экран, а Джэй сидела за столом спиной к нему и перечитывала классику, пытаясь понять, какой из миров шахматиста более реален, там, где есть шахматы, или где их нет.

Дело было не только в нарушении обычного распорядка их жизни, хотя после кино ее обычно ждало время миллиона сенсорных вспышек в его объятиях. Что-то было еще. Он был отстраненным, но это могло объясняться послеоперационным синдромом. Он был далеко.

Михаил внезапно вскочил и начал собираться.

— Ты куда?

— На встречу… на встречу со старым знакомым.

— Вызвать такси? Мне можно с тобой?

— Я уже вызвал. Нет, нельзя, — холод и отстраненность сменились раздражением. Он пошел к выходу.

«С тобой нельзя, значит, за тобой можно», — подумала Джэй, провожая его на парковке аэротакси на 50 этаже. Минута, и еще одно такси приземлилось на ветреной площадке. Включенный трекер в браслете Михаила, минимальные пробки и немного надежды, что он не станет смотреть на ее местоположение на карте, — вот что ей сейчас нужно.

— Едем за этим маркером, держимся не ближе 100 метров — скомандовала она автопилоту и переслала тег в экран такси, который зажегся зеленым, после чего машина с легким рычанием поднялась над площадкой и рванула сквозь город.

Михаил летел по нижней транспортной системе, разглядывая неровные ряды домов, стены которых были превращены в огромные экраны. В дневное время суток искусственный интеллект, управлявший изображениями, старался заразить жителей рабочим настроением, и сейчас Корнеев проплывал перед черными картинками на желтом фоне. Фигуры напоминали кляксы из теста Роршаха, всплывающие или переливающиеся друг в друга.

Непонятно, как завораживающий танец чернильных капель на лимонном фоне мог повышать производственную эффективность, но на прохожих и проезжих он действовал гипнотически. Казалось, ты погружаешься в этот мир, и тебя медленно выветривает из вселенной стрессов и дэдлайнов.

Искин экранов не давал глазам привыкнуть — размытые пятна то становились четче, то снова разъезжались в перспективе, после чего плавное движение точек сменялось медленной пульсацией волны, мозг уставал искать логику в этом хаосе и растворялся во внутреннем океане тишины.