По ту сторону света

Виктор Яманов, 2023

Книга вошла в шорт лист конкурса "Со слов очевидцев" в номинации мистический детектив.Каково это – переживать чужую смерть, как свою собственную? Морфея мучают кошмары, где ночь за ночью заканчивается чья-то жизнь. Но все меняется, когда умирает его сводная сестра – Ирида. Она находит его в грёзах, но то оказывается не сон, а настоящий мир мёртвых со своими тайнами. Морфею предстоит перебороть свои страхи, чтобы не потерять девушку вновь, и найти ответ на самый главный вопрос: Кто убил Ириду?

Глава 1. «Найди меня»

Я проснулся в холодном поту, вскочил с кровати жадно всасывая воздух. Отдышался. Рефлекторно ощупал голову, проверяя целостность. В ушах отдавался слабый звон, словно меня оглушили во сне. Кошмары приходили каждую ночь. Год за годом. Все мои семнадцать лет.

Мокрая от пота футболка противно прилипла к телу. Я остановился возле зеркала, висящего на стене. На меня смотрело бледное лицо с короткими белыми волосами, которые слишком походили на седину, и выглядели нелепо на фоне тёмно-коричневых бровей. Зрачки ярко-голубых глаз оказались расширены, будто я принимал запрещённые вещества. Самое время избавиться от этого состояния и войти в новый день.

Я вышел из крошечной комнаты, где едва помещалась узкая кровать, которую не меняли после усыновления в детстве, и письменный стол. Вместо шкафа хранил вещи на полках и в ящиках под кроватью. Деревянные половицы звонко скрипели под ногами, и даже плотный ковёр не сглаживал стоны старого дома.

Перед тем, как помыться в ванне, которую приходилось делить с «братьями и сестрами», я засыпал её чистящим порошком. Подождал пару минут и принялся отмывать чугунную поверхность, в которую намертво въелись большинство пятен. Меня доводила до паники одна мысль мыться в месте, где оставались частички кожи других людей. Это казалось настолько противным, что от одного намерения лицо искривлялось в ужасной гримасе.

Я вновь пришёл к завтраку последним. Достал из шкафа хлопья и залил их молоком. Опекунов не было дома, как всегда в это время. Солнечный свет пробивался из запыленного окна яркими полосами, кочевавшими с пола на стол.

— Как спалось? — с издёвкой спросил Рахим — парень на год меня младше. Ему доставляло удовольствие унижать других, или того хуже.

— Как всегда, — процедил я сквозь зубы, не поворачиваясь.

— Сколько раз за ночь умер, а? — Рахим продолжил, демонстрируя широкую улыбку.

— Не слушай его, Морфей! — неожиданно за меня заступилась Ирида и отвесила оплеуху сидящему рядом задире.

Я взял тарелку и присел за большой стол, где мы собирались каждое утро, а иногда и вечер. Ирида улыбнулась и передала мне ложку из стакана с приборами.

— Есть планы на день? — поинтересовалась она, убирая за ухо прядь каштановых волос, которые при дневном свете приобретали золотистый оттенок.

— Нет, — ответил я с набитым ртом.

Рахим встал из-за стола, небрежно кинул тарелку в раковину и, накинув на плечи джинсовую куртку, спешно вышел из дома. Остальные дети сидели молча, отрешённо. Близнецы-аутисты двенадцати лет не замечали мир вокруг, и постоянно уходили в себя. А десятилетняя девочка с сильной задержкой в развитии вместо завтрака раскрашивала фломастерами динозавра в альбоме, пока тарелка с хлопьями опасно зависла на краю стола.

Мы все были с «особенностями», но достаточно взрослые, чтобы опекуны оставляли нас одних на целый день в выходные. В остальные дни нас возили в спецшколу, которая могла сравниться лишь с непрекращающимися кошмарами по ночам.

Я знал Ириду с пяти лет, с тех пор как меня усыновили. Не для того, чтобы любить, за детей с психическими отклонениями хорошо платили по государственной программе социализации сирот. Опекуны выполняли все обязанности по «списку», но не более того. Суровая правда жизни. У Ириды прогрессировала шизофрения, отчего девушке приходилось постоянно принимать лекарства. Каждое утро и вечер по десять пилюль. Из-за недуга она сильно отставала в развитии по сравнению со здоровыми сверстниками.

Ирида встала из-за стола, помыла тарелку дважды. Её бзик — всегда мыть посуду два раза, к этому все давно привыкли. Она налила из фильтра воды в стакан, и тут же вылила её в раковину. Налив второй раз, девушка достала из шкафа баночки с лекарствами, набрала в руку целую горсть и отправила в рот, разом осушив стакан воды.

— Поиграем в прятки? — воодушевлённо предложила она с детской интонацией.

— Я не в настроении, — хмуро отозвался я.

— Ну, Морфей, ну пожалуйста! Никто больше не хочет со мной играть!

— Всё равно заняться больше нечем, — я пожал плечами и неохотно согласился. Детские игры Ириды мне давно надоели, но если она оставалась одна, то замыкалась в себе, и вытащить её из подобного состояния было тяжко. Мной руководило чувство долга и ответственности, как никак самый старший в «семье».

Ирида обрадовалась ответу и захлопала в ладоши. Она не понимала интонаций, только слова, так что я её не обидел. Она не умела грустить или обижаться, и радовалась каждому новому дню, как последнему. Все стены в её крошечной комнате были исписаны радужными рисунками монстров, которые приходили к ней вечерами, и они вместе играли. По крайней мере, девушка так рассказывала. И эта особенность Ириды, как и многие другие, не поддавалась лечению.

Я достал из шкафа в прихожей куртку и надел, судя по завываниям за кухонным окном, на улице было ветрено. Ирида вприпрыжку следовала за моим хмурым силуэтом. Поймал себя на мысли: «Её шестнадцатилетние сверстницы из школы для «нормальных» себя так не ведут», а потом вспомнил, что и сам не был «нормальным».

Достал для Ириды розовый свитер, который девушка с радостью натянула поверх белой футболки. Её изумрудно-зелёные глаза светились в предвкушении игры. Я проверил, что младшие нашли себе занятия в виде очередной порции книг и раскрасок, и позвал Ириду во двор.

Опекуны разрешали нам гулять недалеко от дома, но с одним условием — не заходить на кукурузные поля, которые находились поблизости. Опасаясь, что кто-нибудь из нас заблудится, Дерван — наш опекун огородил дом деревянным забором ещё лет десять назад. Держа руки в карманах куртки, я шаркал ногами по траве, которая охотно выбивалась из-под земли.

— Чур, я первая прячусь! — заявила Ирида со всей серьёзностью.

— Хорошо, буду считать до десяти, — промямлил я в ответ.

— До двадцати! — она в шутку погрозила мне указательным пальцем.

— Как скажешь, — выдыхая, я отвернулся в сторону дома.

Слышалось, как Ирида бежала вприпрыжку, и её шаги удалялись, становились тише и тише, пока и вовсе не пропали. От скуки считания вслух взгляд застыл на витражной мозаике, занимающей верхнюю половину входной двери. «Дешёвое убожество» из красного, зелёного и мутно-белого стекла, изображающее розовый куст.

Закончив считать вслух, я развернулся. Двор загромождали сорняки, высившиеся над нескошенной травой. Прохладный ветер щекотал лицо, заставлял редкую зелёную листву дрожать.

Короткими шагами я направился на поиски Ириды. Первым делом зашёл в обшарпанную пристройку, явно нуждающуюся в покраске. Там опекуны хранили фермерские приспособления, семена и удобрения в громадных мешках. Чаще всего девушка пряталась там. Но не в этот раз. Я обошёл пристройку, прошёл вдоль забора, где росли редкие низкие деревья, посаженные лет пять назад, как помню.

Двор оказался пустым, и я вернулся в дом. Ирида могла зайти через чёрный ход и спрятаться в одной из комнат. Зайдя, я обнаружил младших за теми же занятиями — чтением и раскраской. «Видели Ириду?» — громко спросил я. Но лица девочек оставались безучастны. Пришлось повторить дважды. Младшая из девочек на мгновение оторвалась от раскраски и с отрешённым видом покачала головой.

Я продолжил искать. Обошёл каждую комнату, заглянул под все кровати, открыл все шкафы. Отчаявшись, забрался на чердак. Измарал одежду в пыли, но так ничего не нашёл. Страх за жизнь Ириды застыл громадным комом в горле.

Я же старший, я не могу подвести её.

Вернулся во двор. Второй раз обошёл округу. «Нет, она не могла пойти в поле» — в голове роились нехорошие мысли. Тревога усиливалась, заставляя сердце колотиться с бешеной скоростью. Я вышел за ворота на просёлочную дорогу, отделявшую дом от громадного кукурузного поля.

Неподалёку на импровизированном стуле из ящика и доски сидел Рахим, меня смутила его улыбка. Юный психопат так радовался только убийству грызунов, которых предпочитал отлавливать голыми руками. Удивительно, что он ещё не подхватил от жертв никакой заразы.

В этот раз парень сидел и обтачивал карманным ножом несчастный стебель кукурузы, а его одежда оказалась чистой — значит, он не охотился на зверей. Не хотелось представлять какое будущее ждёт Рахима с его жестокими наклонностями.

— Ты не видел Ириду? — прокричал я.

— Нет! — тут же злорадно ответил он. — Потерял свою возлюбленную?

Он окрасил всю округу дьявольским смехом, от которого мне стало страшно и тошно одновременно. Но я не стал отвечать и отвернулся, продолжив поиски.

Изредка приходилось помогать опекунам с ненавистной мне кукурузой, все проходы в полях были давно изучены, и год за годом их расположение не менялось. Саженцы оказались на голову выше меня, и я искренне наделся найти Ириду на одной из троп. То и дело кричал: «Ирида! Где ты? Это не смешно! Выходи!», но мои мольбы оставались без ответа.

Шли часы. Казалось, что если не найду Ириду, то сердце остановится и я мгновенно умру. А тело найдут через пару недель при сборе урожая. Ком в горле разрастался, мешал дышать.

Солнце медленно двигалось над головой, освещая округу ясными лучами редкого тепла. А Ирида исчезла. Без следа.

К вечеру, когда я в пятый раз обошёл дом и ближайшие окрестности, обыскал тропы в кукурузных полях на несколько километров вглубь, пришлось сдаться. Я разрывался от желания скорее сообщить о пропаже «сестры» и самому спрятаться в тёмный подвал, чтобы опекуны не наказали.

Дежурные номера висели на потрёпанном листе, приклеенным скотчем возле стационарного телефона на кухне дома. Я дышал глубоко и ровно, пока страх не позволил спокойно говорить. Набрал Марту — второго опекуна. Мои ладони покрылись каплями холодного пота. Она ответила не сразу:

— Да, — в трубке послышался усталый голос.

— Марта, это Морфей. Я не знаю, как сказать, — от тревоги я теребил свои пальцы ногтями, раздирая кожу в кровь.

— Что случилось? — насторожённо спросила она.

— Я не могу найти Ириду. Обыскал всё, даже кукурузное поле. Нигде нет, — на одном дыхании протараторил я.

— Скоро буду! — чётко ответила Марта и положила трубку.

Она знала, что никто бы не посмел беспокоить её по пустякам.

Внезапно воздух в помещении стал густым, а стены и потолок придавили голову. Я вышел из дома и присел на крыльцо. На глаза наворачивались слёзы. Подобное отчаяние мне довелось испытывать лишь в кошмарах, приходящих каждую ночь.

Марта и Дерван приехали вместе на старом джипе, местами с облупленной краской. Я услышал хрип мотора за забором и сразу вышел к месту во дворе, где опекуны обычно ставили машину.

— Где Ирида? — яростно вскрикнул Дерван, не успев выйти из машины.

— Я… я не знаю, — в панике тараторил я.

— Что значит не знаешь? — он распахнул дверь автомобиля так, словно хотел вырвать её с петель и бросить в меня.

— Успокойся! — Марта пыталась утихомирить мужа.

Она вышла из машины и открыла заднюю дверь. С пассажирского сидения вылез Алек — их единственный родной сын, без каких-либо отклонений в развитии. Марта взяла темноволосого семилетнего мальчишку за руку, а Дерван не переставал на меня орать.

— Мы позволили тебе жить с нами, ни в чем не ограничивали. И чем ты нам отплатил? — он бурно размахивал руками, сдерживаясь, чтобы не ударить меня.

— Мы играли в прятки, я только отвернулся посчитать до двадцати. — оправдывался я, но глубокое чувство вины пожирало душу до самого основания.

— Нужно вызвать полицию, и ещё раз всё обыскать! — твердым тоном заявила Марта.

— Пошли искать! — опекун толкнул меня в плечо.

Марта отправилась звонить в полицейский участок, а мне пришлось возвращаться в кукурузное поле. Дерван не переставал причитать о моей безответственности. Я и сам причитал в голове, но после выражений опекуна почувствовал себя настоящим ничтожеством, не способным даже за взрослой девчонкой уследить.

Солнце клонилось к закату, постепенно забирая свой свет в объятия горизонта. Я не переставал выкрикивать имя Ириды, в истерике молил её откликнуться. И почему это случилось с ней, а не со мной?

Мы вышли из поля в сумерках. У дома стояла полосатая полицейская машина. А чернокожий мужчина в форме записывал в блокнот показания Марты. Она с высоко поднятой головой объясняла офицеру все «особенности» поведения Ириды, высказала предположение, что «девочка потерялась и нуждается в помощи».

— Морфей, иди сюда! — приказным тоном подозвала она.

Я повиновался. Полицейский, чьё лицо украшали густые усы, оценивающе посмотрел на меня исподлобья. Марта убрала за спину редкие пряди тёмно-рыжих волос и скрестила руки на груди.

— Расскажи мне всё с самого начала, — обыденным тоном попросил офицер.

И я рассказал, судорожно, запинаясь, тревога не отпускала разум ни на секунду, жадно сдавливая виски, подобно тискам. Полицейский всё записал, не перебивая и не задавая вопросов. Я подробно рассказал ему, где уже искал.

— Вы найдёте её? — запинаясь, понадеялся я.

Это оказалось пыткой: переживать за чужую жизнь наяву гораздо больнее, чем раз за разом делить с кем-либо смерть во сне.

— Конечно, — он изобразил доброжелательную улыбку. — Девочка скорее всего сошла с тропы и заблудилась. Будем искать, пока не найдём.

— Морфей, иди в дом! Хватит с тебя, — приказала Марта.

— Но я могу помочь! — жалобно возразил я.

— Нет! — отрезала она.

Пришлось повиноваться. Склонив голову, я направился в дом. Чувствовал себя нашкодившим юнцом, но сейчас моя невнимательность могла стоить Ириде жизни.

Одна из сестёр-близнецов уснула на диване в гостиной. Я поднял с пола журнал, который она оставила. Присел за стол, выбрав место возле окна, и принялся наблюдать за опекунами и полицейским. Они достали фонарики, и вновь отправились прочёсывать кукурузное поле. Сердце продолжало бешено колотиться, взмокшие от пота руки задрожали. Разве можно придумать худшее наказание, чем ожидание?

Я не мог ни есть, ни пить. Приставив стул к подоконнику, то и дело смотрел в окно, сосредоточившись на открытых воротах хлипкого забора. Частое биение сердца едва ли заглушало тревожные мысли. В голове то и дело разворачивались картины: как Ириду похитили, или она забрела слишком далеко, миновав кукурузное поле, или что похуже: ей стало плохо, и девушка лежит где-то совсем одна, а я не могу ей помочь.

Миновала полночь, и облака высоко в небе затмили свечение звёзд и лунного месяца на чёрном, как смоль, небе. Округу освещали всего два дворовых фонаря, один из которых мигал каждые десять минут. Ночь таила в себе ужасы мрака, которые приходили во снах, каждую ночь моей жизни.

Я сварил кофе: использовал фильтр и молотые зерна из пакета. Залил горькую смесь молоком в надежде избавиться от неприятной горечи дешёвого напитка. Но кофе не помог перебороть внезапно накатившую усталость. Я изо всех сил старался не уснуть и продолжал наблюдать за пустым двором.

Наконец, показалась высокая мужская фигура широкоплечего мужчины. Дерван большими шагами следовал к дому. Я вскочил и подбежал к двери в надежде узнать новости о поисках Ириды, но получил лишь придирки опекуна:

— Какого ты ещё не спишь, Морфей? — мужчина достал из шкафа объёмную джинсовую куртку и накинул на клетчатую рубашку, в которой, должно быть, замёрз.

— Вы нашли хоть что-нибудь? — я не собирался сдаваться.

— Нет, — процедил сквозь зубы опекун, на его заросшем седой щетиной лице ясно читалось раздражение, а мешки под глазами «кричали» об усталости. — Иди спать! Живо!

Дерван указал на лестницу, ведущую на второй этаж дома. Он убрал поднятую руку, только когда я обречённо побрёл к ступенькам, еле отрывая ноги от пола.

Стоило голове приземлиться на подушку, как веки закрылись. Подействовали таблетки, приходилось пить их каждый день, чтобы я не просыпался в криках истерики посреди очередной смерти. В них входили и транквилизаторы, и гормоны на основе мелатонина в ядерной смеси с ещё одним снотворным. Но, как по мне, они мешали жить. Мешали избегать ненавистные ужасы снов.

***

В который раз я оказался в кромешном мраке, где во снах грань между жизнью и смертью стиралась. Она истончалась до едва заметной связи, заставляя меня вновь и вновь умирать, переживать всевозможные сценарии смерти незнакомых людей. В эти моменты я чувствовал всё по-настоящему, как если бы умирал сам.

Опустошение и боль, которые процветали в душе от исчезновения Ириды, превзошли страх. Я перестал бояться смерти, избегать тёмные сгустки, которые несли в себе смертоносные картины моментов ухода из жизни. Нет, я не начал воспринимать их всерьёз и задумываться о значении каждого эпизода, а всего-навсего перестал обращать внимание. Уселся на плоскую вершину валуна и ждал, когда закончится мой личный ад во сне и начнётся заново наяву.

Закрыл лицо руками, чтобы глаза по привычке не следили за движением сгустков, окружающих всё вокруг. Пространство казалось бесконечным, наполненным страданиями всех людей, когда-либо живших на белом свете. Я услышал шепчущие голоса и детский плач, разлетающийся по округе едва уловимым эхом.

Не заметил приближение очередной тени. И очень скоро об этом пожалел. Я ощутил себя в теле мальчишки, возрастом не старше десяти лет. Лежал полностью обнажённым в каком-то сыром подвале, привязанный к скрипучей кровати. Выступающие пружины матраца царапали спину. Но не осталось сил, чтобы пошевелиться. Многочисленные раны на теле, нанесённые острым лезвием похитителя, которого я уже не видел, ныли адской болью. Судя по всему, у парнишки были сломаны рёбра и фаланги пальцев. Внезапно дикий голод затмил иные потребности, возвышаясь над физической болью. Так шли часы, и мы вместе ждали смерти, как истинного спасения. Мы хотели умереть, чтобы, наконец-то, обрести заслуженный покой. Но если парнишке оставалось потерпеть всего пару минут, то мне предстояло мучаться всю оставшуюся жизнь.

На мгновение я взаправду захотел умереть, чтобы остановить ужас смерти, спускающийся по ночам. Но мысли об Ириде отпугнули это желание. Я умирал в теле подростка, ощущая все страдания, но думал о девушке, которой ещё может потребоваться моя помощь. «Я больше тебя не оставлю, Ирида, только найдись» — успел подумать, как глаза мальчишки закрылись от бессилия, а следующий выдох стал последним в его жизни.

Вернувшись на каменистую поверхность, куда никогда не падал ни один луч солнечного света, я остался сидеть на валуне. «Что может быть хуже такой смерти?» — думал о парнишке, с которым разделил горечь ухода из мира живых. По крайней мере, так казалось моему больному воображению.

В этом месте время замирало, но и растягивалось на целую вечность. И я не понимал, сколько сижу на камне. Здесь не существовало физических потребностей, и мне иногда казалось, что за одну ночь проходят целые годы, проведённые в раздумьях, в попытках решить загадку больного мозга, чтобы избавиться от столь редкого недуга.

Такое случалось редко: следующая тень не принесла в душу боли, а лишь успокоение. Я оказался старушкой, лежащей ночью в больничной палате. Женщина не могла уснуть и сознание подсказывало: она не понимает, где находится, уже не может вспомнить о себе почти ничего. Но глядит на дряхлые руки, к одной из которых подключена капельница с морфином, и понимает, что прожила долгую и счастливую жизнь.

С тумбы возле кровати на неё смотрели десятки фотографий: с детьми и внуками. Она взяла фоторамку младшего, обратила взгляд на подпись под закутанным в одеяло младенцем: «Виктория, в честь нашей любимой бабушки». Старушка улыбнулась. Морфин забрал боль, подарил сознанию легкость. Она провела пальцами, искалеченными артритом, по фотографии. Голова упала на подушку, но улыбка не исчезала. Нам было хорошо. Тело обмякло, и рука с фоторамкой упала на живот. Это оказалась лёгкая смерть, наполненная радостью прошедшей жизни. Такую я бы желал для любого человека, каким бы психически больным он ни был.