Приключение ваганта

Виталий Гладкий, 2015

Середина XV века. Отгремели последние сражения Столетней войны, от которой обезлюдели целые области несчастной Европы, и жизнь во Франции начала налаживаться. Молодой отпрыск древнего рыцарского рода Жильбер де Вержи скучает в фамильном замке, слушая бесконечные воспоминания отца и его боевых товарищей, и мечтает о славе королевского поэта и музыканта. Он с детства влюблен в музыку, и ему куда милей перезвон лютни, чем лязг мечей. Наконец случай – скандальная история с юной простолюдинкой – помог юному балбесу осуществить мечту. Разгневанный отец отсылает непутевое чадо из дома – начинать самостоятельную жизнь, и радостный Жильбер отправляется вместе с верным слугой навстречу приключениям…

Глава 4. Меткий стрелок

Усадьбу Немиричей обнесли высоким забором, представлявшим собой вкопанные в землю толстые дубовые колья, заостренные вверху. Ворота были двустворчатые, тоже дубовые, с железной оковкой и козырьком от дождя. Изнутри вдоль забора шли мостки, чтобы при надобности по ним могли передвигаться вооруженные пахолки. Это если на усадьбу нападут татары, что уже несколько раз случалось. Небольшие татарские отряды (чамбулы) постоянно рыскали по Руси в поисках добычи и ясыра — пленников, которые высоко ценились в Турции.

В последние годы в Киев они забредали редко и в основном по ночам. Большой поход татарской орды на Киев был давно, сорок лет назад, в 1416 году. Татары, возглавляемые ханом Эдигеем, разграбили почти весь город и сожгли Киево-Печерский монастырь. Но Литовский замок они так и не взяли. С той поры лишь единичные представители степных разбойников отваживались добираться до киевских круч, привлеченные златоглавыми киевскими церквями, что в их жадных раскосых глазах считалось немыслимым богатством, и большей частью в родные улусы они уже не возвращались.

Подворье Немиричей было просторным. За домом находились конюшни, амбары и прочие хозяйские постройки, а также несколько хижин для слуг. Прямо перед домом еще старый Немирич вырыл глубокий колодец с журавлем, вода в котором обладала удивительным вкусом. Дом — скорее терем — строил уже Яков Немирич, вернее, перестраивал. Он был просторным, двухэтажным, с сенцами, большим крыльцом и покрыт красной заграничной черепицей, что являлось главным предметом зависти киевской шляхты. Немногие могли позволить себе такую роскошь — керамическая черепица стоила очень дорого.

Дом сложили из толстенных сосновых бревен, заткнув щели между ними мхом, — для утепления. Старый Немирич, у которого ныли кости в сырую погоду, сложил в доме печь с просторной лежанкой, а Яков отделал ее изразцами. Кроме того, дом стоял на фундаменте из плинфы — тонкого обожженного кирпича, потому что местность, где находилась усадьба, поначалу была сильно обводнена. Первый этаж был хозяйственным (в нем находились разные службы, в том числе поварня и кладовые для продуктов), а второй — жилым.

В дальнем конце усадьбы находился ледник — глубокая яма, укрытая толстым слоем соломенных снопов, куда зимой набивали лед из Днепра. В нем хранилась дичина. Солонину киевляне не очень любили и привечали лишь «живое» мясо с ледника. «Готовизну» — запасы зерна, круп, муки, жиров, рыбы — держали в амбаре и глубоком погребе. В погребе хранилось и «варево» — квашеные и соленые овощи.

К дому вела широкая улица — около десяти локтей^[15], замощенная бревнами, а между домами зажиточные киевляне устроили деревянные мостки, чтобы не плюхать по грязи. Ее на Подоле хватало даже в том районе, где жила шляхта.

За хозяйскими постройками тянулись огороды и большой сад. Андрейко очень любил прятаться в саду, особенно когда он расцветал. Улегшись где-нибудь за кустом малины, он глядел на небо и мечтал. О чем именно, он и сам толком не знал. Обо всем понемножку. Просто ему было хорошо: аромат первоцвета кружил голову, щебетали птички, сияло ясное солнышко, на небе ни тучки, а вокруг разливалась неземная благодать. Даже противный голос пани Галшки и тот весной казался ему весьма благозвучным.

Пир Немиричи затеяли по высшему разряду. Яков плюнул на свое шляхетное достоинство и на наказ отца беречь дворянскую честь и ударился в купечество. Голова у него варила, как должно, и вскоре все вложения Немирича обернулись большой прибылью.

Два раза в год в Киеве проходили большие ярмарки. Сюда сгоняли многотысячные стада волов со всего Поднепровья и Побужья, а также из Молдавии. Кроме того, через Киев шли торговые пути в Европу и на Балканы. Важнейшую роль в торговле Киева играли его связи с различными русскими городами — Москвой, Тверью, Новгородом, Смоленском, Рязанью. По мирному договору 1371 года, заключенному великим князем литовским Ольгердом и князем Дмитрием Донским, разрешалась взаимная свободная торговля на территории обоих государств.

Через Киев московская торговля велась преимущественно со странами Востока, поскольку этот путь считался самым безопасным и, с точки зрения местных властей, единственно легальным, так как киевская мытница обладала правом «склада»: приезжие купцы обязывались продавать свои товары здесь, а проезд дальше им был запрещен. Купцы должны были ездить строго по определенным дорогам, где располагались мытницы и «складские» города. Караванам, которые уклонялись от указанных дорог, чтобы не платить пошлин, власти не гарантировали безопасности и лишали права на возмещение убытков.

В Киев привозили меха, железные и деревянные изделия, седла, сбрую, сафьян, бархат, тафту, конскую сбрую, кожаные изделия, оружие, кожи и прочее, а из него в Крым и Константинополь вывозили лошадей, овец, соль, поташ, смолу, зерно, мед, воск, шапки, пояса, мечи, ножи, серпы, стрелы для луков, ювелирные изделия. Киев изобиловал иностранными, в том числе и восточными, товарами. В нем торговали дорогими каменьями, шелковыми тканями, ладаном, благовониями, шафраном, перцем и другими пряностями. Караваны иноземных купцов нередко насчитывали до тысячи человек и состояли из многочисленных тяжело нагруженных возов и навьюченных верблюдов.

Особую статью торговли с Крымом составлял аргиш — степные стада коней, овец и всякого иного «быдла». В причерноморских степях процветало скотоводство, и у татар скапливалась масса аргиша, которая нуждалась в сбыте. Значительную роль в киевской торговле играла также соль, которую привозили из Галича и Качибеевских лиманов. Качибеевскую соль киевские «соляники» вывозили целыми партиями. Излишек соляного привоза отправляли из Киева вверх по Днепру и Припяти на Мозырь и дальше.

В общем, Яков Немирич, что называется, попал в нужную струю и теперь пожинал сладкие плоды своей оборотистости…

Гости у Немиричей собрались знатные — сплошь шляхта из Киевского повета: Дашковичи, Служки, Балакири, Ельцы, Кмитичи, Тышковичи, Горностаи, Лозки, Обухи, Дедовичи и другие, не менее известные и уважаемые личности. Столы накрыли прямо во дворе. Зал для разных торжеств у Немиричей, конечно, был, и, возможно, народ вполне разместился бы там, — как говорится, в тесноте, да не в обиде, — но пани Галшка знала, чем заканчиваются подобные праздники. И ей вовсе не хотелось, чтобы потом в доме неделю несло кислым духом, оставшимся от тех гостей, кто некрепок желудком.

Столы обустроили просто: положили длинные доски на козлы и накрыли красивыми вышитыми скатертями. Что касается скамей, то они давно дожидались своего часа в сарае. Это была первая необходимость во время многочисленных праздников, и скамьи сделали на совесть — тяжелые, прочные, из дуба, отполировав сиденья до блеска и натерев их воском, чтобы не портились от влаги.

Подавали на стол строго по уставу, утвержденному пани Галшкой: сначала — тройную уху (в которой варилась разная мелкая рыбица и осетр), затем — слегка подвяленную и густо наперченную солонину, потом — жареную птицу, после которой подали тельное — жареную рыбу, за рыбой пошли несладкие пироги и кулебяки, каша с орехами, сладкие пирожки и разные заедки. Еды было столько, что столы ломились. Она лежала грудами, возбуждая и так немалый аппетит шляхты, которая минимум двое суток перебивалась с хлеба на воду, — чтобы оставить в желудках побольше места для разных вкусностей, приготовленных Немиричами. По киевским законам праздничного гостеприимства перемен должно было насчитываться не менее пятнадцати, и пани Галшка конечно же не ударила в грязь лицом, тем более что воевода Олехно Кисель все же милостиво явил свой пресветлый лик на торжестве.

Что касается хмельного, то его было очень много. В Киев иноземные купцы привозили лучшие фряжские вина, и зажиточная шляхта с удовольствием пополняла ими свои винные погреба. Были у Немиричей и французская романея, и греческая бастра, и португальский мушкатель, и бордо, и даже мальвазия, совсем уж царское вино^[16]. Правда, вин заморских было не море разливанное, а по кубку-другому, под закуски, однако все это выглядело богато, и гости должным образом оценили щедрость и гостеприимство Якова Немирича.

А уж местных напитков, как хмельных, так и освежающих, трудно было перечесть, тем более — попробовать. Мёд малиновый, можжевеловый, белый, ставленый, смородиновый, с гвоздикой, с кардамоном… Разные квасы — житный, медвяной, яблочный, мятный и прочая, березовица пьяная, пиво… В общем, гости веселились, не скучали и набивали брюхо с пребольшим удовольствием, благо кухня у Немиричей была отменной, а спиртные напитки вызывали зверский аппетит.

Андрейко, как и все остальные слуги Немиричей, с раннего утра мотался словно заведенный. Все силы были брошены на помощь поварам, и ему досталась самая неблагодарная работа — колоть дрова для печки, ведь на стол все подавалось с пылу с жару. Кроме холодных закусок. Андрейко едва успевал махать тяжеленным топором, так быстро уносили поленья. Он уже совсем замаялся, когда повар, мужик в годах с печальными глазами, которого звали Верига, окликнул подростка:

— Ондрейко, ходь сюды…

Андрейко с раздражением бросил топор и пошел на зов. Верига встретил его с куском жаркого и сдобным калачом в руках.

— Заработался, поди? На, — сказал он, вручая Андрейке еду. — Подкрепись. Да только не на виду! А то заметит пани Галшка, будет орать как оглашенная.

— Понял. Спасибо, дядя Верига!

— Беги, скройся с моих глаз! — с деланой суровостью насупился повар.

Андрейко шмыгнул, как белка, в конюшню и присел на охапку сена. Он относился к Вериге с сочувствием и пониманием. Повар был одиноким. Его семью татары забрали в полон, а хату сожгли. После этого он и прибился к Немиричам, где его определили на кухню, в повара. А вскоре слава о поварских талантах Вериги Тетерина (это было его полное имя) разнеслась по всему Киеву.

Откуда он брал рецепты ранее невиданных блюд, никто не знал, а Верига не говорил. Но отобедать у Немиричей считалось престижным, что хозяину семейства было только на руку. Поэтому он очень дорожил своим поваром, и даже пани Галшка старалась не повышать на него голоса, что удавалось ей с трудом.

Насытившись, Андрейко стал наблюдать за игрищами, которые устроили подпившие гости. Сначала шляхтичи хотели размяться в товарищеских поединках на саблях, но Яков Немирич не разрешил. Он знал, чем чаще всего заканчивается эта поначалу невинная забава. Изрядно подогретые спиртным, поединщики теряли над собой контроль, и тогда начиналась рубка всамделишная, и даже не до первой крови, а до серьезных увечий и ран.

Поэтому при общем согласии решили поупражняться в стрельбе из лука. В этой забаве приняли участие и жены некоторых шляхтичей. В этом не было ничего необычного. Часто в отсутствии мужчин, которые ходили в боевые походы, им приходилось защищать свои усадьбы с оружием в руках от набегов татарских чамбулов и просто разбойничьих шаек.

Двор Немиричей с постройками не имел достаточной длины, чтобы гости могли в полной мере продемонстрировать свое стрелковое искусство, и тогда начали прибегать к разным ухищрениям. Сначала стреляли в дощечку, затем в кольцо, сплетенное из лозы, потом в жердь, но для пана Миколая Щита, общепризнанного вояки, не раз и не два раза ходившего против татар и поляков, такие мишени показались детской забавой. Он пошел в дальний конец двора и установил там в расщепе доски золотой веницейский дукат^[17]. Это были большие деньги даже для далеко не бедной шляхты.

— Ну-ка, кто тут у нас настоящий стрелок? — пан Миколай с видом победителя огладил свои вислые усы. — Чья стрела попадет в дукат, тот его и получит!

Он точно знал, что попасть в крохотный желтый кружочек на таком расстоянии был способен разве что конный стрелок-ногаец, который на скаку мог поразить бегущего зайца. Дукат еле просматривался, как по нему целиться? Тем более что по двору гулял ветер. Сам же Миколай Щит постоянно упражнялся дома в стрельбе из лука, потому как знал, что быть искусным стрелком значило охранить себя от многих бед. Схватки с татарами его многому научили. Но и он сам вряд ли попал бы в монету, тем более с первого выстрела, как оговаривалось. Второй выстрел можно было сделать лишь после тех, кто уже стоял в очереди.

Всех охватил безумный азарт. Стреляли и мужчины, и женщины, даже те, кто совсем плохо управлялся с луком, — на удачу. Ведь на кону стоял большой приз — за дукат можно было приобрести две пары волов. Некоторые стрелы ложились совсем близко к золотой монете, однако ни одна из них не попала в желанную цель. Шляхтичи горячились, злились, а от этого конечно же точность стрельбы оставляла желать лучшего.

Андрейко следил за состязанием, превратившись в одну натянутую струну. Эх, разрешили бы и ему поучаствовать! А что, если?.. Он нашел глазами сына хозяев, Ивашку Немирича, и подошел к нему.

— Слышь-ко, — нагнулся он к уху Ивашки, — дело есть…

— Не мешай глядеть! — отмахнулся Ивашко.

— Одно слово — и все.

— Ладно, выкладывай, что там у тебя, — досадливо поморщившись, сказал Ивашко, не отрывая взгляда от очередного стрелка, занявшего позицию.

— Замолви за меня словечко, штоб я тоже поучаствовал в игрищах.

— Ты в своем уме?! Вишь какой знатный люд здесь собрался. А ты кто? Всего лишь слуга, холоп.

— Ивашко, мы ведь товарищи, — начал умолять Андрейко. — Сделай для меня доброе дело. Век буду помнить.

— Вот прилип… Как смола! — Ивашко немного поколебался, а затем сказал: — Ладно, быть по сему! — и, решительно схватив Андрейку за рукав, потащил его за собой к пану Миколаю Щиту, который важно восседал в качестве судьи на крышке колодца.

— Пан Миколай! — обратился Ивашко к гостю. — Вот наш пахолок тоже хочет поучаствовать.

— Пахолок, говоришь? — шляхтич смерил Андрейко с головы до ног, а затем милостиво кивнул: — А пусть попробует. Все ж человек, а человецы пред Богом все едины… Но ежели этот нахальный сукин сын не попадет в цель, скажи своему отцу, чтобы выпорол его как следует на конюшне. За дерзость… — пан Миколай довольно хохотнул и погладил себя по заметно округлившемуся животу.

— Всенепременно, пан Миколай! — уважительно ответил Ивашко и подмигнул Андрейке — получилось!

Они были погодки и дружили. Конечно, отношения слуги с панычом дружбой можно назвать лишь с большой натяжкой. Но Андрейко обладал независимым, дерзким характером и в какой-то мере довлел над Ивашкой, который был несколько мягкотелым, в отличие от своего отца, а тем более — от пани Галшки.

Очередь Андрейки подошла быстро. Гости загомонили, увидев неважно одетого подростка с луком, но пан Миколай строго прикрикнул: «Тихо!» — и все умолкли. Андрейко действовал словно во сне. Лук Немиричей был хорош — составной, с прочной кибитью (основой) из грушевого дерева. Для большей упругости лука мастер наклеил на спинку жгут из бычьих сухожилий, а на рогах установил резные роговые накладки. Тетиву лука свили из многочисленных шелковых нитей, поэтому она была очень прочной.

Стрелы тоже были непростыми. Слава киевских стрельников, изготовлявших стрелы для лука с каленым стальным наконечником и орлиным пером, достигла не только Крыма, но и Константинополя. За десяток знаменитых киевских стрел давали барку соли с Качибеевского лимана. Такую стрелу и держал в руках Андрейко, только она была с тупым наконечником — чтобы не повредить дукат.

Глаза у Андрейки были очень зоркими. Это мало кто знал, только дед Кузьма. Он так ясно различал дукат, что ему казалось, будто он видит даже отчеканенное на нем изображение. А может, и впрямь видел. Но не это было главным. Насторожив стрелу, Андрейко ловил момент, когда ветер утихнет хоть на короткий миг. Сердце, которое поначалу билось в груди со страшной силой, постепенно замедлило темп ударов, почти замерло, и наконец желанное случилось — ветер словно рухнул с высоты на землю и прильнул к ногам подростка.

В полной тишине гулко и басовито загудела тетива — гости Немиричей, что удивительно, неожиданно притихли, хотя до этого галдели, как стадо гусей, потревоженных лисой, а затем раздался громкий возглас пана Миколая, в котором прозвучали и досада, и восхищение:

— Ай да стервец! Попал-таки! Яков, ты где такого молодца нашел? — спросил он, обращаясь к Немиричу. — Мне бы его в мою дружину. Ему там самое место, а не на кухне среди баб. Отдашь?

— Пан Миколай, он не холоп, он свободный человек, — сдержанно ответил Яков Немирич. — И потом, у меня самого на него есть виды.

— А жаль… Жаль! Тебя как зовут? — обратился он к подростку.

— Андрейко… Нечай.

— Добрым воином будешь, Андрейко Нечай. Это я тебе говорю, Миколай Щит! А у меня глаз верен. Что ж, дукат твой. Купи себе саблю и лук. Оружие пригодится. Слух пошел, что татары снова вострят ножи, готовят большой поход на киевские земли.

Андрейко низко поклонился, поднял монету, которую сшиб стрелой, и поторопился исчезнуть не только с глаз панов, но и со двора Немиричей. Он опасался, что пани Галшка заберет дукат под каким-нибудь предлогом и вернуть его обратно вряд ли удастся: что у жены Якова Немирича прилипало к рукам, то нельзя было вырвать и кузнечными клещами…

На другой день, ближе к обеду, когда последние гости приняли по чарке на дорожку и разъехались, Андрейко, который переночевал у деда Кузьмы, тихо проник на подворье Немиричей, где в этот час началась генеральная уборка, и, никем не замеченный, пробрался на конюшню. Впрочем, если кто из дворни его и видел, то все равно общаться с юным пахолком им было недосуг.

В конюшне, как всегда под хмельком, распоряжался панский конюх Шимко Чиж. Из-за большого пристрастия к мёдам и наливкам он постоянно имел неприятности со стороны пани Галшки. Шимка уже давно бы выставили за ворота, но лучшего знатока лошадей нельзя было сыскать на всем Подоле. На конной ярмарке он с первого взгляда определял все достоинства и недостатки коня и назначал истинную цену. А если хозяин одра, чаще всего цыган из Валахии, начинал спорить и доказывать, что у него конь-огонь и ему от силы пять лет, Шимко Чиж тут же рассказывал, каким напитком он опоил свою клячу, что впрыснул в глаза, чтобы они молодо заблестели, какой краской покрасил ее шкуру и чем отбелил зубы.

Глядя вслед Шимку, ошарашенный цыган чесал в затылке, качал головой, цокал языком и говорил своим: «Ай-яй-яй, какой человек… Все знает. Коня чует на расстоянии, как собака старые вонючие ноговицы. Будь он цыганом, цены бы ему не было».

— Ты где ходишь? — спросил Шимко, работая скребницей.

Он как раз холил хозяйского жеребца.

— А что?

— Пани-матка уже обыскалась тебя. Злая, как ведьма, у которой украли метлу. Беги к ней быстрей, а то пришибет.

— Уже бегу…

Галшка Немиричева и впрямь была сама не своя. Она метала на служанок громы и молнии. Увидев Андрейку, пани Галшка сначала хотела и его облаять, но потом вдруг резко остановилась и уже почти спокойным тоном сказала:

— Беги на рынок.

— Зачем?

— Завтра в дорогу. Купи себе добротную одежду, обувку и оружие. Денежка у тебя есть… — тут ее лицо омрачилось; наверное, пани Галшка в который раз пожалела, что золотой дукат выскользнул из ее цепких рук.

Андрейко оторопел: какая дорога, куда, с какой стати?!

Задать эти вопросы он не успел. Пани Галшка, словно прочитав его мысли, объяснила:

— Байдаки^[18] уже нагружены товаром, пойдут к порогам. Их поведет Олифер Радогощанин. Там вы разгрузитесь и на обратный путь возьмете соль. Почему ты идешь вместе с караваном? Потому что так захотел Ивашко. Отец приучает его к делу. Тебе все понятно?

Андрейко сумрачно кивнул и ушел со двора. Меньше всего ему хотелось бросать деда Кузьму и плыть к порогам, где опасность поджидала купцов за каждым поворотом днепровского русла. Он не боялся, нет, но с некоторых пор его начала раздражать панская властность, которая стала проскальзывать в речах младшего Немирича. Ивашко, видите ли, захотел потащить его к черту на кулички! Хоть бы слово сказал… И вообще, он не холоп, не раб, а свободный человек! На Немиричах свет клином не сошелся. Лучше уж всю жизнь провести в плавнях, будучи рыбаком, свободным человеком, нежели ходить в панском ярме.

В свое время он был приставлен Яковом Немиричем к сыну в качестве не только слуги, но и товарища. Отец Ивашки был очень неглупым человеком и видел, что Андрейко во всех отношениях выше на голову его сына, хотя они и были погодками. К тому же старшему Немиричу не хотелось, чтобы его Ивашко вырос таким же оболтусом, как и сыновья соседей, с которыми ему приходилось общаться. Подростки и впрямь сдружились, и их приятельство (друзьями они никак не могли стать из-за общественного положения) оказалось полезным обоим. Андрейко учил Ивашку обращаться с оружием (в чем преуспел благодаря деду Кузьме), а от сына Немиричей ему перепала немалая толика грамотности.

Андрейко, как и многие отпрыски киевлян разных сословий, умел писать, читать и знал счет. Об этом озаботилась еще мать, пока была жива. Она отвела его за руку к дьячку-забулдыге, и тот за малую мзду обучил юного Нечая грамоте. Оказавшись у Немиричей, Андрейко тайком почитывал разные книги, которые Яков заказывал у торговцев из Львова. Чтение сильно его увлекало. Книги открывали перед ним незнакомый, огромный мир, наполненный тайнами. Он читал преимущественно по ночам, в своей каморке, которую ему милостиво выделила пани Галшка по просьбе Ивашки. Для этого Андрейке приходилось воровать свечные огарки и горючее масло для каганца.

Конечно, красиво оформленные рукописные книги с рисунками и в драгоценных окладах ему бы никто не дал. Пани Галшка дрожала над ними, как наседка над цыплятами, потому что стоили они баснословно дорого. Да и, по правде говоря, Яков Немирич не испытывал никакого влечения к чтению книг. Он покупал их, повинуясь моде, по принципу «у всей киевской знати книги есть, а мы чем хуже?». Но Ивашко мог брать их в свою комнату невозбранно. Только он не читал книги на сон грядущий, а рассматривал рисунки.

Когда Ивашко засыпал, Андрейка умыкал книгу и бывало, что читал ее до самого утра. А затем возвращал книгу на место. Это был самый опасный момент: вдруг пани Галшка проснется раньше обычного? Андрейко даже думать боялся, что потом будет…

А затем наступил период, когда в его жизнь вошла латынь. Без латыни в те времена невозможно было ни вести дела с иноземцами, которые приезжали в Киев, ни торговать с Европой, выезжая за рубеж. Латинский язык понимали во всех европейских странах, он был средством общения купцов, ростовщиков, менял, монахов, ученых, знати и даже простого люда (правда, в изрядно исковерканном виде). Поэтому Яков Немирич нанял для Ивашки учителя латыни, некоего господина Шарля Тюлье, франка (хотя все называли его немчином).

Пока господин Шарль (он просил называть себя мосье) занимался с Ивашкой, Андрейко сидел у приоткрытой двери и жадно внимал тому, что говорил «немчин». Память у него была потрясающей, в отличие от младшего Немирича. Все услышанное Андрейко даже не запоминал, а вырезал резцом в своих мозгах, как искусный резчик по камню.

Однажды мосье Шарль снизошел до разговора со слугой молодого господина и был потрясен, когда Андрейко довольно бойко ответил ему по латыни. После этого он намеренно становился поближе к приоткрытой двери, где в сенцах таился Андрейко, и говорил громко и внятно, чтобы пахолок мог все хорошо слышать.

Шарль Тюлье на поверку оказался милейшим человеком. Почему судьба забросила его в «варварскую» Русь, он никогда не говорил, но, похоже, в жизни учителя латыни была какая-то тайна. Она мало интересовала Андрейку. Он лишь хотел побольше узнать о Франции, о быте, нравах и обычаях этой далекой страны.

Когда у него выпадала свободная минутка, Андрейко торопился пообщаться с мосье Шарлем. Тот был рад любому собеседнику, ведь дворня шарахалась от ученого «немчина» (многие считали, что он знается с нечистым, так как франк был очень смуглым коротышкой с черными длинными волосами и жгучим «нехорошим» взглядом), а пани Галшка и Яков Немирич редко снисходили до разговора с учителем. Твое дело — учить. За это тебе платят немалые деньги. А нам недосуг разводить с тобой трали-вали, чай, неровня. Вот и все, что думали Немиричи по поводу мсье Шарля.

Постепенно место латыни уступил французский язык, который Андрейко постигал с немыслимой быстротой. Если мосье Шарль больше мучился с Ивашкой, чем учил его (младший Немирич был неглуп, но очень ленив), то во время общения с Андрейкой он просто расцветал и начинал обретать веру, что и впрямь обладает выдающимся учительским талантом. А все дело было в том, что многие киевляне знали польский и татарский языки, а также «руську мову», которая была в ходу в Великом княжестве Литовском. Так что чужие языки они схватывали на лету — привыкли.

Узнав о том, что Немиричи отправляют Андрейку к порогам, дед Кузьма помрачнел.

— Похоже, мое ведание сбылось раньше, чем я думал, — сказал он глухо. — А ведь по всему выходило, что так скоро мы не расстанемся…

— Деда, я ведь ненадолго. Только к порогам и обратно.

— Легко слово сказывается, да тяжело дело делается. Нужно еще вернуться. А татарские чамбулы так и шастают по округе. Да и встреча с бродниками, этими разбойниками, тоже не мед. Большие купеческие караваны щипают, а ужо несколько байдаков твоего хозяина и подавно могут растребушить в пух и прах.

— Все может быть. Но выбирать-то мне не из чего…

— И то верно. Ладно, чему быть — того не миновать. Ты уже подрос, вона какой вымахал, так что пора попробовать себя в деле. Все зависит от судьбы. Ежели она к тебе милостива, значит, долго жить будешь. А твой выигрыш золотого дуката — это добрый знак, не сомневайся, я уже погадал.

— Деда, мне нужен этот дукат, чтобы купить одежду и оружие…

Андрейко оставил монету у деда Кузьмы, справедливо полагая, что у него дукат будет в целости и сохранности. Если бы не жадность пани Галшки, которая поскупилась на снаряжение слуги, то он никогда бы не разменял монету. Она могла послужить залогом его будущего состояния. Увы, богачи Немиричи всегда находили способ, как ущучить бедняка…

— Насчет оружия не беспокойся. Возьмешь мое — и саблю, и лук. Мне оно уже вряд ли пригодится. Стар я стал, внучек, очень стар…

— Что ты такое говоришь, деда?! Да ты… ты и двух здоровых молодцев за пояс заткнешь!

— Может, и так. Но все равно с молодыми воинами мне не сравниться. Они выносливы, а я пройду немного и хриплю. Раньше я мог махать саблей с утра до вечера, а нонче хоть бы на полчаса духу хватило. Так что мне как-то сподручней дубиной. Ежели, конечно, придется. Ну все, все, хватит разговоров! С оружием все ясно, а теперь посмотри на свой панцирь. Я как знал, что нужно побыстрее с ним справиться. Примерь-ка…

Кожаный панцирь, изрядно потемневший от обработки, сидел на Андрейке как влитой. Он был гораздо легче железных, но не менее прочный. Дед Кузьма был большим мастером по части кожаных изделий и мог бы зарабатывать немалые деньги, открыв собственную мастерскую, но река тянула его к себе с властной силой. Он просто не представлял себя в тесной комнатушке, наполненной запахами распаренной кожи и гнилостной вони мездры. То ли дело раннее утро на Днепре, когда воздух такой свежий и чистый, что его хочется пить. А вокруг — простор, необъятность от горизонта до самого неба. И звенящая тишина, которую изредка нарушает крик какой-нибудь ранней птички, да плеск гуляющей рыбы.

Панцирь Андрейко и дед Кузьма делали вместе. Только рисунок на нем дед наносил один; это была работа долгая, кропотливая и требующая терпения, чего юному Андрейке не хватало. Старик хотел, чтобы внук знал, как из мягкой кожи сделать материал, который не берут ни стрелы, ни мечи. Но главным его секретом было то, что кожаные панцири и наручи других мастеров служили от силы два-три года, а кожа, выделанная дедом Кузьмой, могла храниться в оружейной хоть полста лет, при этом совершенно не теряя своих выдающихся качеств.

Сначала дед дубил толстую бычью кожу, добавляя в раствор соки разных растений. А затем приступал к главному — к варке, чтобы она стала прочнее. Обычно мастера варили кожу в простой воде, доводя ее до кипения. Иногда они добавляли в нее соль. А дед Кузьма делал специальный клеевой раствор из свиных ножек и варил кожу при более низкой температуре, чем добивался того, что клей заполнял все ее мельчайшие поры. Такая пропитка делалась несколько раз, кожа значительно уменьшалась в размерах, упрочнялась еще больше и становилась вязче, что было особенно важно для такого изделия, как панцирь.

После варки дед обрезал ненужные куски по заранее сделанному трафарету и натянул кожу на деревянный манекен, в точности повторяющий фигуру Андрейки, обвязав ее грубой холстиной (веревка могла оставить нежелательные следы). В процессе сушки он наносил на панцирь рисунок — разные языческие фигурки-обереги, а когда кожа высохла, то оказалось, что она покрыта красивым сетчатым узором, повторяющим плетение холста.

Но и это еще было не все. После всех этих процедур дед Кузьма упрочнял кожу еще и воском, защищая ее таким образом от сырости и гниения. Это была, пожалуй, самая сложная процедура. Воск следовало нагревать лишь до момента расплавления. Если подогреть его слишком сильно, то он обожжет кожу, которая сначала свернется, а затем станет хрупкой. А еще нужно было следить за временем. Панцирь в растворе воска можно было держать не более получаса. После этого панцирь снова натянули на манекен, а когда он высох, дед Кузьма тщательно его отполировал.

— Ну как? — спросил он, когда Андрейко затянул завязки панциря и надел кожаные наручи, тоже сделанные дедом.

— Здорово! — Андрейко подвигался, попрыгал, несколько раз взмахнул рукой. — Совершенно не мешает! А красивый какой — аж светится!

— Что ж, носи на здоровье. Сходи в церковь к вечерней службе, свечу поставь угодникам, чтобы этот панцирь был тебе надежной защитой. А что касается одежки…

Дед Кузьма полез в ларь, достал оттуда кошелек и сказал:

— Дукат я припрячу, пусть полежит. Чует мое сердце, в будущем он тебе здорово пригодится. А пока возьми мои деньги. Здесь у меня двенадцать грошей^[19], этого вполне хватит на одежду и обувь. Я с тобой на Торг не пойду, мне нужно срочно отправляться на ловы. У князя Олелько Владимировича намечается пир, так что осетров понадобится много. Поэтому попрощаемся сейчас…

Дед и внук обнялись.

— Иди… — дед Кузьма перекрестил внука. — Храни тебя Господь…

Житный Торг (или, по-иному, Подольское Торжище) был самым бойким местом в Киеве. В отличие от знатного и дорогого Бабина Торжка в Верхнем городе, которым пользовались в основном зажиточные и родовитые киевляне, Торжище было более массовым и демократичным. Сюда приезжали купцы со всех стран: варяги, византийцы, немцы, арабы, хазары, бухарцы, булгары. А еще на Житном Торге собирались народные веча. Правда, они назывались «черными», потому как там собирался простой люд. Обычно всесословные веча происходили на площади возле Софийского собора.

В описываемое время Торжище стало главным торговым центром Киева. Здесь размещались иноземные торговые колонии: армянский квартал, греческий квартал, генуэзский, турецкий, русский, польский, византийский и иные «дворы». Особенно богатым был генуэзский торговый двор. А довольно обширная армянская колония имела на Подоле даже свою церковь.

На Житном Торге дважды в год собирались людные ярмарки. Вокруг Торжища возводились на средства ремесленных и торговых объединений церкви, в том числе и Церковь Богородицы Пирогощи, построенная стараниями торговавших хлебом купцов. Кроме знаменитой Пирогощи возле торговой площади кучно лепились и другие храмы, в том числе Михайловская церковь и Туровская божница. Это происходило оттого, что, согласно «Уставу» князя Владимира, именно церквям был отдан надзор за мерами и весами в городах, чтобы они берегли их справедливость. Именно в Пирогоще находились мерный локоть, кварта и ведро, а также городские весы.

Небольшая речушка Глубочица делила Житный Торг на две части. Ее берега обшили деревянными досками, и она текла в районе торговой площади как бы в канале. Кроме церквей Торжище окружали еще и ремесленные цехи, старавшиеся обустроить свой двор поближе к главной торговой площади. Там жили и работали стекловары, ювелиры, гончары, кожемяки, дегтяри и горшечники. Сам Торг был полностью застроен многочисленными деревянными лавками, конюшнями, складскими помещениями. Куда ни кинь глазом, тянулись ряды, где продавалась всякая всячина: мед, жито, крупная и пернатая дичь, сыр, яйца, масло, свежая и вяленая рыба…

Из сел привозили сено, солому, дрова, древесный уголь и строительный лес, охотники продавали бобровые, куньи и лисьи меха, кожевники торговали конской упряжью, оружейники — добрыми мечами и луками, на возах и прямо на земле высились горы мисок, горшков, кувшинов, киевских амфор, облицовочных плиток… Каждый гончар, заботясь о репутации, ставил на свои изделия специальное клеймо.

А еще были ряды, где торговали заморским товаром. Здесь продавали в основном разные вина, книги, ткани и украшения. Простой люд заходил сюда редко; он чувствовал себя в этих красочных рядах не в своей тарелке. Клиентами иноземных купцов большей частью были жены и дочери купцов, зажиточных мещан и киевской шляхты. Но и они не имели столько денег, чтобы купить все, что душа пожелает, поэтому большинство женщин ходило сюда как на смотрины. Для солидности они покупали какую-нибудь недорогую безделушку, а затем любовались переливами и многоцветьем шелка, мягкостью рытого бархата, вдыхали запахи восточных благовоний и приценивались к драгоценностям, один вид которых вызывал у модниц душевные страдания, а уж цены и вовсе вводили их в состояние, близкое к обмороку.

Андрейко любил бродить по Житному Торгу. Правда, такая удача ему выпадала редко. Прежде всего он направился к Пирогоще, чтобы не откладывать на вечер наказ деда. Церковь была с одним куполом, ее построили из плинфы на известковом растворе. В узкие высокие окна, расположенные в два яруса, мастера вставили цветные венецианские стекла, а в толще западной стены находилась лестница, ведущая на хоры. Внутри церковь по площади была небольшой, примерно тридцать на сорок локтей, но отделали ее богато.

Поставив свечу и помолившись, Андрейко направился в ряды, где продавали готовую одежду. Он был мрачен. У него из головы не выходила очередная блажь Ивашки. Да и Яков Немирич тоже хорош. Как может защитить себя его сынок, ежели приключится какая-нибудь баталия?! Ведь Ивашко и саблю-то в руках держать не умеет как следует, хотя Андрейко долго и упорно пытался обучить его мечевому бою.

Гулко ударил колокол, и над Подолом мягко разлился малиновый звон. К ясному небу взлетели дикие голуби, заржала испуганная лошадь, нищенки на папертях церквей начали истово креститься, шепча молитвы сухими старческими губами. Наступил час обедни.

Примечания

15

Локоть — старорусская единица измерения. 1 локоть = 54,7 см.

16

Мушкатель (мускатель) — мускат, белое сладкое вино. Мальвазия — ликерное греческое вино (сладкая мадера) из винограда с таким же названием. Выделяется необычным приятным сладким вкусом и букетом. На Руси мальвазия появилась в X веке.

17

Дукат — золотая монета, которая чеканилась с 1284 года в Венеции и получила широкое распространение во всей Европе в качестве высокопробной золотой монеты весом 3,5 г. Дукаты на русских землях называли «веницейскими», «цесарскими», «венгерскими» деньгами. В XV веке золотые монеты на Русь поставляла преимущественно Венгрия. Это привело к тому, что со временем слово «венгерский» стало русским термином, которым называли любую золотую монету с весом дуката, даже если она чеканилась в России. Русской золотой монетой типа дуката был червонец.

18

Байдак — речное судно по Днепру и его притокам. Длина — 30–50 м, ширина — 4–8 м, грузоподъемность — 160–250 т. Имел мачту с вантами и штагом с одним большим парусом. Управлялся кормовым веслом (кормовою потесью), а с носу — еще одним веслом (носовою потесью), которое называлось треплом.

19

Грош — монета различных времен и стран. Чеканка грошей началась в Италии в XII веке, во многих европейских странах — в XIII–XIV веках. Первоначально грош был крупной серебряной монетой. В XIII–XV веках вес и качество металла в гроше снизились, и он превратился в мелкую монету.