Волчий мох

Виталий Ефимович Кулик, 2018

19 век. Белорусское Полесье. В урочище Волчий мох совершаются жуткие убийства. Раны на теле жертв свидетельствуют, что ни человек, ни зверь такого совершить не могли. В преступлениях обвиняют бедняка Ефимку Асташова. На помощь к нему приезжают Прохор Чигирь и его жена Янина – сильная знахарка. Вместе с ними прибывает опытный полицейский. Тайна проклятого урочища приоткрывается, вводя всех в ужас: в убийствах явно просматривается след волколака!..Продолжение романа "Ведьма полесская".Обложка оформлена автором.

Глава 4

И вот сейчас люди стояли и гадали: появится перед ними Михей или нет?! Вместе с этим вопросом над всеми довлел и главный интерес: где он был во время нападения на Буслаев? Любые потуги селянской мысли ответов не находили и даже, наоборот, ещё больше плодили вопросов и страха.

Напряжение затаилось в толпе. Слова «где беда, там и Михей» в последнее время истолковывались уже совершенно иначе: где Михей — там беда!

На крыльце дома появился пан Ружевич. Непослушными руками запахивая на ходу полы видного некогда кожушка, он нервной походкой направился к злополучным саням. Следом не отставали Домаш с Демьяном, а за ними опасливо шла немногочисленная прислуга. И даже двух юных паненок в сопровождении сенной девки⁵ Палашки непреодолимое любопытство выгнало на мороз. Одной из паненок была дочка пана Ружевича Мария, другая — теперь уже семнадцатилетняя Гражинка. Молоденьким девицам близко подходить к мертвецу и сумасшедшей бабе не разрешили, и они с трепетом наблюдали за всем, стоя поодаль.

Приблизившись к саням и встретившись с безумным взглядом Лукерьи, пан Ружевич остановился как вкопанный. Лушку хоть и пытались привести в порядок, но выглядела она по-прежнему страхолюдно. А тут кто-то из селян услужливо стянул дерюжку с мертвеца, да ещё и пояснил:

— Видать, ещё раны имеются… Но трогать не велено… Это уж урядник пущай мертвецов разглядывает.

Лицо пана Ружевича стало белым как снег.

— И… кто же это такое мог сделать? — в крайнем смятении тихо выдавил он. От такого дикого зрелища глаза Ружевича расширились, и вельможный взор очень даже стал походить на безумный взгляд несчастной Лушки.

К пану Ружевичу тут же подскочил Демьян. Заглядывая ему в лицо, он негромко, но с жаром затараторил:

— Паночку, так я ж только что говорил! Вон, — Демьян кивком головы указал на Ефимку, — его работа. Тут и гадать нечего! Все знают, на что способен этот голодранец.

Пан Анджей молчал.

— Ты, Демьян, не спеши, — степенно заговорил Домаш. — Тут основательно надобно бы разобраться. Не верю я, чтоб малец такое сотворил…

Пан Ружевич нервно потёр лоб. Он понял, что здесь не просто грабёж со смертоубийством. Тут явно усматривалось что-то более зловещее. И он всё больше склонялся к мысли, что в этом деле его может просветить только один человек!

— Позвать сюда Михея! — решительно произнёс Ружевич.

Оживившаяся было толпа снова затихла. В ожидании все замерли, предполагая, что сейчас должно произойти что-то очень важное.

Кто-то из прислуги кинулся к конюшне, а спустя некоторое время возвратился, виновато разводя руками.

— Так нема его нигде… Да я его с самого утра сегодня не бачив…

У крестьян вместе с некоторым разочарованием ещё больше укрепилось и подозрение.

— У Вовчым мху, видать, яще шастае, — раздался голос из толпы. — Мала яму етых, дак намыслил яще каго-нибудь подстерегти… — Вечный скептик Панас повёл вокруг взглядом, словно убеждаясь, все ли его поняли.

Пан Ружевич этих слов, видимо, не расслышал; в полном оцепенении он невидящим взглядом смотрел на убитого мужика, пытаясь сохранить ясность суждений и привести в порядок взбудораженные мысли.

Демьян опять начал что-то ему упорно нашептывать, бросая откровенно косые взгляды на Ефимку Асташова. Но тут Домаш Евсеич легонько потянул его за рукав и наградил более чем строгим взглядом. Демьян малость стушевался, но язык послушно прикусил. А мельник, решительно оттерев плечом наушника, осторожно произнёс:

— Надобно бы выяснить, где Михей… — и оценивающе глянув на Ружевича, продолжил: — Подозрительно, что его на месте нет… Сомнения у людей насчёт Михея.

Ефимка с благодарностью подумал о мельнике и перевёл дух. Всё-таки слово Домаша Евсеича на деревне вес имело, и это обнадёживало хлопца.

— Подойди, — коротко повелел Ружевич, глядя на Ефимку. — Повтори, что там случилось, только давай всё подробно.

Ефимка в который уж раз снова начал рассказывать. Селяне хоть и слышали эту историю, но всё равно подступили ближе, чтобы не пропустить ни единого слова.

Паненки и Палашка тоже подошли поближе, но до них долетали лишь обрывки рассказа.

— Так это и есть тот самый Ефимка? — тихо спросила Гражина стоявшую рядом девку.

— Угу, — кивнула Палашка, — он самый, окаянный.

— Почему окаянный?

— Так спокою девкам из-за него нема, а ему всё нипочем. Сегодня одну до хаты проведёт, завтра другую… Обнадёжит, а назавтра уже и забудет… Потому и окаянный.

— Может, просто на сердце никто ему не западает?

— Наверно… — вздохнула Палашка. — Дальше хуже будет.

— Что хуже? — не поняла Гражинка.

— Да зеленоватый он ещё. Вот дай ещё годик — даже девки постарше будут сохнуть по нему.

— А ты? — спросила Гражинка, не сводя заинтересованного взгляда с Ефимки.

— А что я? — вспыхнула Палашка.

— Ну… ты всё время только о нём и рассказываешь, и я уж подумала… — Паненка перевела пристальный взгляд на девку, и ей сразу стало всё понятно.

У Палашки был вид, словно её поймали на воровстве.

— Да ладно, не тушуйся, — усмехнулась Гражинка и сменила тему разговора. — Давайте ближе подойдём. Интересно, что же там случилось?.. Что он там рассказывает?..

Словно подкрадываясь, они подошли ещё ближе к толпе.

За полтора года, прожитые в Берёзовке, Гражинке впервые представилась возможность вблизи рассмотреть героя Палашкиных рассказов, и сердце паненки дрогнуло! Её просто сразили васильковые глаза деревенского парубка — живые, лучистые, совсем не подходящие мужицкому роду. Сейчас, правда, в этих глазах читалось волнение, отчего они казались большими и ещё более привлекательными. Поражённая Гражинка некоторое время ничего не видела кроме этих глаз — она совершенно не замечала бедной истрепанной одежды хлопца, его истоптанных лаптей, неказистого латанного-перелатанного кожушка. «Да-а… тут уж немудрено и голову потерять от таких глаз, — подумала паненка и искоса украдкой глянула на конопатую Палашку. — Не-ет, с твоей-то внешностью ничего тебе тут не перепадёт… Эх, жалко, что простолюдин!» Вдруг вспомнив, что и у неё, кроме благородного происхождения, нет почти ничего, Гражинка вздохнула. Только на этот раз не так горько…

— Ну и слышу вдруг далеко сзади дикие вопли, — взволнованно говорил Ефимка. — Я-то урочище почти прошел, на окраину уже выходил, и тут такое сзади! Жуть как перепугался, думал, помру со страху. Оборотился и стою, как онемевши: ни бежать, ни кричать — ничего не могу. Ну… тут из-за поворота и вылетают сани. Конь вспудился и прёт прямо на меня, а я ж от страху даже и пошевелиться не могу. Всё, думаю, конец! Сейчас под копытами окажусь! Но потом всё же хватило духу вскинуть руки… ну, отпугнуть, значит, коня. Вот как махнул руками, конь ещё больше перепугался и шарахнулся в сторону… Ну и зацепил санями придорожный молодняк, сани и застряли. Глянув мельком на них, я понял, что тут что-то нечисто, и меня ещё больше охватил страх. Хотел было пуститься наутёк, да подумал: а как же они? — Ефимка кивком головы указал на Лукерью. — Да и на лошади, думаю, всё одно получится быстрее улизнуть из лесу. Ну, кинулся к саням… Упряжь еле из того хмызняка⁶ высвободил.

— И тебя не смутило, что на санях мертвец лежал? Не поинтересовался у бабы, что стряслось? Может, она тогда ещё не в таком состоянии была? — задавал вопросы пан Ружевич.

— Так мне ж тогда не до расспросов и не до разглядываний было. А про мертвеца так даже и думки такой не проскочило. Я-то мельком заметил, что дядька Буслай как-то чудно дрыгается и кровь на нём… Но тогда у меня в голове лишь мелькнуло, что напился мужик, да по пьяни трошки и попало ему где-то. Не, непохоже, чтоб он мёртвый тогда был… Не… — покрутил головой Ефимка, — дрыгался…

— Судороги предсмертные были… Доходил он, — мрачно произнёс пан Ружевич. — Дальше что?

— Ну, запрыгнул я на сани, вожжи взял, и тут меня что-то словно потянуло оглянуться. Глянул назад на дорогу — и меня совсем ужасом хватило: к нам двигалось что-то непонятное и страшное! Вроде как зверь, но уж больно на человека этот зверь походил.

— Он что, гнался за санями? — спросил Ружевич.

Ефимка неуверенно пожал плечами:

— Не. Мне кажется, что если б то чудище хотело догнать возок, то враз бы догнало. Хотя… даже и не знаю. Конь ведь так рванул, что мы еле удержались на санях. Галопом летели из того дубняка… Коня и подгонять не надобно было. Может, поэтому и не догнало чудище… Ну а как выскочили на поле, тётка Лукерья раза два или три и кидалась на меня сзади… Видать, нашло на неё что-то. Выла как бугай резаный… Но у околицы всё ж шматанула меня, да так, что я как пушинка слетел с саней. И откуда силища-то такая у неё взялась?..

— Больше ничего не заметил? — допытывался пан Ружевич, поражённый рассказом. — Может ещё кто-то или что-то там было? Вспомни хорошенько.

— Ну… мне показалось… — неуверенно пожал плечами хлопец, — человек ещё мелькнул в лесу… В нашу сторону вроде как спешил. Хотя… может, от страху почудилось. Мне ведь хватило и того, что увидел. А что-то ещё разглядывать некогда было. Всё так быстро произошло… Может, и было ещё что-то… Я не заметил.

— А мне вот почему-то кажется, — опять встрял в разговор Демьян, — что возле Буслаев никого и не было, кроме Асташонка, а посему не будет же он наговаривать, что сам себя бачив, а? Вот я к чему клоню!

— Опять ты, Демьян, за своё, — снова вступилась за Ефимку Авдотья. — А хлопец ведь там и сбежать мог, да вот о других подумал, не бросил. В таком переплёте немногие из вас, мужиков, поступили бы так, а уж ты, Дёма, и подавно только б о своей шкуре пекся! — Совсем осмелела баба, и ей даже доставляло некоторое удовольствие прилюдно посрамить нерешительных мужиков.

— Ты говори, да не заговаривайся! — огрызнулся Демьян. — Кто знает, что там за переплёт был? Может, и не было никакого переплёта? А если и был, то откуда нам всем знать, кто его утворил? А? Кто докажет, что этот лихоимец правду говорит? Лушка?

— Всё, Демьян, остынь! — уже с нескрываемым раздражением повысил голос Домаш Евсеич. — Пока всё не прояснится, нечего на хлопца всех чертей вешать! Лично я… В общем, такого не выдумаешь! — И, глянув на Ефимку, он сдержанно его подбодрил: — Не робей, всё образуется.

— Михей! — вдруг раздалось в толпе, и все в напряжении застыли.

Михей неожиданно вынырнул из-за дальнего хлева, который стоял почти у самого леса, и тут не надобно обладать богатым воображением, чтоб не догадаться, откуда он появился.

Какой-то дёрганой походкой Михей спешил прямиком к толпе. Было явно заметно, что он находился в сильнейшем возбуждении. Дышал порывисто, тяжело, с сиплым присвистом. Обычно люди так дышат после… долгого бега. И глаза! Тёмные, просто дикие глаза! Казалось, черные зрачки исподлобья буравили всех вместе и каждого в отдельности.

Люди, словно овцы перед волком, невольно сбились плотнее в кучу.

Перед Михеем не выказывал волнения только пан Ружевич. Он выжидающе смотрел на приближающегося своего работника, и его взгляд выражал лишь немой укор, мол, тут такое творится, а тебя черти носят невесть где!

Цыган молча подскочил к саням. На некоторое время он застыл, внимательно разглядывая представшую перед ним жуткую картину.

— Что скажешь? — тихо спросил пан Ружевич.

— А что люди говорят? — тоже тихо произнёс Михей.

— Да вон, на мальца всё валят… Говорят, напал, чтоб обобрать… — неуверенно ответил Ружевич, промолчав, однако, о высказанных подозрениях насчёт самого Михея.

— Головы каковы, и думы таковы, — себе под нос пробурчал Цыган и, подняв глаза на людей, угрюмо произнёс: — Человек такое не сделает… Неужели вы думаете, что это работа вот этого перепуганного хлопчика?

— Тогда чья? Уж не твоя ли часом? — раздался из толпы чей-то негромкий голос. Догадаться, кто это осмелился так сказать, было совсем не сложно: только Панас, едкий и язвительный на язык мужичок, никогда не мог удержаться, чтоб не отпустить какую-нибудь колкость.

Михей, похоже, сделал вид, что не расслышал этого выпада. Но вот для пущей ясности он ещё раз громко сказал:

— Обыкновенный человек такое творить не станет! Даже если б он и был извергом окаянным…

— А чаго ето человек такое не свершит? — уже во весь голос возразил Панас. — Стукнуть по голове — дело не хитрое. Тут и Асташонок такое можа утворить, тут и от тебя, Михей, такого можна ожидать…

— И от тебя! И от всех! — гневно сверкнув глазами на толпу, разозлился Михей. — Вы что, не видите, что на санях всё в кровище? С проломленной головы столько не нахлещет… Тут немудрено, если и горло будет перерезано. Только вот чтоб человека обобрать, хватило бы его лишь маленько приглушить, а не зверем рвать… И вот этого, — Михей неожиданно наклонился и резко перевернул уже коченеющее тело Буслая, — я думаю, ни один из людей не совершит!

Наверное, лучше бы он и не трогал несчастного при таком скоплении народа. Как только мертвец оказался перевернутым, у многих непроизвольно вырвались возгласы ужаса. Открывшийся вид тут же вызвал тошнотворные позывы сразу у нескольких человек; две молодицы и вовсе оказались на снегу в глубоком беспамятстве; ещё несколько селянок тоже были близки к обмороку: хватались кто за голову, кто за грудь, издавая стоны и судорожно втягивая ртами морозный воздух. В толпе поднялся настоящий переполох.

С самого начала этого происшествия люди были на грани паники, и казалось, что в ещё больший страх их уже ничто не введёт. Да ошибались, оказывается! Вот теперь-то всех поголовно охватил неописуемый дикий ужас: под бородой у Буслая зияла огромная кровавая дыра с ошмётками плоти, каких-то жилок и хрящей! Глотки не было! По живому вырванное горло являло настолько жуткое и шокирующее зрелище, что лишь самым стойким мужикам удалось сохранить некоторую внешнюю выдержанность. Да и то только внешнюю!

— Кто ж всё-таки мог такое сотворить? — подавляя приступы тошноты, сдавленно спросил пан Ружевич у Михея.

Все уставились на Цыгана. Этот вопрос не давал покоя никому.

— Может, зверь… — задумчиво пожал плечами тот. — Горло вырвать — зверь легко вырвет… Хребет сломать, порвать — тоже… А вот темечко так проломать — тут уж обух иль дубина треба в руках… людских.

— Выходит, человек?

— Человеку нема надобности горло грызть…

— Что думаешь? — с дрожью в голосе опять спросил пан Ружевич.

Михей некоторое время постоял в задумчивости, а затем мрачно произнёс:

— Тут… самое худшее напрашивается… Такое мог сотворить только зверь… с повадками человека.

— Бес, что ли какой?

— Даже дюжина бесов такого не содеют. И простой смертный на такое не способен. А вот зверь или дьявол… с человеческим коварством… и обличьем… Одним словом, есть такая нечисть кровожадная.

— И что это за нечисть такая? — Голос пана Ружевича был полон тревоги.

— Ну… что-то похожее на оборотня… на волколака, по-местному. Но не совсем.

— Что значит «не совсем»? — допытывался пан Ружевич.

— Это непросто объяснить… ну, например… — Михей призадумался, но ничего путного в голову не шло. — Да черт его знает. Я сам только несколько раз и слышал о таком чудовище. Крайне редкая тварь. У этого дьявола… или человека… все признаки зверя, а вот лютует он по хитрости людской. С виду это может быть самый обыкновенный человек, а внутри — хищник, да ещё и знающий колдовство, раз днём может напасть. Одним словом, оборотень… с колдовсими способностями. Такого даже сами черти страхаются. Больше ничего не могу сказать…

Панас, как всегда, не утерпел, и с его языка самопроизвольно слетели слова:

— Ты и так уже багато о себе рассказал.

Примечания

5

сенная девка — деревенская девушка в услужении у господ.

6

хмызняк — кустарник, поросль деревьев.