Черти на том берегу

Витэль Багинский

Мысли человека, с которого, собственно, и начинается роман, сопровождают его до последней страницы. Именно мысли, наполняющие его голову, заставляют подняться на крышу, считая, что жизнь стала жутко невыносимой. Но тут же, снова размышляя, он садится на парапет… Смотрит вниз, видит кипящую жизнь, вспоминает школьные годы. Спустя время понимает причину несовершенного последнего шага, и эта причина – вовсе не телефонный звонок, вовлекший его в страшную игру…

книга вторая «рабство»

Основа современного рабства состоит в долге. Найдя способ наложить на людей долг, ты привяжешь их к себе. Чем выше будет размер долга, тем больше гарантий назваться системой. Будучи системой, ты сможешь владеть, как народом, так и их лидером…

Чтоб обвести вокруг пальца, необязательно нужна ложь, нужно верно распорядиться правдой…

Ящик…

(«Почта памяти»; Труба на крыше)

Проснувшись за письменным столом, Святик с большим трудом и адской болью в шее поднял голову, оставляя её в том же положении, в котором она лежала на столе. Плечи затекли не меньше, и в пальцах стало покалывать. Посмотреть прямо было невозможно — позвонки, точно, срослись вместе и приросли к основанию черепа, при этом, словно, внимание всей нервной системы сосредоточилось на шее. На часах, на которые только и оставалось смотреть, стрелки указывали одновременно на цифру семь, а солнце, изливающееся в окна, старательно доносило о наступившем утре. Наконец.

Именно так и подумал Святик: «Наконец…».

Окончание бесконечной ночи можно было сравнить с долгожданной свободой из тюремного заточения. Опять-таки, Святика никогда не заключали, но ощущения его были далеко не из приятных, стоило ему лишь о том подумать, по телу пробегал мороз, и сводило под коленками, наваливалась паника. Ему очень не хотелось бы оказаться на скамье подсудимых, — представляя это, он был уверен, случись так — он неизбежно загремит в тюрьму. Наверное, это очередная фобия, так как в тюрьме он боялся умереть. Если поковыряться в голове хорошенько, Святик мог бы сказать, что проще найти себя сумасшедшим, нежели признать нормальным, глядя на малое количество здравых мыслей. Но возможно такой, как раз, и должна быть норма? Чёрт его знает.

Короче, хорошо, что ночь прошла. На часах — 6:35. Теперь бы домой и в душ. Душ — это самое вожделенное желание. Но наступил ли конец неожиданностям, — Святику оставалось лишь предполагать.

В дверь постучали.

Шею понемногу боль отпускала.

Правому глазу что-то мешало, — не понимая, что, Святику не удавалось освободиться от назойливой помехи. Стараясь размять залежавшиеся шею и плечи, он медленно и тем, и другим вращал. Каждый раз, когда голова смотрела вправо, что-то мешавшее глазу становилось настырнее…

…в дверь постучали снова…

Святик уже встал из-за стола, ощутив, как его ноги затекли не меньше прочих частей тела. Сделав очередной оборот головой, он заметил нечто длинное и тонкое, зацепившееся ему за волосы, щекоча бровь и глаз, спускаясь на плечо. Ухватив нечто, Святик стянул с себя длинный волос — тёмный и толстый… Он вспомнил вчерашних лошадей, сначала животных, потом костюмированных.

«Конский, что ли..?» — Подумал Святик.

Стук в дверь раздался опять.

— Да, иду… — Занервничал Святик, отвечая, а встав, кинул волос на стол.

— Вы всё ещё в кальсонах или можно войти..? — Прозвучал женский голос, заставив Святика растеряться и осмотреть свою внешность.

«Ну, мои штаны, в принципе, явно приличными не назовёшь…» — осудил мысленно свой туалет Святик. А не найдясь с неоспоримым ответом, просто сказал: «Входите…», распахнув настежь дверь. Тут же взъерепенился кот, поднялся странно на задние лапы, и быстро ушёл прочь. Кот, наверняка, проспал всю ночь под дверью. И на пороге этой же двери стояла Любовь Герасимовна.

Святик смутился.

А ведь голос именно тот, что прозвучал днём раньше в телефоне. Как так? — Оставалось лишь подумать.

Святик поднял левую руку, затем за ней — правую. Разводя свои конечности, скорчив по-идиотски пальцы, не понимая, что делает, он ляпнул вопросом, точно, лошадь на землю из-под хвоста:

— Вы, что, того..?

Осознавая свою реплику уже на многоточии, Святик поспешил исправиться:

— На самом деле?… — Но и тут видя неудачу в ретировке, добавил: «Ну…» — чем окончательно растерзав себя, как филолога, решил молчать.

Пауза затянулась. Любовь Герасимовна вдруг стала улыбаться, отчего у Святика запекли щёки и уши, и странно забилось сердце, вскипятив кровь в животе… Таких ощущений он не переживал никогда.

За окном послышался крик кота, Любовь Герасимовна озабочено посмотрела вокруг себя, а одновременно с ней из-за её спины показалась «золотая» голова Елисея, его брови образовали «крышу» над округлёнными глазами. Он глянул на бабушку, тут же побежав на улицу.

Вызванные ощущение — незнакомые для Святика, — исчезли вместе с умчавшимся прочь Елисеем, лопнули, скорее, как мыльный пузырь, где-то внутри заставив вздрогнуть.

Любовь Герасимовна теперь смотрела на Святика, тем — прежним немым взглядом.

— Так вы говорите? — Выдавил из себя уже внятный вопрос Святик. А Любовь Герасимовна отрицательно покачала головой, не заставляя мучиться в догадках своего гостя. Её рука поднялась в сторону убежавшего внука.

— Это говорил Елисей?

В ответ последовал кивок головой.

— Но вы всё слышите…

Снова кивок в ответ.

— Так как же…? — Святик впервые искал затерявшиеся слова.

Любовь же Герасимовна теперь кивнула вопросительно.

— Да я вот… вашего внука…

Святика перебил отрицательный жест указательным пальцем. И он на это смутился, словно, окончательно, промолчав в замешательстве с минуту-две.

— А кто? — Тихо произнёс спустя время.

Далее последовали примитивные жесты, чтоб понял Святик, — жесты, которыми оперируют все простые люди.

— Сын что ли?! — Будто не своим голосом прозвучал Святик…, получив вновь ответ.

— Ну, и ну… А почему Елисей сразу с вами общался, как с бабушкой…

На это Любовь Герасимовна махнула рукой.

Вбежал взмыленный мальчишка, таща на руках всклокоченного кота. Тот, прижавшись к Елисею, таращился на гостя.

Входя в комнату Любовь Герасимовна сделала несколько жестов руками.

— Бабушка спрашивает: почему вы ходите в кальсонах?

Святик посмотрел на себя, и перевёл взгляд на мальчишку.

— Скажи, что я сам не знаю, как так вышло.

Любовь Герасимовна покосилась на Святика, и он вспомнил, что она слышит, — извиняясь, прикрыл глаза.

— Ты почему маму бабушкой называешь?

Елисей быстро посмотрел на Любовь Герасимовну. Она ему улыбнулся еле заметно.

— Чтоб вас не травмировать…

— Ах, значит, теперь я должен был, по-вашему, отреагировать спокойно…

Любовь Герасимовна замахала руками.

— Я бываю резкой. Не отрицаю. Если вас это задело, то прошу простить меня. Так всё-таки, зачем вы ходите в неприличной одежде? Ведь в кабинете произвели впечатление довольно воспитанного молодого человека…

Святик хлопнул себя по ногам.

— Сам, признаться, не знаю, как так вышло.

Любовь Герасимовна состроила на лице выражение спорной брезгливости. И тема данного вопроса на этой ноте была закрыта.

Пробежавшая мысль о кабинете заставила вспомнить ящик.

— Помните ящик в кабинете?

Руки вновь поднялись, замерев в воздухе, как если бы способный говорить, приоткрыл рот для вступления, но цепляясь за какую-то мысль. Любовь Герасимовна долго ждать не заставила.

— Это затея моего отца. — Сказанное Елисеем завязло в молчании. Святик стал думать: когда отец этой женщины был с ней рядом?

— Вы, наверное спросите о моём отце… А точнее, нашей совместной с ним жизни…

Не считая данную ситуацию сверхъестественной, а просто логическим мышлением, Святик согласился с выводами.

— Я встретила своего отца спустя несколько лет после смерти матери. Он пришёл за мной в интернат, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Вернее, он пришёл не сразу. Причины их разрыва с матерью я не знала, как не знаю и по сей день. Мне было три года, когда отец куда-то уехал. И вот он вернулся. Каким образом он узнал, где я и о случившемся с матерью — мне оставалось лишь размышлять, — отец от вопросов увиливал. Такая себе, знаете ли, черта, — видимо от него Елисею досталась. — Переведя жесты, Елисей посмотрел на мать с возмущёнием. Святик соглашаясь, улыбнулся. Она продолжала: — Откуда-то появился человек с тем самым ящиком… он достал из него письмо, а ящик попросил себе. Я не протестовала, да и, зачем он мне. Письмо развернула, когда незнакомец ушёл.

Текст содержал в себе извинения человека называющего себя моим отцом. Он не объяснял никаких причин своего исчезновения, лишь просил разрешения прийти, и если я того захочу — забрать меня к себе. А мне и сомой сидеть в приюте было не комфортно. Когда все находили себе друзей, я до последнего оставалась одна, что и привело к неприятностям. На меня стали косо смотреть — поначалу, затем говорить оскорбления, и, в конце концов, дошло до рукоприкладства. Так что там мне делать было нечего. Я согласилась.

Вернулся тот же человек, что приносил ящик. Он же сказал, что займётся оформлением документов. Выглядел он странно. Вроде, как все, но смотрел он по-другому, — будто видел плохо. Очков он не носил, но глаза… понимаете, так бывает, когда человек одновременно смотрит сквозь вас, только при этом ещё вас же и осматривает для изучения.

Далее об отце: это был уже старый человек — он был на много старше моей матери. И ему отказали бы также, как и бабе Вале. Но имелось различие между ними — за бабой Валей не стоял настолько сильный человек, как за моим отцом. Да, этот человек не имел тогда ещё той силы, что сейчас… Но уже тогда он добился многих успехов. Отец в письме попросил моего ответа — каким бы он ни был. Поэтому человек вернулся. Персонал улыбался ему во весь рот, точно был то министр. Мне после его визита принесли толстую чистую тетрадь, когда я попросила всего один чистый лист. Человек мог забрать меня не передовая письменного ответа — просто, устно, на словах. Ведь документы у него были уже на руках. Оставались формальности. Спустя два дня я увидела отца. Престарелый человек сидел в машине, он ждал, когда я выйду с вещами. Хотя, какие там вещи — они уместились в один небольшой кулёк.

Отца я видела редко. Чаще виделась я с его другом.

Отец был слаб, и так как хотел для меня хорошей жизни, невзирая на свою слабость, задумал забрать меня из интерната. А я, когда выросла, поняла, что если бы не его друг у него не вышло бы ничего.

Конец ознакомительного фрагмента.