Брошенный мир: Осознание (книга вторая)

Владимир Андерсон (2023)

Вторая часть саги «Брошенный мир»***Хеддок сталкивается с жуткой болезнью, которая пронзает его душу, пытаясь уничтожить его. Вместе с Сиеррой он ищет ответы на свои вопросы, погружаясь в самые темные уголки внутренней жизни станции.***Тем временем Пейтон, едва оправившийся от микроинфаркта, объясняет гражданам Аполло-24 необходимость новых изменений. Им движет непреодолимое желание истязать Делейни, девушку, которую раньше он так искренне любил. ***Натали ищет пропавшего Моргана, понимая что вся её жизнь теперь может идти только рука об руку вместе с ним. Обретение новых чувств раскрывает ей множество нюансов человеческой натуры.***Ужесточение режима ставит под угрозу хрупкое равновесие между выживанием и загадками, которые пытаются решить ее обитатели. А мистическая болезнь похоже не только пытается уничтожить всех, но и обладает при этом собственным интеллектом.

Шеф безопасности

Билл Стерлинг был старейшиной. А ещё он был шефом службы безопасности. И ещё он был единственным из всех старейшин, кто сам заведовал одной из секций на станции. И за всё то время, что он обладал всем этим, больше всего он научился сдержанности. Она была краеугольным камнем всей его политики, всей его системы, способной удержаться на вершине.

Нельзя было создавать неудобства другим старейшинам. Это первый пункт сдержанности… Уж как ему хотелось порой взяться за дело и почистить то, что крутится в Верховном Совете Старейшин. Хоть бы раз очистить его от тех людей, кто просто тратит там чужое время, занимает чужое место, пользуется чужими полномочиями, ничего не делая на своём месте. Уж как ни хотелось вмешаться, но он не позволял себе этого.

Нельзя показывать гражданам, что ты делаешь что-то сам. Это второе правило. И для его показным обязанностей у него прекрасно работал Таннет Найт, числившийся заместителем и появлявшийся лично везде, где требовался кто-то важный из службы безопасности. Таннет был бестолковым и исполнительным, и именно потому он держался на этом месте столько же, сколько Стерлинг был старейшиной и шефом безопасности.

Третье правило держало в узде его самого. Сдержанность как черта характера человека, обладающего властью. Уж скольких женщин он хотел отыметь на станции да в каких позах. Менять каждый день одну девку на другую, а иногда и крутить одновременно с несколькими. Уж как хотелось это делать, но Стерлинг этого не делал, потому что считал опасным для своей позиции. Опасным для своего самоощущения, так как легко было бы слететь с катушек… Потому он спал всегда только с одной и не менял её по меньшей мере раз в два года. Уж за два года о нём никто ничего плохого не подумает, и уж тем более не скажет. Ведь другие бы на его месте и этого бы не соблюдали, а ему-то и недолго осталось. Как ни как, а седьмой десяток уже пошёл.

Что касается четвёртого правила сдержанности, то оно было не для него, а для остальных. Все должны быть сдержаны. Порядок достигается именно так. Пока люди не переходят границы, то кругом достигается безопасность. Все знают эти границы, знают, что будет за их нарушение, и, думая своей собственной головой, не нарушают её. Они сдерживают себя сами.

Все эти правила работали уже двадцать четыре года, и что-что, а их Билл Стерлинг не собирался переделывать. Они проверены временем. И лучшего никто не придумал… Но тут выяснилось, что меняются сами границы. И меняются сложным термином — государственная измена.

Он читал про подобный термин в тех книгах, что были запрещены для общего доступа, но что имели в своём распоряжении старейшины и руководителя секций. Эти книги, конечно, определял Куратор, но не стоило сомневаться, что хоть что-то ценное всё же попадёт в руки. И у Стерлинга были целых две излюбленные книги: «Истоки тоталитаризма» Ханни Арендт, особенно та часть, что рассказывала про сам тоталитаризм, и «История гестапо» Жана Деларю.

В первой из них он подчерпнул факт того, что люди склонны идеализировать. Причём неважно что… То, что им предлагают. Можно подать даже самое отвратительное под подходящим соусом, и это непременно будет схавано массами причём на перегонки. Можно говорить что угодно и как угодно — важно лишь тот подтекст, на который массам делают акцент. И, таким образом, и процесс казни и процесс помилования абсолютно ничем не отличаются друг для друга. Разве что названием. Людям всё равно, что там с кем-то будет происходит, они могут быть более или менее вовлечёнными в общий процесс, но противиться этому они не будут. Всё это, разумеется, касалось больших масс. Что касается отдельных личностей, то с ними ровно такая же картина, только в прямо противоположном направлении — всегда найдётся тот, кто против. Просто обязательно найдётся. Опять же неважно речь идёт о сужении или расширении прав всех остальных — всегда найдётся тот, кто будет вещать всем, что это делается неправильно. И полагаясь на эти исходные данные, Билл Стерлинг для себя выверил два этапа, на которые разделено то, что можно считать достижением абсолютной власти над массами, называемой тоталитаризмом.

Первый этап — отдельные личности, противники, могут действовать, опираясь на общеизвестные нормы права, а иногда и превышая их. Этот этап очень важен для того, чтобы показать массам, что некогда был вариант, при котором система работает неправильно, система слаба, а сами массы не в безопасности.

Второй этап — отдельные личности, они же противники, сведены на нет до такой степени, что против них выступает не их главный оппонент в виде действующей власти, а сами массы, которые считают действия этих личностей не чем иным как нарушением установленных правил и закона. На последнее Билл Стерлинг обратил особенное внимание, потому что установленные правила не являлись чем-то официальным, задокументированным и хоть насколько-то правовым. Правила являлись эфемерными понятиями, сложенными демагогами системы, и ориентироваться соответствующим образом в них в принципе было нельзя, потому что они менялись от случая к случаю. Но при этом всегда приводили к одному и тоже обвинению — государственной измене.

Тогда этот термин показался Биллу Стерлингу чем-то абсурдным. О какой измене может идти речь, если нет ни присяги, ни обещаний, ни хоть сколь убого составленного договора? Как можно изменить тому, что ты официально не признавал? Но, с другой стороны, по сути, это было гениально, потому что это же и означало, что все граждане по умолчанию уже своим существованием принимали эти правила. Именно что правила, а не законы. И, возвращаясь к предыдущему, можно было смело утверждать, что в государственной измене можно было обвинить вообще любого, ведь правила были эфемерны и менялись от случая к случаю.

Это выглядело столь же гениально, сколь и цинично. Стерлингу, конечно, было всё равно, что происходило где-то на Земле в далёкие годы, но, услышав, знакомый термин, он сразу подумал о том, что не один он читал подобную литературу.

И в связи с этим ему также стало весьма важно, что было написано во второй его любимой книге «История гестапо», где главным действующим лицом выступал правительственный орган, который прямым текстом называл себя инструментом по поиску государственных изменников, которых без труда мог назначать самостоятельно.

Массы ведь время от времени мечтают о твёрдой железной руке, которая наведёт порядок. Потому что этот порядок у них ассоциируется с безопасностью. А происходит это именно от того, что те самые властные демагоги умеют под необходимым соусом подавать любые блюда. Жёстче правила равно больше безопасности, ведь меньше людей захотят их нарушать, а сами нарушителей потому и легче поймать. Одни и те же люди у власти равно жёстче правила, ведь они способны их установить, не боясь быть свергнутыми. Всё это красиво можно было объединить под вкусом взаимной любви масс и власти, ведь легко было изобразить, что это взаимовыгодно для обеих сторон.

А регулировать это в подобных условиях уже не составляло никакого труда для тайной полиции, представленной гестапо. У которой имелись все инструменты, все полномочия, а главное всеобъемлющее моральное право в виде необходимости искать государственных изменников.

Билл Стерлинг смотрел на выдержки из дела Тейлора Редвина, на речь Пейтона Кросса, на то, что предстояло сделать, и начинал чётко понимать, какие времена настают в Аполло-24. Времена, когда его секция безопасности получит такую власти, что говорить о какой-то сдержанности станет редкостным лицемерием. Ему не хотелось всего этого. Он уже пожил своё и знал, что любое относительно сильное изменение влечёт за собой изменения всех сфер жизни, а это означает постоянный контроль, бессонные ночи, а главное психические расстройства.

Касательно последнего Билл Стерлинг переживал больше всего. Со временем он замечал, что начинает делать какие-то вещи, а потом забывает, зачем их делал. Может иногда злиться практически без повода, не говоря уж про причины. Путается лица своих подчинённых, а иногда и порученное им. Это даже пугало его. Он начинал понимать, что старость побеждает его, что он не тот, что уже раньше. Что он лишь держится на плаву за счёт того, что выстроил давным-давно. И любое изменение представлялось ему особенно опасным прежде всего для него самого.

Вместе с тем, он уже понял, что это неизбежно. По причине того, что было объявлено. По причине того, что Куратор, очевидно, хотел сделать жизнь на станции совершенно другой. Уж не важно, по какой причине… Важно, что это может стать последним изменением для самого Билла Стерлинга. А значит надо держаться собственных старых принципов — быть сдержанным.

***

Разумеется, первая казнь в истории Аполло-24 была поручена шефу безопасности Биллу Стерлингу. И он не думал даже отказываться — кто лучше него сделает это. Кто лучше него сможет держать себя в руках в нужный момент. Не дать слабину там, где надо быть жёстким. Не переборщить там, где надо быть уверенным. Несмотря на его возраст именно Билл Стерлинг подходит на эту роль лучше всех остальных. Так думал Куратор, так думал и сам Билл Стерлинг.

Действие должно было состояться в главной поточной аудитории, в которой совсем недавно всё новую данность, а заодно и приговор оглашал старейшина Пейтон Кросс. На сцене убрали трибуну, а вместо неё оборудовали впечатляющих размеров виселицу из двух уровней: на верхнем располагалась сама виселица, и в полу была проделана дыра, открывающая по нажатию на рычаг; на нижнем уровне — по сути окно для публики, в котором должен был оказаться провалившийся в раскрытую дыру осуждённый.

Конец ознакомительного фрагмента.