Искусство русской беседы

Владимир Викторович Николенко, 2022

Искусство русской беседы – уникальное искусство разрешения конфликтов в обществе, родившееся в России. Оно сочитает в себе взаимное уважение и при этом четкое отстаивание собственной позиции не прибегая к хамству, угрозам, откровенной лжи. Федор Михайлович Достоевский – мастер конструирования таких бесед с глубоким содержательным объяснением позиции каждого своего героя. Тот, кто осваивает это искусство, приобретает славу достойного человека. Князь Мышкин – персонаж, с помощью которого автор демонстрирует действенность этого искусства.

Эпизод третий. Воспоминание беседы с Ганей.

Уличная скамейка. Уличный фонарь. Мышкин и Ганя стоят у скамейки бурно что-то обсуждают.

Ганя. Ответ? Ответ? Что она вам сказала? Вы передали письмо?

Князь молча подал ему его записку. Ганя остолбенел.

Ганя. Как? Моя записка! (про себя) Он и не передавал ее! О, я должен был догадаться! О, пр-р-ро-клят… Понятно, что она ничего не поняла давеча! (обращается к князю Мышкину) Да как же, как же, как же вы не передали, о, пр-р-ро-клят…

Мышкин. Извините меня, напротив, мне тотчас же удалось передать вашу записку, в ту же минуту как вы дали, и точно так, как вы просили. Она очутилась у меня опять, потому что Аглая Ивановна сейчас передала мне ее обратно.

Ганя. Когда? Когда?

Мышкин. Только что я кончил писать в альбом, и когда она пригласила меня с собой. (смотрит пристально в глаза Гане) Вы слышали? Мы вошли в столовую, она подала мне записку, велела прочесть и велела передать вам обратно.

Ганя (кричит). Про-че-е-сть! Прочесть! Вы читали?

Он встал в оцепенении, вцепившись взглядом в князя, и разинул рот.

Мышкин. Да, читал, сейчас.

Ганя. И она сама, сама вам дала прочесть? Сама?

Мышкин. Сама, и поверьте, что я бы не стал читать без ее приглашения.

Ганя с минуту молчал и вдруг воскликнул.

Ганя. Быть не может! Она не могла вам велеть прочесть. Вы лжете! Вы сами прочли!

Мышкин. Я говорю правду, и поверьте: мне очень жаль, что это производит на вас такое неприятное впечатление.

Ганя. Но, несчастный, по крайней мере она вам сказала же что-нибудь при этом? Что-нибудь ответила же?

Мышкин. Да, конечно.

Ганя. Да говорите же, говорите, о, черт!..

Ганя два раза топнул правою ногой, обутою в калошу, о тротуар.

Мышкин. Как только я прочел, она сказала мне, что вы ее ловите; что вы желали бы ее компрометировать так, чтобы получить от нее надежду, для того чтобы, опираясь на эту надежду, разорвать без убытку с другою надеждой на сто тысяч. Что если бы вы сделали это, не торгуясь с нею, разорвали бы всё сами, не прося у ней вперед гарантии, то она, может быть, и стала бы вашим другом. Вот и всё, кажется. Да, еще: когда я спросил, уже взяв записку, какой же ответ? тогда она сказала, что без ответа будет самый лучший ответ, — кажется, так; извините, если я забыл ее точное выражение, а передаю, как сам понял.

Ганя стоял в бешенстве.

Ганя (кричит). А! Так вот как! Так мои записки в окно швырять! А! Она в торги не вступает, — так я вступлю! И увидим! За мной еще много… увидим!.. В бараний рог сверну!..

Ганя стоял, пенился и грозил кулаком. Но вдруг он что-то сообразил и опомнился.

Ганя. Да каким же образом, каким же образом вы… (про себя: идиот), вы вдруг в такой доверенности, два часа после первого знакомства? Как так?

Мышкин. Этого уж я вам не сумею объяснить.

Ганя злобно взглянул на князя.

Ганя. Это уж не доверенность ли свою подарить вам позвала она вас в столовую? Ведь она вам что-то подарить собиралась?

Мышкин. Иначе я и не понимаю, как именно так.

Ганя. Да за что же, черт возьми! Что вы там такое сделали? Чем понравились? (чуть успокоившись) Послушайте… послушайте, не можете ли вы хоть как-нибудь припомнить и сообразить в порядке, о чем вы именно там говорили, все слова, с самого начала? Не заметили ли вы чего, не упомните ли?

Мышкин. О, очень могу, с самого начала, когда я вошел и познакомился, мы стали говорить о Швейцарии.

Ганя. Ну, к черту Швейцарию!

Мышкин. Потом о смертной казни…

Ганя. О смертной казни?

Мышкин. Да; по одному поводу… потом я им рассказывал о том, как прожил там три года, и одну историю с одною бедною поселянкой…

Ганя. Ну, к черту бедную поселянку! Дальше!

Мышкин. Потом, как Шнейдер высказал мне свое мнение о моем характере и понудил меня…

Ганя. Провалиться Шнейдеру и наплевать на его мнения! Дальше!

Мышкин. Дальше, по одному поводу, я стал говорить о лицах, то есть о выражениях лиц, и сказал, что Аглая Ивановна почти так же хороша, как Настасья Филипповна. Вот тут-то я и проговорился про портрет…

Ганя. Но вы не пересказали, вы ведь не пересказали того, что слышали давеча в кабинете? Нет? Нет?

Мышкин. Повторяю же вам, что нет.

Ганя. Да откуда же, черт… Ба! Не показала ли Аглая записку старухе?

Мышкин. В этом я могу вас вполне гарантировать, что не показала. Я все время тут был; да и времени она не имела.

Ганя. Да, может быть, вы сами не заметили чего-нибудь… О! идиот пр-ро-клятый! и рассказать ничего не умеет!

Мышкин (понизив голос). Я должен вам заметить, Гаврила Ардалионович, что я прежде действительно был так нездоров, что и в самом деле был почти идиот; но теперь я давно уже выздоровел, и потому мне несколько неприятно, когда меня называют идиотом в глаза. Хоть вас и можно извинить, взяв во внимание ваши неудачи, но вы в досаде вашей даже раза два меня выбранили. Мне это очень не хочется, особенно так, вдруг, как вы, с первого раза; и так как мы теперь стоим на перекрестке, то не лучше ли нам разойтись: вы пойдете направо к себе, а я налево. У меня есть двадцать пять рублей, и я наверно найду какой-нибудь отель-гарни.

Ганя ужасно смутился и даже покраснел от стыда.

Ганя (взмолился). Извините, князь, ради бога, извините! Вы видите, в какой я беде! Вы еще почти ничего не знаете, но если бы вы знали все, то наверно бы хоть немного извинили меня; хотя, разумеется, я неизвиним…

Мышкин. О, мне и не нужно таких больших извинений. Я ведь понимаю, что вам очень неприятно, и потому-то вы и бранитесь.