Чёрные вдовы

Владимир Волкович, 2019

Молодые девушки, от природы наделённые красотой, умом, талантом, могли бы принести гордость и славу своей родине, но этого не произошло. Они использовали данную от природы необыкновенную способность привлекать мужчин, влюблять их в себя, лишь для того, чтобы добиваться с своей цели. Одна заставляла мужчин кончать жизнь самоубийством ради получения их состояний, другая сама убивала, нисколько не задумываясь, и стала, в конечном итоге, профессиональным киллером. И даже от любви они получали частенько нетрадиционное физическое наслаждение. Эти женщины остались в истории.

Часть вторая. Развязка

Тарновская

(Сонет с кодой)

По подвигам, по рыцарским сердцам,

Змея, голубка, кошечка, романтик —

Она томилась с детства. В прейскуранте

Стереотипов нет её мечтам

Названья и цены. К её устам

Льнут ровные «заставки». Но — отстаньте! —

Вот как-то не сказалось. В бриллианте

Есть место электрическим огням.

О, внешний сверк на хрупкости мизинца!

Ты не привлёк властительного принца:

Поработитель медлил. И змея

В романтика и в кошечку с голубкой

Вонзала жало. Расцвела преступкой,

От электрических ядов, — не моя!.. —

Тарновская.

Игорь СеверянинВеймарн, 1913, август

Глава первая. Барон Владимир Александрович Сталь фон Гольштейн

Старинная приморская крепость Акра^[10] глядела своими окнами-бойницами на морскую гладь. За 5000 лет со дня основания она пережила множество завоевателей. Во время третьего Крестового похода два года осаждал её Ричард Львиное Сердце, пока, наконец, в 1190 году жители не вынесли ему ключи от города. Акра стала столицей Иерусалимского королевства крестоносцев. Здесь немецкими паломниками был создан госпиталь для лечения раненых и больных соотечественников. Немецкие купцы организовали на базе госпиталя братство, которое взял под своё покровительство герцог Фридрих Швабский и ходатайствовал о получении на него папской грамоты. Это братство впоследствии получило военный характер и стало известно под именем Тевтонского ордена.

Через сто лет Тевтонский орден стал владельцем крупного немецкого города Нюрнберга и продолжил расширяться. К концу XIII века орден укрепляется в Восточной Европе, захватывает польский Гданьск и всё Восточное Поморье, выходит к границам Литвы. Немецкие рыцари-крестоносцы, поселившиеся в Ливонии^[11], образовали Ливонский орден, который объединился с Тевтонским и вошёл в его состав, сохранив свою автономию. Местом пребывания магистра стал Венденский замок^[12]. В 1343 году между Тевтонским орденом и Польшей был заключён мир, который открывал немецким рыцарям дорогу в их набегах на Литву.

После ряда войн в 1525 году государство Тевтонского ордена на территории Пруссии перестало существовать, перейдя в вассальную зависимость от Польши.

Ливонская же часть ордена была разгромлена и ликвидирована в 1561 году войсками Ивана Грозного.

Но ещё в середине XV века появляется в Прибалтике барон Иоанн Сталь фон Гольштейн, род которого зародился в германской области Вестфалии в XII веке. Он вступает в братство рыцарей Тевтонского ордена и вскоре становится фогтом^[13]. После его смерти в 1515 году потомки постепенно секуляризировались, вышли из орденского братства и стали землевладельцами и торговцами.

В 1629 году Ливонию завоёвывают шведы, и многочисленные ветви семьи Сталь фон Гольштейн стали служить шведским королям.

В 1709 году, после поражения шведского короля Карла XII под Полтавой, балтийские провинции становятся частью Российской империи Петра I. Царь, по своему обыкновению привлекая иностранцев, подтвердил права и привилегии ливонского рыцарства и предложил балтийским немцам руководящие должности в Российском государстве.

Постепенно, в течение XVIII–XIX веков, бароны Сталь фон Гольштейны становились полковниками, генералами и фельдмаршалами, командовали гвардейскими и гусарскими полками и корпусами, были учёными, членами императорского совета, генерал-губернаторами, послами.

Владимир Иванович барон Сталь фон Гольштейн — генерал-лейтенант, последний командующий Петропавловской крепостью.

Алексей Иванович барон Сталь фон Гольштейн — генерал-лейтенант Императорского российского суда, адъютант великих князей Романовых.

В 1838 году полковник барон Александр Карлович Сталь фон Гольштейн служил старшим офицером Гродненского гусарского полка, куда после кавказской ссылки был направлен Михаил Юрьевич Лермонтов. Жена полковника Софья Николаевна была красивой, умной и кокетливой женщиной, о ней мечтали все молодые офицеры полка. Но более всех влюблён в неё был Михаил Иванович Цейдлер — друг и однокашник Лермонтова по юнкерскому училищу, сын губернатора Иркутска, будущий выдающийся скульптор. Это и стало причиной его рапорта о переводе на Кавказ. Проводы с бурным застольем состоялись на станции московского шоссе «Спасская полисть». Тосты и пожелания следовали один за другим, спичи и экспромты сменяли друг друга.

— Господа! — нетвёрдо держась на ногах, попросил внимания присутствующих корнет Лермонтов, — сейчас я вам прочту свои пожелания моему другу Михаилу:

Русский немец белокурый

Едет в дальнюю страну,

Где косматые гяуры

Вновь затеяли войну.

Едет он, томим печалью,

На могучий пир войны;

Но иной, не бранной сталью

Мысли юноши полны.

Конечно, все поняли намёк словом «сталь» на прекрасную Софью Николаевну Сталь фон Гольштейн.

* * *

— Ой как здорово, ой как прекрасно! — Мария Николаевна порхала по квартире и готова была взлететь от счастья.

«Кажется, всё удалось как нельзя лучше, — думала она. — Ваську ждут следствие и суд, потом каторга. Оставшиеся деньги перейдут к ней. Стефан ещё долго будет отходить от раны, за это время многое может измениться. Она свободна, молода и красива, дети при ней (ну, их можно пока отвезти в полтавское имение О'Рурк к родителям). А мужчины что, они появляются, лишь помани пальчиком. Шмель всегда летит на красивый, яркий цветок, источающий аромат».

Имевший особый нюх на женщин барон Владимир, на глазах которого и происходили эти драматические события, безошибочно выбирал именно тот самый момент, когда женщина не может ему отказать. Да и не хочет особенно. Теперь все помыслы его занимала Мария, которая ещё тогда в ресторане ему понравилась. Нет, не просто понравилась, он влюбился в неё с первого взгляда. Потомственный охотник вышел на «зверя».

«Муж под домашним арестом, любовник в больнице, женщина осталась одна и безумно рада свободе, — рассуждал барон. — Но, как каждая женщина, она считает, что рядом должен быть достойный её мужчина. Осталось совсем немногое — убедить её, что таким мужчиной может быть только он — барон Владимир Александрович Сталь фон Гольштейн».

Вскоре Тарновская получила записку:

«Милейшая Мария Николаевна! В эту трудную для Вас минуту я готов, как мужчина, неравнодушный к Вам, подставить своё плечо, дабы защитить такую нежную и хрупкую женщину от свалившихся на неё несчастий. Прикажите, и я у Ваших ног. Разрешите навестить Вас в то время, которое Вы укажете? Ваш Владимир».

— Ха-ха-ха, — смеялась Мария, — ах, какая трудная минута!

«Ну вот и мужчина сыскался, надо узнать, что за гусь, — соображала она. — Это не Боржевский, денежки у него должны водиться».

Вызнав, что барон женат, но с женой не живёт, однако имеет миллионное состояние, Тарновская написала ответную записку:

«Приезжайте, мой друг, десятого к обеду, в два часа пополудни».

Мария приняла барона благосклонно. Обед прошёл весело, много шутили и смеялись, потом разговаривали в одной из комнат, обильно запивая беседу вином. Постепенно от поцелуев женских рук гость перешёл к поцелуям других частей тела. Мария не возражала, только иногда восклицала:

— Ах, какой вы проказник, барон.

— Я люблю вас, Мари… я схожу с ума… я вас так хочу! — несвязно бормотал Владимир, путаясь в женских застёжках.

— Ну иди же ко мне, — шепнула Мария, когда с одеждой было покончено, — ну что же ты?

— Сейчас, сейчас, дорогая, — нервно отвечал барон, — понимаешь, у меня бывает не совсем хорошо, слишком долго ждал…

— Да, да, понимаю, — с плохо скрываемой насмешкой отвечала Мария.

Гость ушёл из гостеприимного дома лишь утром.

С этого дня барон стал появляться в доме каждый день, а частенько оставался и на ночь. Мария умела завести мужчину, даже если у него и не всегда получалось, и это делало его сексуальным рабом женщины.

— Мне надо отвезти детей в полтавское имение родителей, — как-то обратилась Мария к Владимиру, — сейчас зима, я хочу тебя попросить помочь.

— Конечно, конечно, моя дорогая, я сделаю всё, что ты ни попросишь. А помочь тебе с детьми просто мой долг.

Прощаясь со слугами перед отъездом, она говорила:

— Представляешь, Настя, как будет здорово, если мне удастся барина в Сибирь упечь, вот заживём!

Ещё по дороге в имение барон предложил любовнице съездить в Крым.

— Мы там не замёрзнем?

— Нет, там зимой бывает сказочно, таинственно и романтично. Целый месяц будем вдвоём гулять и развлекаться. Ялта — город, лежащий у моря и шагающий в горы.

— Хорошо, я согласна. Но как же твоя жена?

— Я с ней уже не живу. Но для твоего успокоения разведусь официально.

* * *

1 января 1904 года Стефана Здиславовича Боржевского успешно прооперировали в Варшаве и предложили отправиться на лечение в Ялту. Туда же приехала Тарновская в сопровождении барона Владимира и служанок.

Встреча с бывшим любовником вообще в планы пары не входила, но зимой в Ялте не столь многолюдно и все на виду. Они гуляли по набережной, когда из небольшого кафе прямо к ним навстречу вышел Боржевский, опирающийся на палку и поддерживаемый слугой. От неожиданности он растерялся, глаза вылезли из орбит:

— Ты… ты… — пытался он что-то сказать барону. — Ты — подлец.

— Успокойся, тебе нельзя волноваться, я люблю эту женщину, а ты сейчас совсем негодный…

— Ах ты! — Стефан рванулся вперёд в драку по бретёрской привычке, взмахнул палкой и растянулся на мостовой, сильно ударившись головой. Слуга бросился его поднимать. Ему помогли прохожие.

Вечером у Боржевского поднялась температура, появились страшные головные боли. Врачи поставили диагноз — воспаление мозговых оболочек, требовалась сложная операция. Его прооперировали 15 января, но спасти уже не смогли, через четыре дня Стефан Боржевский скончался.

Отпевали его в часовне, среди немногочисленных посетителей присутствовала и Мария Николаевна, барон на отпевание не пришёл.

— Фу, как здесь пахнет, — обратилась Тарновская к одной из служанок, — скорей бы его уже похоронили, он ужасно воняет.

Боржевского предали земле, а влюблённые продолжали веселиться и широко, с размахом пировать в ресторанах. После развода у барона осталась крупная сумма денег, и стеснять себя в расходах не было необходимости.

Как-то утром, выйдя полуодетой из спальни, Мария потягивалась, как кошка, и тут её заметила служанка, от которой у барыни не было секретов. Она спросила, хитро прищурившись:

— А что, Мария Николаевна, с этим бароном вам очень хорошо бывает?

— Да что ты, Настя, он же импотент. Так, иногда что-то получается.

— А для чего же вы с ним тогда?

— Для забавы. Мне интересно, я его завожу, а он не может. Смешно. Надоест, брошу.

— А он любит вас не на шутку.

— Пусть, мне всё равно.

Конечно, Мария не стала посвящать служанку в свои расчёты насчёт того, как деньги барона перейдут к ней.

* * *

В самом начале XX века Российская империя продолжала свою многовековую экспансию на восток. Она аннексировала Ляодунский полуостров, ранее захваченный Японией. Это вызвало милитаризацию Японии и реваншистские настроения среди населения. 26 января 1904 года флот Японии неожиданно, без официального объявления войны, напал на корабли Российского Тихоокеанского флота, находящиеся на внешнем рейде Порт-Артура. После боя мощнейшие корабли русской эскадры были выведены из строя.

Наглое нападение восточного соседа вызвало возмущение российского общества. Была объявлена мобилизация сотен тысяч солдат и офицеров запаса. Прапорщик Владимир Александрович Сталь фон Гольштейн был призван в конную артиллерию и принял участие в Мукденском сражении в начале февраля 1904 года, крупнейшем в истории человечества до Первой мировой. Несмотря на героические усилия, русским войскам пришлось отступить, они потеряли в этой битве убитыми 59 тысяч человек. Потери же японцев составили 80 тысяч. Сто тысяч русских солдат были ранены, в том числе и Владимир Сталь фон Гольштейн.

Несколько месяцев он лечился, но любовь к Тарновской, несмотря на редкие встречи, лишь возрастала. Мария привязала барона к себе намертво, однако он ей уже изрядно надоел. Встречалась с ним в надежде, что удастся выманить у него деньги.

«Милая, любимая, моя Мари, если б ты знала, как я страдаю. Третьего дни ты не разрешила мне остаться у тебя, догадываюсь, что в постели я не самый лучший борец и доставить тебе наслаждение не в силах. Но я люблю тебя так, что мне достаточно просто смотреть на тебя, трогать твою одежду, знать, что ты рядом. Я люблю тебя больше жизни и готов всё отдать лишь за твой благосклонный взгляд, за твоё внимание, не смею и подумать о том, за твою любовь. Что мне надобно сделать для этого?» — писал барон своей возлюбленной.

Недолго думала Мария и решила не крутить, а написать так, как планировала:

«Моя любовь стоит дорого. Сможете ли Вы, барон, заплатить за мою благосклонность, как это положено мужчине — отважному, смелому и безоглядному? Решайтесь, докажите, что Вы настоящий мужчина по сравнению с другими. И тогда, возможно, проложите дорогу к моему сердцу, чтобы остаться там навсегда».

Это был удар бича, это был выстрел, это был вызов, который честолюбивый барон не мог не принять. Предварительно застраховав свою жизнь в пользу Марии Николаевны Тарновской, 4 января 1905 года у самого Киевского анатомического театра в половине первого ночи барон Владимир Александрович Сталь фон Гольштейн застрелился, пустив себе пулю в рот. Он принял смерть в парадном мундире, при шашке с аннинским темляком. Последним его видел официант, который в этот вечер обслуживал барона в ресторане «Версаль» на углу Фундуклеевской и Нестеровской улиц. Он показал, что клиент весь вечер пил абсент, запивая его красным бордо. В кармане мундира барона было обнаружено письмо:

«Моё право — сознательно лишить себя жизни. Прошу меня не хоронить, а труп передать анатомическому театру.

За сим, прапорщик барон Владимир Сталь фон Гольштейн».

На следующий день все газеты опубликовали сообщение о самоубийстве, подчеркнув, что покойному было всего 32 года.

Перед смертью барон написал письмо:

«Клянусь всей своею честью и всем, что осталось во мне чистого и сильного, я — барон Владимир Сталь фон Гольштейн, обязуюсь перед Марией Николаевной Тарновской сделать всё, что она мне прикажет, потому что люблю её больше жизни. Заявляю, что всё совершённое мною не есть жертва и я ничего не требую взамен. Без этой великой и чистой любви для чего мне жить?»

Спокойно явившись в страховую контору, Мария получила 50 тысяч по страховому полису, оставленному бароном.

С этих пор все приличные дома Киева закрыли перед Тарновской свои двери. Она довела мужа до преступления, любовника до смерти, шурина и другого любовника до самоубийства. Но ей было абсолютно наплевать на это, свободная жизнь только начиналась. Теперь она стала опытной, хладнокровной, профессиональной охотницей на мужчин. И в помощь ей скорый суд, который отправит мужа на каторгу. Она разведётся с ним и завладеет довольно крупной суммой, оставшейся от продажи родительской усадьбы.

Глава вторая. Суд над Василием Тарновским

Зазвонил дверной колокольчик, и Тарновский пошёл открывать. Он уже почти год жил на квартире Михаила Воронцова в ожидании юридических действий в отношении себя. На пороге стоял полицмейстер:

— Ну что, Василий Васильевич, отдохнул? Теперь собирайтесь, поехали.

— Куда? — не понял Василий.

— Как куда, на суд. Али вы решили, что всё закончено? Нет, всё только начинается. Задержались с судом немного.

— А что, далеко ли ехать? — Тарновский быстро оделся, всё необходимое было заранее подготовлено.

— Далеко, Василий Васильевич, аж в самый Гомель.

— В Го-о-мель, — удивлённо протянул Тарновский, — с чего так?

— То не нашего ума дело, завтра там будете и всё узнаете.

Преступника посадили в зарешеченную карету и двинулись на вокзал.

* * *

В Министерстве юстиции, ознакомившись с фигурантами дела, решили, что особы, принадлежавшие к местной знати, могут повлиять на решение суда. Во избежание этого было принято решение перенести слушания из Киева в могилёвский городской суд, заседавший в Гомеле.

Однако в Гомеле осенью 1903 года случился крупный еврейский погром. Такие погромы частенько случались в России, всегда находились те, кто натравливал рабочий и крестьянский люд, а то и просто громил на конкурентов из чувства ненависти. К тому времени в Гомеле проживало до 60 % еврейского населения, и естественно, конфликты на национальной почве случались. Но в этот раз всё осложнилось тем, что евреям надоело быть вялой и покорной толпой, которая не могла сопротивляться, и после Кишинёвского погрома, когда было убито 60 человек, решили организовать еврейские дружины самообороны. Эта вынужденная мера доказывала равнодушие и, более того, молчаливое одобрение погромов со стороны российской власти.

В связи с этим суд выяснял все обстоятельства, но свидетели были подкуплены и найти зачинщиков так и не удалось. Первая часть процесса длилась с осени 1904 года по январь 1905-го, потом сделали перерыв на слушание по делу Василия Тарновского.

Суд над гомельскими погромщиками привлёк немало бульварных репортёров и просто любопытных, а тут ещё одна пикантная история об убийстве мужем из благородного сословия любовника жены.

— Вася, а ты знаешь, кто тебе назначен защитником? — спрашивал своего друга Михаил Воронцов, который приехал вместе с ним в Гомель на суд.

— Нет, пока не знаю.

— Сергей Андреевский.

— Вот как? Совсем не ожидал, такая приятная новость.

— Теперь надо как можно быстрее с ним встретиться, пока он знакомится с твоим делом. Я думаю, что назначение этого защитника — уже наполовину означает положительное решение, — констатировал Михаил, потирая руки.

* * *

Встречаются такие люди, которых Господь наделил талантами во многих областях человеческой деятельности. А кроме того, он дал им ум, блестящее красноречие и высочайшую порядочность. Таким был Сергей Аркадьевич Андреевский. Он привнёс в искусство судебной защиты невиданную ранее художественную красочность.

Но бывает также, что человек открывает в себе предназначение только к концу жизни, когда остаётся лишь горько сожалеть о напрасно потраченных годах, а то и не открывает вовсе. В этом Сергею Аркадьевичу повезло, хотя такое открытие своего предназначения случилось не сразу и не прошло гладко. Окончив в 18 лет с золотой медалью гимназию в 1865 году, он уже через три года полностью освоил весь курс юридического факультета харьковского университета. Сразу после окончания он служил кандидатом на судебные должности при прокуроре Харьковской судебной палаты. Здесь и произошла судьбоносная встреча с помощником прокурора Анатолием Фёдоровичем Кони — выдающимся российским юристом. По ходатайству А. Ф. Кони Сергей Аркадьевич занял должность помощника окружного суда Петербурга, где и прослужил пять лет. Хотя он был прекрасным обвинителем, спокойным, выдержанным, убедительным, но должность эта тяготила его, даже иногда он мог отказаться от обвинений. Но однажды, 24 января 1878 года, случайность перевернула его служебную карьеру. В этот день участница организации «Народная воля» Вера Засулич стреляла в петербургского градоначальника Трепова и ранила его. Никакой политической подоплёки в этом деле не наблюдалось, просто Вера мстила Трепову за то, что по его приказу был во дворе тюрьмы высечен розгами арестованный политический Емельянов. Его вина состояла в том, что он не снял шапку перед градоначальником. Веру Засулич решили судить как уголовницу, чтобы показать, что политические — это просто уголовники. Обвинителем был назначен Андреевский, которого попросили спасти и обосновать обвинение. Но тут нашла коса на камень, Андреевский отказался обвинять и сказал:

— Значит, при нынешних порядках и нас можно пороть безнаказанно, если кому вздумается? Нет! Молодец, Вера Засулич, спасибо ей. Присяжные её непременно оправдают.

Вера Засулич была оправдана.

Вскоре после этого громкого дела Андреевский был уволен, но при поддержке А. Ф. Кони поступил в адвокатуру. И вот здесь, как оказалось, он нашёл своё настоящее призвание.

Первое же дело, которое он вёл как защитник в Петербургском окружном суде, по обвинению молодого торговца Павла Зайцева в предумышленном убийстве 24 ноября 1878 года с целью ограбления приказчика меняльной лавки на Невском проспекте, произвело большое потрясение в обществе. Сергей Аркадьевич произнёс блестящую, эмоциональную защитительную речь, в которой показал себя тонким психологом. Присяжные, учтя доводы защиты, изложенные Андреевским, отвергли версию обвинения и признали «убийство без заранее обдуманного намерения». Хоть Зайцев и виновен, но заслуживает снисхождения.

После этого дела Сергей Аркадьевич стал знаменитым адвокатом. Он нашёл свою стезю. В этом ему помогала и необычайно эффективная внешность. Стройный высокий красавец с матовым лицом, с чёрными как смоль волосами и высоко поднятой головой, сразу приковывал к себе внимание. Тёмные, широко открытые глаза были всегда устремлены вперёд и, казалось, пронизывали собеседника. Элегантные манеры и чарующий звучный и гибкий голос располагали к себе не только зрителей и присяжных, но даже и судей. Холодное изящество, прекрасная речь завораживали присутствующих.

Андреевский выстраивал свою речь, как прекрасное произведение, основанное на мастерстве психоанализа. Он использовал в судебных речах примеры из жизни, ссылался на великих писателей Данте, Шекспира, Толстого, Достоевского, Гёте. В то же время он использовал, конечно, юридический аспект, акцентируя внимание на психологической стороне дела. Он просил заглянуть в душу подсудимого — что именно подвигло того на преступление, утверждая, что в душе каждого есть и злое, и доброе.

Слава о необыкновенном адвокате летела по России. Он использовал в своих речах яркие выразительные метафоры, звучные слова, ложащиеся, как патроны, в обойму его речи. Вот, например, защищая убийцу: «Нож, как злокозненный змий, проскользнул в его руку». Такая необычная форма слова придавала ему тройную силу. Речь его была привлекательна, эффектна, но естественна, без наигранности, рисовки, пафосной натужности, и это убеждало слушающих более, чем истерические выкрики других адвокатов. О нём говорили: «Златоуст, способный даже из камней исторгать слёзы». Сергей Аркадьевич гипнотизировал своею речью, он был поэтом, художником, литератором, творцом. И кроме всего прочего, он был нравственно чистоплотен, не брал на себя ведение сколько-нибудь сомнительных дел.

Интересно суждение Андреевского о Лермонтове в его литературоведческой статье: «Нет другого поэта, который бы так явно считал небо своею родиной, а землю — своим изгнанием».

Блестящая плеяда труднейших политических дел, как шлейф благородства и неотступности, тянулась за ним. Тех политических дел, в которых власть всеми силами старалась свести на нет усилия адвоката. Но он вытаскивал из петли подследственных, и это было самое важное, что создавало ему немеркнущую славу. Участие в деле такого адвоката было среди других причин немаловажным фактором того, что внимание к суду было приковано всею Россией.

* * *

Защитник повстречался с подсудимым.

— Скажите, Василий Васильевич, вы сожалеете о том, что совершили? Если бы сейчас вновь возникли подобные обстоятельства, как бы вы повели себя?

— Я понимаю, Сергей Аркадьевич, что вы ждёте от меня слов, что теперь я поступил бы иначе. Но, положа руку на сердце, я не могу дать такой уверенности. И совсем не потому, что имел какой-то злой умысел против потерпевшего. Я прекрасно осознаю, что не он виновник моего такого преступного поступка.

— А кто же виновник, по-вашему?

— Несомненно, моя жена Мария Николаевна Тарновская.

— Расскажите о ваших взаимоотношениях.

Василий подробно рассказывал адвокату обо всех перипетиях совместной жизни с Марией, о нескончаемой череде любовников, о том, что с каждым разом она становилась всё более наглой и бесцеремонной.

— Как вы думаете, Василий Васильевич, чем вызвано такое поведение вашей супруги?

Тарновский задумчиво теребил подбородок.

— У неё появились такие привычки и такие желания, которых я не замечал ранее, возникло впечатление, что она натравливает на меня своих любовников. Хотя, если честно признаться, я и сейчас её люблю.

— Да уж, — адвокат покачал головой, — только любовь ли это? А почему бы вам не расстаться?

— У нас дети, которых я очень люблю. Уверен, что при разводе суд оставит их мне. Но имею ли я право воспитывать их, лишив матери?

— Над этим вам придётся подумать, но ничего лучшего, чем развод в таких случаях, пока не придумали.

Адвокат Андреевский приходил к подследственному несколько раз, пока у него не сложилось твёрдое мнение о случившемся, и он не составил для себя план защиты.

* * *

Суд над Василием Васильевичем Тарновским начался 25 января 1905 года. Зал судебного заседания был полон, на улице стояла толпа, ожидающая вестей оттуда, а особенно речи защитника Андреевского. Репортёры почти всех российских газет, специализирующихся на скандальных репортажах из залов суда, которые восторженно поглощала жадная до такого чтива публика, строчили — «срочно в номер».

Супружеская пара, которая уже прославилась в Киеве и которую знали во всех приличных домах и во всех борделях этого славного города, благодаря суду становилась всероссийской знаменитостью. Правда, Мария Николаевна не предоставила возможности всем собравшимся на это театрально-судебное действо лицезреть себя. Её представляла Марианна Вишневецкая, та самая, которая была свидетелем злополучного выстрела и ранения пылкого любовника её троюродной сестры. Её предком был Иеремия Вишневецкий, русский воевода, потомок великого князя литовского Гедемина (XIV век), один из талантливейших полководцев Речи Посполитой, которого как огня боялся Богдан Хмельницкий. Его мать была сестрой митрополита Киевского Петра Могилы, основавшего знаменитую Киево-Могилянскую академию.

И вот теперь ей выпала незавидная роль свидетельницы, защитницы своей непутёвой родственницы. Она должна была доказать, что Мария к этому случаю абсолютно не причастна, что было изначальной ложью.

Судил Василия Васильевича суд присяжных. Эта форма судебного производства возникла после реформы крепостного права, хотя готовилась ещё со времени Екатерины II. Лишь 20 ноября 1864 года император Александр II утвердил так называемые основные положения судебной реформы. Старый суд, отличающийся тайным письменным судопроизводством, заменил открытый, устный и состязательный процесс. Чтобы убедить присяжных в своей правоте, прокурор и адвокат должны были приводить доказательства, излагать доводы, обращаться к разуму и чувствам членов суда. В компетенцию суда присяжных входили в основном уголовные дела. Состав суда состоял из трёх профессиональных судей и 12 местных жителей — судей из народа, которые определяли виновность подсудимого на основе жизненного опыта и своего собственного чувства справедливости. В провинциальных судах в состав присяжных избирались и влиятельные крестьяне. Если они решали, что подсудимый невиновен, то он отпускался из-под стражи прямо в зале суда. Если же утверждали, что виновен, то меру наказания определяли уже профессиональные судьи.

С появлением суда присяжных судебные заседания, особенно такие громкие, воспринимались публикой, как интереснейший театр и соревнования, где на их глазах открыто и гласно решалась судьба человека. Газеты с репортажами из зала суда расхватывались как горячие пирожки и читались с интересом, словно роман с продолжением. Имена прокуроров и адвокатов становились известны всей читающей России.

После опроса свидетелей сторонами обвинения и защиты приступили к прениям.

Свидетели защиты говорили горячо и правдиво, рассказывали о личности подсудимого, о взаимоотношениях в семье, обвиняли во всём случившемся его жену. Лишь Марианна Вишневецкая пыталась рассказать о том, какая Мария Николаевна замечательная мать и жена. Но это выглядело натянуто и неубедительно.

* * *

Слово для защиты было предоставлено адвокату Сергею Аркадьевичу Андреевскому. Зал затаил дыхание.

— Уважаемые господа судьи, уважаемый господин прокурор, господа!

Все вы прекрасно слышали, как говорили свидетели о подсудимом. Он человек добрый, хотя и бесхарактерный, влюбился в красивую девушку, это можно понять. Но какое нравственное воспитание мог он получить в семье, если отец его вспыльчивый и строгий до самодурства. Брат покончил жизнь самоубийством отнюдь не без помощи жены подсудимого. Он — слабый человек и заливал своё бессилие и расшатанные нервы алкоголем и бесконечными гулянками. Душа его страдала, но этот человек не убийца.

Теперь посмотрим на тех, кто вынудил его выстрелить. Тот, в кого он стрелял, был любовником жены, но не только, он служил орудием в её руках. Эти двое разрабатывали планы по лишению жизни подследственного или отправке на каторгу. Такую цель ставила перед собой его супруга, чтобы избавиться от мужа и завладеть его деньгами. Они вдвоём провоцировали его, нагло, не стесняясь, показывали своё презрение, просто-напросто издевались над Тарновским. В его отсутствие на глазах прислуги они занимались похотью, прекрасно понимая, что ему всё станет известно. Казалось, можно просто развестись, чтобы прервать этот брак, и Тарновский желал этого. Но вы знаете, что в этом случае суд всегда остаётся на стороне мужчины и оставляет за ним детей, так это и бывает всегда в нашей стране.

Тарновский, думая о благе детей, не желал лишать их матери и в этом деле куда благороднее своей супруги. Да, видимый закон против подследственного, ведь он стрелял в человека. Но, кроме этого, есть закон нравственный, внутренний закон жизни, закон, который руководит нашей совестью и честью. И он говорит нам, что из всех этих трёх людей, участников случившегося, он в сто крат лучше и чище супруги и её любовника. Жена же его к любви не способна, не к той физической любви, а любви душевной, человеческой. Многие мужчины страдали от любви к ней, но она, проведя с ними время, только использовала их в своих целях и немедленно забывала, ища новую жертву для своего безмятежного времяпрепровождения. Её интересовали только рестораны и театры, ужины и туалеты, поездки за границу и новые красивые и богатые мужчины, влюбляющиеся в неё и поклоняющиеся ей. Избалованная, расчётливая и равнодушная, с каменным сердцем и неутолимой похотью, она считала такую жизнь естественной и нормальной для себя.

Суд присяжных удалился на совещание. После перерыва председатель суда объявил вердикт: «Не виновен».

Василий Васильевич Тарновский был отпущен на свободу прямо в зале суда.

Глава третья. Знакомство с адвокатом Прилуковым

После суда стало понятно, что жить вместе с Тарновским уже невозможно. Мария недолго переживала, что не удалось отправить Ваську подальше в Сибирь или на Сахалин, важнее было то, что ей уже окончательно был закрыт вход в приличное общество Киева, где она могла наслаждаться роскошью, вниманием мужчин, которых гипнотизировала и подчиняла своей воле.

Прежде чем разъехаться, Василий попросил своего друга Михаила Воронцова, у которого временно жил, присутствовать при разговоре с бывшей женой о детях.

— Мария Николаевна! Я пригласил вас для разговора о детях в присутствии господина Воронцова, — Василий Васильевич делал строгое и отсутствующее лицо и старательно сжимал губы, как научил его Михаил, — пока до решения суда о разводе.

— Что вы предлагаете? — Мария с интересом смотрела на мужа, словно видела его в первый раз.

— Я предлагаю оставить детей у меня, поскольку вам они для вашей жизни не нужны, а только будут служить обузой.

— Вы, Василий Васильевич, лучше меня знаете, что мне нужно и что нет? — с вызовом ответила Тарновская, явно рассчитывая на скандал.

— Вы уже доказали это своим поведением, и всем известно, что вы за человек. — Теперь и Тарновский, забыв, что надо сдерживаться, начал заводиться.

— Господа, — вовремя вмешался Михаил, — давайте будем говорить о том деле, какое привело нас сюда, а не о каждом из вас. Я предлагаю решение, которое должно устроить всех: Вася маленький пока остаётся с матерью, Тата — с отцом.

Мария Николаевна молчала, смотря в пространство, потом выдала:

— Девочке мать нужна более, чем мальчику. И где же ваше хвалёное благородство, о котором, как мне рассказывали, распространялся адвокат?

— Для вас никакого благородства не существует, вы никогда не оцените его, потому что не знаете, что это такое, — не на шутку разошёлся Василий.

— Тише, господа, — опять вмешался Михаил. — Так мы решаем проблему с детьми или придётся вмешивать в это дело полицию? Мария Николаевна, решение за вами.

Тарновская молча смотрела в окно, все ждали, что она скажет.

— Я согласна, но при одном условии…

— Какое ещё условие? — оборвал Марию супруг.

— Обожди, Василий, — остановил покрасневшего от гнева Тарновского Воронцов, — мы слушаем, Мария Николаевна.

— Я прошу, чтобы он, — Тарновская небрежно кивнула на супруга, — выплачивал содержание на воспитание сына.

Василий Васильевич порывался что-то возразить, но его остановил Михаил, положив руку на его плечо.

— Мы согласны, Мария Николаевна, — ответил он вместо мужа. — Давайте оформим это соглашением.

С этих пор Татьяна жила с отцом. Василий пригласил свою старшую сестру Софью, и она фактически заменила девочке мать. Тарновский в дочке души не чаял, много гулял с ней в парке. Однажды пришли в большой парк, присели на скамейку. Но Тата не могла долго находиться на одном месте, увидев вдалеке песочницу, спросила:

— Папа, можно я в той песочнице поиграю?

Василий взглянул в ту сторону, куда указывала дочь, за песочницей начинался густой лес. Не хотелось ему отпускать туда Татьяну, но она очень просила.

— Ладно сбегай, поиграй, только недолго, а я пока здесь посижу.

Тарновский проводил дочку взглядом, достал газету и углубился в чтение новостей. Вдруг пронзительный детский крик заставил его поднять голову: какой-то мужик, держа в руках Тату, убегал к лесу. Словно стрела, пущенная из лука, рванулся вперёд Василий и в рекордное время преодолел расстояние до незнакомца, который вот-вот должен был уже скрыться в лесу. Схватив похитителя за одежду, он выхватил у него дочку и, размахнувшись, со всей силы ударил его в лицо. Позже он рассказывал Воронцову, что и сам не ожидал от себя такой прыти. Мужик упал, Василий навалился на него: — Говори, кто тебя послал?

Тот молчал, вытирая кровь из разбитой губы.

— Говори, или бить буду.

— Госпожа. Екатерина Петровна, матушка Марии Николаевны.

Теперь и Василий признал этого мужичонку, заросшего редкой бородой, он видел его в имении родителей Марии.

— Ещё раз повторится подобное, я тебя буду бить, пока не убью, ты преступник. А госпоже передай, что приеду и пристрелю её как собаку, она знает, что я это делать умею, уже одного на тот свет отправил.

Мужичонка дрожал как осиновый лист:

— Нет, нет, я больше никогда… и госпоже передам.

Василий поднял его и ударил ногою под зад:

— Беги, пока не передумал.

Мужик припустил к лесу, как заяц.

* * *

Мария Николаевна жила с сыном в имении родителей «Отрада». О’Рурк обожали свою дочь, несмотря на дурную славу, которая закрепилась за ней, в особенности после суда над супругом. Жила скромно на родительском обеспечении и на том, что давал супруг на сына. Деньги, полученные от барона, медленно, но неуклонно подходили к концу. Мария представляла, какая жизнь её ожидает в глухом имении, и ей становилась дурно. Нет, не для этого она родилась, не для этого познала мир. Она жаждала другой, роскошной жизни, она жаждала денег и красивых мужчин, ползающих у её ног.

Но Киев закрыт для неё, здесь она со своей репутацией всем знакома. Ну и пусть. Есть ещё такие большие и заманчивые города, как Петербург и Москва. Однако холодный, высокомерный, чиновничий Петербург не для неё, столичные аристократы, избалованные доступными дамами полусвета, никогда не пустят в свой круг «разведёнку», участницу нашумевшего на всю страну уголовного процесса. Но Москва — она совсем другая. Древний город, старинные роды, большие деньги и широкое гостеприимство — этим славилась Первопрестольная. Здесь купцы гуляли напропалую, проматывая миллионные состояния. Туда и направила свои стопы Тарновская.

Прежде всего ей надо было найти адвоката для организации развода с мужем. Перебрав всех своих знакомых, она остановилась на Прилукове.

С Донатом Дмитриевичем она познакомилась лет пять назад. Тогда молодая супружеская пара Тарновских разъезжала по ресторанам и театрам крупнейших городов России. Василий изредка встречал знакомых, всё-таки он много здесь прожил, обучаясь пению у лучших мастеров. Как-то вечером, сидя с супругой в чопорной «Праге» и попивая своё любимое бордо, заметил он за столиком на другой стороне зала знакомое лицо.

— Мариша, посиди пока, я сейчас поздороваюсь с достойным человеком, с которым меня свели год назад, это он, если я не ошибаюсь.

Через некоторое время Василий возвратился к своему столику.

— Ну что, это тот, которого ты и ожидал увидеть? — спросила Мария с любопытством.

— Да-да, это он самый, вспомнили, как гуляли вместе в «Яре». Я предложил ему пересесть за наш столик, если ты не будешь возражать.

— Я не буду возражать, ты же знаешь, как я люблю знакомиться с интересными людьми.

— Тогда я приведу его сюда.

Под интересными людьми, с которыми Мария любит знакомиться, она, конечно, подразумевала красивых и состоятельных мужчин.

— Познакомься, Донат, это моя очаровательная супруга Мария Николаевна.

— Донат Дмитриевич Прилуков, — представился незнакомец.

В тот вечер он не произвёл на Марию особого впечатления, ей показалось, что он из тех серьёзных, сосредоточенных на своём деле мужчин, которые мало обращают внимания на посторонних женщин. За прошедшие с тех пор годы встречались не раз, переписывались, но друзьями так и не стали.

Мария узнала Прилукова поближе. Тот совсем не был похож на бретёров и забияк, которые ей до этого попадались. Грамотный человек с образованием, специалист по коммерческому праву, гражданским делам, знаток судебной медицины. Он владел собственной юридической конторой, в которой работал по 12–16 часов. Имел огромную библиотеку, в ней были книги по разным юридическим, историческим и естественнонаучным знаниям на нескольких языках. К этому времени он стал известным адвокатом, которому доверяли клиенты. Серьёзный обстоятельный человек в расцвете лет, ему исполнилось 37, дворянин, выпускник юридического факультета Московского университета. Его жена — дочь капитана 2-го ранга Конкевича, известного на флоте знатока морского дела и писателя, отзывчивая, серьёзная, любящая своего мужа женщина. В семье трое детей. И Прилуков, естественно, примерный семьянин, муж и отец.

В первый раз Мария обратилась к Донату Дмитриевичу, когда началось следствие по делу Василия Тарновского. Она прислала ему письмо:

«Уважаемый Донат Дмитриевич! Премилостивейше прошу Вас дать совет. В связи с делом Василия Васильевича, который убил человека и которому грозит каторга, есть ли необходимость нанять мне гражданского истца, чтобы отстаивал мои интересы на процессе в г. Гомеле? И если такая необходимость имеется, не согласились бы Вы выступить таким истцом?

С уважением, М. Н. Тарновская».

Прилуков ответил, что в данный момент очень занят и выступать против своего товарища считает неуместным.

* * *

Сейчас, в преддверии бракоразводного процесса, Мария Николаевна зачастила в Москву в поисках подходящего адвоката. В эти поездки она брала с собою знаменитого киевского архитектора графа Игнатия Ледоховского, который не прочь был понежиться в постели с представительницей благородного сословия. Иногда ездила и с сыном Васей, шотландской горничной Элизой Перье и репетитором. Но чаще бывала одна. И непременно посещала гостеприимный дом Прилуковых, а если была с сыном, то он с удовольствием играл с детьми Доната Дмитриевича.

Мария Николаевна в беседах с хозяином дома рассказывала о своей тяжёлой жизни в Киеве, где всё общество её игнорировало.

— Понимаете, Донат Дмитриевич, я сейчас подыскиваю адвоката для процесса по разводу с Василием Васильевичем.

— Но как же, Мария Николаевна, в Киеве нет достаточного количества адвокатов, что необходимо искать их в Москве?

— В Киеве адвокаты есть, но они предлагают свою помощь, делая двусмысленные предложения. Я знаю, что привлекательна, но идти с мужчиной, который мне не нравится, к которому я не испытываю симпатию, для меня невозможно. С дочерью мне даже не разрешают видеться, хотя я и скучаю по ней, вы это прекрасно понимаете. Уж скорее бы назначили этот бракоразводный процесс.

Прилукову было весьма приятно, что Мария Николаевна сделала его своим доверенным лицом, что она делилась с ним, как с близким другом, своими горестями, просила его советов. И хотя ему было жаль эту женщину, он чувствовал, что совсем не безразличен ей. Прилуков согласился представлять Тарновскую на бракоразводном процессе, но даже и мысли не имел о каких-то близких отношениях. Поскольку Донат Дмитриевич слыл серьёзным человеком, заботящимся о своей репутации, отношения с Марией Николаевной были деловыми, ну и немного приятельскими. Только и всего.

В девятнадцатом и самом начале двадцатого века российское общество делилось на чёткие сословия, членам которых было предписано соответствующее поведение. В Киеве и Москве были десятки заведений, где любой мужчина мог снять себе проститутку, однако все эти девушки были в основном из крестьян. В глазах образованных и состоятельных мужчин они и не считались за настоящих женщин. С проституткой можно было общаться, жалеть её, но любить — нет. С нею невозможно было посетить театр и ресторан, пригласить в гости, познакомить с друзьями. И даже если и возникало чувство, похожее на любовь, добром это никогда не кончалось.

Насладиться же плотской любовью с женщиной из высшего общества, красивой и замужней, гордой и уверенной в себе, было практически невозможно. Дамы из высшего общества казались бесполыми, замужество и эротика не были между собой связаны. Брак освящал, скорее, духовный и официальный статус женщины, чем сексуальный. Замужество издавна предназначалось для зачатия и воспитания детей, сторона же физическая, эротическая, сексуальная оставалась как бы втуне. Женщина, которая нарушала эти нормы, жёстко обличалась, отлучалась от привычного круга, а часто изгонялась из семьи. От неё отворачивались родственники и близкие знакомые.

И вот на фоне этого барьера вдруг появилась женщина — Мария Тарновская, графиня, дама высшего света, в чьих жилах текла кровь Марии Стюарт, с которой при известном обхождении, настойчивости и пухлом кошельке можно было попробовать от запретного плода любви. Во всяком случае, весь Киев был наполнен рассказами о такой возможности, которые передавались из уст в уста. Без присущей каждой женщине скромности, наглая и развратная, не склонная к романтизму, она сама выбирала мужчин. Причём эта женщина развила в себе гипнотическую способность притягивать их, влюблять в себя. Несомненно, как и большинство холостых московских студентов, Донат в молодые годы, да и позже, судя по их совместным с Василием Васильевичем вылазкам, посещал такие заведения в Соболевом переулке.

* * *

Незадолго до Рождества 1906 года Прилуков получил письмо из Киева, причём адресовано оно было не на домашний адрес, а в контору:

«Милейший Донат Дмитриевич!

Наступил день, в который я наконец отважилась признаться в том, что столько времени доставляло мне страдания. Я больше не в силах нести в себе эту муку и каждый день, каждый час думать о Вас.

Я люблю Вас!

Теперь, лишь произнесла это, мне стало легче.

Когда Вы рядом, когда дотрагиваюсь до Вас, я вся дрожу, и мне стоит больших усилий сделать так, чтобы никто, и Вы тоже, не заметил этого.

Я с нетерпением жду встречи с Вами, видеть Вас, чувствовать всею душою, всем сердцем, всем телом.

Скорей, скорей в Москву!

Обнимаю, Мария».

Через несколько дней Мария Николаевна была уже в Москве. Сразу из гостиницы она поехала к Прилукову.

— Здравствуйте, Донат Дмитриевич, — приветствовала ещё с порога, ожидая, что адвокат сейчас кинется её обнимать.

Но он спокойно поздоровался и стал расспрашивать, старательно делая вид, что никакого письма не было:

— Здравствуйте, Мария Николаевна, рад видеть вас в добром здравии. Как обстоят ваши дела, что слышно в славном граде Киеве?

Мария поняла, что он или не получил письма, что было маловероятно, или сделал вид, что ничего не произошло.

— В Киеве всё спокойно. Я сейчас поеду решать некоторые свои дела, а к семи вечера приглашаю вас отужинать у меня в гостинице. Пора обсудить подробнее наши дела.

Донат склонил голову то ли в знак согласия, то ли неопределённости. Но Мария уже ощущала шестым или седьмым чувством, что пескарь заглотил наживку и с крючка не сорвётся.

* * *

В номере горел тусклый свет. Обстановка была скорее романтичной, чем деловой, Донат сразу это отметил. Он снял пальто, оставшись в лёгкой белой сорочке.

— Садитесь, — пригласила дама, показав на место напротив себя.

Беседа сначала протекала вяло, касаясь лишь предстоящего бракоразводного процесса. Тарновская спрашивала о перспективах оставления детей мужу, когда раздался осторожный стук и официант закатил тележку с заказанными яствами, бутылкой бордо и любимым Марией абсентом. Разговор продолжился, касаясь общих тем, Мария осторожно расспрашивала о возможностях раздела имущества и денег и шансах оставления с нею детей.

Но вскоре беседа оживилась, теперь попеременно предлагались тосты.

— Ну, Донат Дмитриевич, а этот тост я хочу предложить за успешное завершение нашего общего дела. — Мария встала с бокалом в руке, поднялся и Прилуков. — А на брудершафт? — игриво подмигнув, проговорила она. Они завели руки с бокалами одну за другую, выпили, и Мария смело подставила свои губы для поцелуя. Прилуков сначала слегка коснулся их, потом поцелуй стал глубже и азартнее.

— А вы хорошо умеете целоваться, — похвалил он Тарновскую, они всё ещё стояли близко, и рука мужчины лежала на плече женщины.

— И не только это я умею, Донат Дмитриевич.

Она погладила ладонью по сорочке и, привычно расстегнув пуговицу, положила нежную руку на грудь мужчине. Прилуков напрягся, вот он, тот самый момент, когда он ещё может отодвинуться и сказать что-нибудь шутливое, снимающее необратимость минуты. Но зачем, зачем мучить себя и уверять, что ему неприятно это прикосновение, что он серьёзный и ответственный человек, занимающий высокое положение в обществе, что у него любимая жена и трое детей, что он не должен, не может себе позволить… Не должен? Не может? Но, чего уж там скрывать от себя, хочет.

Женская рука, словно идя вброд и пробуя глубину, медленно и ласково поглаживала волосики груди, подбираясь к соску. И когда, наконец, достигла его, быстро другою рукой расстегнув сорочку, припала губами к манящей коричневатой горошине.

Донат стоял как столб, в его мозгу всё ещё вяло шевелились мысли, что надо прекратить это действо, затягивающее, как в воронку уже иной судьбы, что это дьявольское наваждение, происки сатаны, в сеть которых он стремительно погружается. Он предчувствовал, что жизнь сворачивает с привычной колеи и женщина, которая уже ловко расстёгивала его брюки, тянет в пропасть, но противостоять этому был более не в силах. Все мысли исчезли, когда сначала руки, а потом и губы охватили кольцом вздыбленную плоть.

Разве можно противостоять древнему инстинкту… В эту ночь Мария насиловала Доната Дмитриевича с таким азартом и профессионализмом, какого он в жизни никогда не встречал. И его, уже обессилевшего от наслаждения, вновь и вновь призывала на своё манящее совершенное тело. И перед глазами возникало прекрасное лицо сирены^[14] с чарующим голосом и необыкновенными глазами, завлекающими мужчин так, что они уже не могут сопротивляться. Завлекающими в пучину…

* * *

Прошло две недели. В этот вечер супруга, как обычно, встречала своего Доната в прихожей. Но, в отличие от других вечеров, он был необычно серьёзен и сосредоточен, даже забыв подставить щёку для поцелуя.

— Милая, нам надо серьёзно поговорить.

Если Донат произносил такую фразу, значит, действительно случилось что-то экстраординарное.

— Может быть, поужинаем сначала? Я ждала тебя и не садилась за стол.

— Поужинаем позже. Дети спят?

— Да, с ними горничная.

— Милая, не буду юлить вокруг да около, скажу сразу то, что не имею права от тебя скрывать. Не хочу, чтобы между нами была какая-то ложь.

Жена заломила руки, предчувствуя недоброе.

— Что-то случилось, Донат?

— Случилось. Я сошёлся с Тарновской.

— Матерь божья! Зачем это тебе?

— Я люблю её!

Жена заплакала:

— А как же я, дети?

— Я буду заботиться о тебе и детях, как прежде.

Говоря это твёрдым голосом, Донат Дмитриевич искренне верил в то, что это действительно возможно. Он не знал до конца ту женщину, которую полюбил, и считал, что сохранит свою честь, обязательства перед семьёй и клиентами. «Блажен, кто верует…»

* * *

Теперь Прилукову приходилось делить своё время между женою и любовницей. Но такая жизнь на два дома не может продолжаться долго. Донат снял для Марии Николаевны квартиру в доходном доме Чижиковой на Садово-Кудринской, 23. Он ещё надеялся, что пути отступления открыты, что он сможет покинуть Тарновскую тогда, когда этого пожелает. И вновь возвратиться в ту удобную и наезженную колею жизни, в коей пребывал до этой встречи. Потому не баловал любовницу, все расходы они делили пополам.

Квартира Марии располагалась в бельэтаже, а Прилуков снял себе жильё этажом выше, там он и принимал клиентов. И разговаривать по телефону Тарновская могла только через Прилукова. Выходить из дома одной ей категорически воспрещалось, даже с маленьким Васей Донат гулял в парке Сокольники, имея при себе лишь гувернантку. Чтобы обрести нужную ей свободу, а также удержать при себе адвоката, Мария устраивала скандалы:

— Донат, я настаиваю, чтобы ты бросил семью и жил только со мной, — требовала любовница.

— Я же с тобой. Разве это не так?

— Не так. Я желаю, чтобы ты окончательно порвал с семьёй, если действительно меня любишь. Я схожу с ума, когда думаю о том, что ты приходишь к жене и спишь с ней втайне от меня.

— Ты прекрасно знаешь, что это неправда, я люблю тебя, и больше никто мне не нужен.

— Я больше не могу так, ты должен сделать выбор. Я отравлюсь завтра, если ты не оставишь жену. А если ты этого сделать не можешь, то, ради нашей любви, давай уйдём из жизни вместе.

— Я обещаю тебе, что сделаю так, как ты хочешь.

Постепенно, медленно, но уверенно, Прилуков попадал под чары своей возлюбленной. Он, как умный и образованный человек, понимал, что эта страсть, с которой он не в силах совладать, лишает его воли, толкает в бездонную пропасть.

Однажды он пошёл к знакомому психиатру и рассказал о том, в какой яме очутился:

— Понимаешь, это выше меня, я не могу совладать с собой, это какое-то дьявольское наваждение.

— Ну ты же прекрасно знал, с кем связываешься.

— Конечно, знал. Знал весь тот чёрный шлейф, который за нею тянется. Но я мужчина, а не какой-то бретёр или юнец, которые у неё были. Просто интересно было попробовать. Но она оказалась дьяволом.

— Все те инструменты, которые я рекомендую в таких случаях, для тебя не подходят: завести себе другую любовницу, уехать в далёкий город или за границу. Ты же её теперь не сможешь бросить.

— Да, я как будто поражён неизлечимой болезнью, я сгораю от страсти к ней, я её всё время хочу, это как наркотик.

— Сходи в церковь, открой душу священнику, пусть отпустит тебе грехи, поживи в монастыре, посети гипнотизёра, наконец, сейчас есть такие умельцы. Молись каждый день, чтобы отвязаться. Что ещё я могу тебе посоветовать?

Донат испробовал всё, что посоветовал психиатр, но излечение не наступило. Более того, он всё более попадал во власть этой сильной женщины. Как и все предыдущие мужчины, он и сам не заметил, как стал её рабом. И как только она ощутила его в этом состоянии, немедленно принялась за своё любимое дело, унижала его везде, как могла, получая от этого огромное наслаждение.

Теперь ведущая роль перешла к Марии Николаевне.

— Донат, я хочу сходить в Малый театр.

— А что там дают сегодня?

— По-моему, «Грозу».

— Так она идёт уже давно.

— Ну и что, а я не видела.

Вечером поехали в театр. Взяли ложу рядом со сценой.

В самый трагический момент Тарновская обратилась в Прилукову:

— Наверное, смог бы.

— Тогда спрыгни, пожалуйста.

— Сейчас?!

— Ну конечно же.

— Ты хочешь, чтобы меня посчитали за сумасшедшего и забрали в полицию?

— В полицию тебя не заберут, как же, известный адвокат, но я хочу, чтобы ты спрыгнул.

— Я не буду этого делать.

— Ах, не будешь, тогда прощай, я ухожу, так-то ты меня любишь.

— Мариша, я люблю тебя, но прыгать в середине спектакля…

— А я хочу, докажи, что ты мужчина и что ты любишь меня!

Донат Дмитриевич поднялся, перелез через парапет ложи и сиганул вниз на глазах у всей театральной публики. В полицию его не забрали, но весть об этом поступке молниеносно разнеслась по всей Москве.

* * *

При той роскошной жизни, любви к ресторанам, тряпкам и драгоценностям, которые обожала Мария Николаевна, содержать её было весьма накладно. Прилуков тратил на это несколько тысяч рублей в месяц, сумму очень значительную. Его доходы в связи с естественным сокращением адвокатской практики далеко не покрывали расходов. Всё накопленное для семьи, для будущего детей за годы его тяжкого труда постепенно таяло и вскоре сошло на нет. Но деньги были необходимы, и ничего не оставалось, как воспользоваться средствами, которые доверили ему клиенты.

А Тарновская, уже вошедшая во вкус рабовладелицы, мягко давила на адвоката:

— Донатик, ну когда же мы уедем за границу?

— Я сейчас ищу средства на это, ты же знаешь, сколько надо иметь денег.

— Нет, дорогой, я не знаю, а зачем мне это знать, когда есть ты — мой любимый мужчина? Я уже планирую посетить самые экзотические страны, там ждут нас райские наслаждения.

— Да-да, конечно, моя милая, мы обязательно поедем.

— Пусть это случится поскорее. Мы с тобой вместе уезжаем за границу или расстаёмся. Я не хочу вечно ждать.

Донат Дмитриевич метался по Москве, он чувствовал себя в клетке, из которой нет выхода. Оставить Тарновскую уже не мог, но и ехать не на что. Кроме того, в душе его ещё оставалась доля ответственности за обещания, данные жене и детям по их содержанию, ведь иначе они останутся без средств.

Надо было сделать единственный шаг, надо было переступить через порядочность и законность, надо было прыгнуть в водоворот, из которого уже невозможно будет выбраться. И это пострашнее, чем прыжок из ложи на сцену по желанию женщины, которая завладела его телом, мозгом, жизнью. Он прекрасно понимал: для того чтобы остаться жить в Европе с Тарновской, требуется порядка ста тысяч рублей — огромная сумма.

В ноябре 1906 года Донат Дмитриевич застраховал свою жизнь в пользу жены и, похитив всю сумму денег клиентов, оставшуюся к тому времени в размере 80 тысяч рублей, бежал с Марией в Алжир.

* * *

Это известие всколыхнуло общественность Москвы. Коллегия адвокатов никак не могла найти серьёзную причину того, чего никогда не бывало в их среде. Успешный, умный, образованный юрист, талантливый адвокат с безукоризненной репутацией, серьёзный семейный человек, любящий своих детей, совершил проступок, нет, преступление, которое невозможно было объяснить иначе, чем внезапным помутнением рассудка.

Итак, четверо начали своё путешествие по заграничным весям: Донат Дмитриевич, Мария Николаевна, её сын Вася и гувернантка, по совместительству горничная, Элиза Перье. Для ответственного заграничного турне Тарновской понадобилась понятливая и преданная швейцарка, умеющая с готовностью выполнять разнообразные деликатные поручения, которые почему-то с ужасающей неотвратимостью случались в её жизни.

Алжир — дикая страна, но имеет большую протяжённость вдоль южного берега Средиземного моря, отсюда здесь тёплый средиземноморский климат. Путешественники провели в этой стране зиму, отдохнули от российских морозов и по весне двинулись в Южную Европу, сначала в Марсель, потом на любимый Лазурный берег, в Ниццу. Потом Швейцария и, наконец, Германия, где было так много интересного. Пока были деньги, их не считали, останавливались в самых роскошных отелях, где снимали сразу несколько номеров, посещали дорогие рестораны. Мария Николаевна обожала роскошь и размах, она ощущала себя повелительницей мира, когда перед ней в почтительном поклоне склонялись служащие тех мест, где она останавливалась.

Деньги подпитывают власть — восторженное чувство своей великости и вседозволенности, а власть рождает новые деньги. К этому Мария Николаевна прибавляла удивительные способности влюблять в себя мужчин до такой степени, что они превращались в её рабов и готовы были отдать за неё жизнь.

Но всему когда-то приходит конец, деньги у Доната Дмитриевича закончились.

— Я хочу тебе сообщить, дорогая, что денег у меня больше нет.

— Ну и что ты мне предлагаешь? Идти в нищие и стоять у перекрёстка с протянутой рукой? А может, поступить в бордель мадам Шабане у Лувра? Я наверняка буду пользоваться спросом.

— Что ты, что ты, дорогая, говоришь? Я не смогу жить без тебя.

— Ну, если не можешь жить, застрахуй свою жизнь на моё имя и застрелись.

Прилуков испуганно тряс головой:

— Ну зачем же так? Я что-нибудь придумаю.

— Хоть думай, хоть не думай, ты уже ничего не найдёшь. А зачем ты мне такой? Я дам тебе денег до Москвы и езжай в Россию.

— Меня там сразу арестуют.

Тарновская пожала плечами:

— Так что ты предлагаешь?

— Я клянусь тебе, что обязательно застрахуюсь, а потом застрелюсь, как это сделал барон. Но для получения страхового полиса нужно оформить дополнительные документы, а я ведь живу по поддельному паспорту и не могу появиться в России.

— Ладно, что-нибудь придумаем.

В коридоре Доната остановила гувернантка:

— Господин адвокат, сейчас самое лучше для вас — это уйти из жизни, — уговаривала Элиза Перье, — если вас не станет, моя госпожа и ваша любимая женщина всю жизнь будет вспоминать о вас с самыми тёплыми чувствами.

Прилуков прекрасно знал Марию и её «тёплые чувства». Но что ему оставалось? Он уже стоял на краю. Буквально за год он превратился из преуспевающего, уверенного в себе адвоката в преступника, рабски преданного своей любовнице. Даже если он сможет преодолеть неутолимую страсть к Тарновской, перед ним всего два варианта: нищета за границей или тюрьма в России.

Недолго думала Тарновская о судьбе отработанного ею мужчины, решила, что в путешествиях такой образованный человек, адвокат, пока не помешает. Пусть будет слугой и секретарём, где ещё она найдёт такого преданного ей раба? Ссудила Прилукова деньгами и решила отправиться в Венецию, город-сказку, притягивающий туристов со всех концов света. Здесь было, на что посмотреть и где предаться шумному веселью. Город с богатой историей, с необычной архитектурой, каналами, мостами, гондольерами, город, по которому можно гулять вечно, открывая за каждым поворотом необычное здание, кофейню, а то и особый венецианский бордель.

К началу двадцатого века начали обживаться острова, где желает отдохнуть элита с большими средствами, где никто не сможет помешать развлекаться.

— Донат, — уже приказным тоном, которым она всё чаще разговаривала с адвокатом, обратилась Мария к Прилукову, — будем жить на острове Лидо-ди-Венеция. Я прочитала, что там только что открылся шикарный отель в мавританском стиле.

— А как туда добраться?

— Приедем в Венецию, там, на южной оконечности за каналом, небольшой остров Святой Елены, оттуда ходит пароход до Лидо. На причале нас будет ждать экипаж.

Остров Лидо-ди-Венеция длинной стрелой протянулся с южной стороны Венеции, отделяя её знаменитую бухту от бурных волн Адриатического моря. Место тихое и спокойное, в отличие от набитой в любое время года туристами Венеции. Самое узкое место острова шириной один километр, длина 13 километров.

До отеля взяли экипаж и ехали полчаса. Остановились у необыкновенно красивого здания. Донат Дмитриевич прочитал на фронтоне: «Excelsior». Пока Мария Николаевна занималась с администратором размещением, заказывая несколько номеров, которые выразила желание посмотреть лично, Донат беседовал с дежурным об истории создания отеля.

Отель построил богатый предприниматель Николо Спада в веницианско-мавританском стиле по проекту знаменитого архитектора Джованни Сарди. Открытие состоялось совсем недавно, 21 июля 1908 года, на торжество съехалось 30 000 венецианцев и 3000 гостей со всего мира. Сразу было ясно, что построен он для высшего общества и богемы. Великолепный пляж с золотым песком, высокие сверкающие залы ресторанов, открытые веранды со столиками, богато украшенные номера различных цветов и оттенков с видом на море поражали воображение.

Мария заказала себе и Донату отдельные номера и номер гувернантке Элизе с сыном Васей.

Обедала вся компания в шикарном ресторане Tropicana. Они заняли столик у самого окна, где открывался чудесный вид на море. Заказав себе абсент и закусывая его чудесными блюдами изысканной кухни, Мария Николаевна обдумывала свои дальнейшие планы. А все они сводились к одному — кто будет тот, следующий, на которого упадёт глубокий и печальный взгляд опытной охотницы?

— Элиза, иди в свой номер и укладывай Васю спать, а мы с Донатом Дмитриевичем прогуляемся по набережной, подышим морским воздухом, — приказала Мария гувернантке и направилась со спутником к выходу. Судьба вела её. Тихий, тёплый зимний вечер на берегу Средиземного моря в таинственных отсветах фонарей настраивал на романтический лад. Прогуливающихся было немного, и Мария Николаевна цепким взглядом осматривала встречных, пытаясь определить их достаток по одежде, малозаметным деталям походки и посадки головы, обрывкам разговоров. Навстречу шла необычная пара — мужчина, печально склонившись, толкал инвалидную коляску, в которой сидела женщина. Мария присмотрелась и вдруг узнала. Боже, это же граф и графиня Комаровские — давние знакомые по Ницце!

И Мария Николаевна решительно направила шаги к медленно приближающейся паре. Шаги к своей судьбе.

Глава четвёртая. Комаровский

— Павел, Эмилия, как я рада! Дорогая, что с вами? — восторженно восклицала Мария.

— Была на войне, подцепила какую-то неизвестную болезнь, от которой мне становится всё хуже.

— Не печалься, мы ещё будем пить вместе шампанское.

— Граф, давно вас не видела, какой вы стали мужественный и серьёзный. Слышала, что вы герой, награждённый орденом, — тараторила Мария, — я так рада, так рада, что встретила вас.

— И мы рады вас видеть, Мария Николаевна, — ответил Комаровский, не сводя с Тарновской влюблённого взгляда.

— Да, хочу вас познакомить, это мой адвокат Донат Дмитриевич Прилуков. С Василием Васильевичем нам, к сожалению, пришлось расстаться, — оповестила Мария, чтобы предупредить вопрос, который должен был обязательно возникнуть.

— Вот приехали в Лидо, поправить здоровье, — рассказывала Эмилия, — остановились в «Эксельсиоре». Здесь прекрасный климат, мы и сына привезли.

— Да, и мы тоже с сыном приехали.

— Ой, как здорово! — воскликнула Эмилия. — А сколько ему?

— Девять.

— И моему столько же. Ну, теперь будут вместе играть. Как зовут его?

— Васей, а твоего?

— Евграф.

— Договорились, встречаемся вечером в ресторане «Тропикана».

* * *

Комаровские (Komorowski) — древний польский род. Когда-то он стал многочислен и разделился на шесть родов. В 1626 году, ещё до всех грядущих разделов Польши и даже до восстания Богдана Хмельницкого, в молодости героически воевавшего с Московией и завоевавшего Смоленск, Павел Прокофьевич Комаровский переехал на жительство в Московию, где поощряли приезд служивых иностранцев тем, что выделяли земельные наделы. Павлу Прокофьевичу, ставшему родоначальником российского рода Комаровских, выделили наделы в Новгородском уезде. Первые Комаровские ничем не выделялись до тех пор, пока потомок Павла Прокофьевича в пятом колене, Евграф Федотович Комаровский, за участие в Итальянском и Швейцарском походах императором Францем II не был возведён 7 мая 1803 года в графское достоинство Священной Римской империи.

У первого графа Комаровского было восемь детей, которые стали генералами и полковниками, юристами, жёнами высокопоставленных лиц, представителями высшего российского общества. Сам Евграф Федотович в конце службы уже был генералом от инфантерии и сенатором. Он приобрёл село Городище в 35 верстах от Орла, ставшее родовым гнездом этой ветви рода Комаровских.

Павел Евграфович Комаровский родился в 1812 году. Закончил школу гвардейских прапорщиков, где учился одновременно с Михаилом Лермонтовым. Вышел после окончания школы в 1832 году в лейб-гвардию Измайловского полка. Дослужился до штабс-капитана и ушёл в отставку. Был женат на Марии Павловне Галаган — властной женщине, представительнице рода графов Разумовских.

Его сын Евграф Павлович, родившийся в 1841 году, был предводитель Тульского дворянского собрания. Являлся походным атаманом центрального округа Резервного казачьего войска в составе Всевеликого войска Донского.

Сын Евграфа Павловича, Павел, родился в 1869 году. Он достойно продолжал славные традиции своего рода. Павел Евграфович, окончив Орловский кадетский корпус, поступил в престижное Николаевское кавалерийское училище. Из училища выпустился корнетом «по 1-му разряду», то есть с отличием, и служил офицером в лейб-гвардии Казачьем Его Величества полку. С военным поприщем Комаровский успешно сочетал общественную деятельность. Он — один из организаторов пожарного дела в России и организатор съезда российских пожарных, проходившего в Орле в августе 1899 года. 10 августа 1900 года в Париже был избран первым президентом Большого международного совета пожарных.

Являлся одним из жертвователей в Орловский губернский музей, основанный в 1899 году при Орловской губернской учёной архивной комиссии, в деятельности которой принимал активное участие. От него в музей поступили коллекции древнерусских крестов и образов, а также серебряные монеты, древние рукописи. Был действительным членом Орловского общества любителей изящных искусств и членом его совета старейшин, председателем выставочного комитета первой художественной выставки в г. Орле в 1896 году, организованной обществом.

Наряду с этим граф был действительным членом Орловского общества правильной охоты и членом губернского комитета попечительства в тюрьмах. В имении Комаровского Городище, в 35 верстах от Орла в сторону Карачева, была собрана большая библиотека конца XVII века, свыше 10 000 томов, включавшая книги по истории, музыке, естественным наукам на нескольких языках.

6 июня 1894 года на пожертвование частных лиц, в основном Павла Евграфовича, и частичного вложения городской думы в Орле открылась Тургеневская читальня. По случаю этого события местное музыкальное общество, где председательствовал Комаровский, пригласило артистов для участия в концерте. В их числе и знаменитое на всю Россию трио виолончелисток и арфисток сестёр Редер. Дочери известного московского дантиста Марка Редера играли популярные произведения, а двадцатисемилетний граф Павел Комаровский не сводил восторженных глаз с одной из сестёр — Эмилии. Решительный и отважный, тонко чувствующий женскую красоту граф встречал артисток после концерта:

— Разрешите сказать вам несколько слов? — обратился он к Эмилии.

— Конечно, ваше сиятельство, — ответила Эмилия, зная графа как общественного деятеля, представителя дворянского рода.

— Не могут ли дамы оставить нас вдвоём? — обратился Павел к сёстрам.

Те пожали плечиками, но с готовностью отошли в сторону. Тогда граф взял руку девушки, притронулся к ней губами и произнёс:

— Разрешите предложить вам руку и сердце?

Эмилия даже отшатнулась в испуге:

— Но ведь вам известно, что я иудейского вероисповедания.

— Ну и что, разве это помеха для того, кто любит?

— Мои родители никогда не дадут благословения на такой брак.

— А это мы ещё посмотрим, — решительно заявил Павел.

Как и следовало ожидать, Редеры ответили решительным отказом на предложение Комаровского, но Павел Евграфович не привык отступать. Он узнавал, в каком городе собирается выступать трио сестёр, и спешил туда, предварительно купив большую корзину цветов, которая после выступления торжественно выносилась на сцену. Так прошёл год. Эмилия, встречаясь с любимым, клялась, что искренне хочет принять православие и стать графиней Комаровской. Павлу нравилась решительная, смелая девушка, совсем не похожая на скромных еврейских барышень. Однако переубедить родителей не удавалось. У евреев, издавна живших среди других народов, существовал обычай — не поддаваться ассимиляции, сохранять свою веру и традиции.

Тогда Павел решил ввести в дело тяжёлую артиллерию, которой стал граф Луи Бонапарт. Принц Французской империи, внук младшего брата великого Наполеона Бонапарта, он до двадцати двух лет безбедно жил во Франции, но после издания закона об изгнании всех претендентов на престол уехал в Италию. Там поступил лейтенантом в уланский полк и вскоре стал капитаном. В 1890 году двадцатишестилетний Людовик Наполеон Бонапарт переезжает в Россию и поступает в 44-й драгунский Нижегородский полк подполковником. Император Александр III не мог оставить его в Петербурге, чтобы не подумали, что он поддерживает претендента на французский престол. Через год умер отец принца, и Луи вступил во владение замка Пранжен в Швейцарии на берегу Женевского озера. В 1895 году принц стал полковником и командовал 45-м Драгунским Северским полком. В это время с ним и познакомился Павел Комаровский, они были почти ровесниками и быстро стали приятелями.

В один прекрасный вечер к Редеру прямо в клинику на Петровке пожаловал сам Луи Бонапарт и своими манерами, и вниманием к еврею-дантисту произвёл такое впечатление на Марка, что тот, хотя и через силу, согласился отдать Эмилию за Павла.

Венчались молодые в церкви русского посольства в Вене, родители невесты на свадьбе не присутствовали, но находились неподалёку в Будапеште. Поселились Павел и Эмилия в родовом имении Городище. В 1898 году жена родила сына, которого назвали Евграфом.

Как и вся обеспеченная молодёжь высшего общества, супруги Комаровские мечтали поехать в заграничное путешествие.

— Эми, я предлагаю посетить Лазурный берег, там, в Ницце, бывает вся российская элита, можно встретить знакомых, приобрести новых друзей, отдохнуть и развлечься, — уговаривал жену Павел.

— Не возражаю, Павлуша.

* * *

Ницца — прекрасное место, центр знаменитого Лазурного берега Франции. Сюда стремились все сколько-нибудь состоятельные люди России. Эмилии в Ницце очень понравилось, она стала ещё свободнее и раскованней. Однажды, сидя в кафе на набережной и потягивая пиво, Комаровские услыхали русскую речь за соседним столиком. Молодая пара что-то бурно обсуждала.

— Я жил в Петербурге и знаю тамошние нравы лучше тебя, — громко выкрикнул мужчина.

Павел не преминул вмешаться, чтобы, как ему казалось, прекратить спор:

— Так вы из Петербурга? — обратился он к незнакомцу.

— Нет, я из Киева, но в столице довелось жить, — ответил мужчина за соседним столиком.

— А я так мечтал побывать в этом чудесном городе, — поддержал разговор Павел.

Вскоре молодые, пересев за столик соседей, вели оживлённый разговор. Они встретились и на следующий день, купались вместе в море, вечером ужинали в ресторане. Подружились и стали с удовольствием проводить время вместе. Комаровскому нравилась Мария, а та стала близкой подругой Эмилии. Молодые женщины доверяли друг другу свои тайны. Мария поделилась тем, что охладела к Василию, с ним в постели скучно, неинтересно, и она с удовольствием находит новые пассии для этой цели.

— А я только со своим Пашей, — делилась с новой подругой Эмилия, — мне с ним хорошо.

— Ах, Эми, ты не знаешь других мужчин, потому тебе не с кем сравнивать, — посвящала её в любовные тайны Мария, — а существует столько способов получения удовольствий и с мужчиной, и с женщиной.

— Да? — удивлённо спрашивала подругу Эмилия. — Даже с женщиной? Я ничего об этом не знала, нас в семье воспитывали в строгих нравах.

— А меня ещё в институте благородных девиц обучили этому. Так здорово! Как-нибудь попробуем, — таинственно пообещала Мария.

Вскоре Василий получил из Киева телеграмму о необходимости присутствовать при решении коммерческого дела, которым он занимался.

Вечером собрались на прощальный ужин.

— Всё, друзья, завтра уезжаю, — оповестил Василий, — жаль, конечно, расставаться. Мы прекрасно провели время.

— Счастливой дороги, — пожелал Павел, поднимая бокал.

— И вам хорошо вместе провести время, следите, чтобы Маришка не скучала, — шутя попросил Василий.

— Не переживай, — успокоил нового друга Павел, — обязательно постараемся, скучать не будет.

Слова эти оказались пророческими.

— Дамы, я встретил давнего знакомого, мы с ним были когда-то в Орловском губернском попечительском комитете о тюрьмах. Приглашает сегодня на ужин в ресторане, будет много интересных людей, — объявил Павел через несколько дней после отъезда Василия Тарновского. — Идём?

— Я бы лучше посидела с Эми, мы бы поболтали по-своему, по-женски, — предложила Мария, незаметно подмигнув Эмилии, — от обилия людей устаёшь, хочется тишины, покоя хоть на один вечер.

— Да, милый, — поддержала Эмилия, — сходи один, там тебе, наверное, будет интересней. Всё — разнообразие, да и прошлое вспомнить.

— Хорошо, — согласился Павел.

Вечером, когда Павел ушёл, женщины закрыли номер на ключ и занялись любовными утехами. Эмилия сначала стеснялась, всё спрашивала Марию, что нужно делать:

— Что, я должна раздеться?

— Обожди, сама тебя раздевать буду. Медленно и постепенно. А для начала поцелуй меня, да не так. Страстно, глубоко, как с Павлом, когда вы уже лежите. Вот так…

Мария наслаждалась Эмилией, особенно когда та переборола сдержанность и природную стыдливость. Она не торопилась и тем ещё больше возбуждала подругу. Они уже были в самом разгаре, когда внезапно повернулся ключ в замке и в номер вошёл Комаровский. Он был выпивший, но всё равно остолбенел на минуту от того, что увидел. Однако пришёл в себя, проявив находчивость:

— О, как интересно, а почему меня никто не пригласил на это действо?

Эмилия замерла, натянув на себя простынь, а Мария, ничуть не смутившись, весело позвала:

— Вот приглашаем. Присоединяйся.

Долго уговаривать Павла не пришлось, он мгновенно разделся и нырнул в страстные объятья двух женщин.

С этого вечера они проводили время втроём не только в ресторанах и на пляже, но и в постели.

Нельзя сказать, что ни Комаровские, ни тем более Мария Тарновская ранее ничего не слыхали о ménage à trois^[15], это явление было распространено и раньше. Однако велика разница между тем, что писали и говорили где-то, и тем, что надо делать самим. Первый опыт им понравился, но допустить его в душевные отношения они позволить себе не могли.

Ласки Эмилии доставляли Марии огромное чувственное наслаждение, которого не всегда можно было получить от мужчины, а Павел был очарован графиней, её смелостью, раскованностью, открытостью, которые невозможно было себе представить в среде чопорных дам из высшего общества. И это необыкновенно возбуждало его, как и сама Мария Николаевна, холодная и страстная одновременно.

Всё закончилось с отъездом, как заканчивается во все времена курортный роман. Правда, этот роман был не совсем обычным.

* * *

С тех пор прошло несколько лет. В 1904 году началась русско-японская война, на которую подъесаул Комаровский ушёл добровольцем. Его сопровождала любимая и верная жена. Храбростью и бесстрашием отличался казачий офицер. 26 мая 1904 года под Сюяном подразделение (сотня) яицких казаков столкнулось с 10-й японской дивизией. Павел Евграфович не растерялся:

— Шашки вон! В атаку лавой! За мной! — крикнул он, и казаки врубились в строй японских солдат. Недолго шла рубка, силы были неравны. И тогда Комаровский скомандовал:

— Раненых на седло! Отходим!

В том бою был убит один и ранено семнадцать казаков. Уже при выходе из боя пуля задела и самого Павла. За этот бой и последующие бои казачий офицер был награждён орденами: Святой Анны 3-й степени (с мечами и бантом), Святого Станислава 2-й степени (с мечами) и этим же орденом 3-й степени, а также несколькими медалями. Эмилия находилась рядом с мужем. Как сестра милосердия она в тяжелейших полевых условиях перевязывала и выхаживала раненых воинов. Но в самом конце войны случилось несчастье — Эмилия Марковна Комаровская-Редер заразилась какой-то неизлечимой болезнью, которую позже определят как дальневосточную геморрагическую лихорадку^[16].

С каждым днём Эмилия всё более слабела, появилась одутловатость, сосуды стали хрупкими, что грозило кровотечениями. Верный своей жене граф Павел Комаровский по совету профессора привёз её в Венецию, где она могла получить морские и грязевые ванны. Они поселились в фешенебельном отеле «Эксельсиор».

Глава пятая. Комаровский — новый жених

Вечером Эмилия в ресторан «Тропикана» не спустилась, она плохо себя чувствовала. Комаровский, оставив сына на попечение английской гувернантки, приодевшись, направился на встречу. Всё в душе его пело, он встретил женщину, которую уже не ожидал увидеть в своей жизни. Женщину, которая поразила его тогда в Ницце до такой степени, что он не мог забыть её, несмотря на расстояние, тяжесть войны и болезнь жены. С нетерпением ждала встречи и Мария. Павел Евграфович был именно тем мужчиной, которого она искала. За эти годы Тарновская приобрела опыт, сделала решительные шаги, приведшие к тому, что ей уже нельзя было возвратиться назад, в прошлую жизнь. Она вступила на путь, который вёл к неминуемой развязке.

— Как я рад вас снова видеть, — с чувством проговорил Павел, припадая к протянутой женской руке.

— Я тоже рада нашей встрече, видимо, судьба милостива к нам, — отвечала Мария, смотря на мужчину глубоким призывным взглядом, как это умела делать в совершенстве лишь она.

Они взяли столик на террасе с видом на темнеющее море.

— Шампанского?

— О, да! И немного абсента, если возможно.

— Я помню этот ваш любимый напиток ещё с тех пор, когда…

— Да, — прервала его Тарновская, — то было прекрасное время молодости, всё было впереди, жизнь казалась такою безоблачной. Ещё не случилось войны, ран душевных, болезней…

Принесли шампанское, абсент и великолепные закуски.

— Предлагаю выпить за тот чудесный день, когда мы познакомились!

— Пусть те воспоминания поддерживают нас и сегодня, — дополнила тост Мария.

— Расскажите, как вы жили это время, — попросил Комаровский, когда уже несколько бокалов было опустошено, — что с супругом?

— К сожалению, с Василием нам пришлось расстаться, он отчаянно ревновал к случайному поклоннику. Вы знаете, женщине всегда приятно, когда на неё обращают внимание мужчины, я считаю, что муж должен гордиться тем, что его жена такая красивая и привлекательная. Но эта ревность, это дикое право собственности, распространяющееся на свободное, мыслящее, хотящее существо, эти домостроевские взгляды убивали меня. Сколько ни пыталась я примирить двух мужчин, но Василий был непреклонен. В конце концов, увидев, как поклонник целует мне руку, он выхватил револьвер и застрелил его.

— Ах, боже мой! — воскликнул Павел. — Ну разве можно доводить свою ревность до убийства в наше время?

— Видимо, на некоторых мужчин это так действует, — плела свой рассказ Тарновская, искусно совмещая правду с ложью, отчего последняя казалась ещё более правдоподобной. — Потом суд и позор на весь Киев, процесс развода затягивается, и я сегодня не жена и не свободная женщина. Тяжёлая неопределённость. Но самое страшное, что рядом со мною нет мужчины, которому могла бы преклонить на плечо голову, поделиться горем, который бы понял меня и пожалел. Если б вы знали, как я мечтаю найти такого мужчину-друга, мужчину-рыцаря, похожего на вас. Эх, жаль, что вы не свободны.

Павел смотрел на сидящую напротив его женщину влюблёнными глазами. Разве можно устоять, когда божественная дама, которая тебе давно нравится, вдруг признаётся, что хотела бы быть с тобой?

— Давайте выпьем за то, что вы сейчас произнесли, это вселяет в меня надежду и радость.

Вино уже шумело в головах, и каждый следующий бокал прибавлял раскованности и смелости мужчине и женщине.

— А как складывалась жизнь у вас, Павел Евграфович?

— Что сказать? Вот уже который год Эмилия болеет и с каждым днём чувствует себя всё хуже. Никакой нормальной супружеской жизни нет и, наверное, уже не будет. Я и не чувствую себя мужчиной.

— Но ведь раньше у вас всё складывалось прекрасно?

— Поначалу да, я любил её страстно. Она казалась мне совершенной. Но когда мы стали жить вместе, моя мать не приняла её, не сошлись характерами, да и сёстры мои её игнорировали. Я всегда защищал Эмилию, что окончилось ссорой и разрывом с родственниками. Всё-таки прав был её отец, Марк Редер, вероисповедание должно быть единым у мужа и жены.

— Да, это правильно, — мудро подтвердила Мария, — давайте выпьем за супругов, ведь были и в нашей жизни счастливые минуты с ними.

— Мария, — обратился к спутнице Павел, после того как бокалы были опорожнены, — вот мне уже далеко за сорок, а жизни, по-настоящему яркой, как будто и не было. Я всегда с восторгом вспоминал, как мы совместно с вами и Эми проводили время в Ницце. Вы нравитесь мне с тех самых пор, однако я не могу ухаживать за вами, зная, что в номере страдает от боли моя супруга, это было бы бестактно. Но если, упаси боже, конечно, я овдовею, могу ли рассчитывать на взаимность с вашей стороны?

Вместо ответа Мария встала и, слегка покачнувшись, взяла Павла Евграфовича под руку:

— Сопроводите меня, граф.

Когда они выходили, Тарновская кивнула прислуге, которая была вышколена так, что с полуслова понимала желания клиентов. Через минуту ей поднесли ключ от одного из номеров, рассчитанных на свидание мужчины и женщины.

Давно уже Комаровский не был с женщиной и даже сомневался, сможет ли. Но Мария проявила всё своё искусство в умении заводить мужчину, прекрасно зная, что под её нежными и настойчивыми руками, жаркими и страстными губами и мёртвый захочет…

Через пару часов Павел Евграфович Комаровский вернулся к законной супруге, но судьба его была уже решена. А Мария Николаевна, приняв душ и приведя себя в порядок, вышла на вечерний моцион с Прилуковым, дабы обдумать план дальнейших шагов.

* * *

— Ну что, Донатик, пораскинь-ка своим адвокатским умишком да приложи опыт боевых сражений в суде, чтобы нам наметить успешную операцию, — посвящала Мария в свои дела Прилукова.

Опасаться его теперь у неё не было ни малейшего основания, куда он без неё денется. Наоборот, теперь они оба в одной лодке, и если в судне образуется течь, и оно пойдёт ко дну, то тонуть им придётся вместе.

— Не раскроете ли вы мне все карты, Мария Николаевна? — смело попросил он, также понимая своё положение.

— Вот слушай, расклад такой: есть богатый влюблённый в меня Комаровский, есть его жена Эмилия — серьёзно больная, которая может умереть быстро, а может протянуть ещё несколько лет. У них десятилетний сын. Что мы можем в этом случае предпринять, чтобы деньги богатого глупца оказались у нас?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

10

Акра (Акко, Акка) — один из древнейших городов мира, заселённость которого не прерывалась с момента основания. Здесь найдены остатки поселений, существовавших 8500 лет назад. Сейчас Акко является городом государства Израиль.

11

Ливония (Лифляндия. Эстляндия и Курляндия) — историческая область в северной Прибалтике. В целом соответствует территории современных Латвии и Эстонии.

12

Венденский замок — самый крупный и наиболее сохранившийся орденский замок на территории Латвии. Под его сенью возник современный город Цесис.

13

Фогт — чиновник, наместник императора, управитель церковных земель.

14

Сирены — в древнегреческой мифологии девы чудной красоты с очаровательным голосом. Звуками своих песен они усыпляют путников, а затем раздирают их на части и пожирают.

15

Мénage à trios — любовь втроём (фр. — букв ménage à trois «хозяйство на троих») — форма полиамории, при которой три человека живут вместе и имеют сексуальные отношения друг с другом. Полиамо́рия — система этических взглядов на любовь, допускающая возможность существования любовных отношений у одного человека с несколькими партнёрами одновременно, с согласия и одобрения всех участников этих отношений.

16

Дальневосточная геморрагическая лихорадка — острая вирусная природно-очаговая болезнь, характеризующаяся лихорадкой, общей интоксикацией, своеобразным поражением почек и развитием тромбогеморрагического синдрома.