Куда улетает Ангел

Владимир Гаврилович, 2022

«Куда улетает Ангел» – новая книга мастера социально-психологической прозы Владимира Гавриловича. Она включает объединенные темами войны и вечной любви повести «Святая Параскева», «Куда улетает Ангел», «Запах черемухи», в которых сталкиваются жизненные принципы: человечность и бездушие. Произведения удостоены литературной премии имени Кирилла Туровского (2020), повесть «Святая Параскева» стала победительницей Международного конкурса Национальная литературная премия «Золотое перо Руси» (2020). Книга адресована неравнодушному читателю, способному оценить и захватывающий сюжет, и прекрасный литературный язык.

Повести

© Гаврилович В. Н., 2022

© Оформление. ОДО «Издательство"Четыре четверти"», 2022

Святая Параскева

Матерям

В этом мире за все нужно платить. Ничто не приходит нам даром, кроме милости Божией…

Из услышанного

1

В мыслях она укоряла себя: «Впервые — это же надо такому случиться! — за несколько десятков лет проспала рассвет». И вот теперь, не застав восход солнца и не прочувствовав его новую энергию, разве могла предвидеть, как он, этот весенний день, сложится и чего от него ожидать? Как на беду, утреннее солнце даже ни на минуту не показалось в широком северном окне, у которого она стояла уже около двадцати минут, вероятно, оно вообще сюда никогда не заглядывало, и его отсутствие еще больше расстраивало пожилую женщину. Находясь в глубокой растерянности, она рассматривала то крутые верхушки недалекого соснового бора, то одноэтажный районный городок, который, правда, за последние годы разросся и теперь стремился ввысь, но все ее мысли были о том же. Блуждая в предположениях — почему это с ней случилось? — и не находя нужного ответа, даже не услышала, что по коридору второго этажа сюда кто-то стремительно приближался.

Со стороны могло показаться, что за светловолосой девушкой в бежевом пальто кто-то гнался: она шагала очень быстро, почти бежала, а в ковровое напольное покрытие мягко и глухо опускались высокие тонкие каблучки черных сапожек. На ходу, не глядя перед собой и ни на что не обращая внимания, она что-то искала в своей такого же цвета, как и пальто, сумочке-клатче. Однако старания, по-видимому, были напрасными, и из-за этого девушка была раздосадована. Остановившись напротив дверей приемной, она снова нервно стала что-то искать в сумочке. Наконец, когда пропажа нашлась за прорвавшейся подкладкой и очутилась в ее руке, девушка с облегчением вздохнула, даже мимолетная улыбка тронула ее тонкие красивые губы. И только собралась поднести найденный ключ к замку, что-то подсказало ей: здесь, на длинном коридоре райисполкома, она уже не одна.

Круглые электронные часы, напоминавшие затаившуюся сову, моргающим ярко-синим цветом высвечивали только семь утра. До начала рабочего дня было полтора часа и, разумеется, девушка никого в райисполкоме в это время не собиралась встретить. Она решительно крутанулась на каблучке и увидела в нескольких шагах от себя стоящую у окна женщину. Все, о чем разочарованная девушка подумала в этот момент, было написано на ее лице: «Это какая-то напасть, все планы рушатся! С самого утра придется выслушивать чьи-то жалобы…»

Но на смену явному неудовольствию вдруг пришло удивление: что-то знакомое ей показалось в фигуре ранней посетительницы. Та так и не обернулась на появление рядом другого человека. Одновременно девушка поняла, что стоявшая к ней спиной женщина уже немолода, и ей, очевидно, очень тяжело: одной рукой она держалась за широкий подоконник, а второй опиралась на металлическую трость.

Девушке стало жаль ее, ведь присесть негде — по какой-то причине в правом крыле неуютного и темного коридора недавно убрали стулья. Скорее всего, ранняя посетительница приехала издалека. По-видимому, ей не было куда деваться, и сюда, на второй этаж, сжалившись, ее провела сердобольная уборщица — судя по тому, как в левом крыле загремело ведро и специфично зашаркала по полу швабра (в пустом здании это напоминало небольшое землетрясение), тетя Лиза была занята своей повседневной работой.

Оторвавшись от своих предположений, девушка негромко спросила:

— Простите, а вы к кому?

Женщина услышала ее. Медленно повернулась на приятный голос, что есть сил двумя руками оперлась на ручку трости. Настроенная еще долго стоять у окна и тоже не ожидавшая в этот ранний час кого-то увидеть из сотрудников райисполкома, с нескрываемым удивлением она посмотрела на девушку, добродушно ей улыбнулась и негромко ответила:

— Доброе утро, милая!

Екатерина, так звали секретаря приемной, до сей поры была уверена: уж что-что, а удивить ее уже ничем невозможно. Практически ежедневно приходилось принимать и выслушивать разных ходоков, которые приходили и приезжали со своими непростыми проблемами и, зачастую, даже бедами к местному руководству. Сердобольная, она жалела каждого, старалась подсказать, помочь, чем могла. Но больше всего переживала за стариков, которых несправедливо обидели. Девушка, конечно, подмечала и то, что не всегда пришедшие в приемную райисполкома за правдой были столь опрятны, как эта высокая, худощавая, седая женщина. И, пожалуй, сейчас это больше всего ее изумило.

На ранней посетительнице был аккуратный шерстяной, светло-синего цвета костюм, поверх белой блузки красовались огромные янтарные бусы. Ноги были обуты в добротные теплые кожаные сапожки, а узкие плечи покрывал серо-голубой пуховый платок. Сбоку, на широком подоконнике, лежала сложенная вдвое сиреневая куртка, а рядом с ней небольшая коричневая сумка — в тон зимним сапогам. Все говорило о том, что посетительница следила за собой.

Мгновения хватило, чтобы девушка поняла еще одну важную вещь: стоящая перед ней женщина в молодости была чрезвычайно красива. Продолговатое, с глубокими морщинками, говорящими о прожитом, но очень светлое лицо даже с годами не утратило многое из своей прежней природной красоты — оставалось привлекательным, миловидным и женственным, чего бы желала для себя в таком почтенном возрасте любая из представительниц прекрасного пола. Седые волосы не потеряли своей густоты, сзади они аккуратно были уложены в гульку (такие, девушка хорошо помнила, в школе носили ее учителя), скрепленную золотистой заколкой с вкраплениями янтаря. А глубоко посаженные глаза, удивительного, схожего на светло-васильковый, цвета, в которых ощущалась какая-то глубокая грусть, но в них не было безразличия, безысходности и отчуждения, с чем в глазах людей девушка практически ежедневно встречается и видит в этой приемной, все время доверительно улыбались ей.

В какое-то мгновение Екатерине показалось, что ранняя посетительница, она бы дала ей не больше семидесяти пяти лет, чем-то была похожа на не так давно ушедшую из жизни ее родную бабушку. «Баб Маня» — так они, внучки, звали ее, — жила в недалекой от городка деревушке и работала фельдшером в сельской амбулатории. Так как заменить ее было некем, до последнего своего дня лечила земляков. И умерла прямо на работе, успев поставить укол односельчанке… А еще эта чужая женщина совсем не пахла старостью, как многие из пожилых посетителей, — от нее, как и от ушедшей навсегда бабушки Мани, исходил приятный аромат трав, особенно мяты и чабреца, а еще ванили и корицы, словно та только что выпекала домашнюю сдобу и вот-вот собиралась подавать к столу вкусный чай.

От неожиданно нахлынувших чувств девушка едва не расплакалась, словно на самом деле столкнулась с родным человеком, которого с годами вспоминала, к сожалению, все реже и реже. И мысленно упрекнула себя, что редко бывает на ее могилке, а бабушка, наверное, заждалась…

— Здравствуйте… Меня зовут Катя, я — секретарь… — отрываясь от своих спрятанных в глубинах души воспоминаний, девушка представилась и растерялась, даже чуть-чуть покраснела, опустив глаза.

Пожилая женщина ощутила происходящие в этот момент какие-то внутренние перемены в настроении девушки и еще больше удивилась. Она внимательно рассматривала эту сосем молоденькую сотрудницу администрации, чем-то напомнившую ей саму себя в молодости.

— Здравствуй, милая… — голос женщины был низкий, но не грубый, мягкий. Она доверительно улыбнулась юной незнакомке и дружелюбно продолжила. — Я вот, деточка, к главному нашему начальству.

— А кто вы, откуда? — уточнила Екатерина и, как внучка бабушке, снова улыбнулась посетительнице.

— Меня звать, милая, Параскева Максимовна Миронова. Я из Веснянки. Это, считай, край нашего района, медвежий угол, как говорят. Знаю, неприемный день, но, может, все-таки примет меня Дмитрий Васильевич? Будет ли он сегодня, доченька, на работе?

— Ах, да… — девушка в эту минуту что-то вспомнила и снова улыбнулась. — Я же видела вас. Да, да… В прошлом году, это был День Победы… Вы с Дмитрием Васильевичем на параде в первой колонне шли. Потом наш шофер Пётр Сергеевич вас домой отвез. Вы же — подпольщица, партизанка, ветеран войны, заслуженная учительница, правда?

— Так, деточка, было и такое… — на мгновение задумалась, вспомнив прошлогодний городской парад, посетительница. Но тут же отбросила эти хорошие воспоминания и уточнила, зачем в общем-то она пожаловала сюда в столь ранний час. — Дело у меня к нему. Личное дело. Хотелось бы именно сегодня решить его, а то, получится, зря выбралась из своей деревни. Ведь к нам рейсовый автобус заезжает среди недели по вторникам да по пятницам, в райцентр прибывает уже после десяти, и как тут угадаешь, будет ли нужный человек на месте? А тут оказия такая возьми да случись! Мой сосед хотел еще до работы дочке свежину отвезти, она у него с той стороны реки живет, так ехал все равно мимо, вот я и напросилась в дорогу к хорошему человеку, не отказал старушке. Так представляешь, деточка, уснула я на заднем сиденье его машины. И рассвет проспала, в городе не заметила, как и оказались, еще мало кто здесь и проснулся…

Видно было, что услышанное озадачило секретаря. Подумав несколько секунд, девушка предложила:

— Давайте поступим так, Параскева Максимовна. Подождете у меня в приемной. Давайте потихоньку пройдем со мной… Я чаек нам заварю. А Дмитрию Васильевичу попытаемся на мобильный набрать. Он с утра ведь в «Сельхозтехнику» планировал. Здесь еще долго никого не будет… Возможно, сам сможет принять, а, может, распорядится, чтобы вас выслушал и нужный вопрос решил кто-либо из его заместителей.

— Нет, деточка, никто мне не поможет… Я знаю. Только он. Мне в сельсовете отказывала наш председатель Курочкина уже не раз. Потому и решилась, приехала. В его это власти. У меня не совсем обычный вопрос. Дождусь его.

— Тогда я вам помогу, возьму вашу курточку…

Когда Екатерина отворила дверь в просторную приемную, вдруг обе — секретарь и посетительница — опешили от увиденного и некоторое время не решались войти. Все помещение было заполнено золотисто-огненным ярким светом, через широкие окна лились радостно-торжественные, искристые солнечные лучи. Мгновенно они захватили небольшую часть и этого угрюмого, темновато-неуютного коридора и ослепили женщин. Девушка не заметила, как Параскева Миронова искренне им улыбнулась, словно встретилась с кем-то особо долгожданным и родным, тем самым предвестником положительного решения ее мечты, как еле слышно прошептала: «Слава Богу!» А Екатерина подумала в этот момент о своем: «Наконец наступила весна! Судя по всему, этот апрельский день обещает быть по-настоящему солнечным и очень теплым, и он приблизит меня к одной счастливой встрече…»

Опираясь на трость, Параскева Максимовна аккуратно переступила через порог и потихоньку направилась к стульям, которые в рядок стояли сбоку от стены, за ней как раз и находился кабинет руководителя района. Екатерина завороженно наблюдала за седой и такой красивой старушкой, утопающей в солнечном золоте, и снова вспомнила свою бабушку, которая в последние годы своей жизни жаловалась на ноги и тоже передвигалась с ореховой клюкой.

Миронова, поставив трость в угол и устроившись на крайнем стуле, снова тепло, с благодарностью улыбнулась девушке. Екатерина, державшая в руках ее куртку, все еще оставалась мыслями где-то далеко, в деревенском детстве. Ощутив на себе добрый взгляд пожилой посетительницы, она вспомнила, чем сейчас должна заняться, и сдвинулась места. Закрыв глаза, шагнула, словно в прорубь, в ярко-притягивающую солнечную пелену света.

Через пару секунд девушка уже стояла у шкафа. Развернула и повесила на плечики бабушкину куртку. Туда же направилось и ее демисезонное красивое пальто. На верхней полочке оставила свою сумочку. Затем переобулась в офисные белые туфли на длинном каблучке, а сапожки, в которых пришла на работу, быстро спрятала в нишу. Обернулась и увидела, что пожилая женщина внимательно наблюдает за каждым ее движением. Краешки ровных, немного бледно-розовых губ посетительницы, которых все-таки коснулось время, словно говорили: «Да, мы — женщины, и чтобы ни делали, не должны забывать о себе, всегда обязаны стремиться быть красивыми». Юная секретарь — это было видно по доброжелательному и одобрительно-оценивающему взгляду — ей понравилась, и девушке было очень приятно.

— Простите, Параскева Максимовна, мне лишь минуточка еще нужна…

— Конечно, деточка, знай свое… — ласково ответила женщина и медленно перевела взгляд на настоящий рукотворный цветник в вазонах. Поняла, что все это зеленое хозяйство выращено не кем-нибудь, а именно милой хозяйкой приемной. В центре, в нескольких горшках, росли белые и голубые орхидеи — таких ей, долгие годы выращивающей цветы для души, еще не приходилось видеть, и она не могла на них наглядеться.

Секретарь тем временем открыла дверцы второго, рядом стоящего, шкафа, нажала красную кнопку белого электрического чайника. Нагревательное устройство в ту же секунду заработало — из него послышался тихий гул.

Затем, вспомнив о чем-то важном, из своей сумочки взяла яркую помаду и, подойдя к зеркалу, которое висело напротив кабинета шефа, одним движением мастерски подвела губы. Осмотрев нанесенный дома на привлекательное молодое лицо макияж, девушка придирчиво оценила новую кружевную белую кофточку и приталенную черную юбку. И, судя по всему, осталась довольна: все, к рабочему дню полностью готова.

— Ты очень красивая, Катюша. Как эта нежная, едва зацветающая орхидея. Всякие цветы люблю, сама их развожу, но таких, кстати, никогда не видела… За такой красотой, признайся, все парни города, наверное, гоняются, если не передрались? — одобрительно улыбнулась пожилая женщина, уже внимательно наблюдавшая за Екатериной. Та только что подошла к своему рабочему столу и собиралась звонить главе района.

— Что вы, Параскева Максимовна, у меня парень в армии. Мы учились вместе в университете. Правда, из-за болезни мамы, после ее нескольких сложных операций, а он один у нее, взял академический отпуск. А когда она вылечилась, восстановился и закончил вуз, но уже на два года позже меня. Вот, жду, что в конце мая он отслужит и вернется, проведает маму, она живет в деревне под Мозырем, и приедет ко мне… — неожиданно для себя вдруг призналась этой женщине с васильковыми глазами в том, о чем никогда не говорила даже своей матери.

Эти откровенность и простота еще больше понравились Мироновой, она улыбнулась девушке.

— Что ж, у Бога все вовремя, милая. И счастье твое, сердце мое подсказывает, не задержится. Ты вот что, голубка. Держись за этого парня, не упусти. Мужчину ведь характеризуют поступки: учебу вот бросил из-за дорогого человека, мать выходил, но все же затем выучился, от армии не бегал, как многие теперь поступают. Я таких за мужчин не считаю… Значит, настоящий, не подведет тебя и семью в трудную минуту. А жизнь, поверь мне, штука непростая. Этот мужчина умеет брать ответственность на себя.

Слова женщины шли, Екатерина это чувствовала, от самого ее сердца, они очень взволновали девушку.

— Да, Коля такой, милый, добрый, заботливый…

— Но главное, деточка, чтобы вы любили друг друга, — продолжила внезапная посетительница. Чувствовалось, что у женщины в этот момент подступил комок к горлу, сперва голос стал снова низким, затем начал садиться, и слова глухо тонули в просторном кабинете.

— Я вот своего человека, он у меня офицером был, да и старше меня на семь лет, полюбила с первого взгляда. Едва увидала, когда случайно проезжал мимо поля, где работала. В ту пору я первой трактористкой была, не поверишь… Девчонка, соплячка еще, а туда же — любовь. И все у нас было бы хорошо да гладко, если бы не проклятая война. Ничто не приходит даром, за такое большое чувство я заплатила страшную цену, но Господа всю свою жизнь за это благодарю и до последнего вздоха благодарить буду, что послал мне моего Игната и его настоящую любовь…

Она внезапно замолчала, а из уголков ее красивых глаз выкатились слезы. Екатерина, увидев их, опешила и не знала, что сказать, как продолжить разговор, который на нее все больше и больше действовал магнетически.

Чайник, закипев, отключился. Девушка на время отвлеклась, чтобы приготовить напиток. А затем, расставив чашки, призналась, что не успела дома почаевничать, почти на ходу вскочила в первый городской автобус, идущий из нового микрорайона — бывшего военного городка — в центр. Рассказала неожиданной гостье, что там, на территории воинской части, она и родилась, где служил давно бросивший ее с мамой и младшей сестрой отец, создавший новую семью в Мозыре, а затем переехавший в Россию. Теперь это другая страна, и ни разу за последние двадцать лет он не напоминал о себе, словно и не было его вовсе в их жизни. Катя росла без отца, обижалась за это на судьбу, завидовала своим подружкам, у которых были мама и папа, даже как-то поклялась, что замуж никогда не пойдет, потому что мужчинам не сможет доверять. По ее мнению, все они лживы и похотливы, только и умеют обманывать. А мама, ее милая мама, из кожи вон лезла, чтобы вырастить и дать образование своим девочкам, и это ей, как ни сложно было одной, работающей медицинской сестрой в стационаре районной больницы, удалось. Но затем в жизни Екатерины, студентки филологического факультета Гомельского университета, появился Колька, будущий физик и программист, перевернувший в ее душе и мире все: они, мужики, оказывается, разными бывают!

Словно со своей давней подружкой, бабушка и по годам внучка или правнучка, вместе пили чай и разговаривали о жизни. Девушка напрочь забыла, зачем сегодня ни свет ни заря приехала на работу, а ведь хотела разобрать вчерашние документы, оставленные ею же, уходя вечером домой, шефу на подпись. В период старта посевной руководитель района возвращался из хозяйств в свой кабинет только к ночи. Уже с его поручениями эти документы утром нужно было как можно раньше передать исполнителям, которые через час-другой просто задергают ее то просьбами, то новыми обращениями, адресованными главе района. Но она не сожалела, что вместо рутинной работы сегодня познакомилась с таким удивительным человеком.

Со второго раза Екатерина дозвонилась Дмитрию Васильевичу, сообщила о визите известного в районе ветерана. Тот помнил Миронову, как и свое обещание, данное еще 9 Мая прошлого года, обязательно отведать ее, но так и не смог выбраться. Глава района поручил секретарю отложить все дела и заниматься только Параскевой Максимовной, пока он не завершит непростое рабочее совещание в «Сельхозтехнике». А когда он вскоре появился, Миронова и Старосельцев долго один на один беседовали в его кабинете.

Екатерина поняла, что проблема, с которой приехала к председателю райисполкома Параскева Максимовна, была далеко не простой, и всем звонившим в приемную или пришедшим по текущим делам к руководителю района предлагала подождать: шеф занят, но освободится скоро, ждите! Девушка уже пожалела, что не расспросила эту красивую старушку, что же такое могло случиться в ее жизни, чтобы понадобилось добираться в ранний час из своей далекой деревни? Еще больше удивилась, когда Дмитрий Васильевич позвонил ей по прямому телефону и отменил послеобеденное заседание райисполкома, причем сообщил, что самолично отвезет ветерана войны и труда в ее родную Веснянку.

Медленно выйдя из кабинета главы района, который с кем-то громко разговаривал по телефону, Миронова была в хорошем расположении духа. Она поздоровалась с пришедшими на прием руководителями и специалистами отделов, а затем при всех обняла и перекрестила полюбившуюся ей девушку, растрогав секретаря до глубины души. Екатерина снова подумала, что именно так всегда делала «Баб Маня», провожая ее на автобус в город. И на душе у девушки сегодня был праздник.

Старушка, одевая куртку, промолвила на прощание:

— Будь счастлива, дорогая! Не забывай то, что тебе присоветовала старая Параскева. Я ведь жизнь прожила, и немалую. Слышишь, не ошибись, внучка! И приезжай, деточка, пока жива еще, ко мне! Я тебя тоже чайком побалую, да со своими ванильными булочками! Сегодня вот жалею, что из-за спешки не захватила их с собой…

Через минуту высокий, худощавый и симпатичный Старосельцев, уже одетый в черную кожаную куртку, появился в приемной и, поздаровавшись, объявил, что все запланированные деловые встречи переносятся на вечернее время. Взял под руку улыбнувшуюся ему Миронову, и они вместе вышли.

Когда за всеми закрылась дверь, Екатерина долго не могла успокоиться. Слова Параскевы Максимовны слышались ей снова и снова: «Не ошибись, внучка!» Как бы она хотела, чтобы ее Колька побыстрее вернулся! Но ждать нужно было еще пару месяцев. Просто набраться терпения!

Наконец она заставила себя поработать: зарегистрировала подписанные Старосельцевым документы, но перед внутренним взором то и дело возникали такие родные, умные и красивые, глаза старушки.

Закончив начатое и раздав представителям отделов материалы, секретарь взялась за свежую, только что принесенную почтальоном почту. Наверху большой пачки, перевязанной шпагатом, лежала районная газета «Правда Полесья».

Развязав шпагат, Екатерина остолбенела: на первой полосе «районки», где практически всегда была передовица главного редактора, с большого цветного фотоснимка ей улыбалась уже знакомая бабушка, которой, оказывается, в ближайшие выходные исполнится девяносто пять лет. Она не поверила написанному — никогда бы не дала ей столько!

Читая юбилейный очерк о Параскеве Мироновой, для девушки во второй раз за сегодня словно остановилось время. А в приемной, где за несколько часов перевернулись десятки людей, до конца дня ощущался пряный запах мяты, чабреца и ванили — столь необычный аромат оставила после себя сегодняшняя гостья.

2

Летом Параскева просыпалась рано. До рассвета, когда каждая последующая минута растворяла темноту уходящей ночи, приближая всегда первозданный восход солнца. В одной ночной сорочке выходила она во двор и, усевшись на нижней приступке высокого дощатого крыльца, вдыхала на полную грудь прохладный, кристально-звонкий воздух. Она любила эти минуты, когда природа и все живое в ней просыпалось, внося в умиротворенную тишину и благоденствие первые звуки жизни. А еще, в зависимости от того, с какой стороны до Веснянки добегал сырой или тепловатый ветерок, предутренний час наполнялся разными лесными запахами. Параскева, дитя леса, каждый раз старалась их разгадать. И радовалась, словно девчонка, когда ей это удавалось…

Позавчера деревню, спрятавшуюся вдали от больших дорог, наполнил аромат ольхи, дуба и орешника, изрядно приправленный кисловатой примесью торфяного болота. Живя в доме свекра уже шесть лет, — сюда ее совсем юную, еще не исполнилось и восемнадцати, после сыгранной бедной, но очень веселой свадьбы привез старший из двух сыновей Тимофея Миронова Игнат, — знала, откуда пригнал его ветер.

В часе конного хода по лесным тропинкам находилось неглубокое, но вязкое болотное озеро. Параскева уже не раз убеждалась: если его запахи пробирались через густой смешанный лес в Веснянку — это предвестник обильной влаги. Жди дождя!

Когда же за завтраком о своем наблюдении рассказала свекрови и свекру, старики не согласились с ней — ничего им, пережившим и видавшим многое на своем веку, не подсказывало, что хотя бы на какое-то время сегодня изменится погода. Да и с утра совершенно не было жарко и не так невыносимо томительно, как в предыдущие дни. Но невестка оказалась права. Ровно в полдень откуда ни возьмись упал на Веснянку дождь. То спорный и шумный, то ровный и тихий, он за несколько часов насытил долгожданной влагой местами уже словно поджаренную июльской жарой землю. А когда медленно в деревню наползал, плавно переходя в ночь, вечер, случился еще и ливень — порывисто-буреломный, сносящий все на своем пути.

Укладывая ко сну двоих детей, Параскева вдруг отчетливо услышала, как, сопротивляясь сильному напору ветра и дождя, будто обижаясь на что-то, словно больной или раненый человек, застонал их яблоневый сад. Это ее так сильно напугало, что не могла сомкнуть глаз. Непогодь, правда, длилась недолго, не более получаса, потом все резко утихло и вокруг установилась чуткая тишина. Но почему-то в доме в эту ночь и дети, и взрослые спали беспокойно, периодически просыпаясь без причины.

Едва надвигался рассвет, выйдя на улицу, женщина поняла, что происходило с вечера за стенами большой бревенчатой хаты и почему страшно стонал еще молодой сад: ветви яблонь оказались пустыми. Будто по чьему злому умыслу весь будущий урожай был сорван и уничтожен — еще не в полную силу налитые соком зеленые и едва покрасневшие плоды обильно, шагу не ступить, усыпали все пространство под деревьями.

Увидев в первых лучах солнца жуткую картину, Параскеву как от холода затрясло, словно совсем голой выскочила на лютый мороз. Внутри ее все похолодело от мысли, что яблони — те же матери, которые в один несчастный миг потеряли своих детей. В одно мгновенье ее глаза заслезились — вспомнила о своем горе. О потерянном ребенке.

Мишеньку, своего семимесячного сыночка, она тоже не уберегла. И уже который год корила себя за это, даже заболевала от мыслей о нем. Сгорел малыш за одну зимнюю ночь от высокой температуры, с которой, как только не пытались, не смогли справиться вдвоем с добродушной свекровью, матерью Игната. Словно какая-то неведомая сила за страшный грех (только вот какой, кто бы сказал?) решила забрать у молодых Мироновых единственного сына, не дав ему пожить на этом свете. Тогда же, накануне Мишенькиной внезапной смерти, январскую оттепель 1939-го резко сменила жестокая снежная буря, и она отчетливо помнила: также, словно переживая невыносимую боль, стонал от колючего, всепроникающего порывистого ветра их сад, словно предварял жуткую потерю в доме, где до этой страшной трагедии, казалось, навсегда поселилось счастье.

Утром стало ясно, что вчерашняя разбушевавшаяся стихия, причинив непоправимый вред плодовым деревьям в садах веснянцев, никому из односельчан других бед, слава Всевышнему, не принесла. Тимофей Миронов, увидев, что сотворилось в саду, конечно, тоже расстроился. Он даже матерился, чего не было в его добродушном характере, а если и случалось, то очень редко в повседневной жизни. Однако хозяин усадьбы больше был встревожен иным. У него, хоть с вечера очень сильно болела нога, в которой сидел осколок — память о гражданской войне, и он заставлял его чаще всего ночью стонать от тупой боли, — было сейчас более важное дело. Но прежде он должен был сделать обыденное и привычное.

Сняв со стены сарая свою косу, старик в конце огорода выкосил свежей травы и, собрав в полотняный мешок, отнес ее в сарай. Широкий деревянный бочонок, смастеренный им по весне из дубовой клепки, мужчина до краев заполнил водой, натаскав ее из недалекого колодца. Переведя дыхание, немного понаблюдал за уплетавшей зеленку стельной телицей, но, вспомнив, что надумал сейчас сделать, вышел из сарая. Опираясь на толстую ореховую клюку, помогая разболевшейся с ночи правой ноге, он отправился в дорогу. Добраться до засеянного им палетка в другом конце деревни — не близкий путь: километра полтора, а то и все два будут. Но обернулся в обе стороны старик на удивление быстро.

Возвратился Тимофей Миронов на свое селище в хорошем расположении духа. Слава Всевышнему, рожь выстояла. Ненастье, как бывало раньше, не прибило к земле, даже не покрутило ее, высокую и еще зеленую, но уже с наливающимся, с каждым днем тяжелеющим колосом. Это немного успокоило Миронова, пожилого, но еще крепкого коренастого хозяина дома, — виды на хлеб были неплохие. За завтраком об этом он довольно сообщил своим домочадцам.

Агриппина, худощавая, невысокая, часто болеющая и набожная, на слова мужа отреагировала ожидаемо: трижды перекрестилась и лишь произнесла: «Слава тебе, Боже!» А Параскева, выслушав рассказ свекра, которому было уже далеко за семь десятков лет, поддержала разговор: он, отец, как всегда, прав, без яблока прожить можно, а вот без хорошего урожая, без своего хлеба туго им всем придется.

Однако к этому обстоятельству, немаловажному для их жизни, в семье Мироновых относились теперь совсем не так, как раньше. Не было в нем особой радости. И каждому из членов семьи было понятно, почему: никто не знал, что будет завтра.

Война изменила все в полесской деревушке в лесной глуши. Еще прошлогодней весной и в начале лета жизнь здесь кипела, а люди строили планы. А теперь добротные колхозные постройки пустовали, всю живность и единственный трактор эвакуировали на восток в первые дни войны. И поля, привыкшие к рукам людей, дичали, зарастали бурьяном. Правда, некоторые плодородные участки кое-где засеяли те, у кого были силы и после тяжелой зимы остались хоть какие семена.

Больше всего пугало неведенье. Ни от кого из ушедших на фронт с той поры, а от июня 41-го миновало уже больше года, не было никакой весточки: мужики, оставившие своих жен, стариков-родителей да малых детей, словно пропали. Как в воду канули. Об этом в деревенских хатах теперь больше молчали, разве что женщины, думая о сыновьях и мужьях, тяжело вздыхали и часто плакали. На них то и дело ругались старики: что, мол, с баб возьмешь, зачем заранее хороните хлопцев: вот развернут фрица и погонят, как пить дать, дай только время, и домой вернутся, заживем тогда по-прежнему или, того гляди, лучше прежнего. Но быстро не получалось, фашисты, доходили слухи, наступали и наступали. Освоились они крепко на Полесье, нашлись и такие, кто побежал к ним на службу.

К мысли о присутствии немцев на своей земле за прошедший год местные немного привыкли: куда ж тут деваться будешь? Германцы за все это время лишь дважды заезжали в Веснянку, но — Господь миловал — бед никому не причинили. Однажды, уже нынешней весной, собрали всех жителей у построенного перед самой войной сразу за деревней, в молодом сосняке, колхозного гумна. Заявили, кто партизанам будет помогать, того расстреляют. Назначили им начальство — старосту, приказали всем подчиняться. Иначе тоже расстрел. И — уехали. Староста, пожилой Степан Гаврильчик, был человеком добрым, никогда в жизни людей не обижал. Только погодя и сказал озабоченным односельчанам: «Что ж, земляки, никуда не денешься, будем жить как сможем, пока…» Что значило это «пока», понимали все: «пока наши не вернутся». А не вернуться свои не могли. Не имели права.

Тем временем каждый жил домашними заботами. Старики и бабы искали забытья в работе. Она их и спасала от тяжелых мыслей.

Не сговариваясь, втянулись веснянцы и в нынешнюю косьбу, зная, что животных, которые водились в большинстве хлевов, зимой словом не накормишь. А без коровки никак не проживешь. Большие надежды на свое молоко были и у семьи Мироновых. Еще до войны сгинула от старости, так и не отойдя от тяжелого отела, их кормилица. От нее остался телок, которого два года растили на коровку. Берегли подрастающее животное как зеницу ока, словно в ней, молодой телке, удачно вскоре погулявшей и почувствовавшей в себе новую жизнь, заключался весь смысл жизни этой семьи.

Оставив детей на свекровь, свой дальний сенокос в урочище Высокий Рог, что почти рядом с болотным озером, в два захода, до наступления и после спада дневной июльской жары, выкосил и семидесятишестилетний свекор с молодой невесткой.

«Крепкая девка, не каждому мужику уступит!..» — думал тогда Тимофей Миронов, едва управляясь укладывать ровный прокос за сиротой — дочерью лесника из такой же глухой деревушки, что за несколько верст от Веснянки, но вошедшей в его дом более чем невесткой — заботливой дочерью, коей ему со старой Агриппиной Бог так и не послал.

А назавтра ветер сменился…

Параскева распознала новые запахи: все вокруг наполнилось густым свежескошенным разнотравьем вперемешку вначале с едва уловимым, а затем уже крепким разогретым ароматом смолы, добирающимся сюда напрямую из соснового бора. Через него шла единственная грунтовая дорога, неширокая и местами колдобистая, связывающая Веснянку с внешним миром. Этот запах женщину сразу взволновал, словно предупреждал: жди, Параскева, новостей!

Впрочем, своим мыслям она вначале не придала особого значения, так как вчера на покосе очень устала, желая не отстать в этой чисто мужской работе от свекра. Но, очевидно, перестаралась, не рассчитала свои силы, и сильно натрудила руку, которая теперь не просто беспокоила женщину, а отдавала в плече ноющей болью. К тому же не выспалась — у полуторагодовалой Шурочки с вечера болел животик. Девочку только после полуночи отпустило, она уснула крепким сном, а Параскева то и дело целовала ее маленький лобик: не горячий ли? А под утро сама сдалась. И впервые за долгое время во сне, коротком и тревожном, увидела свою маму, говорила, как с живым, со своим отцом…

Она была вторым ребенком в семье. Отец, его звали Максим, очень хотел сына. Но его красавица-жена снова родила дочь, но на этот раз похожую на отца как две капли воды.

Родилась девочка в апрельское полноводье, и хотели ее по совету одиноко жившей в деревне бывшей матушки, долго смотревшей в какую-то старую книгу (батюшку арестовали еще за год до этого события), назвать Матроной. Так бы и было, согласились бы родители с матушкой Евой. Но в день рождения девочки случилась большая беда: по неведомым причинам заполыхал, как свеча, деревенский храм Параскевы Пятницы, спасти который даже и не пытались — боялись новой власти. Это был знак свыше, святую Параскеву в народе называли бабьей заступницей. И в семье, в которой издавна от поколения поколению передавали икону Параскевы и почитали святую, набожная мать новорожденную дочь в ее честь и назвала. А у мужа еще долго просила прощения, что не подарила своему любимому, как обещала, сына.

Когда девочке исполнилось пять лет, покинув уже троих дочерей-малолеток, мама Параскевы умерла от воспаления легких. Отец сильно убивался, горевал, но с того света еще никто не возвращался. Деваться некуда, одному ему было тяжело с девочками, вот и женился во второй раз. Вскоре в новой семье появились еще две девочки, и, наконец, родился долгожданный, но болезненный сын. Все бы ничего, если бы не неурожаи и страшный голод. Есть хотелось всегда. Выживали, как могли.

Отец не раз, глядя на Параскеву, вспоминал свою первую жену: «Тебе бы, дочка, все-таки нужно было мальчишкой родиться, хороший из тебя помощник был бы мне!» Она и впрямь росла, как парень: отчаянной, боевой непоседой. Однажды даже он, в самой силе еще мужчина, не смог управиться с лошадью, у которой была сломана нога, из-за этого подешевле купил у цыган и привел на свое селище на самом краю деревни. Храбрая дочь на бегу остановила испуганное чем-то животное. Что-то пошептала ему на ухо, и конь успокоился, присмирел. А еще девочку-подростка влекло отцовское ружье: хоть и попадало за непослушание, но иногда она все же без спросу брала его, и, забираясь в глубокий лес, а окрестности благодаря отцу, с которым постоянно путешествовала, выучила на зубок, и, когда подросла, теперь долго там пропадала. Отец с мачехой уже не раз готовы были бросаться на ее поиски, как она, рослая и выносливая не по годам, а было в ту пору ей не больше четырнадцати лет, возвращалась с охоты с неплохой добычей. Однажды все-таки досталось ей отцовского ремня по мягкому месту: раздосадованный непослушанием, он лупцевал ее и сам плакал — любил ведь, очень любил свою Параскеву. Но она все равно никого слушалась, и, правда, уже без ружья (отец его надежно перепрятал от нее, так и не смогла найти) назавтра снова исчезла в лесной чаще: разгадывала ее богатые запахи, слушала пение птиц, умела копировать их голоса, безошибочно определяла все лесные звуки, которые исходили от человека или зверя. В лесу она чувствовала себя свободной и счастливой. А каждое утро, только взглянув на рассвет, могла сказать, что это день будет солнечным и принесет ей радость или ничего такого не произойдет.

Училась Параскева хорошо. К пятнадцати годам выглядела взрослой девушкой. И тут пришла большая беда: отец внезапно заболел и, недолго пролежав в кровати, умер. Семье пришлось худо без кормильца. Как раз объявили о курсах трактористов. Приплюсовав себе несколько годков, оставив мачеху со старшей сестрой и младшими детьми, падчерица пешком направилась в МТС. Там поверили, что ей уже восемнадцать: и ростом, и всем видом — зрелая девка. Учебу, когда и некоторые мужчины не справлялись, закончила на отлично. А после пригнала в деревню трактор. Так все сбежались поглазеть на первую трактористку. Старики, увидев чудо, вслед шептались: «Лошади-то впереди нет, знать, нечистая там сидит! Небось, чего-то знает эта дочка лесника! Может, ведьма она?» Но на самом деле Параскева ничего такого не знала, просто умела наблюдать за всем, что происходило вокруг нее, а обладая еще и терпением, примечала то, что другие не могли или просто не хотели подмечать.

У красавицы не было отбоя от парней, но она никому повода не давала, а случись что, могла присмирить любого. «Отцов характер!» — постоянно твердила мачеха. И радовалась: трудолюбивая и настойчивая девка работает в поле сутками, зарабатывая трудодни и помогая своей большой семье. Но любовь, настоящая и искренняя, не прошла мимо нее! Парней вокруг много, вот только избранником стал пришлый.

Однажды, проезжая по делам службы в ее местах, старший лейтенант Игнат Миронов увидел девушку за работой: та пахала зябь. В деревне расспросил о юной трактористке, которая от темна до темна всегда на тракторе, в поле, и — направился к мачехе: так и так, хочу взять за себя вашу дочь. А та против: ведь благодаря Параскеве хлеб в доме худо-бедно водится, как без нее сирот прокормить? Да и рано ей о замужестве думать, восемнадцатый годок пошел только.

Но Игнат не сдался, посватался. Хоть и не встречались они, но приглянулся он Параскеве с первого взгляда. Не то что здешние парни бестолковые. Бессонными ночами она думала о мужчине, который был куда старшее ее: красавец лицом, статен, умен. И не раз, встречая восход солнца, спрашивала у него: «Как быть, ведь влюбилась!»

Сама свою судьбу и решила падчерица тогда: «Не обижайтесь, мама, пойду я за этого офицера замуж. Видать, мне по судьбе записано с ним быть!» И — пошла. Забрал ее муж в Веснянку, не успели полюбиться за его короткий отпуск — ему на службу надо, в область, в далекий Мозырь. Уехал. Молодую жену, еще не догадывающуюся, что в ней уже зародилась новая жизнь, оставил на время у родителей, а как только собрался забрать к себе, его с внезапным повышением перевели служить в районный центр, поближе к дому. И на выходные он теперь постоянно был с молодой женой и родителями. Родилась дочь Зиночка, а потом, годом погодя, сынок, смерть которого молодая женщина тяжело перенесла. Спасло от отчаянья лишь то, что вскоре появилась еще Шурочка-Александра. А тут — война, муж-военный в первый же день ушел на фронт…

3

Параскева сидела на крыльце и, наблюдая за восходом солнца, думала о внезапном, таком коротком и тревожном сне. Она укоряла себя, что уже стала забывать, как выглядели ее мама и отец в молодости. А во сне родные выглядели такими молодыми. Сейчас она слабо помнила все, что снилось, разве отчетливо запечатлелось в памяти, как по какой-то причине они грузили свой нехитрый скарб на колеса. Отец заколотил досками окна, как будто собрались уезжать из родной хаты навсегда. Она вспомнила, как во сне крикнула им: «Но вы же нас забыли в доме!» и проснулась, не дождавшись ответа.

Сон очень взволновал ее, постоянно думала о печальной судьбе рано ушедших матери и отца, о том, что теперь, выйдя замуж и переехав в Веснянку, все реже видит мачеху, заменившую умершую мать, сестер и любимого брата Ваську, на которого, не было того года, чтобы не цеплялись всевозможные болезни. И корила себя за это.

Мироновы до недавнего времени чем могли помогали ее мачехе, но теперь, когда и самим стало непросто, поделиться по весне смогли лишь картошкой: в прошлом году у них она неплохо уродила. Но с Радуницы, когда Параскева со свекром и старшенькой Зинкой, наняв подводу, отведали ее родных, прошло несколько месяцев, и давно от них не было весточки. Параскева не знала, живы ли они, здоровы, и этот внезапный сон не на шутку напугал ее. Решила, если все будет хорошо, а старики согласятся остаться с детьми, она пешком выберется к мачехе на Яблочный Спас — в их деревне это приходской праздник, родня всегда ходила друг к другу в гости. Правда, теперь — не раньше. Война. Опасно в одиночку ехать туда, но она все-таки постарается за два дня управиться, отведать родных.

Вслушиваясь в предрассветную тишину, она снова вдруг вспомнила об опустевшем саде и его беде. Теперь даже к святому празднику не будет яблок — все погибли в злополучный вечер, и с чем тогда проведать умерших родственников на кладбищенском погосте? Впрочем, подумалось женщине, возможно, вдоль лесных дорог сохранились дички, и они вырастут еще до Спаса, тогда можно будет хотя бы их немного насобирать. А может, в родной деревне все обошлось? И там уцелели и яблоки, и сладкие груши, которые она так любила с самого детства.

Вдруг в дремлющем еще густом и парном потоке воздуха Параскева уловила терпкий запах смолы. Будоражащий и крепкий, такой она иногда встречала, безудержно путешествуя в детстве по лесной чаще. И сразу забылось все: тревожный сон и неуемные, не очень радостные мысли, от которых так тяжело было на ее душе. Параскева уже укоряла себя: «Почему же все должно быть плохо — у нее, у мачехи с сестрами, которые за эти годы подросли и похорошели, у ее брата Василия, которого любили все?» В эти минуты она заставила себя поверить, что непременно сегодня должно случиться что-то хорошее. Непременно!

Предчувствие молодую женщину не подвело. Едва ядреное солнце заявило о своем приходе, Мироновых ожидало неожиданное прибавление в хозяйстве. Без помощи людей, хотя отела ожидали только недели через две, а то и все три, не раньше, вдруг очистилась их первотелка. Параскева принесла телице свежеприготовленное пойло и от неожиданности испугалась, увидев лежащих на сухой травянистой подстилке рядом со стоящей коровой сразу двух телят. «Как же похожи эти рыжики на свою мать!..» — испуг женщины сменился большим удивлением. Малыши были еще слабенькими, а из больших черных глаз животного, смотревшего на сбежавшихся в сарай домочадцев, выкатились крупные слезы.

Оторопев, Параскева увидела в глазах животного горькую печаль, а не радость матери, родившей детей, и почему-то в этот момент снова вспомнила о своем странном сне, о пострадавшем вчера саде, прежде положенного времени потерявшем весь свой урожай, и едва не заплакала сама, когда следом наплыло воспоминание о потерянном сыночке.

— Святы Боже! Век такого не бачила. Не к добру тое… — испуганно перекрестилась и заплакала стоявшая у калитки свекровь, увидев, как из черных коровьих глаз снова потекли крупные, с цельный горох, слезы.

— Да брось ты, старая, невесть что несешь с утра! Дело лучше делайте свое, бабье! Невестке расскажи, как управиться, скотина не ждет, не божкай! — старик почему-то разозлился на нее, что бывало очень редко, недовольно посмотрел на жену и, сплюнув под ноги, вышел из сарая.

«Не к добру тое…» — мысленно за старой Агриппиной повторила и Параскева, но заставила себя не думать о плохом: восход солнца и приятные лесные запахи пророчили, что сегодня все будет хорошо.

Когда солнце высоко поднялось над лесом, невестка выдоила первотелку, за что та пыталась уже с благодарностью лизнуть ее в щеку, немного развеселив молодую хозяйку. Затем предстояла непростая задача: свекрови и невестке изрядно пришлось намучаться, чтобы напоить первым желтоватым молозивом новорожденных телят. Они совсем не умели глотать, давились, выплевывая большую резиновую соску.

За этим необычным, невиданным ранее действом, которое совершали в хлеву мама и бабушка, через отверстие в двери, затаив дыхание, внимательно наблюдали пятилетняя Зинка и полуторалетняя Шурочка, тоже проснувшиеся как никогда рано.

Когда семья Мироновых позже обычного собралась за столом, в хату вошел тот, кого еще несколько минут назад мысленно вспоминали все взрослые, направив свои взгляды на иконы двух святых — Николая Угодника и Параскевы Пятницы (ее, свою защитницу, в память о матери принесла в этот дом невестка), которые украшали красный угол в обрамлении вышитых рушников. Только в этом немощном человеке, заросшем и с сединой, опиравшемся на деревянную клюку, ничего не осталось от прежнего красавца Игната, за которого выходила замуж юная Параскева. Только запавшие глаза, такие родные, такие натерпевшиеся, убедительно доказывали, что это он — ее судьба, первая и единственная любовь. А хата наполнилась радостными и счастливыми возгласами:

— Игнатко! Неужто это ты!

— Милый мой!..

— Сыночек! Кровинка моя!.. Что с тобой эти звери сделали?

— Родные!..

— Мама, а кто этот цузой дядя?..

Радости у Мироновых в это летнее утро не было предела. Без расспросов — в семье не было принято говорить о военной службе сына даже в мирное время, — мужчину накормили, отмыли в баньке и переодели во все чистое, а затем уложили спать. Проспал он практически весь день. И только вечером, когда вместе с Параскевой уложили дочерей в чистой половине хаты, Игнат сухо сообщил родителям и жене то, что посчитал необходимым.

Под Белой Церковью капитан Миронов очутился в плену, а затем попал в концентрационный лагерь для военнопленных. Такие же, как он, солдаты, обессилев от холода и голода, десятками умирали каждый день. В лагере кругом была грязь, вся трава вокруг съедена. Игнат был уверен, что не выдержит, тоже умрет, и каждый день терял силы, пока совсем не потерял сознание. Посчитав его мертвым, немцы выбросили тело за колючку. Волей судьбы ему повезло: среди груды мертвецов, едва показывающего признаки жизни, его увидели местные старики. Под покровом ночи, погрузив почти неживого Игната на коляску, притащили к себе домой. Выходили, поставили на ноги. Потом уже рассказали, что их четверо сыновей и два зятя на фронте бьются с фашистами, и они не знают, что с ними, живы или нет. «Может, и наших сыновей также кто-нибудь спасет!..» — только и сказали ему эти, рисковавшие своей жизнью, добрые люди. На дворе уже стоял июнь 1942-го. Избежавший смерти, возвращенный к жизни Игнат Миронов, простившись со своими спасителями, почти месяц пробирался на оккупированное фашистами Белорусское Полесье к родному дому. Дошел-таки.

Когда взволнованная рассказом мужа Параскева направилась к заплакавшей во сне Шурочке, Игнат тихо спросил у отца о партизанах. В Веснянке ему, коммунисту и офицеру, оставаться опасно. Это без лишних слов понимали и домочадцы.

Старик признался, что поможет: «Отдохни только пару дней, сынок, но дальше дома не ходи. Немцы здесь, слава Богу, не появляются. Да и староста хороший человек, не выдаст. Я сообщу через верного человека твоему брату, что ты вернулся домой…»

Игнат был рад этой новости.

Младший Миронов тоже был коммунистом и до войны председательствовал в соседнем сельском совете. Своей семьи, хотя уже за тридцать, еще не успел завести. С началом войны в райкоме партии ему приказали организовывать подполье. А теперь, как выяснил Игнат, его младший брат был у партизан комиссаром, и уже дважды навещал своих родных. Адама ждали и на прошлой неделе, не спали всю ночь, однако тот так и не появился. Старики очень переживали и за своего младшего: как бы чего не вышло, не нарвался на лихих людей, которые, пробежал слух, стали появляться в их местах как грибы после дождя. Набегали все больше с украинской стороны, называясь партизанами, но вели себя как бандиты: забирали у людей силой последнее добро. А еще и немцев бойся — не менее страшной беды. Но отцу кто-то подсказал: в планах партизанского командования произошли изменения, отряд перебазировался на новое место, он уже где-то вблизи от их района, так что новая встреча родителей и сына вскоре обязательно состоится. Старые Тимофей и Агриппина немного успокоились, живя надеждами на лучшее. А тут, спасибо Господу, случилась и такая великая радость — живой воротился домой старший сын, о котором больше года не знали, что и думать.

4

…Восход солнца нового дня уже приближался. Параскева проснулась по привычке рано, но встала не сразу. С минуту еще понежилась в супружеской постели, ощущая почти забытое тихое дыхание и мягкое тепло своего любимого. Игнат был очень нежен с ней, казалось, что в эту их первую ночь после долгого расставания, длившегося больше года, она едва не умерла от распаленной, неудержимой любви и неожиданно вернувшегося счастья. Но вместе с бесконечным блаженством, наполнившем все тело женщины, в ее сердце снова вернулась прежняя тревога за мужа. Вчера признался, что не может оставаться здесь и должен уйти к партизанам.

— Что же будет завтра, Игнат? — снова и снова шепотом спрашивала у него Параскева, но муж молчал. Женщина поняла, что ответа на этот вопрос не знал никто, даже ее любимый.

Она решилась встать и потихонечку выскользнула из постели.

— Ранняя пташка, Параскевочка моя, ты куда? — проснувшись, сонным голосом спросил Игнат.

— Спи, мой любимый, спи… — она наклонилась и с благодарностью за эту долгожданную и счастливую ночь сладко поцеловала мужа. — Я всегда рано встаю…

Светало. Набросив на плечи теплый платок, Параскева вышла на крыльцо и сразу почувствовала что-то неладное: во влажном и неподвижном воздухе устоялся горьковато-едкий дым. Застыв на одном месте, долго пыталась понять, с какой стороны прибился в Веснянку этот чадный запах, но — безрезультатно. Босоножь она медленно прошлась по двору. Ногам было очень приятно ступать по мягкой траве, на которую опустилась прохладная роса. И вдруг Параскева осознала, что смолистый запах гари ощущался везде.

Первое, что предположила, — лесной пожар, что было похоже на него: не раз с отцом-лесником ей приходилось тушить подпалы и самовозгорания. Скорее всего, несмотря на обильную влагу от прошедших дождей, загорелся недалекий сосновый бор. Именно оттуда, от дороги, ведущей к соседним деревням и к райцентру, ползучий, едкий дым, несмотря на безветренную погоду, добрался до Веснянки.

Однако что-то ее все-таки настораживало в этом тяжелом запахе. Только Параскева не могла понять, что именно, но ощущение чего-то плохого, какой-то страшной беды, не покидало ее ни на минуту.

Вдруг где-то вдалеке она едва расслышала знакомый гул. Долго перебирала, на что он похож, но что-то ей подсказывало, что работал двигатель автомобиля. Он то пропадал, то появлялся и снова надолго утихал.

Параскева вдруг вздрогнула от неожиданности: в утренней дремотной тиши, наполненной этим густым дымным смогом, ее окликнул взволнованный женский голос.

— Параскева, ой, добре, что не спишь…

Женщина оглянулась и увидела у калитки еще моложавую, не более сорока пяти лет, тетку Ганну, и, словно та притягивала неведомой силой, подалась к ней навстречу.

Соседка крепко запыхалась, выглядела растерянной и своим видом испугала невестку Мироновых не на шутку, ведь тетка Ганна никогда по такой поре не приходила к ним.

— Горе случилось, милая… — вдруг заплакала тетка, едва переведя дыхание. — Немцы Высокую Рудню сожгли… Смог видишь какой, до нас оттуда добрался…

— Как сожгли? — оцепенела от страшной новости Параскева.

— А я разве знаю? Ето ж только прибежал едва живой племянник мой, Витька, младшей сестры сын, погодок моего младшего Кольки. Так нельзя смотреть на хлопчика. Боже мой! Плачет, заикается, натерпелся такого страху. Говорит, позавчера в Высокую Рудню прискакал всадник-чех, сказал, чтобы уходили все люди, сожгут их. Но ему никто не поверил: не могут люди людей жечь, и никто никуда не съехал. А под утро немцы и полицаи деревню окружили, из хат всех выгнали в чем были, сказали, что если не выдадут партизан, коммунистов и комсомольцев, да и всех тех, кто им помогает, хлеб печет, расстреляют. Но кто ж выдаст, жили все ведь по-человечески, дружно, я добре знаю. Много кого и постреляли прямо в хатах, а потом всех, антихристы, живьем в школе сожгли. Сестра моя, Надька, Витьку в бульбянище за домом спрятала, одному Богу известно, как и догадалась. На свои глаза видел он все, как мамку вели, как люди кричали в том огне адском. Дите горькое, плутал всю ночь по лесу, пока прибился. Еще слышал малец, как полицаи, которые вели на смерть людей, обмолвились, что завтра очередь и Веснянки… Хлопчика вон никак не успокою, всех в доме поднял, трясется: «Тикать, тетечка, надо!!!»

Ганну раздирали слезы. Растерянная Параскева, жалея ее, обняла соседку.

— А я подумала, что это в лесу пожар…

— Нет, Рудни нет, спалили вороги. И что нам теперь делать, куда идти, ведь придут, придут нехристи… — дрожащим голосом продолжала соседка. И вдруг замолчала, что-то обдумывая, принимая решение.

— Может, послышалось ему? — никак не могла поверить в услышанное Параскева.

— Нет. Беда будет. Верное дело: в лес, к болоту и озеру надо с детьми уходить. Пересидеть день-другой там. Авось, нас не тронут. Как тихо будет — вернемся до деревни.

— Поздно, они уже тут… — ужаснулась Параскева, увидев, как у крайней хаты, метров за триста отсюда, вырвавшись из леса, как черный ворон, остановилась грузовая машина. Из нее стали выпрыгивать немецкие солдаты. Вскоре Веснянка была окружена.

5

Дмитрий Васильевич впервые приехал в этот район пять лет назад начальником управления сельского хозяйства и продовольствия. И был удручен увиденным. Земли здесь разные. Есть и от 100 баллов — почти как во Франции. Но таких — с гулькин нос, а все больше 20-бальный песочек. Половина — мелиорированных, с которых в прежние десятилетия выжали уже все, что могли. Такие были тогдашние хозяева жизни: мало кто думал о будущем. Практически все хозяйства, за исключением одного фермерского, были в плачевном состоянии.

В минувшие годы колхозы и совхозы объединяли и укрупняли, многие, не дождавшись перемен, на глазах разваливались сами и исчезали с карты района, многие еще как-то карабкались, но с уходом хозяйств вслед за ними умирали маленькие деревни. Сельчане кое-как дотягивали до пенсии, старели и вскоре уходили в мир иной, а их дети уезжали в города, не видя просвета и будущего в деревнях, где не было постоянной работы и, естественно, заработка, чтобы прокормить семью. Те же, кто остался, ибо деваться им со своей земли, хоть и такой бедной, было просто некуда, смирились: горевали на своей усадьбе, обрабатывали брошенные соседские участки, собирали грибы и ягоды, сдавая их коммерсантам. Тем и жили.

Старосельцеву всегда было жалко эти маленькие деревушки. Он сам вырос в отдаленной от промышленных центров деревне на Могилевщине, к тому же окропленной ядом Чернобыля. Но так хотелось, чтобы жизнь в них хотя бы немного улучшилась!

В первый год работы ему пришлось поступать жестоко: сменил три-четыре десятка зарвавшихся или совсем негодных кадров. Правда, кое-кого удалось убедить работать, и уже через год, благодаря поддержке главы района, который особо не стремился влезать в АПК, переложив все на молодые плечи первого заместителя, он сумел-таки навести относительный порядок на селе, и с дисциплиной также стало в последние годы получше, чем раньше. Землю, благодаря поддержке государства и приобретенной новой технике, соблюдению всех технических и агрономических регламентов и севооборота, стали обслуживать лучше, применять элитные семена, и она, родимая, ответила ростом урожайности как ржи, так и пшеницы. Одновременно в районе, который занимал до этого самые низкие позиции в области, пошло движение по производству молока и мяса, а люди стали получать пусть еще небольшую, но стабильную, день в день, зарплату.

Полтора года назад руководителя района по его личной просьбе перевели в областной Гомель, где давно устроились его дети, теперь он руководил крупным строительным трестом, а Дмитрию Старосельцеву, сумевшему улучшить ситуацию в сельском хозяйстве, но, самое главное, умевшему ладить с людьми, доверили руководить всем этим непростым районом, редко становившемся лидером в области по экономическим показателям.

В первые дни работы на новом посту, как раз накануне Дня Победы, специалисты подготовили входившему в дела Старосельцеву информацию о здравствующих ветеранах и заслуженных людях. Так как дома его никто не ждал, жена уехала на две недели с детьми к теще на Брестчину, Дмитрий Васильевич всецело отдавался работе. Тогда впервые и прочитал о старейшей жительнице района — Параскеве Мироновой из Веснянки.

Может быть, и не обратил бы он особого внимания на короткие сведения, но к информационной записке идеологи приложили копию заметки из 1970-х, опубликованную областной газетой «Полесская правда». Перечитал ее дважды и был просто шокирован непростой судьбой человека.

Старосельцев долго ходил взад и вперед по кабинету. Рука сама потянулась за сигаретой. В тумбочке рабочего стола всегда лежала нераспечатанная пачка и зажигалка. Так, на всякий случай. Хотя жена недавно заставила его бросить вредное для здоровья увлечение, но когда Дмитрий Васильевич волновался или что-то задевало струны его души, позарез хотелось закурить — только тогда мог успокоиться, привести мысли в порядок. Курил теперь он очень жадно и, правда, потихоньку становилось легче.

Молодой руководитель района внимательно рассматривал размещенное в газете черно-белое фото. Очень красивой показалась ему эта женщина с проникновенным взглядом, но даже на снимке передавалась грусть в ее глазах.

Снова и снова Дмитрий Васильевич пречитывал строки статьи: «…за одно утро в июле 1942-го потеряла всех — вернувшегося из окружения мужа, детей, свекра и свекровь. Раненая и спасшаяся от сожжения, не знавшая, что под сердцем у нее зародилась новая жизнь, воевала в партизанском отряде, ходила в разведку, брала “языковˮ. И снова трагедия — через год потеряла еще одного новорожденного сына, ставшего для нее смыслом жизни и мщения. Но выстояла, дошла до Берлина и расписалась на рейхстаге».

Он не верил, нет, не представлял, как она, простая женщина, смогла такое пережить, и читал дальше: «Миронова рвалась к фашистскому логову, чтобы мстить. Но не смогла осуществить свою месть. Однажды, когда был взят один из немецких городов, вдруг поняла, что мирные жители, хоть в России, на Украине и в Беларуси, хоть в Польше или Германии ни в чем не виноваты, и спасла от расправы немку-мать с ее малыми детьми, заявив своим: “Мы не звери, мы советские люди! И у нас есть Бог в душе! Матери никогда ни в чем не были виноваты. Фашистами своих детей сделали не они, а Гитлер, он их также наказал: будут оплакивать ошибки своих сыновей всю жизнь!ˮ»

Как следовало дальше из статьи, старшина запаса Миронова была награждена рядом боевых наград, в том числе медалью «За отвагу» и орденом Красного Знамени. Демобилизовалась в конце 1945 года, а после тяжелого ранения, полученного после официального окончания войны от случайной пули недобитого фрица, прятавшегося в берлинских подвалах, лечилась в госпитале. Но куда пойти дальше? Она уже знала: фашисты сожгли ее мачеху с родными сестрами и братом. Неизвестно, выжила ли ее старшая сестра Нина, которую еще до войны по комсомольской разнарядке направили на работу на юг страны. Разыскивая ее, Миронова едва не погибла от рук недобитых бандеровцев: где-то под Брянском, держа путь на Ростов-на-Дону, ночью, забрав документы и нехитрое имущество, ее сбросили с поезда. Но снова, назло смерти, она выжила.

Однако ни война, ни послевоенные испытания не прошли бесследно. Стало сдавать сердце, пережившее столько боли и горя. Не могла похвастаться здоровьем и сестра — ее она все же нашла в Севастополе. Надо было жить дальше. Немного окрепнув, Миронова стала уговаривать сестру вернуться в родные края. Та долго отказывалась, но Параскеве Максимовне переезжать все равно нужно было — врачи советовали сменить климат. Через год принимают решение возвратиться. Все вместе. Добрались в разрушенный Гомель. Сестра устраивается поваром в рабочую столовую, а Миронова, не имеющая профессии, идет на стройку. Там трудится на износ и возглавляет комсомольскую ячейку, одновременно поступает в педагогический институт, готовится по ночам к занятиям. Болеть некогда. Через десяток с лишним лет она уже ударник коммунистического труда. Вскоре переходит на работу в школу учителем истории, трудится завучем, директором школы, получает звание заслуженного учителя БССР. И вдруг, когда все налаживается, подросли племянницы, умирает любимая сестра, а у нее от предстоящего одиночества и внезапной потери случился тяжелый инфаркт. Вся школа тогда стояла под окнами больницы: только бы вышла из комы их Максимовна! Но она стойко все переносит и быстро восстанавливается. Как же иначе: кто, кроме нее, поведет корабль знаний, кто дальше поможет в жизни племянницам, которых любила больше всего на свете. Через годы, дав им образование и выдав замуж, ветеран педагогического труда и инвалид первой группы Параскева Миронова оставляет племянниц и уезжает из Гомеля. Навсегда. Для себя она приняла такое решение давно, как только ушла на пенсию, но все оттягивала, уверенная, что еще нужна своим девочкам. А, почувствовав однажды, что мешает уже им жить своим умом, решилась — возвратилась на родину, в Веснянку, в деревню, которая полностью так и не восстановилась после войны.

В статье, которая лежала перед Старосельцевым, Миронова признавалась, что, перенеся сложные болезни, она совсем не предполагала оставаться на этом свете надолго, но именно родная земля дала ей такую возможность, помогла справиться с ними и жить дальше. И не просто жить! Как коммунист, она всегда была в центре жизни своей и соседних деревень, почти два десятилетия возглавляла ветеранскую организацию сельсовета, была активисткой Фонда Мира, призывала каждого беречь его и помнить тех, кого уже нет. Для многих Параскева Миронова является примером во всем: как трудиться, жить, заботиться о родных, как любить все живое — животных, птиц, насекомых, это человек живущий не для себя, а для других…

На следующее уро на рабочем совещании с подчиненными о праздновании Дня Победы, глава района принял решение пригласить Параскеву Максимовну в райцентр. Он провел рядом с ней почти половину дня и убедился: человек настоящей силы духа, твердости характера которой можно позавидовать.

Тогда Миронова немного рассказала ему о своей жизни в деревне. В Веснянке было не более пятидесяти хат. Из Гомеля она приезжала сюда каждый год на Радуницу. Люди в этот день шли на сельский погост, а она, совсем им не знакомая женщина, прямо с автобуса на весь день уходила в лес — туда, где вместе с односельчанами в общей могиле лежали сожженные ее муж, дети и свекор со свекровью. И там однажды, потерявшую сознание, лежащую на земле, не вернувшуюся к последнему автобусу, случайно нашли ее местные ребятишки, позвали в лес родных. Те привели ее к себе в хату, где потихоньку пришла в себя. И теперь Параскева Миронова приезжала в эту семью словно родная. Когда деревенские знакомые постарели и из-за болезней в далекий город перебрались к детям, они сами позвонили в Гомель и предложили выкупить их крепкую хату. Для нее это казалось спасением! А уже вернувшись сюда навсегда, завела, как и все полешуки, кабанчика и корову, обрабатывала огород, выращивала все больше не для себя, а чем могла помогала семьям племянниц, которые приезжали к ней…

Через некоторое время Старосельцев, помня о своем обещании проведать Миронову дома и зная о надвигающемся ее юбилее, поручил главному редактору районной газеты посетить ветерана войны и труда и, по-возможности, написать о заслуженном человеке добротный журналистский материал. А еще заранее побеспокоился о празднике в ее честь как в районном центре культуры, так и в сельском клубе.

6

В конце марта Старосельцев на заседании исполкома поинтересовался у председателя сельсовета Елизаветы Курочкиной, может, нужна какая-либо ветерану помощь: отремонтировать кровлю, например, поставить новый забор, почистить колодец? Но та сообщила, что Параскева Миронова категорически от всего отказалась, просила передать руководителю района, что она всем довольна. Лишь напомнила, что ждала в гости, да тот не сдержал слова. Правда, говоря об этом, Курочкина добавила:

— У нее если и были в последние годы просьбы, то все какие-то необычные, нематериальные.

— Какие, например, — насторожившись, поинтересовался глава района.

— А вздумалось ей, видите ли, концерты около могилы жертв фашизма устраивать… — с нескрываемой злобой в голосе чеканила Курочкина.

За последние годы руководитель сельсовета сильно пополнела и быстро утратила свою прежнюю красоту и привлекательность, почему-то все больше становилась похожа на прототипа своей фамилии.

Курочкина была хорошим администратором, но вот с людьми жестковата, а от их проблем зачастую старалась отмахиваться, как от назойливых мух. Ссылалась на одно и тоже: денег в бюджете сельсовета нет. И в районе по этой же причине тоже не помогут. Но в районе после обращений жителей деньги все же находились, и Курочкину уже не раз отчитывали за недоработки. На какое-то время она утихала, с критикой в свой адрес редко соглашалась, поэтому недавно по просьбе Старосельцева ей просто намекнули о возможной смене работы. И Курочкину как подменили — жалобы от сельчан прекратились.

— Какие концерты? — удивился руководитель района, услышав, как по рядам зала заседаний пробежал шумок.

— Вы же меня критикуете постоянно, я была против таких концертов. Но ваш предшественник не устоял, разрешил, а мне что оставалось делать? Я же — плохой председатель…

— Ближе к делу… — на этот раз нетерпеливо постучал карандашом по столу Старосельцев, показывая, что недоволен Курочкиной.

— Ежегодно с той поры накрывают поминальные столы в лесу, как раз там, где сожгли веснянцев. И с односельчанами, представляете, поют им песни. Говорит, что они к ней, как один, сгоревшие в огне, приходят во сне. И просят, видите ли, петь. Мы, конечно, пытались запретить, но надо знать нашу Параскеву Максимовну! Против такого танка не попрешь… — с недовольством в голосе тараторила председатель сельсовета. — И вообще, она могла бы иногда выбирать слова. Ее нельзя не уважать, заслуженный человек, но у всего есть мера, что-то у нее с головой не то…

— Даже так? А вы у нас уже врач-диагност? — категорично отреагировал на эти слова Старосельцев.

— Нет, но… На днях вот снова выкинула «номер». Потребовала у меня, даже в категоричной форме, чтобы школьный автобус забирал детей Селицких, многодетной семьи из Веснянки, не на остановке, а около их дома! Представляете, мол, матери тяжело всех восьмерых детей собрать и вести за полкилометра на остановку. Это если всех так забирать…

— Так, а причем тут голова? Разве это глобальная проблема? — сурово спросил Старосельцев. — Миронова права: автобус все равно, насколько я понимаю, едет мимо дома, где живет многодетная семья. Пусть остановится и заберет детей Селицких. Сделайте так, как просят, а не ругайтесь с ветераном, прислушивайтесь к нему. Параскева Максимовна все-таки заслуженный учитель страны, плохого никому не посоветует.

— Поняла, сделаем… — пролепетала озадаченная председатель сельсовета и недовольно всем телом пляснулась на свое место.

Все это предшествовало сегодняшнему внезапному приезду ветерана в город. В кабинете главы района они поговорили о проблемах, которые появились у сельчан: не в полной мере решался вопрос по обеспечению топливом, часто в деревне стал пропадать свет, особенно при сильных порывах ветра, жалуются люди и на качество связи. Старосельцев обещал их разрешить в ближайшее время. Она же была довольна, что руководитель очень внимательно слушает ее, рассказывает о ситуации в районе, ведет себя с ней по-человечески, совсем не так, как на ее просьбы реагирует недальновидная Курочкина.

Глядя в васильковые красивые глаза Мироновой, Старосельцев понял, что женщина хочет его еще о чем-то попросить, но явно не решалась, так как, вероятно, это касалось уже лично ее. Спросил сам.

— Я виноват перед вами, что так и не выбрался в Веснянку, приглашали ведь… Запланировал накануне вашего юбилея, мы тут готовим вам сюрприз. Однако, Параскева Максимовна, вы опередили меня. И пришли с чем-то личным, я чувствую, важным для вас? — Старосельцев внимательно смотрел на пожилую женщину, ловя себя на мысли, что даже в этом возрасте она осталась очень привлекательной. А какой же красавицей была в молодости?

Она попросила, глядя ему прямо в глаза:

— Дорогой Дмитрий Васильевич, я благодарна за все, но, наверное, не нужно делать в мою честь никаких подарков и праздников. Ведь я жила, как могла, как было предначертано судьбой. Жила, может быть, и не желая жить… Много испытаний было, правда. Трудилась, воевала, почти всех своих потеряла, многих уму-разуму за десятилетия научила, в люди вывела. Не зря жила, в общем, скажем прямо. Но вот… есть еще то, о чем хочу попросить… Здесь, в кабинете, вы, наверное, не поймете, какой подарок мне, старой женщине, нужен больше всего. Не бойтесь, я не выжила еще из ума, как считает Курочкина, наш председатель сельсовета. Но, поверьте, я заслужила его и очень давно хочу получить… Ведь я столько лет просила о нем вашего предшественника. Чтобы понять меня, прошу оставить на полдня свои дела и съездить вместе в мою Веснянку…

Посевная с каждым днем набирала обороты, шла напряженно, за каждый день приходилось отчитываться в область. Но Старосельцев, совестливый человек, просто не мог ей отказать.

Конец ознакомительного фрагмента.