Запрятанная за стенами жизнь. Избранные рассказы

Владимир Конарев

В книге собраны рассказы, написанные автором в период с 1975 по 2016 год. Сюжеты в основном на деревенские темы, которые волнуют меня, доставляет удовольствие преподнести их правдиво.

© Владимир Конарев, 2017

ISBN 978-5-4490-0198-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я и мои «Дети» на призетации в клубе посёлка Цибанобалка.

Похождения рядового…

В нагрудном кармане гимнастёрки увольнительная. Этот небольшой, в четверть, листоквсегда строг. Владельцу необходимо не забыть время прибытия в часть. Полагается помнить это не только сердцу, когда листок касается нагрудного кармана, но и тогда, когда она память, встревожена. А она… в данный момент занята именем деушки, которая пишет солдату и ждёт его.

Не штормит, а только накатываются волны бывших встреч с девушкой, девушкой с малой Родины. Писем что-то давно нет. И всё же, в гребнях волн мелькают: круглое лицо, полные губы, задумчивые глаза. Поцеловать бы! Где там — между — расстояния, да какие! А сердце, сердце… стучит, шевелит увольнительную записку… не прикажешь успокоится.

Да к тому же… пальцы не слушаются. Ключв замке не проворачивается. «Пожирает» драгоценные минуты выхода в город. Оставить «неслуха» в замке — жди неприятностей от старшины склада. Мало того узнает дежурный по части, то совсем — пиши пропал — месяц майся в военном городке. А весна пришла — а!!! За забором части парочки милуются — целуются. Дурманит запахом сирень. А ты слюнки глотай, завидуй и терпи: до дембеля ещё ого — го: две весны команд: «Рота, подъём!». Всё, товарищ замок, кровь души выпил, щёлкнул рычажками, замкнулся! — Негодяй ты эдакий!» — ругая замок, шёл проходной части рядовой Комаров.

Поскрипывали сапоги, лучилась кокарда. Улыбалась бляха ремня. Умиляла и грела душу увольнительная. С десяток шагов от проходной и брусчатка улицы. Отполированные камни — булыжники прислушались к цоканью подковок, прибитых по случаю выхода в город, в бывший немецкий. Прислушались и поняли: « Это цокают — русские сапоги!». Процокали мимо гауптвахты, свернули на улицу Первомайскую. Слева дома, справа дома. И все, как под копирку, с остроконечными крышами — в стиле готика.

«Интересно, а как там внутри?» — вспорхнула мысль. Вспорхнула и… затрепыхалась, в блестящих липовых листочках. Её неожиданно встревожили: «Товарищ солдат, помогите!» Голова — на голос… и стоп! О, красивая женщина! Зовущие глаза о помощи. Взмах руки — крыло лебедя. Музыка в просьбе! Отказать невозможно! « Надо на второй этаж… вот этот ящик. Сосед поможет», — звучала мелодия просьбы, и лучился взгляд надежды. — Согласен! Комаров попросил верёвку и доску. Снял гимнастёрку Всё, что требовалось, чтобы втащить ящик, нашлось. Груз оказался очень тяжёлым и неудобным при повороте на второй этаж, но, « слегка намучившись», втолкали его в комнату. « Что там? что-то литое что ли?» — предполагал Комаров, одевая гимнастёрку.

Сосед уже мыл руки, и его бодрый голос приглашал солдата к столу. Комаров хотел отказаться, но передумал: «Посижу, познакомлюсь». Сели за стол. Соседразлил вино. Оно призывно искрилось в бокалах, манило, соблазняло, но Желание сопротивлялось, заворачивалось в слово — «нельзя»! — Не могу! В увольнении я, — отстранило бокал Нежелание. «А я отведать, что поднесли, не откажусь!» — возразил Аппетит, — и руку солдата потянул к вилке. Хозяйка Валентина и сосед Говард, переглянулись, улыбнулись, звякнули бокал о бокал. Выпили. Говард, закусывая, сострил: «У нас в старинном городе не пьёт только один памятник поэту, но около, в войну, выпивали». Валентина с укоризной глянула на Говарда и постучала легонько вилкой по бокалу. Сосед улыбнулся, налил себе вина, выпил, закусил, и, вставая от стола, сказал: — Всего хорошего, ждут дела, — и вышел. — Я тоже, пожалуй, — поднялся Комаров.

— Может быть, ещё посидим, — и женщина встряхнула пышными кудрями. Они рассыпались, обрамили ухоженное лицо, прикрыли слегка лебединую шею. В глазах заблистали, зовущие чёртики страсти. «Ворожея, хитрющая лисичка, намекает на близость к женскому телу, переворачивает душу; понимает, что этого-то солдату в казарме недостаёт». Сказала и молчит, выжидая реакции Комарова на намёк, а в глазах просьбицы мужской ласки. Пересела на диван. Поманила. Вздохнула. Трепетно замерли, властно — зовущие, спелой вишни, губы. Комаров придвинулся. Склонил голову на колени. Поцеловал руки, шею, и, вздыхая, шепнул: — Прелестная, пора в часть, к сожалению! — Понимаю, — выдохнула Валентина. Погладила волосы, приподняла голову, и… обвили руки шею. Поцеловала мочку уха, шепнула: — При случае — загляни, буду ждать! — Иди! Шагнула к двери, и медленно, нехотя, на себя, потянула дверную ручку.

…На небосклоне блистает ковш Медведицы. Варится, вспениваясь, чёрное кофе ночи для господина Май. Он в час ночи встречается с 31 днями. Новые дни ещё не совсем поняли, что их ждёт. Они на подходе, в терпеливом ожидании. И, всем кто сладко спит, весенний месяц, в свой дневник распорядка службы первым пунктом, в эту минуту пишет: «Всему живому Любовь и Благоденствие!!!»

…Шалит ветер. От выдоха и вдоха, трепещут, словно пушок птицы, листочки. Упругие, повзрослевшие липы — пятилетки, оживили окраску стволиков. За прошедший год службы рядового Комарова, они, незаметно и густо, обросли побегами, радуя взор и сердце. Утром, проходя мимо зелёного строя, приложил ладонь к козырьку фуражки, по правилам чести: — Пока, «товарищи — липки»! Иду в город!»

Вновь по дороге, мимо знакомых домов и лип, роскошных, солидных, довоенных старожил города. Да и сапоги узнали улицу и дом с готической макушкой, и тот подъезд. На подходе, Комаров почувствовал, что сердце стучит не в левой стороне груди, а в правой. «Стоп! Не дрейфь»! Указательный палец — на кнопку звонка. Освежающий сознание, звон звонка. Приотворилась дверь, придерживаемая цепочкой: — Вы к нам? А мамы нет дома. Она с дядей Говардом. Решили в кино прошвырнуться! — недовольно сказала девочка. — А вы что новый мамин кавалер? — хихикнула и захлопнула дверь. «М — да! Случай! Не в ту лузу шар!«И, на 180 градусов, марш! На исходную позицию: на улицу. «Валечка твои слова: « Буду ждать!» — турусы на колёсах!» — возмущалось Сознание.

Погодя, самочувствие Ивана, вспомнило о фортуне, помощнице надежд и неритмичных сердцебиений. «Пожалуй, фортуна сейчас бодрствует! Весна! А весной она всегда «на проводе». Сознание звякнула: «Ал-ло!» — и Сознание объяснило ей суть своей просьбы.«Помогу! Всё равно — делать нечего, в небо — глаза, а там кучевые облака!»

Фортуна дня, упросила Чувства солдата полечить в зоопарке, утверждая, что лекарство, с названием «Посещение», излечивает их, и потому туда и повела. И, на самом деле, обход клеток и вольеров, успокоил нервишки рядового. Выходя, с успокоенными нервами, из зоопарка, служивыйнеожиданно познакомился. А случилось знакомство «таким макаром». — Девушка, мне показалось, что посещение зоопарка вас расстроило? — Да, — неожиданно призналась она, — пингвин заболел. — Я, когда прихожу, то мне разрешают его угостить. А вот сегодня не удалось! И расстроилась! — А вы что тоже неравнодушны к нашим младшим братьям?

— В общем, так, — уклончиво ответил солдат. — А, если же честно, то меня сегодня тоже расстроили и, чтоб успокоится, тоже заглянул в зоопарк. — Понятно, — и, у рта, обозначилась улыбка понимания. По тону ответа, он предположил, что знакомство девушка желала бы, продолжить. Но, она ускорила шаги. — Вы торопитесь? — Да, на одно мероприятие, — последовал ответ. — Ваше имя, незнакомка. — Алевтина! — Тогда доброго пути, — махнул ладонью Комаров, и направился в кафе «Магдалина». «Перекусить что ль?»

Присел. — Разрешите, — подсел мужчина и спросил:

«Товарищ солдат, вы любите приключения?»

— В армии случаются, но мало — запоминающие.

— Что — то пикантное предлагаете? — спросил прямо, в лоб Комаров.

— Предлагаю познакомиться с девочками. Просят в гости. Непременно солдата.

— На пирушку, небось?

— На знакомство. Вот адрес, — и подал листок. — Простите, ещё надо уговорить одного. И непременно бойца, вашего возраста.«Рискнуть что ли? А была не была потопаем!»

Врученный адрес привёл Комарова на второй этаж. Позвонил. Раскрылась дверь, и, пред его очи, предстала… посетительница зоопарка Алевтина.

— Вы?! — удивилась она. Комаров подал записку с адресом. Её зрачки расширились, будто бы какое-то чудо неожиданно привстала у глаз. — Входите, — и освободила дверной проём. — Располагайтесь! И подождите минутку, — и прошла в смежную комнату.

Оттуда, Комарову, был слышен говор ещё двух человек. Голоса явно были: мужской и женский. Слышался смех, пересыпанный возгласами удивлений. Распахнулись створчатые двери, и так оно есть: вышли трое. Комаров еле сдержал своё удивление. Двое из них были уже знакомы ему: Валентина и Говард, представленный в бытность случайного, первого знакомства, как сосед, когда втаскивали в комнату ящик по просьбе Валентины.

— Иван, — отрекомендовался первым Комаров. Валентина и Говард озвучили свои имена. Они не подали и виду, что уже знакомы. Это устраивало их и, конечно, Комарова. «Две знакомые, по случаю, женщины. Что о них знаю? Раз, два и обчёлся, как говорят на хуторе. М — да! смотри же, а у Валентины те же локоны, обрамляющие ухоженное лицо. Только, пожалуй, сейчас более старательно ухоженные, видать: не за один час „марафетила“. Волосы, как тогда при знакомстве, встряхнула, чтоб показать их роскошный вид. Те же чёртики пляшут в зрачках, но, пожалуй, уже не раз удовлетворённые. Месяц минул с той встречи. Всё служба, да известная замкнутость казармы, ей что: замуж хочется, а может быть уже и замужем. Не одна: с соседом. А к Алевтине стоит присмотреться, так как Валентина с Говардом, по известию девочки: „мама с Говардом решили в кино прошвырнуться“, сложившаяся пара. Тут не ля-ля, а от винта, рядовой! А куда они засобирались и уже оделись? О, куда? А чтоб… наедине оставить нас». — Ваня, — вывела из размышлений Алевтина. Говард и Валентина распрошались и вышли.

Алевтина, улыбаясь, подшла к дивану. — Не стесняйтеся! Чувствуй свободней, не казарма. Прижалась плечом к гимнастёрке, будто бы невзначай. И тихо спрашивает: — Что такой робкий? Сидишь, как у тёщи, впервой на блинах.…Какие у вас красивые… карие глаза, словно омут, утонуть можно! Можно поцелую? — и, не ожидая ответа, страстно прихватила губы. Вспыхнувший, пламень чувств, ожёг душу, и душа, солдатская душа, забывшая поцелуи, провалилась в сладкую пропасть губ. Его губы втянулись в горячий рот, встретились языки, изучая друг друга. Закипела кровь, вздрогнули и затрепетали кроветворные вены. Он не помнит, как встали и ушли в комнату, как растворились друг в друге, наслаждаясь сладким земным действом. Обнявшись, утонули в ласках, беспрерывно целуясь, и любуясь друг другом.

…А в созвездиях бездонного неба, как и миллионы веков, мерцали их звёзды, под которыми было суждено, в разное время родится и, только в этот час, найти друг друга, случайно, согласно строчкам записке. Целуясь сладко и подолгу, ещё не думали, что их любовь окажется сладким воспоминанием, а пока… С того памятного дня служба в армии «встряхнулась», и « побежала» от одной встрече — к другой. Летели дни. Пело и мучилось сердце — одновременно. Влюблённость озарило Душу. Заметил это и старшина, и во взводе бойцы. Но более всего « допекали старики»: «Не дай Бог ещё она тебя на себя женит! Смотри, доиграешься! Ладно, прощаем: любись! Мы завидуем!» Сладкое влечение к женщине молодой, страстной, и уже опытной в любви, услаждал душу солдата. Он был готов надолго утонуть в её объятиях и не возвращаться в казарму. Сладость губ и жаркого тела обволакивали сознание, волю, слова, бросали в пучину желанной и долгой страсти. И только минуты расставаний огорчали влюблённые Души.

И так длилось до тех пор, пока однажды Алевтина, целуя шею, губы и, сжимая ладонями его щёки, не начала шептать и шептать, требуя и угрожая, целуя и дрожа, дрожа и целуя — неотрывно:

— Придумай, миленький, что — нибудь… заслужи увольнение на два дня. Заслужи, умоляю! Теплоту тела обеспечу! Я умру без твоих ласк. Любишь? Уважь, миленький, приходи! В охотку покувыркаемся, как ты любишь. Кое — чему я новенькому тебя обучу! Не пожалеешь! Я всегда тебя хочу и ни кому тебя не отдам!.. Другую убью, понял! Тебя не помилую! Придумай что — нибудь! Не уходи! — висла она на шее, не отпуская его шагнуть к двери.

…Шёл солдат в часть, поминутно поглядывая на стрелки часов. Торопясь не опоздать на вечернюю поверку. Иначе — все свидания — до свидания!

Перед глазами, мелькали: её зелёные, глаза. Ласковые руки, алые губы и величественная — влекущая в лоно страсти — грудь.

…Один день сменял другой. Близилась суббота. Утром старшина (сверхсрочник) отпросил у взводного Комарова к себе домой, чтобы помочь в установке мебели, по случаю окончания ремонта квартиры. Комаров услышал слова: « три дня», а именно настолько убывал из части. Несказанно, обрадовался случаю, и по дороге, к дому, старшины за город, рассказал ему о своей пылкой девочке. Рассказал о её просьбе. Главное о минувшем расставании с ней и той страстной её шепотной речи. Он внимательно выслушал его рассказ, отёр усы (привычка!), подвёл итог: « По себе знаю: если женщина так страстно просит, то будь здоров — выполни. Мало ли что, — он вновь отёр усы, — прибьёт, раз обещает прибить, — и добавил, улыбнувшись, — Меня, моя суженая Богом, тоже прибьёт, если мы с тобою не выполним её задания. А тебя отпущу, сам был молодой. Всё понимаю. Может она твоя будущая судьба. Не позволительно её обмануть. Отпущу!»

— А позвонить от вас можно?

— Да.

Справились с делами. Сели за стол. Поужинали. Старшина приказал, еле сдерживая усмешку, в «будёновских» усах:

— Рядовой, срочно звоните в «штаб»!

…Звонок в дверь. И, с проёма распахнутой двери, на шее повисла нарядная и сладкая фея. Усыпала поцелуями. Овеяла духами, и подставила упругий бюст, раскрывшимся губам Комарова. Она, не отстраняя себя от его губ, шагнула назад, увлекла на диван. Вытерла платочком свой и его лоб. Затем встала с дивана.

Мягко сказала:

— Располагайся, боец, — и, качнув бёдрами, направилась в спальню. По пути, дополнив: — Я на минуту. А ты, миленький, к столу, — вон туда. Думаю не грешно по бокалу вина.

— Отпустили надвое суток, — хвалился Комаров, разливая вино по бокалам.

Позади, неслышно, ступая по ковру, подошла любимая и нежно-нежно (он притворился будто не слышит!) обняла, касаясь его торса. Воздушное и белое облачко пеньюара окутало его тело и, на его повернувшее лицо, хлынул ливень, обжигающих, поцелуев.

— А по бокалу вина?

— Ты — моё вино! Ты — мой сладкий вкус! Ты — мой мягкий пуховичок! — увлекала она его, поигрывая, обнажённым телом, покачивая бёдрами и подавая грудь поцелую.

Конец ознакомительного фрагмента.