Песочные часы арены

Владимир Кулаков, 2022

Роман ”Песочные часы арены” является финалом тетралогии, которая состоит из романов: ”Сердце в опилках”, ”Последняя лошадь”, ”Под куполом небес”. В новой книге автор переносит действие в день сегодняшний. Повествует о жизни трех молодых людей: артистов цирка из России Павла Жарких, Виктора Рогожина и итальянской танцовщицы Валентины Виторелли. Читатели встретятся и с прежними героями романов – Венькой Грошевым, Светланой Ивановой и некогда блистательной воздушной гимнасткой Валентиной, а ныне матушкой Серафимой. Пашка Жарких узнает новые подробности о жизни и гибели своего отца Павла Жарких-старшего. Поведает ему об этом бывший цирковой полетчик, один из «Ангелов», а теперь арбатский художник, которого жизнь крепко попробовала на излом… В книге бесконечная череда событий, подчас драматических. Также много юмора, который уравновешивает повествование, делает его объемным и динамичным. Автор пишет ярко, зримо, словно смотришь захватывающее кино. Читатели окунутся в повседневную жизнь героев романа на круизном лайнере. Узнают, что они чувствуют, о чем мечтают. Как выглядят на манеже цирка, на сценической площадке гигантского океанского судна и даже в схватке с бандитами. Читающие соприкоснутся с неведомыми тайнами удивительного и загадочного мира Бермудского треугольника. Основной идеей автора этих романов была попытка ответить себе и читателям на вопрос, который был задан еще в первой книге: кто же такие цирковые? Какие они?.. Удалось ли это автору – решать вам…

Глава тринадцатая

Они снова сидели на Арбате и пили кофе.

— Дядя Женя. Вы могли бы мне рассказать хоть немного о моем отце? Каким он был? — Пашка просительно смотрел на старого полетчика. Тот долго вглядывался в Пашку, прежде чем сказать хоть слово.

— Твоего отца невозможно было не заметить. Он был как белая ворона. Какой-то весь опрятный, чистенький, хоть и не богато, но всегда со вкусом одетый. Вежливый, воспитанный, смущающийся, когда на него обращали внимание, особенно такие расстегаи, как я. Мне лишь бы приколоться, язык поточить, а тут краснеющий новичок. Словно это он был из московской интеллигентной семьи, а не я. Это уже потом все выровнялось. И возраст стал незаметен, и Пашка мужиком стал, палец в рот не клади — откусит. Серьезный. На Валентину не дышал, все: «Валечка, Валечка!..»

Художник покопался в памяти, выуживая немеркнущие эпизоды. Продолжил.

— Твой отец Афган прошел. На войне был. Медаль «За боевые заслуги» имел. Это Захарыч кому-то по секрету шепнул, а тот, как водится, всем. И еще этот, как его, ну, служащий, худой такой у них был, с орлиным носом и таким же взглядом, тоже в Афганистане служил.

— Дядя Веня.

— Ну да, кажется, так его звали. Боевые ребята, скажу тебе! Мы с ними, помнится, в Новосибирске схлестнулись. Как раз из-за «дяди» Вени. Уработали они нас тогда четверых в секунду. Веня мне так приложил, челюсть сомкнуть не мог две недели, думал — сломал. Спина к спине встали с Пашкой, и понеслось…

Художник замолчал, уставился на протекавших мимо неторопливой рекой прохожих, словно каждого из них пытался запомнить. Вслух еле слышно пробормотал: «Новосибирск…» Перед глазами замелькали картинки, чуть приглушенные временем, но, подчас, очень яркие, как искры из глаз.

…Инцидент случился в первый же день, как только «Ангелы» спустились на грешную твердь земли сибирской. Полетчики перед началом гастролей распаковались, растянули и разложили на полу за кулисами тросы своей подвески. Кто-то уже был на куполе, ждал сигнала снизу. Валентина ненавязчиво управляла процессом — она теперь полностью приняла на себя руководство номером вместо отца. Тот ушел на пенсию и был режиссером-постановщиком подобных номеров в студии в Москве.

Венька прогуливал Салюта в дальнем конце кулис, почти перед самой конюшней. Его чего-то вдруг понесло поближе к манежу, туда, где ждала своего часа взлететь под купол тросовая оснастка полетчиков. В такие моменты наступать на нее нельзя ни по нормам техники безопасности, ни по древним цирковым традициям. Венька прошелся по тросам сам и провел коня. Ему сделали резонное замечание, тот в ответ огрызнулся. Валентина, как руководитель, сказала что-то справедливое, но резкое. Венька обозвал ее — «дамочка». А как реплику в сторону — «сучка!» В некоторых жизненных ситуациях эти слова бывают синонимами…

Тут все и началось…

В цирке боевой клич «наших бьют» — не пустой звук. В зависимости от ситуации его масштабы вырастают стремительно. И в этот конкретный момент неважно, кто с кем в ссоре — это всё потом. Поднимутся все обязательно. «Наших бьют» — это здесь и сейчас! Такова древняя цирковая традиция…

Любой групповой номер — это прайд, семья. Тут все один за другого без оговорок…

Венька получил свое мгновенно… У себя на родине он бывал в передрягах неоднократно. Бойцом был знатным. Веньку Грошева по кличке «Червонец» знали, уважали и обходили стороной. Здесь же он, не успев опомниться, увидел вспыхнувший «звездопад» и покачнувшийся потолок закулисья. Один из полетчиков перехватил повод лошади, и Салют через секунду стоял в стороне, нервно перебирая ногами. Другой воздушный гимнаст организовал для Веньки очередной фейерверк, который яркими звездами снова полыхнул в его подбитом глазу. Но «Червонец» — не мелкая монета. Самый крупный гимнаст-ловитор весом килограммов под сто тут же с грохотом отправился в полет куда-то под реквизитные ящики. Венькин оставшийся глаз сверкал яростью, крылья носа с горбинкой хищно раздувались. Он, с весом боксера-«мухача», сейчас держал оборону против четырех отлично сложенных парней. Еще один гимнаст успел получить хлесткий удар в челюсть, но устоял и, шатаясь, пытался зайти сзади. Венька почувствовал, как кто-то прикрыл его спину.

— По лицу не бей, им работать!.. — услышал он Пашкин голос. С его стороны кто-то громко охнул и осел на пол.

— А ну, всё, закончили! — раздался властный окрик. — Всё! Я сказала!..

И тут же Венька получил под ребро хорошо поставленный удар.

— Это тебе за сучку, дружок! — Валентина повела плечом. — На этом закончим!..

Она мягко улыбнулась, сверкнула зеленью глаз за Венькино плечо.

— Здравствуй, Пашенька! С приездом! Мои тебя не сильно помяли?

— Не успели… — хмурый Пашка поправил перекошенную куртку и заправил вылезшую из брюк рубашку.

— Женька! — обратился он к приятелю из полета, который помнил его еще пятнадцатилетним пареньком, когда он только пришел к Захарычу. Из «стариков» в этом номере тот остался один, — И ты туда же!..

— Паша! Мне куда деваться — наших бьют! — Женька, держась за скулу, чуть виновато улыбнулся. Подошел, обнялись.

— Ну, привет! Сколько лет, сколько вёсен!..

— Да уж!.. Не виделись давненько…

— Неплохо размялись… Своему объясни, что к чему, чтобы в следующий раз по тросам не ходил и рот не раскрывал, когда не надо. Мы за нее, — Женька уважительно кивнул в сторону Валентины, — порвем любого!..

— Ладно! Поговорили, познакомились, — Пашка выдохнул. — Проехали… Кто не знает: я — Павел Жарких. Можно просто — Жара. Это — Веня! Мой… брат! Прошу любить и жаловать! — Пашка тяжелым взглядом обвел молодых, пока еще не знакомых ему, воздушных гимнастов. Те с уважением и нескрываемым интересом смотрели на известного жонглера и его «родственника».

— Пашенька! А я до сей поры просто — Валентина…

–…М-мда-а… Было дело… — Художник стряхнул с себя наваждение. Улыбнулся, возвращаясь в день сегодняшний.

— Интересно, где этот Веня сейчас? — Он невольно потер щеку, словно по ней заехали только вчера…

— Они с мамой уже много лет живут вместе. Он мой отец. Точнее, отчим.

— Так это что же получается! Пашка в землю, а этот хлыщ к твоей мамаше в постель? Здорово! А еще другом назывался!..

— Ну зачем вы так! Мама вышла за него через три года после смерти отца, когда совсем тяжко стало. Дядя Веня все это время помогал, чем мог, работал у мамы в номере. Помогает и сейчас. Он хороший человек, надежный.

— Ну, если так… Прости! Полез не в свой огород. Тоже мне судья выискался! Со своей жизнью лучше бы разобрался, а всё туда же… Прости, не обижайся на старого дурака! Это я о своем, о больном… Может, потом как-нибудь расскажу. Налипло на нас на всех за столько лет! Как на тех собаках репьев…