Анаста. 2-е издание

Владимир Мегре (2019)

В подобное с трудом поверить смогут люди. И пусть не верит кто-то, что с того? Неверие в могущество своё неверящему что оставит? Рожденье? Да! Но для чего? Коль дальше жизнь бессмысленная, смерть. А дальше вновь вопрос: рождался для чего? Учений множество за миллионы лет существовало. Всё об одном, чтоб человечество чего-то от кого-то ожидало. Оно и ожидало, мысль заперев свою и разум. Не мыслило, зачем и для чего Вселенная над человеком звёзды зажигает. Идёт, улыбаясь, по полянке в глубине живой сибирской тайги маленький ребёнок, ничто его не страшит, никто не нападает, наоборот, звери готовы по первому требованию примчаться на помощь. Идёт маленький человек, будто бы наследник царского рода по своим владениям. Ему интересно наблюдать за жизнью букашек, белочек и птиц. Рассматривать цветочки и пробовать на вкус травинки и ягоды. Он подрастёт и будет совершенствовать этот прекрасный мир. А где в это время находится ваш ребёнок? Какой воздух вдыхает? Какую воду пьёт? Чем будет заниматься, когда подрастёт?

Не торопи своё время

Воспоминания о жизни правнучки Анасты всё не оставляли Вуда, и он даже слегка усмехнулся, припомнив один случай.

Вечерело. Вуд омыл в ручье ноги и собирался ложиться спать, когда вдруг услышал детский плач и даже не плач, а рыдания. Он обернулся и увидел бегущую к нему Анасту. Вид её был необычен: лицо испачкано чем-то чёрным, а из разреза платья на груди выбивалось сено. Она подбежала, прихрамывая, к Вуду, села на завалинку дома и, обхватив ручками голову, запричитала.

— Ох, какое горе мне, дедулечка. Прямо жизнь моя прекращается.

Теперь, после того как Алан сделал девочке предложение, ей хотелось подрасти как можно быстрее, и, просыпаясь по утрам, она не к заводи ручья бежала купаться, а брала прямую жердь, приставляла её к стене дома и делала на ней царапинки, отмечая свой рост. В заводи же ручья, прежде чем окунуться в воду, она смотрела на своё отражение, думая о том, когда же у неё появится грудь, как у взрослых женщин, — грудь, которой они кормят маленьких детей.

— Попей воды, Анасточка, и успокойся, расскажи, что произошло.

Анаста глотнула воды из кувшина и сквозь всхлипывания стала рассказывать Вуду о своём горе.

— Я знала, дедулечка, знала… Они все любуются Аланом, потому что он самый красивый и умный. Я переживала, что, пока подрасту, кто-нибудь из взрослых девиц влюбит в себя моего Алана, обязательно влюбит. И сегодня, когда только начинало вечереть, я видела, как они, эти девицы, шли на поляну к горе и говорили про моего Алана. И я поняла, что нельзя больше ждать, пока подрасту. Надо действовать сейчас. Я так решила и стала действовать.

Взяла уголёк и подкрасила себе глаза, как это делают взрослые девицы. Потом взяла свёклу и подкрасила себе щёки и губы. И родинку даже глиной закрасила. Родинку, которая вот здесь, на лобике у меня. — Анаста отодвинула чёлку, показывая Вуду похожую на звёздочку родинку у себя на лбу.

— Зачем же ты родинку-то пыталась закрашивать, Анасточка? Она ведь не видна, волосы твои прекрасные закрывают её, — пряча улыбку, спросил Вуд.

— Закрывают. А ветерок подует, они её и открывают.

— Пусть открывают, мне, например, твоя родинка очень нравится, на звёздочку похожа она.

— А-а-а, — снова запричитала Анаста, — тебе, дедулечка, нравится, а мне совсем не нравится. Будто меченая я какая-то. У мамы нет звёздочки на лобике, у папы нет, у тебя, дедулечка Вуд, тоже нет. Кто у меня на лобике её нарисовал? Кто искалечил меня? А-а-а…

— Никто тебя, Анасточка, не искалечил, наоборот — украсил. Если ты будешь совершать приятные для людей дела, они станут говорить, что это деяние, мол, совершила девочка, у которой звёздочка на лобике. А плохие деяния совершишь, люди могут сказать, это сделала девочка, у которой пятнышко на лбу. Любая внешность человека людям прекрасной видится, если деяния его прекрасны. — Вуд погладил правнучку по голове, а потом спросил: — Скажи Анасточка, а сено почему у тебя из платьица выглядывает?

— Я сделала два комочка из сена и лентой себе на грудь привязала, чтоб она как у взрослых девиц была. И под пятки в свою обувочку тоже сено подложила, чтоб повыше быть. И такой повзрослевшей, как девица, я пошла на поляну, где собираются они с хлопцами молодыми. Пришла и увидела, что Алан вместе с молодыми парнями стоит, а недалеко от них девицы собрались, разговаривают между собой, на Алана искоса поглядывая. И Алан сам на девиц поглядывал. — И Анаста снова закатилась плачем, продолжая сквозь слёзы: — Я видела, дедулечка, он поглядывал, поглядывал. Я знала, что скоро они станут в круг, возьмутся за руки, будут хоровод водить, петь и смотреть друг на друга. И, чтобы тоже оказаться в этом кругу, я подошла и стала рядом с девицами.

Одна из них как уставилась на меня, смотрела, смотрела, а потом давай хохотать, и все другие тоже, увидев меня, хохотать стали. И все парни, стоящие с Аланом, тоже смеялись. Ой, горе мне горькое, горе, дедулечка Вуд. Одна я стояла, а они все смеялись и смеялись. Смотрели на меня и смеялись. Один прямо на траву повалился — катается и хохочет.

Вуд опустил голову, стараясь скрыть улыбку, и спросил:

— И Алан смеялся над тобой, Анасточка?

— Алан не смеялся надо мной, дедулечка Вуд, совсем не смеялся. Алан меня побил.

— Побил? — удивился Вуд. — Как побил?

— А так и побил, дедулечка Вуд. Сначала подошёл и взял меня на руки. Как маленькую на руки взял, — всхлипывая, рассказывала она. — А я… я так хотела взрослой быть… А он… он меня как маленькую взял и унёс за кусты. Там поставил на тропинку и сказал: «Иди домой, Анаста, умойся и больше не дури». А я… я сказала, что не пойду, и чтобы это убедительно было, несколько раз ногой топнула. Тогда он взял меня за руку и отшлёпал. Вот так, вот так, — Анаста хлопала ладошкой себя по бедру и при этом причитала: — Теперь я вся избитая, несчастная, брошенная, незамужняя.

— Он что же, забрал у тебя свой кулон? — спросил Вуд.

— Нет, не забрал.

— Так значит ты всё ещё замужняя, — урезонивал её Вуд.

— Всё равно, если и замужняя, всё равно избитая и горемычная.

— Тебе что, действительно было так больно, когда Алан шлёпал тебя? — спросил Вуд.

— Не знаю, дедулечка, не знаю, не чувствовала я никакой боли, но обида горькая сильнее любой боли была.

— Успокойся, Анасточка, видно, Алан тебя любя отшлёпал, чтобы ты не совершала поступков, от которых над тобой люди смеяться будут. Значит, он уберегал тебя от будущих насмешек.

— Любя? Разве, когда любят, так шлёпают?

— Ну, конечно, это не метод, но, возможно, Алан в тот момент ничего лучшего придумать не смог. А ты знаешь, Анасточка, — продолжал Вуд, развязывая узелки и снимая с её груди комочки из сена, — не надо тебе так стараться быть взрослой. Ты и без всяких стараний взрослой станешь. А сейчас тебе о другом нужно думать, девочка моя.

— О чём, дедулечка, о чём?

— Ты приляг, Анасточка, на колени ко мне, а я песню твою любимую спою, ту, которая без слов.

Анаста положила голову на колени Вуда, всхлипнула ещё раз-другой и при первых звуках знакомой мелодии уснула.

На следующий день Анаста прибежала к Вуду радостная и возбуждённая. Ещё на бегу она сообщила Вуду:

— Он приходил к моему домику, приходил. Я сначала хотела спрятаться, когда увидела его в окошко, потом сидела тихо-тихо, чтобы он подумал, будто в домике никого нет. Алан подошёл к домику и присел рядом со входом. Он присел, дедулечка Вуд, и говорит: «Я знаю, ты дома, Анаста, ты очень умная и сообразительная девочка, я дождусь, когда ты станешь красивой девушкой, поверь мне, я дождусь, но ты больше не торопи своё время». А я сидела, молчала и совсем уже не злилась на него. Мне хотелось выбежать, обнять его и даже поцеловать, по-взрослому, в щёчку, но я этого не сделала. Я сидела тихо-тихо, чтобы не торопить своё время.

Алан молча посидел ещё немного у входа в мой домик, потом встал и ушёл. А я к тебе побежала, дедулечка Вуд, чтобы рассказать об этом. И ещё, дедулечка, знаешь, Алан, пока сидел там у меня, на стене моего домика три цветочка нарисовал — один побольше, другой поменьше и третий совсем-совсем маленький. Я их увидела, когда выбежала, они красивые очень.

Вуд обнял Анасту и спросил:

— Так ты, значит, уже не горемычная и горя горького нет у тебя?

— Теперь я радостная, и мне хочется сделать что-то такое необычное, красивое, чтобы все на это смотрели, радовались и говорили: «Очень красиво, здорово, хорошо», и чтобы Алан это слышал и гордился мной.

— Очень правильное решение у тебя возникло, Анасточка. Сотвори в порыве вдохновения прекрасные творенья — только этим завоевать любовь людскую можно.