Медовый капкан

Владимир Михайлович Гвановский, 2023

Каждый год пахнет по-своему и наполнен красками из собственной палитры. Время может источать нежность и спокойствие. Или душить страхом и отчаянием. А иногда в воздухе чувствуется приближение перемен. Я описываю две тысячи девятый – год крымского счастья, которое мы не осознавали, но и в тот счастливый год можно было позволить себе жить на краю. Ведь рай и ад, падение и преодоление – в каждом из нас. Два рассказа этой книги – о беззаботных крымских музыкантах. О попытке почувствовать нити, связывающие нас с друзьями, со случайными попутчиками, с ветром над лесопосадкой. Почему то важное, что случается с нами, проходит так быстро? Зачем рядом жил этот несчастный добрый человек? В новом сборнике снова только две новеллы. Во времена господства виниловых пластинок музыкальным миром правили двусторонние синглы, по одной песне с каждой стороны диска. Удивительная лаконичность формы. Можете считать мои сборники аллюзией к формату винила.

Шампанское для Светланы Аркадьевны

— Решено, пацаны: новый две тыщи девятый встречаем у меня. С Джоном перетёр — он только «за», обещал завтра ёлку притащить. Где-то валяется эсесеровская гирлянда. Девчонки салатики настругают, запекут курочку. Короче, велкам! — Дима распахнул скрипучее окно лоджии и стал раскуривать трубку с вишнёвым табаком.

— Я разжился фирмовым диском ELP, прихвачу. Он отлично дружит с ёлкой и гирляндой, — ответил Митя.

— Диск не булькает, тёзка!

— Говно вопрос, — отозвался третий на лоджии тёзка, Димка, — и «Хортицу», и шампусик, всё как надо возьмём. Вот только мы с Митей обещали предкам, что с ними за столом посидим. А потом сразу к тебе.

— Какие вы душные, — рассмеялся Дима, — значит, к вашему приезду всё сожрут гости. Прихватите тогда и хавку!

Диме двадцать девять, он всегда гладко выбрит, но носит пышные бакенбарды. Снимает квартиру в Симферополе на пару с Джоном, саксофонистом, и работает в бригаде электриков, которая шабашит по ЮБК. Митя и Димка учатся в ТНУ на пятом курсе — первый заканчивает математический, второй — физвос. По вторникам и четвергам студенты репетируют дома у Мити, их рок-группа пока безымянная: худенький волосатый Митя поёт и играет ритм, а коротко стриженный Димка — соло. Дима же пообещал записать для первого сингла партии баса и ударных, поэтому тёзки старательно копят на студию.

Дым табака летит с пятого этажа к лесопосадке, на краю которой мнётся красивая рыжая девушка с золотистым ретривером на поводке.

— Соседка снизу, — Дима помахал девушке, затянулся, и табак затрещал в его трубке, — красотка, но странная, знакомиться не хочет, даже своё имя не говорит. Правда, здоровается.

— Дима, а что это за Мате Залка, в честь которой твоя улица называется? — спросил Димка, заталкивая бычок в пустую банку из-под фасоли, — сестра милосердия, штоле?

— Мне насрать, дорогой.

— Вы уникальные черти, — возмутился Митя. — Мате Залка — это совковый убийца, венгр вроде, корефан Бела Куна. Они устроили в двадцатых Красный террор в Крыму, столько людей тогда положили. А имя у него да, мелодичное.

— Митя, ты как всегда: я у мамы умник. Мне, конечно, пох, но лучше б я не знал, что живу на улице имени какого-то кровавого козла.

Девушка с ретривером дождалась: к ней подошёл плечистый мужчина в кожаной куртке, взял за руку, и парочка скрылась в сосняке. Смеркалось, от автовокзала по Симферополю расползался туман. Мите захотелось, чтоб пошёл затяжной дождь, и тогда в квартире на Мате Залки стало бы ещё уютнее. И чтоб вот эта милая соседка вдруг пришла, но только без качка. Тогда Дима сразу достанет из дубового серванта бокалы с выщербинами и откроет, смеясь, шампанское. Митя представил позднее утро первого января, когда все ещё спят вповалку в прокуренной комнате, а он на кухне обнимает рыжую девочку в мятой рубашке оверсайз. Одна сигарета Winston на двоих, поцелуи, и в кухне столько мягкого клубящегося света, как никогда раньше.

— Эй, прекрасный Митя, ты чего завис? Пошли пожрём! — Дима приобнял его и увлёк в комнату, закрыл скрипучее окно. Под абажуром Димка терзал акустическую гитару Trembita:

Що за вовки воють в лісі?

Ето хлопці з AC/DC!

Ой, нема, ой нема краще нашого села!

Хто там лізе через тин?

Гарні хлопці з гурту Queen!

Ой, нема, ой нема краще нашого села!

Хто там курить сигарету?

Хлопці з гурту Nazareth'y!

Ой, нема, ой нема краще нашого села!

Тридцать первого декабря выпал первый снег, шёл весь день и таял, а под вечер усилился, дороги подморозило и замело. Маршрутные «Газели» уже не могли заехать на вершину холма, к микрорайону «Пневматика», где жил Митя. Димка схватил рюкзак, выпрыгнул из маршрутки и пошёл вверх по ледяной корочке. Хитрый план теперь был под угрозой. Думали сначала отметить новый год «по России», в двадцать три часа, с Митей и его родителями; потом вызвать такси и ехать домой к Димке, встречать с его родными «по Украине», в полночь; ну а дальше — таксо на Мате Залки и свобода. Теперь машина не приедет, придётся скользить по холму и ловить попутку уже внизу: опять всё бегом.

Друг ждал Димку у круглосуточного магазина.

— Митя, я по дороге видел мужика в костюме, который брился у старого «Москвича», на авто гирлянда нацеплена. Це хто вообще?

— Это, тёса, сосед из корпуса напротив, его жена через суд выселила из квартиры. Живёт теперь в машине, постоянно ходит с бумагами, снова судится.

— Так давай купим ликёру, вернёмся, поддержим мужика? По стопарику выпьем с ним.

— Не пьёт. Лучше не надо, чел не в себе, кинется ещё, праздник нам испортит.

В квартире их ждали родители Мити — папа Георгий, отставной военный, невысокий, худощавый и улыбчивый; мама Ирина, учительница русского языка, щебетавшая таким южным, таким мягким украинским говором, от которого сразу становились тепло. Выпили по стопке вишнёвки, а ко второму тосту на столе возникла утка с яблоками и печёной картошкой. Дальше пили за здоровье бабушки из Киева, за родственников в Одессе и Забайкалье, за учеников тёти Иры.

— Мальчики, вы хотите посмотреть Медведева по телеку? Ну и правильно, что там слушать, пойдёмте лучше на лоджию, сейчас станут салюты пулять, — сказала Ирина, — у нас чудесный вид, который вот-вот пропадёт: на пустыре весной начнётся стройка. Я каждое утро пью кофе и смотрю на Чатыр-Даг, на эти маленькие сосенки у обрыва. Новый дом всё закроет. Ну да ладно, что это я… Папа, неси шампанское, всё пропустим!

И начались фейерверки.

— Туплю, тёса! Могли же на крышу влезть, Алим и его кореша точно там тусят. С крыши центр видать!

— Забей, тёса, вот уже всё и закончилось.

Ирина закурила тоненькую ментоловую сигарету:

— Какая крыша, сынок? Там сейчас настоящий каток, придумал ещё.

— С крыши тоже никак. Слабовато пуляют. Видно, народ на двенадцать часов пиротехнику бережёт, — подытожил Георгий.

Под новый год Димка подстригся совсем коротко, и у окна на лоджии ему было неуютно. А за шапкой и курткой лень идти. Уже минус пять, наверное. Из головы не идёт тот чудак в машине. Как он греется? Включает мотор? А если бенз закончится? Какая же гадость — вот так пожениться. Обнимаешь женщину под цветным одеялом, закидываешь на неё ногу, целуешь сладко в ушко, утром вы пьёте кофе вдвоём… А потом ты уже один в ржавом «Москвиче».

— Мам, мы с тёсой собираться будем, чтобы к тёте Вале успеть, — сказал Митя.

— Так, быстрый ты мой. Давайте нашу любимую споём, и еще по рюмочке, а потом идите. Папа, наливай!

Настойку дядя Георгий делал сам, из вишни с огорода, а проверенный спирт покупал у сослуживца. Вишнёвка всегда выходила крепче сорока градусов и прекрасно пилась на морозе. Димка знал фирменный вкус — его семья дружила с родителями Мити много лет, и пару раз в год все собирались за столом, чаще летом, на даче.

Ирина запела, а со второго куплета подхватили Георгий и тёзки:

Шёл казак на побывку домой,

Шёл он лесом, дорогой прямой.

Обломилась доска,

Подвела казака —

Искупался в воде ледяной.

Он зашёл на крутой бережок

И костер над рекою разжёг.

Мимо девушка шла

И к нему подошла:

«Что с тобою случилось, дружок?»

Отвечал ей казак молодой:

«Осетра я ловил над водой.

Буйна речка быстра,

Не поймал осетра,

Зачерпнул я воды сапогом».

Говорила казачка ему:

«Не коптись ты, казак, на дыму.

Уходить не спеши,

Сапоги просуши,

Разведем мы костёр на дому».

Был казак тот ещё молодой,

Да к тому же ещё холостой.

Эх, дощечка-доска,

Подвела казака —

Не дошел он до дому весной.

В коридоре тётя Ира вручила Димке бутылочку ликёра, «для мамы», а сыну — пакет с закусками. Поправила воротник Митиного пальто.

— Сына, напишешь мамке смс, когда доедете?

Митя кивнул и обнял маму. Студенты вышли из подъезда. Пахло горелым картоном, на снегу валялись конфетти. Снег летел хлопьями. В «Москвиче» на передней панели мерцала свеча, Мите от вида этой свечи вдруг стало не по себе, и они с другом пошли молча. Минут пятнадцать скользили по пустой широкой дороге, под горой нашли зелёный огонёк такси и понеслись на окраину Симферополя, в село Перово.

Когда тёзки поднялись на третий этаж, то услышали, что в комнате поют, дождались окончания песни, а потом Димка толкнул незапертую дверь. За столом, кроме мамы, уже сидели его бабушка с дедушкой. Деда, широко улыбаясь, курил трубку, и под оранжевым абажуром клубился дым. Папы в этот раз за столом не было — он ушёл в рейс и встречал новый год на корабле.

— А вот и наши гитаристы, — сказала тётя Валя, выходя к сыну и Мите, — не опоздали, молодцы! Руки мойте и садитесь скорее, я пока вам оливьешку положу, рыбку. Сейчас Ющенко вещать будет.

Как только цифры на экране показали полночь, всё село взорвалось грохотом фейерверков, петард и хлопушек. На балконе лежал заготовленный заранее Димкой «запас», который студенты сожгли за пять минут. В огороде под балконом вертелась какая-то адская пылающая карусель, рядом с которой пританцовывал сосед, над центром села вспыхивали и гасли разноцветные сферы — не обошлось без подарка от генерального спонсора, директора птицефабрики. Когда студенты вернулись за стол, бабушка Муся что-то горячо рассказывала тёте Вале и повернулась к внуку:

— Ну вот скажи, мой золотой, что таких фейерверков в нашем селе ещё не бывало! Это что значит?

— Что народ, ба, в этом году стал лучше жить, богаче.

— Вирно, внучок, — махнул рукой деда, — тому кажу: быть добру!

Уложив в рюкзак судочки с салатами, селёдкой под шубой и картошкой с мясом, Димка вызвал по мобильному таксо и пошёл в коридор обуваться: парням уже не терпелось покурить. Димка мог закурить при родителях, но в компании бабушки и дедушки — никогда. И тут из комнаты вышел дед. Михаилу Ивановичу было хорошо за семьдесят, но он держался прекрасно: делал гимнастику, уверенно водил свою «Ниву», следил за огородом.

— На дорогу я вам спою. Негоже, щоб мой внучок та его друг уходили без песни.

Стоя в тёмном коридоре, деда слегка развёл руки, словно для объятия, и запел:

Їхав козак за Дунай,

Сказав: «Дівчино, прощай!

Ти, конику вороненький,

Неси та гуляй!»

Вийшла, ручки заламавши

І тяженько заплакавши:

— Як ти мене покидаєш,

Тільки подумай!

— Білих ручок не ламай,

Ясних очей не стирай,

Мене з війни зі славою

К собі дожидай!

— Не хочу я нічого,

Тільки тебе одного!

Ти будь здоров, мій миленький,

А все пропадай!

Свиснув козак на коня:

— Оставайся здорова!

Як не згину, то вернуся

Через три года!

Через полчаса тёзки уже заходили в Димину квартиру. Дверь открыла незнакомая девушка в полумаске, одетая в кружевное бельё, с фиолетовым дождиком на груди.

— Зайки, правила просты: водку — в самовар, шампанское — на утро. Не перепутайте!

И нырнула в зал, освещённый гирляндой, полный дыма. В центре стоял стол с самоваром, стопками и закусками; вокруг него танцевали какие-то люди. Димка снял куртку, достал из рюкзака «Хортицу», залил её в самовар, потом отвернул краник и наполнил чарку. Джон спал в кресле, надвинув шляпу на лицо. Димин силуэт маячил на балконе. И Митя понял, что самое время — отпустить себя.

Он очнулся в темноте на каремате. С кровати доносился храп на два голоса, а из угла к Мите проникновенно обращался Боно:

Wake up,

Wake up, dead man.

Wake up,

Wake up, dead man.

Но разбудил парня таки не душевный ирландец, а бешеный стук в дверь, который повторился. Голова раскалывалась, мутило, но больше никто не воскресал, из значит, нам туда дорога.

«Значит, нам туда дорога», — прошептал студент, схватился за ножку кровати и встал. В динамике зазвонил колокол и заиграл неотвратимый гулкий рифф «Hells Bells». Митя на ощупь вышел в коридор и открыл дверь. На пороге зябко куталась в серый мятый халат та самая рыжая девочка, которую он видел с балкона несколько дней назад.

— Прости, я не знаю твоего имени. Ты пришла. Я так рад, — Митя попытался взять её за руку.

Девушка оторопела, отшатнулась.

— Какие же вы отбитые! В пять утра музыка орёт на весь дом. Жаль не могу своего мужика добудиться, он бы тебе вломил! — и вдруг, приглядевшись к Мите, замолчала, улыбнулась, а потом снова заговорила, уже спокойно, — Знаешь, я замужем. А вы весёлые ребята, и ты смешной. Удачная у тебя была медитация. Сделай потише, ладно? Я поспать хочу, нужно работать сегодня. Меня Лизой звать.

И ушла вниз по лестнице. Студент, ничего не понимая, вернулся в квартиру, включил свет и посмотрел на себя в зеркало: на лбу красовался чёрный ромбик, наклейка с марокканского апельсина.

Конец ознакомительного фрагмента.