Обреченные на забвение

Владимир Мороз, 2014

В конце сентября 1941 года у небольшого украинского села Оржица разыгрался один из заключительных актов трагедии попавших в окружение частей Юго-Западного фронта. Горстка тяжелораненых бойцов принимает свой последний бой, давая шанс окруженным товарищам пробиться на восток. Находясь на грани смерти, не имея ни малейшего шанса на спасение, они еще живут тем, что у них осталось, – своей памятью.

Глава 4

После утомительного перехода от эстонской границы, практически не отдохнув, уставшая и замерзшая дивизия вступила в войну.

Первый бой они приняли 14 декабря, придя на помощь соседям, 139-й стрелковой дивизии, обескровленной от бессмысленных фронтальных атак на финские пулеметы. Сформированная на Смоленщине всего за пару месяцев до начала войны, эта дивизия, не успев как следует подготовить молодое пополнение, была брошена в бой. И как только над ее флангами нависла угроза охвата со стороны недавно прибывшего на фронт 16-го пехотного полка финнов, измотанные до предела от холода, голода и постоянных атак по глубокому снегу солдаты поддались панике, побежали, бросая оружие и подставляя спину врагу. И если бы не пришедший вовремя в расположение деморализованной дивизии второй батальон 28-го полка 75-й дивизии, то неизвестно, чем бы закончилась эта бойня. Выйдя в середине дня к небольшому домику лесника, комбат быстро оценил обстановку и приказал закрепиться на указанном рубеже. Валились прямо в снег, руками сооружая перед собой из снега что-то наподобие невысокого бруствера. Это был их первый настоящий бой.

Как же было страшно тогда! Наверное, за все время, которое Петр провел на обеих войнах, он больше никогда не испытывал такого ужаса. Руки тряслись, патроны вываливались, когда он перезаряжал винтовку, чтобы не целясь выстрелить куда-то туда, где вдалеке белели фигуры наступающих лыжников и откуда били пулеметы, поднимая совсем рядом фонтаны снега. Несмотря на то, что лежать пришлось прямо на земле при сильном морозе, холода он не ощущал. Наоборот, пот застилал глаза, винтовка казалась горячей от стрельбы. Тогда им повезло, и хотя в таком перепуганном состоянии находилось не так уж и мало солдат, все-таки сказались подготовка и непрекращающиеся тренировки там, в учебной роте. Постепенно огонь выровнялся, испуг прошел, уступив место сосредоточенной деловитости. Пулеметы, установленные прямо на снег, помогли не пропустить финских солдат, подобравшихся уже совсем близко, почти вплотную. В результате один свежий, не поддавшийся общей панике, подготовленный батальон остановил финский полк, прикрыв спины бегущих товарищей из 139-й дивизии. Правда, здесь стоит отметить и артиллеристов дивизии с их плотным огнем, и тыловые подразделения, взявшие в руки винтовки, чтобы помочь прибывшему батальону соседей отбить эту атаку и не дать себя окружить. Отступив, финны больше атак не предпринимали, собирая многочисленные захваченные трофеи и укрепляя свои позиции.

С этого дня две дивизии, 139-я и 75-я, находились рядом, поддерживая и меняя друг друга. Причем доходило до полного абсурда: полки одной дивизии часто передавались в распоряжение другой и обратно. Так что в один день приходилось воевать под знаменем своей дивизии, а в другой — выполнять приказы командира 139-й. Все это вносило еще большую сумятицу и неразбериху.

А на следующий день батальон вместе со вторым батальоном 115-го полка их дивизии перешел в наступление. После небольшой артиллерийской подготовки пришлось идти вперед по глубокому снегу, немного утоптанному после предыдущих боев. На этот раз финны, лежа в снегу на опушке леса, обстреливали медленно продвигающиеся цепи красноармейцев, так хорошо выделяющиеся своими темными шинелями на белом снегу. Но, несмотря на это, им удалось пробиться к восточному берегу озера и заставить противника отойти на другую сторону. И уже здесь в роли мишеней были поспешно убегающие лыжники, часть которых так и остались лежать на льду. Однако потом произошло непредвиденное: соседи снова отступили, и в результате вырвавшиеся вперед батальоны попали в окружение. Пришлось занять круговую оборону и раз за разом, лежа в снегу, прячась за деревьями или камнями, отражать атаки финских солдат, стремящихся как можно скорее уничтожить попавших в их ловушку красноармейцев.

— Петька, стреляй, не давай им подойти, — крикнул командир отделения сержант Поцейко и тут же упал, сраженный прямо в сердце пулей снайпера.

И Петр стрелял в мелькающие среди деревьев фигурки в белых маскхалатах, не давая им подобраться поближе, в горячке боя совершенно не обращая внимания на шипящие раскаленные пули, плавящие снег вокруг него. Рядом падали убитые, стонали раненые. Пороховой дым клубился над полем боя, мешая нормально дышать, звуки выстрелов и разрывы гранат больно били по ушам, но сейчас было не до этого. Держаться и не отступить — иначе смерть!

Почти двое суток дрались батальоны, сдерживая атаки и днем и ночью. Финны лезли со всех сторон, пытались найти слабое место, чтобы ударить по нему и рассечь силы противника, ослабить и лишить его возможности совместных действий. Обороняющиеся из-за постоянной угрозы со стороны снайперов боялись лишний раз высунуть голову, лежа в снегу с утра и до позднего вечера, когда сумерки скрывали их от убийц, прячущихся, как казалось, везде. Потери были большие, помощи почему-то не поступало, вот и приходилось рассчитывать только на себя и свои штыки. Как оказалось потом, остальные батальоны полка были заняты выбиванием финнов из захваченных деревень, где по плану должны были разместиться главные силы дивизии. Поэтому выручать попавших в окружение оказалось просто некому.

Заканчивались патроны, продукты. Непрекращающийся пронизывающий холод снова был на стороне противника. Ноги, уши, руки, щеки словно закаменели на морозе. Но на этот раз такого страха, как в первом бою, Петр не испытывал. Осознав свое положение, он понял, что выжить можно только держась всем вместе, стараясь добросовестно выполнять свои задачи и не поддаваться панике, которая так и витала рядом, молчаливо указывая на коченеющие трупы убитых товарищей, испытывая через стоны раненых и умирающих. На второй день, почти полностью израсходовав боеприпасы, поддерживая друг друга и вынося с собой раненых, им удалось вырваться из окружения, проложив себе дорогу штыками и соединиться со своими. Батальон потерял тогда убитыми 114 человек, они так и остались лежать между невысоких елей и замерзших болот. Среди погибших было много командиров, за которыми финны особенно охотились. Раненых насчитали 130 человек.

И только 18 декабря 1939 года 75-я стрелковая дивизия полностью сосредоточилась в указанном районе. Петр запомнил эту дату хорошо, потому что днем появился сияющий старшина и выдал горсть гвоздей, которыми вечером он сам ремонтировал уже почти полностью отвалившуюся подошву на сапогах. Правда, один гвоздь забил не очень ровно, и еще несколько дней царапал об него палец до крови, так как вытащить было нечем. И еще в тот день финский снайпер убил его друга Семку Митрофанова. Вечером они втроем, вместе с Пашкой Тимохиным, отойдя подальше, соорудили небольшой костер, обложив его повыше снегом, чтобы приготовить себе суп из концентратов, так как горячей еды не видели уже несколько дней. Вместо воды использовали снег, благо вокруг его было немерено. Котелки висели рядом, на одной палке, перекинутой через огонь. Семка наклонился над ними, чтобы проверить, не закипает ли вода, как вдруг невидимая сила отбросила его назад. Через секунду множественным лесным эхом долетел звук выстрела. Пуля попала прямо в голову, и смерть была мгновенной. Петру потом еще несколько дней снилась красная кровь на белом снегу. После этого случая разводить костры строго запретили.

С 22 по 24 декабря, прикрываясь заслонами, ведя ожесточенные бои, дивизия отошла на восточный берег реки Айттакоски, сохранив за собой небольшой плацдарм на ее западной стороне. Потери были просто огромные. За десять дней боев дивизия потеряла убитыми почти тысячу человек, полторы тысячи было ранено. Более 1600 человек пропало без вести, большая часть которых позже оказались убитыми, и только немногие, как выяснилось, попали в плен, однако их судьба тоже была незавидна. Когда в январе 1940 года дивизия снова перешла в наступление и отбросила финнов на запад, Петр сам видел ямы, заполненные мерзлыми трупами погибших в плену красноармейцев.

Во время этого наступления, в одной из атак на хорошо укрепленные финские позиции, Петра ранило. Батальон широкой цепью атаковал засевшего противника, когда пуля пробила левое плечо и вышла наружу, по счастливой случайности не задев кость. Боль была жуткой — выронив винтовку, Петя опустился на колени, освободившейся правой рукой стараясь зажать рану. Он чувствовал, как наполняется кровью рукав шинели, и она, теплая, густая, но быстро остывающая на холоде, устремилась вниз, стекая тонкой струей между пальцами. Тотчас к нему подскочил Пашка Тимохин и, не говоря ни слова, присел рядом. Быстро вытащил перевязочный пакет, помог Петру стащить рукав шинели и принялся бинтовать рану прямо поверх гимнастерки. Затем набросил шинель обратно, застегнул пуговицы, чтобы другу не было холодно, и сунул поднятую винтовку в правую руку:

— Петька, дуй в санчасть, только пригнись, чтобы снова не задело.

А сам, схватив оружие, снова бросился в атаку, но не успел пробежать и десятка метров, как вскрикнул и упал, тяжело раненный в живот. На этот раз настал черед Петра спасать друга. Стащив с себя шинель и бросив ее на снег, он правой рукой затащил на нее скорчившегося от боли Пашку. Кое-как вытащил из своего кармана упаковку бинта, разорвал ее зубами и, стараясь громко не стонать от собственной боли, принялся перевязывать товарища.

— Держись, Пашка, потерпи немного, скоро выберемся, ты только не засыпай, — умолял он друга, чувствуя, как того быстро покидает жизнь.

Рана была серьезная. Пашка то и дело терял сознание, когда Петр что есть силы тащил его туда, откуда они всего несколько минут назад начали свою атаку. Навстречу уже спешил санитар, как Петя вдруг поскользнулся и, потеряв равновесие, упал на живот рядом с Павлом. В этот момент раздался легкий свист, и, подбрасывая вверх клочья мерзлой земли вперемешку с белым снегом, рядом разорвался снаряд. От громкого взрыва заложило уши, по спине словно кто-то ударил лопатой, а затем провел острыми граблями. Через несколько секунд, немного придя в себя, Петр почувствовал, как сзади все горит, словно его расцарапала дикая кошка. Приподнявшись, он взглянул на Пашку. Тот был мертв. Взрывом ему разворотило всю грудь. Сейчас он представлял собой огромное красное месиво из костей, мяса и внутренностей. Резкий запах теплой крови ударил в нос. К горлу подступил спазм, и Петю сильно вырвало. Внезапно кто-то сильный схватил его за шиворот и потащил. Это был санитар.

— Живой?! — громко крикнул он прямо в ухо, считая, что Петя контужен взрывом.

— Живой. Пашку только убило, — на глазах выступили слезы.

— Видел! — так же громко прокричал санитар. — Меня тоже немного поцарапало. Бежал бы чуть быстрее, сейчас бы рядом лежал. Давай хватайся, мотать отсюда надо скорее, пока снова не прилетело. — Он рывком поставил Петю на ноги. — Сам идти можешь?

— Могу. Можно мне Пашку вынести? — В смерть друга верилось с трудом, хотя она произошла прямо на глазах. — Он, наверное, просто ранен. Надо его вынести.

— Не дури, парень, — санитар посмотрел ему в глаза, — он мертв. Я видел. Давай, иди скорее туда, — он махнул рукой, указывая направление, — а я побегу дальше, наверняка еще раненые есть. Все, уходи быстрее, а то накроет. Пристрелялись, гады.

Развернув Петра в нужную строну, санитар легко подтолкнул его в спину, а сам побежал догонять уходящую цепь, на секунду остановившись около тела Пашки.

Размазывая слезы по щекам, не пригибаясь, чувствуя, как сильно мерзнут раненая рука и разорванная спина, Петр медленно побрел в указанную сторону. В голове не укладывалось, что и Пашки уже нет на свете. Из их тройки настоящих армейских друзей, всегда поддерживающих и приходящих на помощь друг другу, он остался один.

После не очень успешных боев в середине февраля в дивизии сменился командир. На место не справившегося и допустившего такие неоправданные потери комбрига Александра Михайловича Степанова был назначен его заместитель, Семен Иванович Недвигин, сорока шести лет, поджарый, крепкого телосложения, с короткой стрижкой почти под ноль, который славился своей строгостью и крутым нравом.

Про смену начальства Петя еще не знал, проходя лечение в переполненном госпитале Петрозаводска, куда его доставили через несколько дней после ранения. Сначала в родном медсанбате промыли и почистили раны, чтобы не возникло загноение, крепко перевязали так, что рукой было тяжело шевелить. И потом несколько машин, загруженных такими же ранеными, в сопровождении медсестер повезли их на восток. По дороге угодили под огонь перекрывших дорогу финских диверсантов, которым удалось отрезать от колонны один автомобиль. Когда на место прибыли вызванные по тревоге пограничники, выполняющие роль отрядов по охране тыла, они обнаружили только сожженный грузовик, наполненный обгоревшими человеческими останками, да валяющийся рядом остывший труп изнасилованной и заколотой штыком молодой медицинской сестры. Недалеко был утоптанный лыжный след, уходящий в лес. Но идти по нему в преддверии надвигающейся ночи пограничники не решились, остерегаясь засады. Поэтому, взяв на прицеп санитарную машину вместе со скорбным грузом, они двинулись назад.

В середине марта, уже перед самой выпиской, Петя узнал об окончании войны. Эту весть он воспринял как-то грустно, без особой радости. Да и чему было радоваться, когда столько товарищей осталось на поле боя. Когда больше нет на свете ни Семки, ни Пашки. В один из дней он решился и написал письма родителям погибших друзей, старясь как можно мягче описать произошедшие события. Тогда Петру казалось, что его послания помогут лучше справиться с накатившей бедой, чем сухая казенная похоронка. В голове был полный кавардак. Как-то не вязалась увиденная им бойня с выдающимися победами на озере Хасан и Халхин-Голе, которые так сильно прославляли советские агитаторы. Хотелось поскорее забыть, как страшный сон, эти кровавые холодные месяцы.

После окончания войны СССР отодвинул границу от Ленинграда почти на две сотни километров по Карельскому перешейку, также в прибавку получил обширные территории в Карелии и приобрел себе озлобленного проигрышем соседа, желающего дружить с любым врагом советской власти, чтобы в будущем вернуть свои потерянные земли.

В конце марта Петр прошел врачебную комиссию, которая признала его годным к строевой службе, и был отправлен обратно в свой полк. Добравшись до места, он узнал, что больше половины полка погибло или было ранено в этих зимних боях. Даже строгий, но справедливый старшина, служивший еще с Гражданской, не уцелел, сложив голову в карельских болотах. В ротах было много молодых незнакомых лиц, присланных в качестве пополнения. Их требовалось обучать, командиров для этого не хватало, и новый взводный, назначенный вместо убитого младшего лейтенанта Иванова, предложил Пете пойти в полковую школу младших командиров, чтобы тот стал сержантом. Подумав, Петр отказался. Согласно приказу от 1939 года, рядовые служили два года, а младшие командиры — три. Вот и не прельстился он тогда треугольниками младшего комсостава на петлицах, хотелось поскорее демобилизоваться, вернуться домой к родителям. Военная служба больше не радовала его, как раньше.

После войны жизнь постепенно возвращалась в мирное русло, не нужно было мерзнуть, бояться, голодать. Люди перестали ходить пригнувшись, вздрагивать от каждого шороха. Но что-то все равно витало в воздухе, какая-то незавершенность, недоговоренность, обида и тяжелая грусть. Дивизию вывели из болот, и их полк расположился на окраине сгоревшей деревушки, развернув походный лагерь. Кормить сразу стали лучше, в местных озерах было полно рыбы, которую вылавливали специально выделенные для этого команды. Возобновились занятия, командиры старались учить бойцов с учетом опыта только что закончившихся боев. По субботам, натянув простыню между двух вкопанных столбов, прямо на улице крутили кинофильмы. Все было спокойно, только огромные тучи комаров, лезущих из болот, казалось, были готовы высосать всю кровь из человека, грозно гудя тяжелым роем над головой и ожидая момента, чтобы вонзить жало в незащищенное место.

В середине лета дивизия получила приказ и начала выдвигаться в новое место. На этот раз пунктом дислокации стал белорусский город Мозырь, центр Полесской области.

Пешком дошли до Петрозаводска, там погрузились в эшелоны и двинулись в путь. И снова побежали за окнами вагонов белые березки и бескрайние леса, изредка перемешанные с низкими деревянными избами.

Так и ехали они, грустно глядя по сторонам, непобежденные, но и не победившие…