Пустыня; Двое

Владимир Невский, 2022

Наверное, это всё же сказка, но очень похожая на жизнь; без прямых намёков, но с аллюзиями, главная из которых зашифрована в эпиграфах. Вторая аллюзия – путь на восток – не имеет единственного исторического или литературного первообраза. И личности, встреченные на «пути», не известны никому, хотя и узнаваемы. А сама сказка написана не только в память о двух великих гражданах нашей Земли и не только из любви к их «детям». Истины рождаются в Пустыне – географической и библейской. – и это тоже истина.

Глава первая

Этот город иногда казался ему, только один раз видевшему море, уютным островком в окружении серо-коричневых холмов и дюн. И сейчас, и пятью годами ранее, когда ушла мама, он не представлял себе другого дома. Узенькие улочки с трёх сторон взбегали на вершину холма, где была городская площадь. Её окружали три больших двухэтажных здания. Конечно, он слышал рассказы о далёких городах, где в каждой комнате есть горячая вода, где по улицам ходят странные машины с двумя дверями, называемые автобусами, и в памяти остались туманные картинки, на которых было что-то синее, на колёсах. Сколько же лет прошло с тех пор? — Шесть? Семь? Тогда была жива ещё мама. Вот её он запомнил, и море запомнил, и вечернее солнце, когда оно будто уходило под воду, и даже большой дом на берегу, а автобусы — нет. Странно, почему он не запомнил автобусы. Он ведь давно интересуется техникой — в свои тринадцать лет умеет водить джип и менять пробитые колёса, разбирает и собирает автомат и стреляет из него не хуже самого дяди Саида. Ещё он умеет ориентироваться в пустыне. Знает звёздное небо. И может целый день обходиться без воды.

Мальчик сидел под кустом тамариска и смотрел на свой родной городок. Отсюда, с вершины одинокого холма, что располагался в двух милях восточнее, была видна его обращённая к утреннему солнцу часть с разноцветными домиками, высокими и пышными акациями. Деревья тоже пострадали от снарядов. Пять тополей срубило взрывами; их сразу же распилили на дрова. Самая известная акация, в тени которой собирались старики, чтобы выпить кофе, кажется, уцелела. Однако сейчас не было видно ни домов, ни деревьев. Городок тонул в серой дымке, а выше, как нимб, нависало коричнево-жёлтое, постепенно светлеющее кверху облако. Там что-то горело, хотя всё, что могло гореть, уже давно было сожжено. Скорее, это была пыль, поднятая взрывами и смешавшаяся с дымом от догорающих деревьев.

Мальчик понимал, что ему придётся идти в другую сторону — на восток, прочь от дома. И отныне родной городок останется только в воспоминаниях — таким, каким он был… и таким, каким стал.

А ещё мальчик запомнит Анзора, который нашёл забытый бандитами автомат. В автомате оставалось всего полрожка патронов. Анзор отстреливался короткими, в три-четыре выстрела, очередями. В последнюю минуту своей жизни он стал настоящим воином.

Ещё он запомнит навсегда дядю Саида, потому что именно дядя Саид, принявший мальчика в свою семью, закрыл его сегодня от осколков мин и, когда закончился обстрел, тихо произнёс: «Они убьют всех мужчин. Девочек пощадят. Приказываю: беги на восток, на солнце, чтобы тебя не видели. Я знаю, ты выживешь и отомстишь. Беги! Заклинаю тебя. Ради всех нас». Мальчик побежал, повинуясь приказу самого мудрого и справедливого человека города. Дядя Саид остался. Из его рта текла кровь.

Великий Боже, если им суждено умереть, то значит, такова Твоя воля.

Но спаси хотя бы Ферузу!

* * *

Не все пустыни ровные и песчаные. Есть такие, которые готовы поспорить своей красотой с настоящими горами. Например эта, с глубокими каньонами и причудливыми каменными изваяниями, из которых один похож на минарет, другой, с длинным носом, — на лицо дяди Максуда, остальные — на диковинных птиц и инопланетных существ. Здесь, конечно, нет ледников, как в горах северных. Но иногда, раз в пять лет, бывает снег. А рано утром или на закате в этом скалистом оазисе видится незабываемое буйство красок — и нежно розовых, и жёлтых, и даже, в поздних сумерках, фиолетовых. Любой побывавший здесь поверит, что в природе живёт Бог.

Мальчик брёл по каменным россыпям Долины Привидений. Ещё в раннем детстве он влюбился в эту очаровывающую местность, где всегда можно было спрятаться в тени нависающих скал. Здесь, правда, не росли деревья — только кусты, и то редкими куртинами. Деревья росли севернее; но на севере не было таких красивых изваяний, и во-вторых, как говорил дядя Саид, там находился город Н. — излюбленное место всяких разбойников, которых издавна привлекал этот горный оазис с водой и множеством укромных мест.

Солнце перевалило за середину своего дневного пути. Мальчик знал, что ночи в каменистой пустыне холодные. Нужно будет пройти ещё четыре-пять миль — и там начнётся великая песчаная пустыня. Там станет немножко теплее. Но ему не хотелось покидать этот сказочный уголок, где всегда было уютно и спокойно. Он сел в тени истукана, напоминающего дядю Максуда, и впервые с момента бегства отпил глоток воды из пластиковой бутылки.

Наверное, он устал. Изнурительная ходьба не требовала от него осмысления утренних событий. Но сейчас он будто очнулся. И первая же мысль до боли обожгла душу. Вспомнилась Феруза. Не Анзор и не старшая сестра Фатима, а именно Феруза. Саид тогда сказал: «Девочек пощадят». Но ведь это неправда! Неужели Саид — впервые в жизни — соврал ему только для того, чтобы он бежал из города на восток, чтобы не бросился защищать Ферузу и не погиб от пуль пришельцев с севера?

Молиться. Молиться. Пусть вопреки всему станут пророческими слова его умирающего старшего друга. Молиться, чтобы смерть миновала Ферузу. Молиться, чтобы она осталась девочкой. Но даже если эти бандиты в пятнистой форме испоганят её, он, тринадцатилетний мужчина, от Богом назначенной ему жены не отречётся.

* * *

Когда солнце коснулось изрезанного скалами горизонта, подул северный ветер. На небе открылись первые звёзды. Пора было идти. Мальчик встал и медленно отпил три глотка воды.

Внезапно что-то нарушило вечернюю умиротворённость пустыни. Сначала будто бы почудился невнятный, как шелест ползущей змеи, звук. Но затем ветер донёс едва уловимый запах, хорошо знакомый с раннего детства — неприятный запах горящего металла.

Давным-давно, много лет назад, мама рассказывала, как её отец нашёл в пустыне самолёт — небольшой, одномоторный. Людей в нём уже не было. Наверное, они спаслись. Самолёт оказался целым, потому что сел на огромный бархан. Сломался только винт. Но здесь мог приземлиться в лучшем случае вертолёт. А самолёт, даже самый маленький, неминуемо разбился бы на этих скалах, раскиданных в изобилии по всему оазису.

Мальчик пошёл навстречу ветру, надеясь до темноты найти разгадку. Дело даже не в любопытстве, хотя без него, как известно, не обходится ни один акт познания мира, а в том что он, мужчина, живущий в пустыне, обязан помогать всем попавшим в беду. Над крутой каменной осыпью нависала скальная стена. Она была невысокой — в три человеческих роста — и со множеством пазух и углублений в виде крупных пчелиных сот. За гребнем оказалась небольшая котловина. Мальчик тщательно осмотрел её от края до края. Солнце ненадолго задержалось над горизонтом, подарив ему несколько драгоценных минут. И в какой-то момент он явственно различил длинную борозду, теряющуюся за каменистым выступом.

Подстёгивая себя напоминанием, что вот-вот наступит темнота, мальчик слетел по осыпи вниз. Здесь уже были густые сумерки. Однако он успел найти то, что искал.

На дне котловины лежал двухмоторный самолёт. Правое помятое крыло было неестественно загнуто назад, но находилось рядом с фюзеляжем; левое, разрубленное на несколько частей — далеко позади. От левого мотора остался какой-то бесформенный обрубок с торчащими обломками лопастей.

Ещё не дойдя до этой жуткой находки, мальчик удивился тому, как он вообще смог почувствовать запах горящего металла. Самолёт и он находились по разные стороны высокого водораздела. И уж тем более он не мог услышать никакого звука, даже звука выстрела. Может быть, постаралось эхо? Но поймав себя на этой мысли, мальчик вдруг остановился как вкопанный и даже перестал дышать.

Из самолёта доносился стон.

* * *

Дверь не поддавалась. Поняв, что её заклинило намертво, мальчик обследовал самолёт и наткнулся на трещину в фюзеляже. Трещина была узкой. Однако к его удивлению разорванная обшивка оказалась тонкой, и шестью сильными пинками он прогнул её глубоко вовнутрь.

Сначала мальчик просунул голову. Из непроглядного чрева самолёта пахло бензином и кровью. В салоне царила мёртвая тишина. Казалось, он опоздал. Неужели тот стон, что он слышал несколькими минутами ранее, был стоном умирающего? Немного привыкнув к темноте, он стал различать какие-то лохмотья — то ли свисающие с потолка, то ли поставленные торчком. Внезапно мальчик ощутил присутствие живого человека — скорее всего по лёгкому, но учащённому дыханию. Человек находился, вернее, лежал возле правого борта, где не было видно вообще ни зги. Мальчик протиснулся в салон — и в этот момент раздался тихий, как из загробного мира, детский крик:

— Ты кто?!

— Я! — слегка испугался он.

— Ты… кто? — теперь уже с нотками нескрываемой радости спросило невидимое существо.

В самолёте была девочка!

— Меня зовут Карен. Я живу тут, недалеко… то есть я жил тут…

— А я Юна. У меня что-то с рукой. Я её не чувствую. Меня кто-то придавил. Я даже пошевелиться не могу.

Карен стал осторожно на карачках подбираться к ней, выставив вперёд левую руку с полусогнутыми пальцами и опираясь правой на неровный пол. В центре салона он нащупал труп. По-видимому, это был мужчина. Его огромная голова, почти лишённая волос, казалась неестественно запрокинутой к спине.

Девочка лежала в двух шагах от трупа. Карен почувствовал импульс «живого» человеческого тепла и сразу наткнулся на её распростёртое тело.

— Руки на месте, сухие, — подвёл он итог после детального ощупывания. — Но… левая у тебя холодная. Она чем-то прижата.

Юна застонала.

— Тихо! Я понял в чём дело. Рука придавлена металлической дугой. Но ты лежишь на животе, и поэтому не можешь дотянуться до неё правой!

— Карен, — всхлипнула Юна, — мне очень больно. Болит плечо и локоть. И голова.

Он прикоснулся к её лицу. Такие же длинные и тёплые, как у Ферузы, волосы слиплись от крови. Лоб и щёки казались чуть нежнее и мягче, чем у его названной жены, но так же вызывали какой-то особый, всего один раз пережитый им душевный трепет.

Спасибо тебе, дядя Саид. Даже если ты умер, Бог будет знать, что ты спас ещё одну человеческую жизнь, на этот раз руками тринадцатилетнего приёмного сына.

* * *

Первым делом Карен попытался отогнуть наверх эту проклятую арматуру, но безуспешно. На неё, видимо, давила покорёженная обшивка. Тогда он упёрся ногами в труп мужчины и медленно, постепенно наращивая усилие, стал руками и спиной отодвигать складку обшивки вверх и немного назад. Искать в темноте какой-нибудь рычаг было бесполезно. И наверное поздно.

— Прижимай руку к себе! — крикнул он.

Получилось! Юна тихо пискнула. Нагнувшись, Карен убедился в том, что выбрал верную тактику: девочка успела вырвать руку из-под неровной части арматуры, давившей на неё ребром. Следующий рывок завершил операцию. Юна перевернулась на спину и застонала.

— Теперь ползи на свет! Видишь? — не дав ей опомниться, приказал Карен.

— Нет, — пролепетала Юна, — не вижу. И ползти не могу. Я не чувствую пальцы.

— Встань на ноги. Только осторожно. Голову не поднимай. Цепляйся за мой пояс. И иди за мной.

Девочка послушно исполнила приказание.

Карен медленно переполз через труп. Юна немного замешкалась; ей пришлось опереться коленками на того, кого она совсем недавно видела живым. Возможно, это был её отец. Однако она не стала ни о чём спрашивать и след в след, изредка всхлипывая, дотащилась «на буксире» до спасительной дыры.

Первым выбрался Карен. Почувствовав «землю», он несколько раз глубоко вздохнул и выдохнул, будто пытаясь освободиться от заражённого смертью воздуха. Юна высунула голову и закашлялась. Карен взял её за плечи. Когда девочка выбралась наполовину, он перехватил её левой рукой за грудь, правой — за живот, и в таком состоянии — головой вниз — выволок Юну на каменную россыпь.

— Поднимайся! Вставай на ноги! — огорошил её Карен и видя, что девочка лежит не шевелясь, снова схватил её за плечи и поднял.

Юна повисла на его руках. Вероятно, она потеряла от боли сознание, и именно этого он боялся сейчас больше всего. Карен знал только один способ оживить её онемевшую руку — точнее, не знал, а догадывался, как любая в мире мама благодаря интуиции или врождённому инстинкту находит верный путь к спасению своего ребёнка. Но сейчас одной «мамы» мало; ребёнок должен сам помогать себе!

К счастью, Юна открыла глаза и опять тихо пискнула.

— Двигайся! — крикнул он ей в ухо. — Размахивай руками. Сжимай их в локтях.

— Что? — пролепетала она.

— Двигайся! Делай что хочешь, но не стой. И не падай.

— Не могу.

Карен взял её за запястье и локоть чуть выше сгиба и стал энергично сжимать и разжимать её руку. Пугающий холод Юны поневоле передавался ему. Он почувствовал лёгкую дрожь пальцев.

— Да двигайся же ты, чёрт возьми! — забыв о том, что пустыня не любит шума, заорал Карен. — А то руку придётся отрезать!

Она неуклюже подпрыгнула и взмахнула здоровой рукой.

— Ещё! Не останавливайся!

После второго прыжка Юна упала и застонала. Карен опустился возле неё на колени. С близкого расстояния в свете луны он впервые разглядел её лицо. Волосы были скорее светлые и не очень длинные — чуть ниже плеч. Такие волосы у «северян». Глаза тоже выдавали северный тип — не чёрные, как у Фатимы, но и не бесцветные, как у одной маленькой девочки, которая год назад вместе со своим «белым» отцом останавливалась в их городке. Сейчас, правда, ночь и… Ну конечно же, её глаза зелёные как у

Ферузы, потому что только зелёные глаза могут светиться в темноте.

Карен начал снова сгибать и разгибать бесчувственную руку, иногда проводя по ней — от плеча до запястья — тремя сжатыми в виде хомута пальцами. Через несколько минут ему стало жарко. Но рука Юны по-прежнему оставалась ледяной. Внезапно он вспомнил как доктор Рахман лечил его каким-то «восточным» способом. С тех пор прошло много лет, но Карен не забыл секрета старого доктора. Сейчас-то понятно, что никакого секрета не было. Просто доктор Рахман, потакая любознательному ребёнку, поделился с ним якобы большой врачебной тайной: если болезнь только начинается, её надо лечить холодом, а если она уже набрала силу, то теплом. Но это ещё не всё. Тепло бывает разное. Огонь, например, может излучать целительное тепло, но оно медленно проникает внутрь. Глубоко и быстро проникает другое тепло — чудодейственное, которое доктор создаёт своими руками или, что подвластно лишь великому врачевателю, направленной мыслью.

«Согревайся», — тихо попросил Карен. Он представил, как по его рукам течёт огненная кровь — настолько горячая, что пальцы краснеют от нестерпимого жара. Когда это удалось, и когда рубашка стала мокрой от пота, неожиданно для себя, как по услышанному откуда-то «сверху» совету, Карен пустил этот огненный поток через руку Юны.

Вероятно, прошло несколько минут. Или много минут. Или наоборот, всё случилось быстро. Время отступило на второй план, не желая быть свидетелем этого изматывающего труда. Согнутая спина Карена неожиданно стала мёрзнуть, хотя в пальцах по-прежнему сохранялось ощущение пульсирующего тепла. Он попытался распрямиться — и упал прямо на Юну из-за сильной боли, которая сковала его голову, шею и спину.

— Что с тобой? — удивлённо вскрикнула она.

Карен промычал что-то невразумительное. Он не мог понять что произошло. Юна обхватила его руками. Озноб оказался сильным; хотелось дрожать, чего он, конечно, позволить себе не мог. И сдерживая себя от непроизвольного вздрагивания, Карен почувствовал сквозь мокрую рубашку две нагретых ладони.

Неужели это победа? Неужели состоялось второе — вернее, уже третье — спасение девочки по имени Юна?

Он закрыл глаза. Никогда раньше ему не случалось с таким блаженством лежать и ощущать волшебное тепло чьих-то ладоней — ведь даже мама была скупа на проявления нежности.

* * *

Рана на голове Юны, к счастью, оказалась поверхностной. Но с её виска был содран приличный кусок кожи — оттого и кровь, и пропитанные кровью волосы. Она больно ударилась при падении самолёта на землю. Удар был жестокий. Девочка выжила благодаря тому, что сидела позади большого тучного мужчины — вероятно, как раз того, чей труп им пришлось переползать. Тем не менее, по словам самой Юны, в её голове «что-то шумело». Поскольку ни он, ни она не имели представления о том, что у людей бывает сотрясение мозга, эта рана не вызвала опасений. Кровь остановилась — и ладно.

Воздух быстро остывал. Карен знал, что перед рассветом холод станет нестерпимым, и единственный способ согреться в предрассветные часы, не имея шерстяной одежды — идти, идти быстро и без остановок. Ещё сидя в тени «Максуда», он рассчитал предстоящий маршрут. Сначала надо дойти до дюн, там хоть немного поспать, пока холод не поднимет его с остывшего песка, затем, примерно с полуночи до восхода солнца, идти строго на восток, днём снова поспать, но уже подольше, и к вечеру добраться до жилого оазиса. В самом этом оазисе он был года три назад и мало что запомнил, однако дядя Саид рассказал ему и даже показал на какой-то полинявшей карте как и куда надо идти. Он показал и «восток», и «юг», и «север». «Запад» был запретным — там проходила государственная граница, и говорили, в нарушителей нередко стреляют без предупреждения. Чаще всего стреляли ночью. Пограничникам очень нравилась эта забава.

Но куда идти сейчас? Пожалуй, только на север, где были люди, еда и даже небольшой аэродром. Идти туда не хотелось. Не зря дядя Саид предупреждал: тамошние люди говорят на чужом языке; треть из них — пришельцы с «севера», и они как бы хозяева, а говорившие ранее «по-нашему» давно смирились со своей подневольной участью и теперь даже гордятся знанием чужого языка. Карен, впрочем, его тоже знал, и Саид, и Максуд…

Ой, а ведь Юна говорит именно на «этом» языке! Как он не сообразил тогда, когда услышал её впервые? Вообще-то, тут нет ничего странного: она спросила — он ответил, причём ответил автоматически. Что ж, если они оба понимают язык северян, то идти надо туда.

Юна неожиданно чихнула. Карен приказал ей двигаться, чтобы не замёрзнуть, а сам, стараясь не бояться мертвецов и разлитого топлива, снова проник в самолёт. Болезненные ощущения в спине и шее исчезли так же внезапно, как и появились. Он двигался легко и уверенно.

Карен, конечно, понимал, что багаж из кормового отсека после падения самолёта должен полететь вперёд. Он пополз к кабине и наткнулся на кучу сумок, обломков кресел и мёртвых тел. Здесь, по-видимому, нашли свою смерть двое. Их трупы сильно пахли бензином. Карен нащупал две сумки и, осторожно пятясь назад, доволок их до дырки. Затем нашёл ещё три — размерами от детской наплечной, возможно, принадлежавшей как раз Юне, до метровой, набитой чем-то тяжёлым. Шестым трофеем оказался старомодный чемодан, который в этой страшной аварии почему-то сохранил первозданную форму.

Юна оказалась сообразительной: она тут же на месте распотрошила весь багаж, и когда Карен выбрался из самолёта, то увидел разостланную на камнях одежду.

— В кабину не заходил. Лучше это сделать при свете дня, — сказал он и посмотрел на небо. — Рассвет только через пять часов. Будем спать здесь.

— Хо-о-лодно! — робко заметила Юна.

Карен взял её за руки, словно желая убедиться в том, что они такие же тёплые, как и его собственные.

— Не бойся. Самое страшное уже позади.

Он расстелил вещи в два слоя, подсунув под них пустые сумки и крышку чемодана. Юна улеглась в центре этого гнезда. Карен примостился рядом и закрыл её и на две трети себя найденным шерстяным пледом. Через минуту обоим стало тепло. Юна пробормотала несколько неразборчивых слов и затихла. Наступил покой, который они восприняли как райское блаженство.

* * *

Карен проснулся оттого, что утреннее солнце буквально вонзило в его глаза свои острые лучи. Девочка лежала в той же позе, в какой заснула. Под пледом было уже не так уютно как ночью, да и снизу явственно ощущался холод остывших камней. Но Юна продолжала безмятежно спать, почти не дыша. Карен отогнул краешек пледа, чтобы рассмотреть её. «Лет одиннадцать», — подумал он. А волосы действительно светло-каштановые — ночная догадка оказалась верной — и необыкновенно мягкие. С левой стороны, чуть ниже уха, чернело пятно запёкшейся крови.

Почувствовав пристальный взгляд, Юна открыла глаза. И опять Карен удивился своей кошачьей способности видеть в темноте то, что не видно простому человеку. Да, она смотрела на него зелёными глазами, может быть, не такими пронзительными, как у Ферузы, но зелёными!

— Это бывает редко, — сказала она с грустной, еле заметной улыбкой.

— Редко? — спросил Карен, почему-то сразу поняв, что речь идёт именно о цвете её глаз.

— Да. — Юна подняла голову и на несколько секунд зажмурилась от яркого солнца. — Светлые волосы и зелёные глаза — большая редкость.

— Интересно, — задумчиво ответил он и, рисуя в воображении «свою» Ферузу, уже хотел было рассказать о ней, но застеснялся.

Солнце приподнялось над скалистым увалом. Оно стояло пока ещё низко и поднималось не спеша, однако дети почувствовали долгожданное тепло. Карен отбросил плед.

Их взглядам предстал самолёт, точнее, помятая, распоротая в нескольких местах металлическая развалина. Зрелище заставило содрогнуться обоих. Юна отвернулась.

— Больше никого? Одна я? — шёпотом произнесла она, вероятно, только сейчас сделав это страшное для себя открытие.

— Что с вами произошло? — стараясь не глядеть на неё, спросил Карен.

— В нас чем-то стреляли. Слева было несколько вспышек. Нас очень сильно тряхнуло — и мы стали падать.

— Сколько человек находилось в самолёте?

— Пятеро. Вместе со мной. И два пилота.

— Кто-нибудь из родных… ну мама или…

— Нет… то есть, да. Мой приёмный отец.

— А родители где? — непроизвольно вырвалось у Карена. И в этот же момент он вдруг понял, похолодев, что Юна тоже потеряла их.

— Родителей нет, — сухо ответила она. — Давно. Я их не помню. Как мне сказали, они разбились, когда ехали ночью на машине. Но я этим сказкам не верю.

— Почему? — удивился он.

— Не верю — и всё! — резко ответила Юна и взглянула прямо в его глаза.

После такого пронзительного взгляда Карен растерялся. Немного потоптавшись на месте, он поднял бутылку с водой и отдал ей.

— Отпей. Но немного, — сурово сказал он. — Я снова «туда». Может быть, найду что-то полезное.

В свете дня внутренности самолёта выглядели намного страшнее. Особенно жуткими казались тела, лежащие в таких позах, какие могла придумать только смерть. Запах бензина почти выветрился, но даже без него к горлу подступила тошнота. Карен видел мёртвых, и не раз. Видел развалины домов и оторванные руки. Постепенно стал привыкать… но здесь…

Стараясь смотреть только под ноги, он добрался до кабины. Оба пилота лежали впритирку друг к другу. Их одежда была насквозь пропитана засохшей чёрной кровью. Набравшись смелости, Карен снял с руки командира часы. Ничего достойного внимания в кабине не было. На обратном пути он задержался перед трупом мужчины, который, вероятно, был приёмным отцом Юны. На его бритой голове сохранились ростки светлых, не поседевших волос. Немного поколебавшись, Карен обследовал его карманы и обнаружил десятка полтора денежных купюр. «Деньги не в тягость», — справедливо рассудил он. В задней части салона попалась ещё одна сумка, а в ней маленькая — увы, всего лишь пол-литровая — бутылочка воды, три хлебных лепёшки и несколько ломтиков рахат-лукума.

Юна сидела на корточках, подставив лицо восходящему солнцу.

— Еды на день хватит. А воды мало. У меня осталось меньше литра; в чемодане ты нашла литровую бутылку, и теперь вот эта, совсем маленькая. Придётся экономить. — Подведя этот неутешительный итог, Карен приземлился рядом и протянул ей тонкую пачку денежных купюр. — Пусть будут у тебя. Они ваши.

— Зачем? — удивлённо спросила она. — Я деньгами никогда не пользовалась. Я даже не знаю, сколько они стоят.

— То есть как? — опешил Карен.

— Если мы выйдем к людям, — сделав ударение на слове «если», напевно произнесла Юна, — то деньги нам не помогут. У меня нет родных; у тебя нет родных. Кому мы нужны?

— А куда ж вы летели? — спросил Карен и вдруг в полной мере осознал загадочность спасённой девочки. Она тоже догадалась, что у него нет родителей!

— Мы летели на юг. Летели от войны.

— Да, на севере война. Но и юге тоже. А вот «далеко» на севере войны, вроде бы, нет. Почему не полетели туда?

— Откуда мне знать?

Карен задумался и вдруг решил рассказать о своих приключениях. Юна слушала его молча, понурив голову и поглаживая шероховатый камень с жилкой молочного халцедона. В завершение он добавил:

— Если б я был один, то пошёл бы на восток. Я представляю, что там будет. А на севере для нас нет ничего хорошего. Зато там есть люди, вода, хлеб. Короче, не хочется туда идти, но путь один — на север.

Юна поднялась и медленно подошла к самолёту.

— В нас стреляли как раз «оттуда», — обернувшись, произнесла она.

— С двумя литрами воды мы не дойдём, — немного жёстче чем хотелось ответил Карен. — Солнце только встало — а уже печёт. И потом: здесь-то я бывал, но дальше на восток не ходил.

— Как прикажете, повелитель, — улыбнулась Юна — Я готова.

Карен нашёл средних размеров сумку с длинными лямками и запихнул в неё плед, две безрукавки и две тонких курточки, больше похожих на ветровки, выбрав их из кучи найденных вчера вещей. Затем отложил в сторону соломенную шляпу и кепку и присовокупил к ним две лепёшки и свою бутылку с водой. «Это мы наденем, а это — съедим», — объяснил он. Третью лепёшку, рахат-лукум и маленькую бутылочку он упаковал в другую, «детскую» сумку.

— Мне хватит половинки, — честно призналась Юна. — Я мало ем утром.

Карен согласно кивнул головой. Они поели; выпили воды.

— Ну, пора? — впервые за много дней улыбнулся он.

— Пора.

Юна перекинула через плечо сумку с едой и обернулась к самолёту, где остались лежать шесть человек, и среди них — тот, кто заменял ей отца.

— Пойдём. — Карен обнял её за плечи. — Плакать будешь после.

— Плакать не буду, — бесцветным голосом произнесла она. — Может, надо было их похоронить?

— Может, и надо. Но… вытащить оттуда и похоронить шестерых — это значит потратить день, много сил и много воды. В одной великой Книге сказано: «Предоставь мёртвым погребать своих мертвецов».

Юна повернулась и быстро зашагала прочь.

* * *

Сначала они выбрались узким проходом из котловины. Расселина, врезанная в серый песчаник, по которой в давние эпохи текла вода, повернула на юг, но вскоре вывела путников в неширокую долину. «Максуд» и прочие каменные останцы, как сообразил Карен, остались в соседней долине, немного юго-западнее. До полуденной жары оставалось три часа. К её наступлению надо будет найти тень и хотя бы пару часов просидеть просто так, без дела. Долго отдыхать нельзя, потому что сидя тоже хочется пить.

Пока Юна шла бодро и легко. Долина немного расширилась. Она вела прямо на север и, по-видимому, не всегда была безлюдной. В двух местах, где дети пересекали осыпи из мелкого щебня, Карен узрел тропу. Вскоре попался и верблюжий помёт.

— Это не караван, — с сожалением прокомментировал он. — Один-два верблюда.

Неподалёку от них с шумом поднялась большая птица. Юна вздрогнула.

— А, ястреб! Он охотится на перелётных птиц! — радостно вскрикнул Карен. — А вот и второй!

Внезапно он сбросил с плеч сумку и одним прыжком настиг Юну.

— Смотри! Что это?

— Самолётик… Маленький. И бесшумный, — пролепетала она.

— Это беспилотник. Дрон. Какого чёрта он тут летает?

— Карен, я его боюсь. Он же «нечеловечный».

— Подожди. Сейчас узнаем.

Дети застыли в ожидании. Дрон неторопливо плыл навстречу, не издавая никаких звуков. Заранее настроившись на худшее, Карен осмотрелся. Увы, поблизости не было ни одного укрытия, даже средней величины камня, за которым мог бы спрятаться ребёнок.

Беспилотник пролетел почти над их головами на высоте, позволяющей увидеть подбрюшный пулемёт. Карен схватил Юну за руку. Её ладонь оказалась мокрой и такой же холодной, как в «тот» поздний вечер.

— Если он развернётся и пойдёт прямо на нас, то разбегаемся в разные стороны. Ты — туда, за выступ скалы, я — сюда. Надеюсь, он не успеет быстро сообразить, за кем лучше гнаться.

Дрон исчез из поля зрения, слившись с каменистым склоном. К тому же он теперь был «на солнце». Но Карен вдруг понял, что беспилотник сбросил высоту, потому что появился характерный, будто обитый бархатом звук — совсем тихий, но различимый, который передаётся долинным эхом от низколетящего источника. Он надвинул на брови широкополую шляпу — и увидел наведённый на него ствол «с крыльями». Расстояние оставалось ещё достаточно большое для прицельной стрельбы; и нельзя, пожалуй, было объяснить, как он смог разглядеть дуло обычного пулемёта, однако Карен его увидел явственно, как через мощный бинокль. Не раздумывая, он толкнул Юну и крикнул: «Беги!».

Девочка бросилась к спасительному выступу. Карен выждал долгую, страшно долгую секунду — и каким-то животным чутьём уловил невидимую вспышку выстрела. Но он был готов к бою. Предельно собранный, как выпущенная из тугого лука стрела, он сорвался и полетел, едва касаясь земли, в противоположную от Юны сторону. В правое ухо ударил треск пулемёта.

«Какую мишень выбрал дрон?» — Этот мучительный вопрос вдруг заставил Карена развернуться на бегу. Как он мог бросить девчонку одну в надежде, что беспилотник погонится за более крупной мишенью, то есть за ним! Но оказалось — и Юна, пробежав шагов двадцать, почему-то понеслась назад.

От спасительной каменной ниши их теперь отделяла целая вечность.

Дети встретились там же, где расстались. Более тяжёлый и быстрый Карен опрокинул спутницу и накрыл её собой. Он уже сообразил, какой тактический приём мог бы спасти им жизнь. Конечно, надо было бегать — бегать как можно быстрее, зигзагами, под прямым углом к курсу беспилотника, постепенно приближаясь к скальному выступу. У дрона небольшой боезапас; несколько коротких очередей — и он бы иссяк, превратившись в безвредную игрушку. Но…

Один день и одна ночь — всего чуть больше суток. Именно столько времени прошло с момента его спасения. Однако вчера у него был шанс, потому что рядом был дядя Саид.

Теперь он сам вместо него.

О Всевышний, повреди этому «нечеловечному» убийце пулемёт! Пусть у него кончатся патроны! Но если это невозможно, сделай так, чтобы пуля пробила не два тела, а только одно, которое наверху!

* * *

Дети смотрели друг другу в глаза. Сначала они соприкасались носами, но по мере приближения небытия Карен всё больше вжимался в Юну, словно пытаясь таким ребяческим способом приглушить ужас её последних секунд. И в тот момент, когда ударила очередь по двум неподвижным телам, они соединились губами. Этот последний восторг юного мужчины и женщины-ребёнка избавил обоих от страха. Юна успела улыбнуться. Возможно, ему просто почудилась её улыбка — ведь они смотрели друг на друга широко раскрытыми глазами, соприкасаясь ресницами. Но ему страстно хотелось, чтобы было именно так!

Первая пуля срикошетила от камня, лежащего возле Юны. Они услышали не сам выстрел и даже не звук рикошета, а болезненный импульс, который передала им Земля.

Вторая пуля впилась в песок где-то возле правой ноги Карена.

Дети не шевелились, тесно вжавшись друг в друга. Сердца продолжали гулко стучать; судорожное дыхание прорывалось сквозь несомкнутые солёные губы…

Но третьей пули не было.

Неужели для них так растянулось время, чтобы дать напоследок счастье прожить миг как день блаженства двух влюблённых? Или они уже вступили в вечность, не почувствовав боли и не узрев Божественного лика?

Одуревающий свет зелёных глаз и беспредельный восторг в глазах серых…

Соединившиеся в поцелуе губы…

Бешеный, но синхронный ритм маленьких сердец…

Неужели в «этот» мир уже вступила смерть? Неужели она такая «простая», нестрашная и волнующе восхитительная, со сладким запахом молока?

Однако время вернулось, и вернулась именно в «этот» мир, когда они услышали громкий взрыв — даже не взрыв, а его отголосок, так же «дословно» переданный по каким-то нервам Земли.

Первым очнулся Карен, снова поверивший в то, что смерть опять прошла стороной. За ним поднялась Юна.

Неподалёку дымились обломки дрона. Придержав девочку рукой, Карен стал осторожно подбираться к пепелищу.

Но сделал всего три шага.

Он увидел череду ярко-красных пятен на выжженных солнцем камнях, размётанные по земле перья и окровавленные останки ястреба.