Командир пяти кораблей северного флота

Владимир Николаевич Пыков, 2020

В своей книге воспоминаний Владимир Николаевич Пыков, капитан 1 ранга, командир пяти кораблей Северного флота, рассказывает о том, какими путями он пришел служить на Военно- морской флот. Об учебе в военно-морском училище, анализирует, как велось обучение курсантов, чего не доставало, как надо строить отношения с подчиненными, о своих наставниках, сослуживцах, о приемке кораблей, на которых служил командиром, о боевой подготовке экипажей и о многом другом. В этих записях – его радости и горести командирского становления, взлеты и падения, а главное – верность службе. Книга представляет интерес как для ветеранов Военно-морского флота, так и для тех, кто только собирается связать свою судьбу со службой на флоте.

Командир БЧ-2-3. Молодой лейтенант

В связи с тем, что Хрущев сокращал Вооруженные силы на 1 млн. 200 тысяч человек было принято решение эс — минц «Сведущий» законсервировать (потом, правда, отмененное) и меня назначили строящийся в Калининграде противолодочный корабль. Впоследствии эти корабли были переклассифицированы в сторожевые. Должность моя называлась командир БЧ-2-3 и насчитывала довольно большое количество личного состава. В артиллерийской боевой части было 12 человек (с приписными — 30), в минно торпедной (противолодочной) — 11 (с приписными — 26). Для лейтенанта это многовато. И если противолодочное оружие я знал хорошо, то об артиллерийском имел довольно смутное представление, а точнее — вообще его не имел. Спаренные автоматические в двух башнях 76-мм установки только начали поступать на вооружение кораблей ВМФ. Все старшины и матросы прошли обучение и стажировку на заводе-изготовителе и свою технику знали не в пример мне. Энергично взявшись за изучение артустановок и боезапаса, я довольно быстро достиг необходи-

мой квалификации.

Знакомство с экипажем (в основном с офицерами и сверхсрочниками) началось для меня своеобразно. Я сразу попал на партийное собрание, где разбиралось «дело» начальника медслужбы фельдшера — капитана. «Дело» заключалось в следующем. Возвращаясь, домой под сильным градусом, он перепутал дома, зашел в чужую квартиру (хозяйка готовила на кухне) и в грязных ботинках

улегся на парадно застеленную кровать. Когда его обнаружила хозяйка, он спал настолько крепко, что разбудить его она не смогла и вызвала милицию, а милиция комендатуру. Командир корабля оказался колоритной и своеобразной личностью. Был он чистокровным евреем, но ни от кого это не скрывал и не комплексовал по этому поводу (а те времена этому способствовали). Обладал довольно сильным характером и ясным умом (в трезвом состоянии). Все недостатки у него были чисто русские, да и вел он себя по русски, особо не задумываясь об этом. Главный его недостаток — лень, она намного снижала его потенциальные возможности. Выпивал он тоже вполне по-русски, и по количеству принятого на грудь и по частоте этих принятий. Левин обладал приличным чувством юмора, причем оно появлялось даже тогда, когда он шутить не собирался. При — мер: совещание офицеров, кто-то что-то сделал вразрез инструкции. К виновнику: «Ишь, каждый сам себе Бетховен!

Выговор!».

Мне так и не удалось выяснить, какие понятия он имел о Бетховене, хотя в дальнейшем я стал его помощником (командира, не Бетховена). Иногда Левин возвращался из города на корабль и ближе к полуночи в заметном подпитии, садился в каюте и требовал, чтобы прибывающие из увольнения в город матросы и старшины срочной службы докладывали о прибытии и замечаниях (если они есть) ему. Если ему казалось (на его нетрезвый взгляд), что прибывший в подпитии, он брал его увольнительную и на обратной стороне рисовал звездочки, количество которых, по его мнению, соответствовало степени подпития. А на утро разбирался с этими звездами. Естественно нередки, бывали казусы. Так боцман, который с рождения не выпил ни одной рюмки, был «награжден» командиром тремя звездами. Возмущенный такой несправедливостью он написал жалобу на командира его начальнику — командиру дивизии. В жалобе он указал, что звезды ему поставлены несправедливо, а сам командир находился под четырьмя звездами (последнее было справедливо). Сбитый с толку «звездной» жалобой, командир дивизиона (человек умный и мягкий) пришел разбираться на корабль. Разобравшись, долго смеялся, факт наличия звезд у Левина уточнять не стал, но Левин это занятие бросил. Нет не пить бросил, прекратил принимать увольняемых в нетрезвом виде.

Помощником командира был капитан-лейтенант Елисеенко. Огромный (110 кг. бывший боксер-тяжеловес) с удивительно голубыми глазами. Был он крайне добрым, но и крайне вспыльчивым. Откровенность его поражала, наивность тоже. Умом и эрудицией не блистал, был тугодумом, реакция замедленная. В общем, профессию он выбрал себе неудачно. Благодаря его незлобивости относились мы к нему хорошо, снисходительно. Особенно он не любил работать с документами, заполнять их. Для этого ему нужно было предельно сосредотачиваться, хотя для других эта работа была пустяковой рутиной. Однажды младший механик лейтенант Жуков пытался обратиться по какому-то поводу к помощнику командира, когда тот заполнял журнал боевой подготовки. При этом он немного мычал. Жуков: «Товарищ капитан-лейтенант, разрешите обратиться!» Помощник делает отмашку левой рукой, (мол, отвали) продолжая писать правой и мычать. Жуков упорствовал, и отваливать не хотел. После трех-четырех обращений Жукова, помощник со злобой швырнул ручку, встал, схватил Жукова за грудки и теперь уже швырнул так, что тот вылетел из каюты, где сидел я. Кстати, Жуков там в ней проживал. Чуть придя в себя, он сел писать жалобу на помощника командира, где среди прочего показал, что сначала Елисеенко его швырнул на койку, но потом передумал и вышвырнул из каюты.

Командир, разбирающийся с жалобой, пытался выяснить у помощника, что тот задумал и почему передумал. Елисеенко на этот вопрос ответить не смог. Кстати Жуков, коренной питерец, был довольно интеллигентным человеком. Играл на фортепьяно, купил кларнет и учился на нем играть по вечерам. Это очень раздражало командира. Наконец он не выдержал и выгнал Жукова из офицерского отсека. И Жуков нашел место, где его вообще никто не слышал — герметичную кабину для управления газовыми турбинами. Вой газовых турбин мощностью 30 тысяч лошадиных сил в кабине был почти не слышен. Тем более кларнет из кабины. Остроумия Жуков тоже лишен не был. Когда пришел начальник политотдела и рассказал на — сколько это правильно, Сталинград переименовали в Волгоград, Жуков задал только один вопрос: «Как нам теперь называть Иосифа Виссарионовича, Волгин, что ли?». Реакцию начальника политотдела представьте сами.

Замполит командира был маленький, юркий, плясал в художественной самодеятельности. Это был капитан — лейтенант Борисов. Качествами пропагандиста и агитатора он не обладал, зато успешно «стучал», как потом оказалось, на командира. Юную актрису Доронину почему-то считал проституткой. Во всяком случае, когда он вошел в каюту старшего механика и увидел на столе под стеклом вырезанный из «Огонька» портрет актрисы, то сразу отреагировал: «Что это за порнография?! Кто поместил сюда эту проститутку?» Механик пояснил, что это собственность проживающего с ним в каюте штурмана лейтенанта Синицына. Борисов приподнял стекло, решительно вытащил из под него Доронину и, скомкав ее, выбросил в мусорную корзину и совершенно довольный покинул каюту.

Появившемуся позже штурману механик рассказал о происшествии. Синицын вытащил Доронину из мусорки, тщательно разгладив портрет, вновь поместил его на прежнее место. Через пару дней все повторилось, но теперь Бо — рисов изорвал Доронину в клочки. Штурмана при этом опять не было. Появившись, он аккуратно (штурман!) наклеил клочки на чистый лист бумаги и Доронина вновь, стала узнаваема. Третий раз замполит посетил эту каюту уже в присутствии самого штурмана и, увидев воскресшую Доронину, с угрозами в адрес Синицына бросился к столу, пытаясь окончательно уничтожить «порнографию».

Но не тут-то было! Штурман решительно встал на защиту Дорониной, началась рукопашная схватка. Оба упали на палубу каюты. Подошедший механик пытался су — дить схватку, а затем разнял «борцов». Особых последствий для штурмана не было. Видимо здравый смысл, и чувство юмора командира корабля сыграло свою роль.

Командиром боевой части связи и радиотехнической службы был старший лейтенант Павлов. Был он импульсивен, решения принимал мгновенно и в большинстве случаев не оптимальные. Возвращаясь из ресторана на корабль (а корабль стоял у причала завода) Павлов повздорил с охраной завода, которая отказалась его пропускать в нетрезвом состоянии. Обладая солидной физической силой, он выдернул из-за барьера охранника и швырнул его на пол. А затем вступил в рукопашную с прибежавшим нарядом караула. Силы были неравны и Павлова повязали. На следующий день, протрезвев, он обошел всех охранников и настолько эмоционально и искренне извинился перед каждым, что заслужил любовь охраны и теперь его пропускали на завод без предъявления пропуска. Павлова теперь знали в лицо.

Находиться в компании с Павловым во внеслужебной обстановке, особенно когда речь шла о застолье, было довольно опасно. После трех рюмок он начинал жестикулировать, говорить громко, а то и кричать, хватал вилку и начинал искать задницу, в которую, по его мнению, эту вилку надо было воткнуть. Все это, конечно, заканчивалось скандалом, а иногда и дракой. Поэтому, «отдыхом» с Пав — ловым я для себя «завязал», так же поступили лейтенанты Жуков и Синицын. Летом 1962 года корабль вышел на ходовые испытания. Испытания шли тяжело. Как все новое техника и оружие требовали доработки. И их систематически проверяли. Испытания закончили лишь в следующем году.

Меня постоянно одолевало страстное желание получить допуск к управлению кораблем. И я самозабвенно готовился и сдавал соответствующие зачеты и экзамены. Правда, программа подготовки (и объем ее, и особенно тематика) были не то что несовершенны, но откровенно убоги и глупы. Но это сейчас с высот своего опыта, а тогда я этого не знал, и узнать не мог.

Меня, старшего лейтенанта, вместе с командирами кораблей вызываливштабфлотадляэкзаменационнойпроверкинадопуск к управлению кораблем. И я этим очень гордился. Правда дела в штабе флота шли с переменным успехом (и не только у меня одного). Но если у командиров не хватало порой теоретических зна — ний, то у меня — элементарного жизненного опыта. Я пытался доказывать экзаменуемым меня офицерам штаба, давно оторвавшимся от кораблей, свою правоту(я действительно был прав), чем крайне раздражал некоторых.

Мой командир, опытный Левин посмеялся надо мной и сказал: «Вот я сдавал начальнику минно-торпедного от — дела, я ответил правильно, но он сделал мне замечание. Я извинился и сказал, что я не прав. Он мне поставил «пять». Да, если бы ты сказал, что у нас на корабле не один торпедный аппарат, а три. Я бы согласился. Ты сюда пришел не за знаниями, а за оценкой. Так и получай ее». И хотя я понимал, что он прав, но до конца своей службы не научился соглашаться с глупостями своих начальников. А допуск к управлению кораблем в бытность мою командиром боевой части мне так и не дали, несмотря на сданные экзамены. Получил я его лишь с назначением на должность помощника командира корабля. Зато быстро, через четыре месяца при положенных двенадцати.

Однако получение допуска совершенно не значит, что ты действительно умеешь управлять кораблем с приемлемым процентом безопасности. Когда меня назначили командиром первого сторожевого корабля (СКР-26), то командование сразу же стало выпускать меня в море само — стоятельно, без «дядьки». Считалось, что я грамотный командир, четвертый год имею допуск к управлению кораблем. Я и сам тогда себя считал морским волком, хотя фактически больше, чем на щенка не тянул. И только благоприятное стечение обстоятельств избавило меня от многочисленных неприятностей.

С самого начала службы я пытался формализовать свою работу, однако опыта службы не было и это не совсем получалось. Поначалу я и не понимал четко, что же я хочу. Считалось, что служебная деятельность корабельного офицера настолько разнообразна, что не поддается никакой формализации. Однако интуитивно я чувствовал, что это не так. Постепенно я стал понимать, что сначала надо твердо знать, что требуют руководящие документы, от каждого члена экипажа и систематизировать их. Практически на кораблях никто не знал всех требований этих многочисленнейших документов, не систематизировал их и не задумывался над этим. И вот я задумался и с помощью опытных офицеров соединения и флагманских специалистов стал эти требования систематизировать. Все это постепенно превратилось в зачетный лист, где определялось (со ссылкой на документ и даже его страницу), что должен знать и уметь каждый член экипажа от матроса до командира корабля. Из этих индивидуальных зачетных листов их обладателям становилось ясно, что он должен сделать, чтобы полноценно выполнять свои обязанности.

Второй документ (для офицеров и некоторых мичманов) превратился в перечень функциональных обязанностей. На основании требований все тех же руководящих документов там указывалось, что ты должен делать на такой-то должности ежедневно, еженедельно, раз в месяц и так далее или в иные сроки. Все это привязывалось именно к должности. Если же офицер исполнял дополнительные функции (не — штатный дознаватель, выписывающий военно-перевозочные документы и так далее), то и эти обязанности заносились ему в перечень функциональных по должности.

Вначале все это было не полно, сформулировано несовершенно, но с приобретением опыта документы станови — лись вполне приемлемыми. Командуя третьим кораблем (большой противолодочный корабль «Смышленый»), я имел комплекты вполне добротных документов.

Перечень мероприятий, необходимых выполнить перед выходом корабля в море и, особенно перед дальним походом, боевой службой слишком обширен, чтобы держать его в голове. Конечно, почти все это определено в руководящих документах, но их множество. А во вторых, существуют моменты, которые не отражены ни в каких документах и знаем мы о них из собственного опыта. Поэтому все эти требования мы сводим в контрольные листы готовности корабля, боевой части к плаванию, к выполнению соответствующего боевого упражнения и так далее. Система контрольных листов исключала невыполнение каких-то требований по их незнанию, а могла быть только по недобросовестности соответствующего командира. С течением времени контрольные листы совершенствовались, детализировались. Когда я плавал на кораблях эскадры в качестве флагмана, контрольный лист для корабля первого ранга достигал десяти страниц.

С переходом корабля на Северный флот меня назначили помощником командира корабля, обязанности которого я и так периодически и подолгу исполнял. Поэтому невыполнением должностных обязанностей, ни в отношениях с командиром Левиным не возникало. Возникли они с прибытием на корабль нового командира. Фамилия его Худо — жидков, почти исчерпывающе его характеризовала. Дополнительно: провинциально-крестьянская внешность, такой же язык, полная противоположность нашему представлению о бравом морском офицере. И хотя сволочью он не был, у меня он вызывал крайнюю антипатию (да и у других тоже). Я пытался управлять экипажем самостоятельно, но это вызывало у него болезненную ревность. В общем, начались служебные мучения.

Самой колоритной фигурой из командования нашей бригады был, конечно, начальник штаба Крылов. Умный, грамотный, энергичный он имел одну, довольно неприятную черту — по каждому пустяку кричал, иногда впадая в раж. Однажды утром он пришел к нам на корабль, что — то ему не понравилось и он начал свою песню. Мы уже привыкли к этому и выслушали его молча и терпеливо. Закончив свои тирады, Крылов решительно пошел в гальюн, который находился тут же рядом в нашем крошечном офицерском отсеке. Мы остались стоять в этом отсеке, ждем — может быть еще кто-нибудь скажет. Крылов выходит из гальюна и мы с ужасом видим — он весь в дерьме, видимо в собственном, от лба и до колен… К ужасу в нашей реакции примешалось нечто веселенькое. Тем не менее, рекомендовали душ, кабина которого находилась тут же. Не раздеваясь, Крылов встал под горячие струи. Сухую одежду ему принесли — мы не злопамятные. В этот день начальник штаба больше не кричал, не ругался. Вообще мы его больше в тот день не видели. Стали разбираться, в чем дело. Дело оказалось на редкость простым. Поломался санитарный насос, подающий воду на смыв унитаза дав — лением две атмосферы. Старший механик, заботясь об офицерах, подключил санитарную систему к противопо — жарной, а там, давление десять с половиной атмосфер. Испытания новшества провел Крылов.

Поисково-ударная группа из трех сторожевых кораблей нашей бригады под командованием капитана 2-го ранга Крылова заканчивала очередной этап боевой подготовки, корабли направлялись в базу. Баренцево море, февраль, ночь, ветер, заряды снега. Ходовой мостик у кораблей открытый. Рядом с командиром и вахтенным офицером — сигнальщик. Лишь периодически просматривая ходовые огни. Крылов вручает семафор сигнальщику для передачи его на идущий в кильватер СКР. В семафоре: «У флаг-штурмана сегодня день рождения. Сообразите четверостишие. НШ.» Дело в том, что на этом корабле находился флагманский врач бригады майор Белозеров, настоящий поэт, впоследствии ставший профессиональным. По приходе в базу Крылов вызывает Белозерова, диалог:

Виктор Петрович, ну, давайте ваш стишок.

Какой?

Ну, вы мой семафор получили?

Давайте четверостишие.

Причем здесь четверостишие?

Крылов, свирепея: «Дайте-ка сюда полученный семафор!». Белозеров вытаскивает из кармана скомканный бланк семафора, разглаживает его ладонью и протягивает Крылову. Тот читает: «У флаг-штурмана сегодня день рождения. Сообразите на четверых и тише. НШ». Четверостишие на заданную тему Белозеров все же сообразил к сроку. Забавный, но абсолютно характерный случай произошел у нас в октябре 1964 года. В связи со снятием Н.С. Хрущева с должности генерального секретаря КПСС. Основными действующими лицами на корабле по этому поводу были замполит с соответствующей фамилией Свистунов и секретарь партийной организации корабля старший механик Филюшкин. Свистунов был типичным замполитом: достаточно глупый, поверхностный, ну и конечно лицемер и демагог, своего мнения не имел никогда. Вася Филюшкин был ему полной противоположностью: достаточно умный, абсолютно честный, до невозможности принципиальный, систематически и искренне повышал свой общественно-политический кругозор. Вот и тогда утром, собираясь на корабль, добросовестно прослушал последние известия, из которых узнал о снятии Хрущева. Придя на корабль, Филюшкин вырезал фото Хрущева на стенде политбюро и спустился в офицерский отсек. Встретив там Свистунова, Филюшкин, держа в руках фото Хрущева, заявил, что всегда ему не доверял, что он болтун и дурак. Свистунов побледнел и стал истерично кричать на Филюшкина, мол, что он себе позволяет. Вася поняв, что замполит еще ничего не знает, стал заводить его еще более. Свистунов нервно и быстро оделся и побежал, именно побежал докладывать об этом неслыханном происшествии начальнику политотдела. Вернулся он довольно быстро, потускневший, испуганный. Обращаясь к Филюшкину:

«Василий Васильевич, что ж ты меня не предупредил, представляешь, что мне начпо сказал?» Мы представили. После подъема флага сразу же был организован митинг, где замполит сурово обличал снятого Хрущева.

В мае 1965 года наш СКР — 22 прибыл в Калининград на завод «Янтарь», где был построен, для текущего ремонта. А к концу этого ремонта меня настигла первая настоящая неприятность. События разворачивались так. Свыше двадцати человек на корабле заболели дизентерией. Прибыла флотская комиссия. Не выявив истинных причин, решили, что виновата техническая вода, которую дали по питьевой магистрали.

Здесь у меня опять сказалось отсутствие жизненного опыта, да и натура сказалась. Корабль готовился к ходовым испытаниям, четверть экипажа находилась в госпитале (командир сбежал туда тоже). Я же принимал временное пополнение с других кораблей, готовил корабль к ходовым испытаниям. У членов флотской комиссии, которые почти ежедневно посещали корабль и составляли акт, видимо сложилось впечатление, что главный тут я, а несчастный командир в госпитале. Я тогда еще не знал, что, чтобы уйти от ответственности, надо лечь на больничную койку. В общем, финал такой — я и старший механик приказом Главнокомандующего ВМФ СССР были разжалованы до старших лейтенантов. Для меня это был страшный удар. Ведь до этого за служебную деятельность меня только хвалили, ставили другим в пример. И вдруг, без всякого перехода!

Я всячески пытался найти правду. Тогда я еще не знал, что эти бесполезные попытки просто смешны. Судьба распорядилась так, что я имел возможность обратиться непосредственно к заместителю начальника Главной инспекции МО СССР адмиралу Шибаеву. Принял он меня очень спокойно, даже ласково. Выслушал. Весело взглянув на меня, сказал, коснувшись пальцами своих звезд на погонах: «Я тебе верю, ты не виноват. Видишь у меня три звезды, но я не могу идти к вашему Главкому и сказать ему, что он не прав, подписав этот приказ. Сколько ты уже маешься по этому поводу? Полгода? Успокойся, служи, через полгода в звании восстановят и все будет хорошо».

Я очень благодарен адмиралу Шибаеву, я действительно успокоился. Через полгода меня восстановили в звании, а еще через месяц назначили командиром сторожевого корабля СКР-26.