Комбат по прозвищу «Снежный Лис»

Владимир Першанин, 2019

Контрнаступление войск Красной Армии, успешно начатое 19 ноября 1942 года, позволило в течение считанных дней взять в кольцо 300-тысячную армию фельдмаршала Паулюса, пытавшуюся с августа 1942 года захватить город на Волге. Но положение вокруг Сталинграда оставалось сложным. Враг был силён и продолжал упорно обороняться. В декабре немецкие войска предприняли попытку деблокировать окружённую армию Паулюса, и эта попытка едва не увенчалась успехом. В романе описан рейд по немецким тылам штурмового танкового батальона капитана Андрея Шестакова. За свои смелые и неожиданные удары комбат Шестаков получил от проивника прозвище «Снежный Лис». Его танки, усиленные десантниками, появлялись в самых неожиданных местах, сея среди фашистов смерть. Книга написана на основе реальных событий.

Глава 1

Батальон наносит удар

Несмотря на сложное положение, каждый немецкий солдат готовился в те дни отпраздновать Рождество. Как обычно, 25 декабря поздравляли друг друга, накрывали столы, наряжали ёлку, вспоминали родной дом и пели трогательную, знакомую с детства песенку «Тихая ночь, святая ночь…»

Война, начатая Германией в далёком тридцать девятом году, разбросала немцев от пустынь Северной Африки на юге до Кольского полуострова на севере. Войска вермахта продвинулись на две тысячи километров в глубину России и стояли у Волги.

Пушечный дивизион одного из полков группы армий «Дон» занимал позиции в заснеженной степи междуречья Волги и Дона. Трудно было придумать боле унылую картину, чем эта бесконечная ледяная равнина с редкими холмами, островками кустарника и одиноко торчавшими деревьями. Дул сильный морозный ветер, вечный спутник степного края, наметая в низинах огромные сугробы.

Командир дивизиона, опытный майор, выбрал для своих двенадцати 105-миллиметровых орудий удобную позицию на холме. Отсюда хорошо просматривалась окружающая местность, а орудия перекрывали огнём обширный участок в радиусе 40 километров.

В начале декабря, ещё до попытки генерала Гота прорвать кольцо окружения, русские пытались уничтожить дивизион, который мешал продвижению их войск. Но пехотному полку, усиленному несколькими танками, не хватало маневренности. Хотя тяжёлые орудия не отличались высокой скорострельностью, но их прицельность и мощность были высоки. А расчёты хорошо подготовлены.

Снаряды весом пятнадцать килограммов проламывали броню танков, осколочные и бризантные заряды выкашивали пехоту. Кроме того, дивизион был усилен автоматическими зенитками, а также пулемётным и сапёрным взводами. После нескольких безуспешных атак на закопчённом снегу остались сотни три неподвижных тел в длиннополых рыжих шинелях и сгоревшие танки.

Русские больше не пытались атаковать дивизион. Артиллеристы, хоть и понесли потери, но чувствовали себя уверенно. Майор приказал укрепить траншеи, вырыть запасные капониры и усилить посты.

— Русские сумели окружить Паулюса, — рассуждал майор, — но воевать не научились. Нельзя же так бездумно лезть на орудийный и пулемётный огонь. Вряд ли у них что-то получится с этим окружением.

Офицеры согласно кивали. Их раздражало упорство русских, из-за которого так надолго затянулась война. В успех русского наступления они не верили. Тем более, газеты и радио ежедневно сообщали о мужестве окружённых солдат Паулюса.

В ту рождественскую ночь возле орудий, как всегда, стояли часовые, мёрзли дежурные расчёты одной из пушек и спаренной зенитной установки, перетаптывались пулемётчики. Обер-лейтенант, командир второй батареи, обходил позиции, прислушиваясь к ночным звукам.

Он воевал в России с осени сорок первого года и считался опытным офицером. То, что ему выпало дежурить в праздничную ночь, говорило о доверии начальства, и молодой офицер старался всячески его оправдать. Время перевалило за полночь, посты несли службу исправно, а из блиндажей доносились пение и смех. Время от времени выходили проветриться разгорячённые дружеским застольем солдаты и офицеры. Обер-лейтенанту приветливо махали руками, поздравляли с Рождеством и сочувствовали, что приходится дежурить в такой весёлый праздник.

Начальник штаба дивизиона угостил коллегу сигаретой и тоже посочувствовал, что обер-лейтенант мёрзнет, а все веселятся.

— Завтра я доберу, что мне полагается, — потирая руки в тёплых перчатках, отозвался молодой офицер. — А сегодня кому-то надо вас охранять.

— От кого? — засмеялся один из лейтенантов. — Русские крепко завязли, пытаясь заглотить слишком большой кусок.

Дежурный был с ним согласен, но легкомысленный разговор не поддержал. Вестовой, сопровождавший обер-лейтенанта, предложил принести горячего кофе и бутерброды. Это было очень кстати. Заодно, хотелось отдохнуть от пронизывающего ветра.

За компанию с ним остался начальник штаба и закурил очередную сигарету. Капитан был ровесником командира дивизиона, воевал ещё в ту войну, двадцать лет назад. Он считал, что праздник пора закруглять. Конечно, офицеры и солдаты дивизиона знают меру, вряд ли кто перехватит лишнего, но нервное напряжение последних месяцев ослабляет людей.

— В такие ночи русские особенно опасны, — рассуждал начальник штаба. — Они голодают, обозлены, и в Сталинграде наверняка наносят удары, как крысы из темноты.

— Но здесь их ближайшее охранение находится километрах в семи, — осторожно заметил обер-лейтенант, — а крупных частей поблизости нет.

— Может, и так, — согласился капитан. — Но хороший лыжник может бесшумно одолеть десяток километров за тридцать-сорок минут. Пожалуй, пора заканчивать веселье.

— А я ещё раз проверю все пулемётные расчёты, — козырнул обер-лейтенант.

Эта ночь тянулась особенно долго, но всё же подходила к концу. Обер-лейтенант, в подбитой мехом шинели и тёплых сапогах, в очередной раз осмотрел окрестности в бинокль. За эти недели он изучил здесь каждый холм, неглубокие овраги и подозрительного ничего не заметил. По направлению к Сталинграду прошёл на северо-восток воздушный наблюдатель «Фокке-Вульф 189». Русские проводили его несколькими зенитными залпами, но не попали. Всё шло, как обычно.

— Слава Богу, светает, — сказал вестовой. — Здесь такие мрачные ночи. Дикая земля…

Никто из дивизиона не заметил, как в километре отсюда, с невысокого кургана за ними наблюдают двое русских разведчиков в белых маскхалатах. Не дожидаясь, пока окончательно рассветёт, они спустились со склона, встали на лыжи и, убыстряя ход, помчались к балке.

Здесь стояли два десятка танков и два американских бронетранспортёра с крупнокалиберными пулемётами. Капитан, командир батальона, светловолосый, в овчинной куртке и валенках, выслушал доклад. Коротко посовещался с командирами рот, уточнил задания. Офицеры нырнули в открытые люки «тридцатьчетвёрок», на броне заняли свои места десантники.

— Двигаем помалу, — дал команду танковый комбат, заняв своё место в головной машине.

Советские «тридцатьчетверки» обычно выдавали своё присутствие громким лязганьем гусениц. Но снег отчасти глушил звуки. Танки шли хоть и быстро, но на ровном газу, без лишнего шума. Они приблизились к позициям артиллерийского дивизиона с подветренной стороны, с юго-запада, что позволило выиграть несколько сотен метров.

Обер-лейтенант, старательно наблюдая за степью, не учёл, что русские могут ударить с тыла. Это было бы безрассудно. В двенадцати километрах за спиной находились позиции пехотного полка, противотанковая артиллерия, тяжёлые шестиствольные миномёты. Кроме того, на линии обороны стояли в капонирах ещё несколько замаскированных батарей дальнобойных орудий. Русские могли нарваться на хороший удар и, тем не менее, рискнули.

Самое обидное, что опасность разглядел не дежурный офицер, которому вверили безопасность дальнобойного дивизиона, а ефрейтор-пулемётчик. Это неприятно задело обер-лейтенанта.

— Русские танки! — кричал ефрейтор, посылая светящиеся трассы из своего машингевера МГ-34.

Обер-лейтенант разглядел снежные вихри и силуэты стремительно приближавшихся танков. Они двигались почти бесшумно (звуки глушил сильный ветер), затем отчётливо послышалось лязганье гусениц.

— Тревога! Аларм! — выпустил красную ракету дежурный офицер.

Посты непростительно зевнули, подпустив вражеские танки слишком близко к тяжёлым орудиям. Это был русский штурмовой батальон, достаточно опытный в своём деле. Танки приближались волной, выныривая из низин, развивая скорость на гребнях, где ветер сдул снег.

Обер-лейтенант кинулся по траншее к блиндажу командира дивизиона, но майор в распахнутой шинели уже отдавал команды и крикнул дежурному:

— Бегом к своей батарее!

Из блиндажей выскакивали полуодетые артиллеристы и бежали к орудиям, разворачивая их навстречу танкам. Однако это занимало время. Дальнобойные пушки имели массу пять с половиной тонн — развернуть их в нужную сторону было не так просто.

Но солдаты и офицеры очень старались, не замечая обжигающей тяжести промёрзшего насквозь металла, — от этого зависела их жизнь. Заряжающие уже открыли ящики со снарядами, ожидая команды. Считанные минуты, и тяжёлые орудия откроют огонь.

Быстрее других заняли свои места расчёты 20-миллиметровых зенитных автоматов и противотанковое отделение с гранатомётами и магнитными минами. Господи, дай им Бог задержать врага, пока развернутся орудия дивизиона!

Первый выстрел сделал дежурный орудийный расчёт — снаряд не попал в цель. Пока артиллеристы перезаряжали пушку (десять секунд!), дружно ударили оба спаренных 20-миллиметровых автомата. Трассы мелких зенитных снарядов уткнулись в головные машины, высекая снопы искр и сбрасывая с брони десантников, которые не успели спрыгнуть. Несколько танков стреляли на ходу, но огонь был неточный.

— По гусеницам! — кричал командир зенитного взвода. — Бейте по гусеницам!

Расчёты снизили прицел. Одна из «тридцатьчетвёрок» крутнулась, расстилая перебитую гусеничную ленту. Танки в ответ открыли огонь с коротких остановок — видя, что, кроме зениток, в их сторону уже развернулись два-три тяжёлых орудия.

Фугасный снаряд взорвался под массивным колесом орудия, которое так и не успело выстрелить второй раз. Пушку перекосило, раскидав в стороны расчёт.

«Тридцатьчетвёрка» с перебитой гусеницей вела беглый огонь и накрыла ещё одно орудие. Но экипаж танка был контужен попаданиями зенитных снарядов, вытекала солярка из запасного бака. Гусеницу скреплять не было возможности из-за сильного пулемётного огня.

Обер-лейтенант, ощущая свою вину вместе с расчётом сумел развернуть орудие. Бронебойнотрассирующий снаряд с расстояния ста пятидесяти метров проломил броню «тридцатьчетвёрки», сковырнув башню на край опорной плиты.

Командир танка и башнёр погибли. Сумели выскочить механик-водитель и раненый стрелок-радист. Из развороченного отверстия вырывались языки пламени, затем начали детонировать снаряды, сотрясая обречённую машину.

Обер-лейтенант с удовлетворением проследил, как пламя охватывает «тридцатьчетвёрку». Два уцелевших орудия его батареи ловили в прицел приближавшийся русский танк. Угол горизонтального обстрела шестьдесят градусов позволил поймать в перекрестье прицела одну из «тридцатьчетвёрок». Опытный фельдфебель готовился дёрнуть спусковой шнур, но рядом с ним взметнулся фонтан мёрзлой земли и утоптанного снега.

Ком земли ударил обер-лейтенанта в грудь. Перехватило дыхание. Он пытался встать, глядя на танк, его отполированные гусеницы, подминавшие снег и неумолимо приближавшиеся к повреждённому орудию. Обер-лейтенант не раз видел, что остаётся от людей, угодивших под гусеницы, — месиво разорванной плоти и одежды. Неужели это конец! Почему молчит оставшееся орудие его батареи?

Тем временем остальные «тридцатьчетвёрки» и лёгкие Т-70 вместе с десантниками захлестнули артиллерийские позиции — шёл ожесточённый ближний бой. Совсем не тот, которого ожидал командир тяжёлого дивизиона, рассчитанного на уничтожение врага за несколько километров.

Пятитонные орудия не успевали ловить в прицел стремительно приближавшиеся танки. Выстрелы трёхдюймовых башенных пушек обрушивали капониры, кромсали механизмы и уничтожали расчёты. Пулемётный огонь не давал уцелевшим артиллеристам прицелиться.

Начальник штаба дивизиона наводил ствол, спеша опередить «тридцатьчетвёрку». Он знал, что гибель дивизиона его командирам не простят, и рассчитывал хоть с запозданием остановить русские танки.

Осколочно-фугасный снаряд взорвался между массивных станин. Почти весь расчёт был убит или тяжело ранен. Начальник штаба, громивший Севастополь и топивший корабли с беженцами, растерянно смотрел на обрубок руки с оторванной кистью, только что сжимавшей штурвал наводки.

На краю капонира в оседающей снежной и глинистой пыли возникла фигура русского десантника в маскхалате. Громоздкий автомат с дырчатым кожухом окутался клубком пламени. Русский безжалостно добивал расчёт. Кажется, он что-то выкрикивал, а рот кривила злобная гримаса безжалостного тупого азиата.

Тела артиллеристов дёргались от попаданий пуль, заряжающий кричал, заслоняясь вытянутыми ладонями. Неужели этот варвар будет стрелять в пожилого раненого офицера? Не эсэсовца или карателя, а всего лишь честного солдата-артиллериста, которому нужна срочная медицинская помощь.

— Не делай этого! — в отчаянии воскликнул капитан.

Война безжалостна. Сержант-десантник потерял брата и отца и не собирался щадить врагов. А начальник штаба три недели назад, не слишком задумываясь, приказал расстрелять два десятка пленных русских солдат, с которыми некогда было возиться.

— Мы прикончим их штыками, — сказал тогда фельдфебель. — Патронов не так и много.

— Поступайте как хотите, — отмахнулся занятый другими делами капитан.

Артиллеристы орудовали штыками не слишком умело. Запомнилось, как кричали от боли обречённые русские пленные и просили пощадить их. Это были совсем молодые парни, которым фельдфебель приказал снять шинели и валенки. Они остались лежать на обледеневшем от крови снегу. Некоторые продолжали шевелиться и стонать, а босые ноги из последних сил скребли бурый лёд.

Один из пленных, рослый сержант, воевавший с сорок первого года, сумел спастись. Сбросив шинель и валенки, он побежал налегке, не дожидаясь, когда начнётся расправа. По нему с запозданием открыли стрельбу но смелым везёт. Сержант, получив несколько лёгких ранений, бежал, не останавливаясь, и сумел добраться до своих.

Об этой расправе узнали не только в его полку, но и в штурмовом танковом батальоне, посланном в рейд по немецким тылам. После этого пощады ждать было бесполезно.

Бой продолжался. Орудие первой батареи в упор всадило снаряд в приоткрытый люк «тридцатьчетвёрки». Танк загорелся и спустя несколько минут взорвался вместе с экипажем. Унтер-офицер подбил из чешского противотанкового ружья лёгкий танк Т-70, однако общая обстановка складывалась не в пользу немецких артиллеристов.

Тяжёлые орудия расстреливались из танковых пушек, их забрасывали гранатами десантники. Расчёты вели ответный огонь из карабинов, упорно обороняясь, но гибли в схватках с десантниками или попадали под гусеницы русских танков.

Майор, командир дивизиона, видел, как «тридцатьчетвёрки» раздавили обе 20-миллиметровые зенитные установки и расстреляли фугасными снарядами тяжёлую батарею на левом фланге. Немногие уцелевшие артиллеристы убегали, но их догоняли пулемётные очереди.

Взорвался склад боеприпасов. На десятки метров взвился столб огня, дыма, мёрзлой земли.

Взлетали обломки бревенчатого перекрытия, смятые массивные гильзы с горящими пороховыми зарядами.

Мощный толчок обвалил траншею, по которой отступали офицеры из штаба дивизиона. Всё вокруг покрылось завесой дыма и едкой пороховой гарью. Молодой адъютант надсадно кашлял, привалившись спиной к обрушенной стенке траншеи.

Русский танк промчался рядом, его экипаж не заметил офицеров. Зато приближались десантники, открыв на бегу огонь из автоматов.

— Это офицеры! — крикнул кто-то из них. — Брать живьём!

— Подавишься, — хрипло огрызнулся майор, пристраивая на бруствере длинноствольный «люгер».

Он стрелял метко и свалил первым же выстрелом бегущего впереди десантника. Глядя на своего командира, поспешно передёргивали затворы пистолетов остальные офицеры. Автоматчики из охраны штаба понимали, что живыми из танкового кольца им не выбраться. Выполняя свой долг, они лихорадочно опустошали магазины МП-40. Упали, пробитые пулями, ещё двое десантников, но это уже ничего не решало.

Обозлённые смертью товарищей, бойцы в маскхалатах не обращали внимания на торопливые очереди и пистолетные хлопки. Приблизившись к траншее, они били в упор из своих скорострельных ППШ (шестнадцать пуль в секунду) и брать в плен никого не собирались. Спрыгнув вниз, десантники снимали с убитых часы, подбирали пистолеты, гранаты, обшаривали карманы.

— Документы собирайте у офицерья, — крикнул сержант. — И поменьше из ихних фляжек хлебайте. Бой не закончился.

— Гля, главный боров ещё жив, — удивился конопатый боец, показывая на грузного майора в излохмаченной пробоинами шинели.

— Подохнет… в него полдесятка пуль угодило, — отозвался другой десантник. — А вот сапоги снять надо. Мехом подбиты.

Из бокового ответвления траншеи выскочили трое артиллеристов. Лица были покрыты копотью, бежали они пошатываясь, видимо, были контужены. Унтер-офицер вскинул карабин, на бегу выстрелил в конопатого бойца и быстро передёрнул затвор, досылая новый патрон в ствол.

Всё произошло неожиданно. Двое десантников стаскивали тёплые сапоги с немецкого майора, кто-то подбирал гранаты, а конопатый боец судорожно зевал, пытаясь вдохнуть воздух в разорванные пулей в упор лёгкие. Опытный унтер владел карабином К-98 не хуже, чем штурвалом наводки своего дальнобойного орудия. Он наверняка бы успел сделать ещё два-три точных выстрела, тем более, появление немецких солдат из узкого отсечного хода было неожиданным.

Но успел среагировать сержант Дарькин Василий, помощник командира взвода, воевавший более года. По возрасту старше своих подчинённых, он был настороже. И хотя упустил секунды, но сделать унтер-офицеру второй выстрел не дал.

За время короткой передышки Дарькин успел перезарядить диск и патронов не жалел. Очередь перебила цевьё карабина, кисть руки, сжимавшую оружие, и прошила в нескольких местах тело унтера. Бежавший следом солдат в распахнутой шинели тоже угодил под трассу «маузеровских» пуль автомата ППШ, пробивающих насквозь пятидюймовый сосновый брусок.

Третий артиллерист, развернувшись, попытался скрыться в узком отсечном проходе. Очередь ППШ догнала его и опрокинула лицом вниз. Десантники, запоздало схватившие свои автоматы, молча смотрели на убитых немецких артиллеристов. Умирал конопатый боец, рана оказалась смертельной.

— Вот так рот разевать, — хрипло проговорил Василий Дарькин. — Всем проверить оружие, двигаем дальше.

К этому времени почти все орудия дивизиона были уничтожены огнём «тридцатьчетвёрок». Из низины пытались вырваться полугусеничные тягачи «фамо» с брезентовой крышей. Тяжёлые машины выныривали одна за другой. На ходу в них прыгали артиллеристы и солдаты-ремонтники.

Командир танкового батальона капитан Андрей Шестаков приказал развернуть свою «тридцатьчетвёрку» и вместе с первой ротой выскочил наперерез тягачам.

— Огонь! Не дать никому уйти!

Восемнадцатитонные тягачи, способные буксировать по глубокому снегу тяжёлые орудия, являлись ценной техникой, уничтожить которую было не менее важно, чем вооружение дивизиона. Несмотря на свои внушительные размеры, «фамо» не были бронированы.

Фугасный снаряд взорвался с недолётом. Головной тягач увеличил скорость, но командир взвода Савелий Голиков догнал окутанную снежной пылью машину, вложив снаряд в корму. Шесть килограммов тротила в стальной оболочке вышибли два колеса вместе с обрывками гусеницы, перекосили кузов.

Двигатель продолжал упрямо тянуть массивный тягач, но через несколько метров машина остановилась. Из кабины и кузова выскакивали артиллеристы, ожидая в любую секунду следующего снаряда. Но танки вели огонь по другим тягачам, обходившим с двух сторон подбитую машину. В низине намело ветром глубокие сугробы, единственная дорога была перекрыта. Громоздкие тягачи, спеша выбраться наверх, вязли в снегу и невольно замедляли ход.

Орудия «тридцатьчетвёрок» расстреливали и поджигали машины одну за другой. Густой дым горящей солярки, окутав склоны, дал возможность нескольким тягачам выскочить из ловушки. Прикрывая их, отчётливо и звонко вела беглый огонь «собака» — 37-миллиметровая автоматическая пушка.

Расчёт во главе с молодым немецким офицером знал, что долго не продержаться — через считанные минуты их сомнут русские танки. Артиллеристы тоскливо оглядывались по сторонам. Не будь с ними офицера, фельдфебель приказал бы взорвать пушку и попытаться спастись. Но молодой офицер, видимо, решил принести себя и расчёт в жертву будущей победе вермахта. Но будет ли когда-нибудь эта давно обещанная победа?

Лёгкий танк Т-70 точным выстрелом угодил в двигатель «фамо». Из брезентового кузова выскочили несколько солдат ремонтной бригады. Пулемётные очереди настигали их одного за другим.

— Надо помочь камрадам, — крикнул офицер. — Прикончите этого русского недомерка.

— Кто бы нам помог, — пробормотал один из артиллеристов.

Но даже в такой безнадёжной ситуации ослушаться офицера никто бы не посмел. Этот выкормыш гитлерюгенда был моложе любого из своих солдат, но артиллеристы знали, что он без колебания расстреляет каждого, кто не выполнит приказ.

Расчёт «собаки» развернул тонкий ствол своей пушки, а заряжающий загнал в лоток обойму с бронебойными снарядами. Они вылетали со скоростью 800 метров в секунду. Скошенная броня лёгкого танка выдержала несколько попаданий, хотя десятитонную машину ощутимо встряхивало, а в разные стороны веером разлетались искры.

— Стреляй, командир, — нервничал механик-водитель Т-70, пытаясь увернуться от очередного удара, но младший лейтенант, командир машины, не мог развернуть заклинившую башню.

— Дави сволочей! — воскликнул он. — Башня не проворачивается.

В танк летели усиленные снаряды с вольфрамовой головкой из новой обоймы. Два из них пробили башню и тело младшего лейтенанта. На механика-водителя капала кровь. Сержант слышал, как ворочается и хрипит его командир.

— Игорь! — позвал он лейтенанта, продолжая давить на газ. — Ты живой?

Снаряд врезался в массивный выпуклый люк, из рук механика выбило рычаги. Двадцатилетний сержант не ощущал рук. Ему показалось, что они оторваны, комбинезон был окровавлен, а танк завалился в воронку.

Наверное, расчёт «собаки» добил бы лёгкий Т-70 и его механика, который не в силах был управлять машиной и обречённо ждал, когда очередной снаряд оборвёт его жизнь. Люк заклинило, руки не слушались. Сержант из последних сил толкнул плечом люк, который слегка поддался. Надо быстрее выбираться!

Сотрясая землю, мимо пронеслась «тридцатьчетвёрка» взводного Савелия Голикова и на скорости подмяла под себя зенитку, перемалывая гусеницами и всей своей массой платформу, ствол и тела расчёта.

Немецкий офицер метнулся в сторону, но сильный удар опрокинул его в снег. Кажется, он потерял сознание, а когда снова открыл глаза, русский танк был уже далеко. Рядом, среди обломков зенитки, ворочался и стонал кто-то ещё. Надо уходить, пока не поздно.

Офицер сделал движение, чтобы подняться, но тело пронзила острая боль. Сапоги были сплющены, разорваны, а под ними расплывалась пятно парящей на морозе крови. Ноги! Эти звери раздробили кости обеих ног. Офицер достал из кобуры пистолет, но боль сковала тело.

— Хильфе! Помогите!

Из обломков кое-как выбрался заряжающий. Прижимая к груди раненую руку, подошёл к офицеру.

— Господин лейтенант, у вас раздавлены ноги. Я не смогу вам помочь, — медленно проговорил солдат. — Простите меня…

И шатаясь побрёл прочь.

На него не обращали внимания. Русские танки расстреливали из орудий пытавшиеся уйти тягачи. Разбросанные по степи, они горели чадным пламенем вытекавшей из баков солярки. Коротко вспыхивал просушенный морозом брезент, огонь выбивался из-под капотов двигателей, перекидывался на массивные резиновые колёса.

По снегу убегали уцелевшие водители тягачей, ремонтники. Их догоняли пулемётные очереди, но несколько человек, скатившись в овраг, сумели спастись.

Офицер-артиллерист с трудом взвёл затвор вальтера. Оставался единственный выход — пустить себе пулю в висок, пока не появились эти дикие азиаты и не вспороли ему живот. Но проходили минуты, холод всё сильнее сковывал тело, а офицер убеждал себя, что слухи о зверствах русских придуманы идиотами или эсэсовцами. Надо звать на помощь, стрелять вверх, чтобы его услышали. Однако пальцы уже не повиновались, сознание мутилось, и всё закрывала морозная пелена.

На мёртвое тело наткнулся спустя четверть часа боец-десантник. Забрал пистолет, отстегнул часы и с сожалением осмотрел добротные сапоги, разорванные гусеницами танка. Впрочем, впереди ещё долгая зима, а валенки греют лучше.

К «тридцатьчетвёркам» комбата Андрея Михайловича Шестакова привели человек семь-восемь пленных, в том числе обер-лейтенанта, командира батареи. Их допрашивал Пётр Бельченко, возглавлявший взвод разведки.

Главный вопрос, который интересовал Шестакова, — есть ли поблизости крупные немецкие части. Обер-лейтенант, контуженный мёрзлым комом земли, кашлял и говорил с трудом. Назвал своё имя, должность, на остальные вопросы отвечать отказался.

— Надо ли играть в героя? — усмехнулся капитан Шестаков. — Ты всего лишь неудавшийся завоеватель, не более того. Церемониться с тобой не будем.

Когда Бельченко перевёл слова комбата, обер-лейтенант вытянулся по стойке «смирно» и, пытаясь держаться с достоинством, заявил:

— Я давал присягу и могу сообщить только своё имя. Какие-либо сведения военного характера передавать не имею права — это будет считаться предательством.

На эту фразу ушли все его силы. Увесистый ком мёрзлой земли крепко повредил грудь, возможно, сломал рёбра. Кашель согнул его, лицо побагровело, шинель была порвана.

Двадцатисемилетний комбат Шестаков смотрел на него, ожидая, когда пройдёт приступ кашля. Обер-лейтенант был единственным пленным офицером, и только он мог дать какие-то нужные сведения. Капитану уже доложили о потерях: погибли и получили тяжёлые ранения более тридцати танкистов и десантников, сгорели два танка и три были повреждены. Жалости или сочувствия к немецкому офицеру Андрей не испытывал.

Обер-лейтенант вытер губы платком и снова выпрямился.

— Вы можете показать на карте, где расположены ближайшие крупные части и остальные дивизионы вашего полка?

Бельченко перевёл вопрос комбата, а затем ответ обер-лейтенанта.

— К сожалению, не смогу

— К сожалению! — сплюнул капитан. — Вежливый до задницы. Ладно, отведите его в сторонку и шлёпните. Времени на пустую болтовню у меня нет.

Эту фразу обер-лейтенант понял и горячо запротестовал, мешая русские слова с немецкими.

— Вы цивилизованный человек и не можете так со мной поступить. Кроме того, я ранен и имею право на медицинскую помощь.

— Во, сукин сын, как заговорил, — удивился командир первой танковой роты Григорий Калугин. — А кто тебе давал право наши города из своих пушек в развалины превращать? А кто пленных штыками добивал?

— Заканчивайте с ним, — перебил Калугина капитан Шестаков.

Обер-лейтенант не просил пощады, но страх что-то переломил в нём. Подталкиваемый в спину стволом автомата, он упирался и растерянно повторял:

— Так нельзя… я ранен, и мне обязаны…

Сержант-десантник пнул его валенком.

— Шагай и захлопни рот!

Когда раздались одна и другая короткие очереди, остальные пленные сбились в кучу с нескрываемым страхом глядя на русского комбата.

Унтер-офицер в возрасте лет за сорок, понимая, что его ждёт такая же судьба, показал на карте, где расположен штаб их тяжёлого артиллерийского полка и один из дивизионов. Он неплохо говорил по-русски и сообщил, что провёл в плену под Брестом полтора года и вернулся домой после революции.

— Мало показалось? Снова в Россию потянуло?

— Я простой солдат. Кто меня спрашивал? — пожал плечами унтер. — Нас расстреляют?

— Если найдём транспорт, то вывезем в тыл вместе с ранеными. А если не хватит места, не обессудь. Сами в эту кашу влезли, самим и расхлёбывать.

— Мы поместимся в уголке кузова, — с усилием выдавливая улыбку, проговорил унтер-офицер. — Мои товарищи простые люди, у всех семьи. Пожалейте хотя бы их.

— Кстати, как настроение у ваших солдат? — оглядел напряжённо сжавшуюся кучку пленных комбат Шестаков. — Всё ещё надеетесь завоевать Россию?

— Я очень надеюсь, что нас шестерых не расстреляют, — не без юмора отозвался унтер-офицер.

— Но в Сталинграде ваша окружённая армия сражается упорно, хотя уже месяц находится в окружении.

— А что им остаётся делать? Если поднимешь руки, тебя повесят, как предателя.

— Не плети дурь, — оборвал его Шестаков. — Ума вам ещё как следует не вставили. Рассчитываете, что окружение прорвут, а ваш фюрер умнее всех на свете?

— Каждый во что-то верит, господин капитан. Возможно, и наши офицеры поумнеют, но пока они на берегу Волги, большинство относится к вашему наступлению скептически.

— Надо что-то решать с ранеными, — подошёл к комбату фельдшер Яценко. — Мы привели в порядок трофейный грузовик «Магирус», человек двадцать там поместятся. Есть ещё вездеход «БМВ», хоть издырявлен, но тоже на ходу. С десяток легко раненых туда втиснем.

— Пленных сумеем разместить? — внимательно оглядел младшего лейтенанта Шестаков.

— Тесновато будет, да ещё фокус какой-нибудь по дороге выкинут. Чего их в тыл тащить? Пострелять к чёртовой бабушке, и все дела.

Фельдшер Анатолий Игнатьевич Яценко, как всегда, успел хватить спирта или трофейного рома. Его слегка покачивало, полушубок был расстёгнут, на ремне висел наган в кирзовой кобуре, через плечо — санитарная сумка.

— Бери их и стреляй, — с неожиданной злостью проговорил комбат. — У тебя наган в кобуре, как раз одного барабана на шестерых хватит. Нахлебался трофейного пойла и повоевать решил?

— Да это я так, пошутил, — козырнул фельдшер, которого в батальоне все называли Игнатьич. — А сто граммов для сугреву принял, пока раненых обрабатывал. Ветер дюже холодный.

Трезвым Игнатьича видели не часто, но дело своё бывший заведующий сельской амбулаторией знал. Раненые были грамотно перевязаны, на перебитые конечности наложены шины. Впрочем, ему хорошо помогала хирургическая сестра Кира Замятина, переведенная в танковый батальон из бригадной санчасти.

На лоб Игнатьича сползала слишком великоватая для него офицерская шапка, уши были обморожены, а под глазами набрякли мешки. Он шмыгнул носом и спросил, кто кроме него будет сопровождать раненых.

— Водители будут сопровождать и легко раненые. Справятся они, Кира?

— Так точно, — козырнула сержант медицинской службы Замятина. — Правда, там двое ребят сильно обожжённые, но мы им ничем больше помочь не сможем. Я морфин вколола, их в госпиталь срочно доставить надо.

— Езжайте, — махнул водителям Шестаков.

Две трофейные машины вышли на равнину. Сопровождающие, выставив стволы автоматов, настороженно смотрели по сторонам. Здесь, между внутренним и внешним кольцом окружённой армии Паулюса, хватало недобитых немецких групп, пытавшихся прорваться к своим.

По рации сообщили в штаб бригады о результатах боя. Начальство никак не оценило довольно успешные действия танкового батальона. Шестакову предписывалось встать в жёсткую оборону и дождаться прибытия стрелкового полка, который займёт отбитые позиции. Указания о дальнейших действиях последуют позже.

— Хоть бы доброе слово сказали, — недовольно пробурчал разведчик Бельченко. — Целый пехотный полк с артиллерией и танковой ротой пытались этот прыщ сковырнуть, ни хрена не получилось. А мы за час все их пушки расколотили и больше сотни фрицев прикончили.

— Тягачи да ещё всю остальную технику посчитай, — усмехнулся Андрей Шестаков. — Каждый по медали на задницу заработал. Чем хвалиться? Пять танков из строя вышли, убитых и раненых более пятидесяти человек. Фрицы авиацию пустят, следом артиллерию подтянут, а у нас снарядов с гулькин нос. Рано хвалиться.

— После того, как группировка Гота едва кольцо вокруг Сталинграда не прорвала, не жди ни наград, ни благодарности, — рассудительно заметил Григорий Калугин, самый старший по возрасту командир в танковом батальоне. — Она и сейчас наготове, хоть и потрёпанная.

— Передай ответ, — коротко продиктовал радисту капитан Шестаков. — К обороне готовы, укрепляем позиции. Ждём подкрепления, боеприпасов и горючее.

Сержант козырнул и пошёл передавать ответную шифровку начальству. Комбат Шестаков, отдав необходимые распоряжения, вместе со своим заместителем, командиром первой роты Григорием Калугиным, обходил позиции, которые им предстояло удерживать до подхода стрелкового полка.

Начальство сообщило, что полк уже выдвинулся и скоро будет на месте, в чём Андрей Михайлович Шестаков очень сомневался. Снежные заносы, вечная нехватка транспорта, артиллерию тянут лошади, да ещё большая вероятность нарваться на воздушный налёт люфтваффе.

Если командир полка с головой, то вряд ли он рискнёт выдвинуть в ясный солнечный день на открытую равнину две тысячи человек со всем своим полковым хозяйством. Немцы не считают битву за Сталинград проигранной, дерутся отчаянно, усилили авиацию. У нас же самолётов, как всегда, не хватает. Маловероятно, что какой-то безвестный пехотный полк будут прикрывать с воздуха.

Генералы мыслят куда глобальнее — в масштабах армий, корпусов — и вместе с полками к линии фронта не спешат. Не задумываются, что десяток «Юнкерсов-87» (полторы тонны авиабомб и четыре пулемёта на каждом) и звено мессершмиттов разметут пеший полк с налёта. Дай Бог, если половина людей уцелеет, но это уже не бойцы после такой мясорубки!

Поэтому мнения комбата Шестакова и его заместителя сошлись — до ночи подмоги не дождаться. Григорий Калугин по званию тоже капитан, только старше Шестакова и хватанувший бои с японцами ещё в двадцатых годах.

— Чую, что торчать нам здесь не меньше суток, — прикуривая папиросу, рассуждал Калугин. — Полк под самолёты не бросят. Тем более, после месяца наступательных боёв. Вышлют малым ходом две-три неполные роты да батарею «сорокапяток». Чего им спешить, когда танковый батальона оборону занял?

Высоко в небе кружила «рама», и хотя экипажи торопились как можно быстрее замаскировать машины, немцы уже наверняка подсчитали силы русских и скоро ударят. Не захотят терять такую выгодную позицию.

Несколько бойцов из десантной роты расширяли капонир и укладывали туда погибших. Шестаков поморщился. Сейчас важнее было укреплять обрушенные траншеи и готовиться к возможной атаке, однако промолчал. Пока есть возможность, надо похоронить ребят. Если начнётся бой, будет уже не до того.

Оба капитана обходили по периметру бывший участок дальнобойного немецкого дивизиона. В капонире виднелись слегка припорошенные снегом обломки орудий, лежали тела убитых артиллеристов.

— Повезло нам, что фрицы зевнули, — сказал Шестаков. — Рождество праздновали, а затем отсыпались. Но дрались отчаянно.

— Воевать они умеют, — согласился Калугин. — А насчёт повезло, это как сказать. Два танка сгорели, три машины ремонтируют, да и потери личного состава более пятидесяти человек. Это в одном бою. С кем дальше наступать будем?

В просторном окопе командир десантной роты Павел Мельник вместе со своими бойцами устанавливал трофейный 80-миллиметровый миномёт.

— Как обстановка, Павел?

— Ждём атаки. Вот миномёт настраиваем. У фрицев их три штуки было, уцелел один. Хорошая штука, мины собираем. Пальнуть бы пару раз для пристрелки. Разрешите, товарищ комбат?

Паша Мельник, высокий, темноволосый, родом из этих мест, в бушлате и шапке-кубанке, вопросительно смотрел на Шестакова. Было ему года двадцать два: розовые от мороза щёки, слегка припухлые юношеские губы и туго затянутая портупея с кобурой. Воевал он смело и в своей роте пользовался авторитетом.

— Ну, пальни. Глянем, как немецкий «самовар» работает.

Мины, весом три с половиной килограмма, подняли фонтаны снега метрах в пятистах от траншеи.

— Специалисты в роте есть?

— Так точно. У меня ребята на все руки.

Подбежал старшина Черняк и доложил, что прибыли два студебеккера.

— Снаряды и патроны к пулемётам подвезли. Выгружаем, шофера торопятся, боятся под бомбёжку попасть.

— Раздавай боеприпасы по экипажам. Сколько там снарядов на каждый экипаж достанется?

— Штук по пятнадцать.

— Они что, смеются над нами? Я запрашивал минимум по три десятка.

— Не получилось, — развел руками Тимофей Черняк. — Один «студер» на мине подорвался. Машина вдребезги, водителя и лейтенанта-экспедито-ра на куски разнесло.

Закончить обход Шестаков и Калугин не успели. Начался авианалёт. Тройка пикирующих бомбардировщиков «Юнкерс-87» с пронзительным воем сирен сбрасывали тяжёлые «стокилограммовки» и мелкие бронебойные бомбы.

Если «сотки» лишь снова завалили часть траншей, то одна из мелких кумулятивных бомб ударила точно в «тридцатьчетвёрку» из второй роты.

Пробила лобовую броню и раскалённой струёй подожгла машину Экипаж, прятавшийся под днищем, успел выскочить и на бегу видел, как огонь охватывает Т-34, а затем начали взрываться снаряды, опрокинув башню на утоптанный снег.

Не повезло студебеккерам. Возможно, они бы уцелели, если бы остались на позициях разгромленного немецкого дивизиона, укрывшись в капонире, где стояли раньше артиллерийские тягачи. Но за десяток минут перед налётом студебеккеры поторопились в обратный путь.

Их перехватили два мессершмитта, сопровождавшие звено юнкерсов. Истребители снизились до трёхсот метров и расстреляли, как в тире, оба мощных дефицитных в то время грузовика. Уцелел лишь один из водителей, зарывшийся в снег.

Когда самолёты улетели на свой аэродром, сержант, подволакивая ушибленную ногу, кое-как добрался до батальона, где его от души отматерил старшина Тимофей Черняк.

— Куда ты торопился? Или думал, что твой «студер» быстрее, чем мессершмитт, летает? Чувырло безмозглое!

Комбата Шестакова больше беспокоила потеря ещё одной «тридцатьчетвёрки». Кроме того, он опасался, что откроет артиллерийский огонь дальнобойный дивизион, расположенный в двенадцати километрах. Точности от такой стрельбы не будет, но если немцы высадят на вездеходе корректировщиков, то танковому батальону и десантникам придётся туго.

Но с корректировщиками у немцев не получилось. Посланный в разведку лёгкий танк Т-70 под командой младшего лейтенанта Антона Зуйкова перехватил вездеход «Штёвер» и расстрелял его из башенной 4 5-миллиметровки.

В качестве трофеев Зуйков привёз разбитый артиллерийский перископ, обгоревшие карты, документы двух офицеров и уцелевшее оружие группы артиллерийской разведки.

До этого младший лейтенант ничем особым в батальоне не выделялся. Осмотрев трофеи и карту, капитан Шестаков от души обнял младшего лейтенанта.

— Если бы не перехватили корректировщиков, сидели бы сейчас под огнём. Навели бы на нас такой же дивизион и снарядов не пожалели.

— Андрей Михайлович, — обратился к комбату Калугин. — Людям отдохнуть надо. Сутки уже на ногах. Периметр худо-бедно укрепили, боевое охранение я выдвинул, посты расставлены. Пойдём поужинаем.

Шестаков, Калугин, командир десантной роты Павел Мельник и начальник разведки Пётр Бельченко разместились в блиндаже, где раньше обитал командир немецкого артиллерийского дивизиона. Здесь же суетился один из бойцов, растапливая печку и накрывая на стол.

Командир второй танковой роты Родион Соломин, как младший по возрасту, вёл со своими танкистами боевое наблюдение.

Блиндаж из толстых брёвен в три наката, усиленный железными балками, был добротный и просторный. В глубине помещения стояла деревянная кровать, накрытая несколькими ватными одеялами.

Пол, как в избе, был из плотно пригнанных друг к другу массивных крашеных половиц. Блиндаж освещался электролампочкой, но генератор в ходе боя был разбит и сгорел — на столе коптила обычная керосиновая лампа.

— Умеют фрицы уют создать, — оглядывая тёплое укрытие, сказал лейтенант Пётр Бельченко. — Здесь сосен в округе на двадцать вёрст не отыщешь, а для майора целый подземный дом построили. А командовал всего-навсего паршивым дивизионом, даже не полком.

— Этот дальнобойный дивизион целого полка стоил, — закурил трофейную сигарету Григорий Калугин. — Двенадцать тяжёлых орудий, зенитки, миномёты, и транспорта хватало. На блиндажи они деревенские избы разбирали.

В дверях, ведущих в прихожую, появился сержант-радист.

— Разрешите обратиться, товарищ комбат!

— Что у тебя там?

— Из штаба интересуются, прибыл ли стрелковый полк?

— Передай ответ, что ждём прибытия. К отражению возможной атаки готовы. Хорошо, если подкинут ещё боеприпасов и горючего. Оба студебеккера угодили под бомбёжку и сгорели на обратном пути.

— Ясно. Сейчас передам, — козырнул радист.

Затем появился старшина Тимофей Черняк и сообщил, что давно готов горячий ужин.

— Откуда он взялся? — удивился Калугин.

— Так мы же у фрицев две полевые кухни отбили, — шмыгнул носом старшина.

— Горох, небось, со свининой?

— В одном котле рис с мясом, во втором — кофе с молоком. Вполне съедобно, я попробовал.

Вместе со старшиной по блиндажу расплывался запах алкоголя.

— Ты глянь, Гриша, — обратился комбат к своему заместителю Калугину. — Перед боем всех предупреждал, чтобы офицеров живьём брали и захватывали транспорт. Хрена с два кто послушался! Информации толком не имеем, что вокруг творится, и грузовики почти все пожгли. Зато полевые кухни в целости и сохранности взяли. Да лучше бы хоть одну зенитку захватили или хороший грузовик.

— Кухни не все нам достались, — с сожалением ответил старшина. — Одну снарядом разбило.

— Вот ведь горе! — засмеялся Калугин. — Зато две других остались. Горячим неплохо людей подкормить, да и граммов по сто с прицепом опрокинуть. Я гляжу Тимофей уже приложился. Никак вместе с Игнатьичем хлебнули?

— Я чуток трофейного рома попробовал, прежде чем вас угостить.

— Боишься, что отравимся? Так десантники навеселе разгуливают, не боятся отравы. Это я тебе, Павел, говорю. Крепкая у нас оборона. Танкисты машинами занимаются, а десантники периметр навеселе охраняют.

— Всё в меру, — отозвался старший лейтенант Павел Мельник. — Я проверял, посты на месте. Ребятам больше всех досталось. Двенадцать человек погибли, и раненых полтора десятка в тыл отправили.

— Ладно, поужинаем, и пойдёшь в траншеи десантников сторожить, чтобы не заснули. Тимофей, пригласи Киру Замятину, пусть с нами горяченького перекусит.

Комбат весело оглядел своих командиров и старшину, усмехнувшись, добавил:

— Рожи и руки снегом помойте и материтесь поменьше. Единственная девушка в батальоне, да ещё красивая.

При этих словах заёрзал и, поднявшись, двинулся мыть руки Павел Мельник, который часто крутился возле медсестры, набиваясь на более тесное знакомство. Кажется, безуспешно. Медсестра себе цену знала и не торопилась отвечать на ухаживания.