Вонь

Владислав Март (2025)

Рассказ о том, как человек объясняет свою изоляцию, анализирует одиночество, призывает в помощники природу, которую буквально приносит к себе домой. Каковы причины этого? Кто опасен и неприятен — окружающие или сам герой? История также продолжает серию рассказов автора в которых задействован Пёс.

Валериана стояла и воняла. Вчера она имела тёмно-коралловый оттенок и всей своей раскидистостью головной части, стройностью стебля, напоминала древнего океанического строителя островов. Позавчера пушком покрывал её розоватый налёт, а в глубине соцветий жили последние крохотные белые цветочки-звёздочки. Те, что покрывали валериану три дня назад наполовину, а четыре дня назад полностью, как невесту. Неделю назад она имени не имела, стоя на зелёной ножке между цикорием и расторопшей. Ждала меня все дни своей жизни. Чтобы я сфотографировал, опознал её и впервые произнёс имя — Валериана. Не знаю, кто больше от того удивился. Само растение или я. В поле, цветущая, с невидимым мне горьким корешком и без документа с таксономическим наименованием, валериана тянулась к солнцу неузнанной. Ничто в ней не выдавало лекарственности и того налёта книжного образования, что приказывал мне удивляться и поражаться, тому что я нашёл. Подивившись вдоволь, я при ней остановился. Совершил фотографирование, погуглил, срезал чёрным лезвием неблестящего выкидного ножа. Ведь сюрприз этот повторялся. Было мне не ново уже целое лето узнавать цветущее, испускающее семена, называть и запоминать, и так, разнообразить мой утренний досуг. И срезать. Я познакомился с валерианой после цикория, буквицы, чертополоха, василька лугового, очитока, после всех по очереди цветущих, меняющих оттенок поля каждые полторы недели лета. И всё это тащил в свой дом. Только валериана удивила меня дважды. Из других сорванных и отнесённых в жерло пустой бутылки каминной комнаты. Из всех. Дубль удивления. Валериана сначала абсолютно не пахла. Не выкидывала тот запах, что я ждал, сверившись с детскими воспоминаниями о маминой аптечке. Со взрослыми воспоминаниями о бабушкиной аптечке. Удивительно не испускала ароматный дух. Но затем, валериана, сухая и коричневая, начала вонять. Септиком, смертью, ядовитой травой. Второе удивление было таким же перцовым, таким же дерзким. Прочие сухостои упокоились в мусорном ведре, но эта стояла, вечная как Сбербанк, стояла и воняла. Выбрасывать её за внешнюю некрасоту не было повода, выкидывать было не за что. Грациозный коралл обращал на себя внимание. Но всё же бывшее живое переехало сначала на подоконник, затем на верх холодильника, на второй неделе в отдалённый угол необжитой комнаты, что в жирные времена планировалась как кинотеатр. Двойное удивление. Сперва в том, что ожидаемого запаха нет. Далее в том, что он появляется хуже и тяжелее, чем можно было вообразить, когда уже привык, что запаха нет.

Изучив поле буквально вдоль и поперёк, следуя через высокую плохопролазную траву за тонкой дорожкой оставленной Псом, я стал ботаником-самоучкой. Школа, ВУЗ, стыдно вам. Одно поле и одно любопытство дали мне ботаники больше, чем ваши шестнадцать лет специально разработанных и одобренных федеральных образовательных программ. Стыдно так учить, стыдно так использовать бумагу из дерева и мозги учеников из клеток. Пёс исчез из поля зрения, но я не стал волноваться, а принялся за работу. Принесённые перчатки лезли на пальцы, корзинка расположилась на земле. У конца поля, у кромки леса, у просеки, что вела к заброшенному пионерскому лагерю, душил худое высокое дерево дикий-дикий хмель. Я расчистил растительный прах и стал искать места выхода хмеля из земли. Старался вырвать как можно более долгие куски, коричневую проволоку со стволовыми клетками. Затем отрывал метровые части, так чтобы обязательно была в них развилка, почка-перекрёсток, и клал в корзину. На корточках я пролезал в заросли и тянул на себя бесконечные зелёные и коричневые лианы. Самую соль хмеля. Из-под неглубокой земли. Дружок размножается вегетативно. Закопанные мной в нужном месте, они взойдут армией вандалов в следующем году. Взойдут-подпрыгнут и обмажут собой всё, что я им покажу. Будут по десять сантиметров в день лезть на сарай, забор, опоры беседки и скроют от любопытных летних соседей мой единственный кусок жизни на моей единственной земле. Но будут мной воспитаны и окультурены ради миссии окружать меня, прятать меня от мира. Сейчас же, тянуть, рвать, в корзину, полную корзину и домой. Господин Пёс уже рядом, вернулся из густоты хвои. Не может отдышаться. Хочет пить из припасенной фляжки. Заяц или косуля, так или иначе, их следы измотали собаку за полчаса. Пёс еле поспевает за моим спокойным шагом ведущим к машине. Корзина едет на мне, я на машине, а все вместе мы едем на куске материи летящем каруселью, полным злых капризных смертных детей. Сойти я не могу. У меня абонемент до закрытия луна-парка. Могу я только насадить вокруг себя плотный туман хмеля, усыпить врага и самому стать спокойнее ингалируя собираемые осенью шишечки. Уснуть на подушке полной шишек хмеля, после травяного чая хмеля с мелиссой, после песни про письма из Парагвая, после ненависти к людям и любви к собакам… Поехали, Пёс, домой.

Способность брать от природы как наблюдения, как и реальные осязаемости, развилась во мне за время жизни в доме чрезвычайно. Тут и там выкапываю на дальних опушках рябину да сирень, сосенки да многолетние травы. Недавний поход за двумя вёдрами папоротников запомнился. Всю эту бесплатную радость природы я пересаживаю вокруг себя, обозначая границы своего мира. Вот они, шахматные порядки крыжовника и смородины, калины, обозначающие место, с которого я не люблю людей особенно сильно. Черту, пересекая которую, всякая человечная тварь рискует. Моя зелёная красная линия. Линия, за которой мой не обращённый на определённого мизантропизм, становится прицелом и полётом снаряда требюшета. Я с каждым месяцем плотнее и гуще присаживаю унесенное из леса, вокруг ранее воздвигнутого забора и с его внутренней стороны. Цветы с пчёлами, розовые шипы, игольчатая хвоя, терновый куст и глубокая канава. Какой вам ещё нужен знак, людовеки, чтобы не приходить сюда? Что ещё я должен посадить вокруг своего дома чтобы вы не приносили листовки для голосования, не побирались консервными банками для блиндажных свечей и не крестили меня к празднику чьей-то уважаемой матери. При взгляде с дороги, каждый слабовидящий и туго соображающий определит, что дом мой не приветствует гостей. В нём довольны плющом и виноградом, изгородью и рвом, всегда закрытыми воротами и не выглядывающими за пределы участка лучами ламп. Всё внутрь. Всё для себя. И пусть Пёс — самый добрый и дружественный на свете — гостям этого не узнать. Гостям виден лишь его волчий оскал и размер. Необразованным невладельцам собак, мой Пёс сгодится как преграда, как ещё один биоаналог забора. Непонимающие кто друг, кто нет, они такие чужие мне. Оставайтесь там. Вне. За. Шагайте мимо. Стойте спиной. Мы чужие и тому рад. Будет новая весна и я привезу из леса новый ряд ёлок. Их аромат — не валериана, но оба мои собственные и я с ними, и без вас.

Конец ознакомительного фрагмента.