Офицеры

Владлен Немец

Когда-то Аллен Даллес утверждал, что примерно 80% информации разведка получает из открытых источников. Но остальные 20% все-таки как-то добывать надо. Об этих 20% информации следует говорить особо. А пока поговорим об открытой информации…

Неретин

Свет в окошке

Непростая жизнь у Машеньки. Вот уже двадцать первый год девушке пошел, а она даже и не невеста, да что там невеста! — ухажоров серьезных и то нет. И добро бы дурнушка какая, мимо которой любой задрипыш пройдет и не взглянет. Нет, красавицей уродилась. Настоящая русская красавица. Коса русая до пояса, глаза серые, большие, стройная, в общем всё при ней. И парни на нее заглядываются, а она ни на кого не смотрит. А всё почему? Никто ей, кроме любимого единственноно брата Коленьки, не нужен. С титешних лет заменяет он Машеньке папу и маму, докторов, погибших на эпидемии холеры в Повольжьи. Раньше, когда совсем маленькая была, брал он ее с собой в дальние командировки. Она даже по китайски говорить научилась, когда Коля с хунхузами на КВЖД воевал. Всегда такой веселый был, и Машеньке скучать не давал. Особенно Маша любила, когда приходили Колины товарищи. Сидят, выпивают по малости (В этой компании напиваться было не принято — форму всегда нужно поддерживать), песни поют, былые дела и погибших друзей вспоминают. А она тихой мышкой в уголке пристроится и слушает, слушает, очень ей всё интересно, что брата касается. Но всё, что услышит, при ней и остается — Коленька научил.

Очень хорошо, что в Академию поступил: теперь каждый вечер домой возвращается. Только вот всё чаще хмуриться стал последнее время. Да и то сказать, время тревожное — конец 36-го года.

У слушателей Академии имени Фрунзе, где он уже второй год грыз гранит военных наук, Николай Васильевич Неретин приобрел репутацию молчуна. Только молчание его было особое — молчание человека, который очень многое видел и очень много знал, а во многом знании, как известно, таятся многие печали. А ему было о чем рассказывать: в Красной Армии со времен Гражданской войны, Польская компания, Перекоп, восстание на Тамбовщине, потом КВЖД (Китайско-Восточная железная дорога), Испания, да мало ли куда еще бросала его военная судьба. Только говорить об этом и раньше не cледовало, а теперь и подавно. И Неретин молчал, молчал и все больше уходил в себя, глядя на то, как словно гигантским гребнем прочесывал НКВД состав слушателей Академии, лучших кадровых командиров Красной Армии.

А сегодня случилось совсем страшное — утром на поверку не явились Валька Синичкин и Витя Кузнецов — его боевые товарищи по разным делам за кордонами Советской России. И на поверке их не выкликали. Остальное ежу понятно.

Сестренке Машеньке, которая разбежалась было с ужином, сказал: «Погоди, поговорить надо».

Глянула Маша на брата и про себя ойкнула — мрачнее тучи.

— Случилось что?

— Случилось… дружков моих, Валю Синичкина и Витю Кузнецова забрали…

— Они вдвоем так красиво пели! За что же их, Коленька?!

— Вот, вот, пели. За что, спрашиваешь? По мне так не за что, да ведь время такое, непонятное. Ты, Машенька, слушай, что скажу и запоминай. Меня тоже могут взять.

— Господи, а тебя-то за что?! Уж ты ли для страны не старался. Вон сколько шрамов, вся грудь и спина исполосованы-ы-ы!

— Ладно, не реви, слушай дальше. Если меня возьмут, то ты в Москве не оставайся. Немедленно, слышишь, немедленно садись на поезд и куда глаза глядят, в какой-нибудь город на Урале или за Уралом. Куда именно, мне сейчас об этом знать не надо…

Задрожало сердечко Машеньки, поняла зловещий смысл слов брата.

— Коленька, а как же мы потом с тобой встретимся? — и снова в рев.

— Прекратить! Ты сестра командира. Знаешь наше правило «Надейся на лучшее, а готовься к худшему». Может еще ничего и не будет, а готовым надо быть. Как встретимся? Через год письмо до востребования на Центральный Почтамт пошлешь. Не отвечу — еще через год. Наташка… — И заныло сердце.

…

Начальник курса вздыхал и посматривал на удобно развалившегося на кресле напротив парторга: «Вот список надо составить. Наши шефы с Красной Розы просили на праздник слушателей Академии прислать».

— А в чем проблема?

— А то ты не знаешь! Коллектив там женский, молодежный по большей части. Ежели, к примеру, женатиков прислать, так потом ихние жены тебя жалобами завалят.

— Ну, не такой уж неустойчивый у нас состав курсантов…

— Еще какой устойчивый!

— Ах, ты в этом смысле, — парторг расхохотался. — А ты холостых пошли, ну, конечно, которые постарше, посерьезнее. Может и обойдется. Ну а если что, так пускай сами потом разбираются.

Так сорокалетний майор Николай Васильевич Неретин попал на празднование Первого Мая на фабрике имени Красной Розы (Люксембург).

У фабричных девчат голова кругом: командиры в парадных кителях, и все такие подтянутые, вежливые такие, всё «простите, разрешите»… Не чета местным парням. Как белый танец, так девчонки прямо на перегонки к военным несутся.

Приметил Неретин одну девушку, которая почему-то на белый танец не рвалась, и вообще по большей части в сторонке отсиживалась. Подошел, представился, узнал, что девушку зовут Наташей, попросил разрешения пригласить на вальс.

— Наташа, а почему вы на белый танец никого не приглашаете, достойных не находите?

— Что вы, что вы, Николай Васильевич (Называть Николаем наотрез отказалась.), вы все такие замечательные! Только я боюсь, что меня задавят: вон у нас девчата какие боевые!

Николай Васильевич вызвался проводить Наташу. Шли пешком от Семеновской площади до Басманной. Всю дорогу Наташа рассказывала о фабрике, о подругах.

— А что же вы о себе молчите?

— А что про меня говорить? Живем вдвоем с мамой, учусь в вечернем техникуме на товароведа по парфюмерии. Я уже сейчас запросто отличаю настоящие духи от подделок. Николай Васильевич, можно вас попросить, а? Не надо говорить мне вы, а то я буду думать, что вы надо мной подсмеиваетесь.

— Хорошо, но и ты меня больше на вы не зови, ладно?

— Ой, я так сразу не могу, надо немножко привыкнуть.

— Отлично! Вот и привыкай! Ты не проглодалась? А у меня в животе барабаны тревогу бьют.

— Немножко, самую капельку, — смутилась девушка.

— А вот и ресторан у нас по пути оказался!

— Николай Васильевич, ну что я буду, — запнулась, — тебя для первого знакомства разорять?

— Ничего, а я давно уже в ресторане не бывал. Меня все больше сестренка Машенька кормит.

Так началось знакомство, которое перешло дружбу, но Николай Васильевич не смел сам себе признаться, что относится к Наташе не просто как к подружке: очень смущала разница в возрасте — ему почти сорок, а ей девятнадцатый… А Наташа прилепилась к Неретину всей душой. Может быть было что-то от безотцовщины, может воспитанность Николая импонировала (Не то, что фабричные парни: те, пока не выпьют вообще на девушек не глядят, а выпьют, так даже имени не справшивают, а сразу под юбку.), а скорее всего — настоящий самостоятельный человек, как характеризовали Неретина Наташины фабричные подруги. Да и с Машенькой как-то сразу подружилась. Не раз заставал Николай Васильевич такую картину — сидят рядышком на диване и чирикают об чем-то девичьем, секретничают. Кто знает, как пошло бы у них дальше, если бы не эта треклятая ситуация конца 36-го года.

…

— Наташе позвонишь из автомата на работу, из дома не надо, кто знает, может на прослушке аппарат будет. Скажешь, в дальней командировке, срочно выехал, попрощаться не успел, когда вернется сам позвонит. От встречи откажись.

— Поняла, всё поняла, Коленька…

— Говори, по глазам вижу, что-то не так.

— Жестоко это как-то. Ни здравствуй, ни прощай.

— Что тебе сказать. Конечно, лучше бы все объяснить, но сама понимаешь. Да и Наташку так может уберечь удастся. Скажи ей еще, что я о ней помню. Ну а если в течение года не вернусь, пусть больше не ждет.

— Теперь насчет нашего хозяйства, — продолжил Неретин, — Сберкнижки наши с собой возмешь. Они все на твое имя. На первое время хватит. Ну а вещицы всякие, что я привозил… Они дорогие, но с собой их таскать ни к чему. Подумай сама, что делать, но чтобы завтра их дома не было.

— Неужто всё отбирать будут?

— На Сретенке давно была?

— Давно.

— Ну и дальше туда не ходи. Там теперь новый магазин открыли. Хорошими вещами задешево торгуют. Это всё у арестованных набрали. Ладно, ладно, не плачь, — обнял сестренку, — может еще ничего не будет.

Утешал, а сам своим словам не верил. Чутье не обмануло. Через несколько дней после этого разговора ночью раздался стук в дверь: «Телеграмма!».

Обыск ничего не дал: Неретин уже убрал или уничтожил всю «крамольную» литературу — работы Тухачевскго, первый том Истории Гражданской Войны в СССР (второй том так и не вышел), даже Испанский Дневник Михаила Кольцова. Но если хорошо искать, то все равно что-нибудь да найдется. На всякий случай конфисковали сборник, посвященный смерти Кирова, пластинки с речью Орджоникидзе, еще что-то в этом духе.

Неретин быстро собрал чемоданчик (что взять в тюрьму обдумал заранее), поцеловал Машеньку, и сам кинул командиру группы: «Пошли, что ли?».

На «курорте» у Ежова

Первые два дня просто держали в одиночке, никуда не вызывали.

— На нервы давят. Ладно, давите, не на такого напали.

На третий день, не говоря худого слова и ничего не объясняя, обработали да так, что едва на ногах стоял. Хорошо хоть отвели в другую камеру, где дожидались своей участи такие же как он бедолаги. Им доставалось ничуть не меньше, особенно если упорствовали при допросах. Николаю оказали посильную помощь, но главными были моральная поддержка, чувсто товарищества. Два дня «отдыхал». Потом повели на допрос.

— Ну-с, как вам в нашей «гостинице»? — Следователь, тщедушный человечек с остренькими внимательными глазками, улыбнулся краешками губ. — Молчите? Так, давайте уточним для порядку: Неретин Николай Васильевич, бывший майор Красной Армии, изменник Родины, шпион одной иностранной державы, так?

— Неретин Николай Васильевич, командир Красной Армии.

— Значит признаваться не будем? Ваше дело. А только я могу очную ставку с вашими дружками организовать, они во всем признались. Да и сестра ваша, — следователь заглянул в записную книжку, — Мария Васильевна, тоже не откажется нам помочь.

— Ну до сестренки тебе, сволочь паскудная, не дотянуться, а с друзьями… посмотрим.

— Молчите? А зря! Только лишние мучения на свою шею просите. У нас, знаете ли, все начинают говорить рано или поздно. Те, кто поздно, об этом потом горько жалеют. Ладно, чувствую, что до вас мои увещевания не доходят. Придется опять на профилактику.

Так для Николя Неретина, заслуженного командира Красной Армии, начался кошмар допросов и избиений. Как ни странно, но упорный отказ давать показания сослужил Неретину хорошую службу: следователь, у которого «на руках» было несколько «политиков», а время поджимало (Начальство требовало результатов), решил пока оставить Николая Васильевича в покое, сосредоточившись на более поддающихся обработке…

Слухи о переменах в НКВД просачивались в тюрьму на протяжении последних недель. По дороге факты обрастали легендами: всем хотелось верить, что дни Большого Террора миновали. Но в тюрьме ничего не менялось, следователи свирепствовали по прежнему, и постепенно надежды уступили место апатии. Тем более неожиданно однажды утром прозвучал голос разводящего: «Неретин, с вещами на выход!».

В конторе тюрьмы писарь открыл папку и скороговоркой прочитал…

Разобраться в его речитатитве было нелегко, но главное Неретин понял — СВОБОДЕН.

Сразу за воротами тюрьмы стоял черный ЗИС, и перед ним прохаживался, судя по малиновому околышу фуражки, офицер НКВД.

— Неретин?

— Так точно.

— Садитесь в машину.

— Куда вы меня везете?

— По дороге поговорим.

Минут десять сопровождающий молчал, давал Неретину освоиться с обстановкой. А сам Неретин, просидевший в тюрьме почти два года, тут же забыл о спутнике и стал с любопытством осматриваться по сторонам. Больших изменений в столице заметно не было, но интересовала каждая мелочь: воробей пролетел, мальчик прошел, женщина с коляской, новый троллейбус.

— Ну-с давайте поговорим, — раздалось над ухом.

Неретин даже вздрогнул от неожиданности, так увлекся рассматриванием родного города.

— Слушаю вас, простите, не знаю чина и должности.

— Это неважно. Вы освобождены со снятием судимости. Сейчас мы направляемся в штаб округа. Там я передам вас с рук на руки вашему начальству. Дальше вашей судьбой будет распоряжаться армия. Сейчас большая недостача кадровых офицеров. Вот пакет с вашими документами. Передадите его в штабе кому положено.

Письмо

Неретина поселили в командирском общежитии: пока он находился в тюрьме, а Маша, по сути, в бегах, в квартиру вселилась семья какого-то чина из НКВД. Николай Васильевич даже не стал ни с кем говорить о возвращении жилья: как говориться, не до жиру, быть бы живу. На второй день после освобождения пошел на Главный почтамт — солидное серое здание на улице Горького. Девушка, дежурившая у окошка «до востребования», долго копалась, наконец, выдала довольно пухлый конверт без обратного адреса. Сердце забилось тревожно и радостно: Живасестренка, аэтоглавное! Только как же без обратного адреса?

Николай Васильевич отошел к одному из высоких круглых столов для посетителей, и аккуратно надорвал шероховатую бумагу конверта. Сначала выпала фотография поясная: Машенька с каким-то симпатичного вида парнем, оба улыбаются. Еще на одной карточке небольшой аккуратного вида домик, перед крыльцом которого, рядом с Машенькой в холщевом домашнем платьице выставив весьма серьезные рога стояла коза. Письмо было длинное. В самом верху стояло: город Н-ск Челябинской области, почтамт до востребования, Нечипоренко М.В.

— Так, значит, вышла замуж и сменила фамилию. А я даже не смог заранее на жениха посмотреть, помочь советом… Ох, жизнь, все получается не по человечески! — Ладно, что там дальше?

Машенька тревожилась о Николае. Потом рассказывала, что работает в местном сельпо бухгалтером, зарплата неплохая, да еще паек для членов кооператива. Дали ей комнату в трехкомнатной коммунальной квартире. А потом пошло главное: Дорогой братец, три месяца назад (письмо было полугодичной давности) я познакомилась с учителем пения и по труду в местной семилетке. Ему двадцать шесть лет. Сирота. Юра сам с Украины, очень хорошо поет, но почему-то только грустные песни. Рассказывает, петь научился в 27-м году, когда перебирался в Челябинскую область. (В мозгу мгновенно: Тринацать лет назад, Юре этому было тринадцать, cирота. Петь, наверное, научился, чтобы с голоду не подохнуть. По всему видать, дитя голодомора). Очень ко мне привязался с перового же знакомства. Настоял на свадьбе, говорил «А вдруг ты исчезнешь, а я опять сиротой!». Он скопил немного денег. Зарплата у учителя скромная, но подрабатывал на вечерах, на свадьбах и все откладывал. Ну и я, конечно, добавила. Как тебе наш домик и наша родственница рогатая? Особо моим прошлым Юра не интересовался. Главное, говорит, что ты есть. Мне он очень нравится. Очень заботливый, даже немножко напоминает тебя. А про любовь пока не скажу — не знаю.

Здесь же, на почтамте, Николай Васильевич написал ответ. Сообщил, что жив и здоров, из «дальней командировки» вернулся. Сейчас работает по специальности в Москве, а там что бог даст или куда начальство пошлет. Очень по Машеньке скучает, но рад, что она «пустила корни». Придет время встретимся. Пиши по этому же адресу.

В штабе МВО

Два месяца Неретин работал в штабе Московского военного округа. Одного из штабных работников, полковника Прохорова, заинтересовали взгляды майора на подготовку войск: «Так вы утверждаете, что мы мало внимания уделяем командирам нижнего звена. Интересно, — Прохоров улыбнулся. — Знаете, Николай Васильевич, если вам удастся обосновать вашу теорию, то это будет очень даже кстати».

— Хотите сказать, что толковые младшие командиры в какой-то степени смогут компенсировать отсутствие опыта у молодых офицеров?

— Ну, в общем то да, хотя я бы не стал формулировать проблему столь категорично. Сделаем так. Вы напишите записку, обоснуете вашу теорию. А пока буквально в двух словах, на основании чего вы пришли к вашим выводам».

— Опыт военных действий при столкновениях с японцами в Китае, а также попавшие мне в руки во время Гражданской войны в Испании документы о построении германской армии, в том числе ее устав. В Японии и в Германии подготовке младших командиров уделяется самое серьезное внимание. Кстати говоря, унтер-офицеры японской армии были просто великолепны, чего нельзя сказать о младших офицерах. А что касается немцев, то они сумели сохранить свой унтер-офицерский состав еще со времен Мировой Войны.

— Ну что ж, давайте, пишите. Как вы назвали вашу теорию? Усиление выживания воинских подразделений, так кажется?

Полгода спустя полковник Прохоров вызвал Неретина: «Вот предписание. Вы направляетесь в Белорусский военный округ. Хотите спросить, почему именно туда? Песню новую слышали? Если ЗАВТРА ВОЙНА, называется, понятно?

— Понятней не бывает.

— Ваш округ на острие. Готовьтеcь!

Разговор с комиссаром

Вызванный к полковому комиссару Неретин примерно догадывался о чем пойдет речь, и это его не радовало.

— Заходи, майор, заходи, не стесняйся. Догадываешься зачем я тебя вызвал?

— Слушаю вас, товарищ полковой комиссар.

— Это хорошо, что слушаешь. Хуже то, что ты делаешь. Вот, полюбуйся, целая папка жалоб на твое самоуправство. Люди, можно сказать криком кричат. А человек, как сказал товарищ Сталин, наш самый ценный капитал. Давай, рассказывай, что ты там у себя в батальоне накашлял.

— Не пойму, о чем вы, товарищ полковой комиссар.

— Ладно, я вот для себя выписку сделал из этих жалоб, обобщил, так сказать. Получается густо. Во-первых, устав нарушаешь, принцип единоначалия. Жалуются, что ты выпячиваешь роль младших командиров в ущерб авторитету офицеров. Дошло даже до того, что ты приказал отделенным при атаке идти не впереди отделения, увлекая бойцов личным примером, а прятаться за спинами бойцов.

— Разрешите отвечать?

— Отвечай, отвечай. Умел грешить, умей и ответ держать.

— Командир отделения последнее командное звено. Дальше идет уже непосредственный исполнитель приказа — солдат. От того как отделенный готовит солдат, как он ими командует, зависит как солдат будет воевать. Пренебрегая ролью отделенного мы как раз и нарушаем принцип единоначалия. Солдат должен знать, кто им командует в бою. Теперь, что я прячу отделенного за спинами солдат. Во-первых, я считаю, что увлекать своим примером должны комсомольцы и коммунисты. Во-вторых, но это главное, отделенный должен командовать отделением в бою, а как он это сделает, если он не видит солдат? Ну и, конечно, если командир отделения погибает в первые же минуты боя, то отделение становится неуправляемым.

— Хорошо поешь, складно, но не по уставу. По уставу командир отделения должен быть впереди бойцов своего отделения. Устав надо соблюдать. Пошли дальше. Командиры взводов и даже ротные жалуются, что ты их замучил непосильными физическим нагрузками — бег на большие расстояния с полной выкладкой, окапываться заставляешь, окопы, понимаешь, полного профиля. Потом, значит тактика — если противник атакует, то вместо встречного боя приказываешь встречать из окопов каким-то залповым огнем, забрасывать гранатами и только потом переходить в контратаку.

— Товарищ полковой комиссар, вы знаете, с кем нам предстоит воевать?

— Ну-ну, объясни мне темному, — комиссар иронически усмехнулся, а в глазах тревога.

— Вижу, что знаете. А что договор у нас, так это до первой оказии. Меня, прежде чем направить всюда, ознакомили с материалами, собранными о завтрашнем противнике. — Неретин избегал слова Германия, оно после заключения договора стало в сочетании со словом «противник» — Табу. — У него автоматы — восемьдесят патронов против пяти в нашей Мосинской. Они идут в атаку, поливая все вокруг огнем этих автоматов, а перезарядка секунды — бросил рожок, вставил другой. Так что встречный бой не получится. А залповый огонь очень эффективен. Еще в царской армии была команда «рота пли». Всё сметает. Так что контратака, когда противник смят у наших окопов, и на плечах отступающего противника к его окопам…

— А почему ты все-таки думаешь, что у нас будет именно этот противник?

— Лебенсраум — вот поэтому. Им жизненное пространство требуется, своей территории мало. А ихняя пропаганда твердит, что мы низшая раса, что расширяться надо именно за наш счет. Да знаете вы всё это! Окопы полного профиля… А вот когда начнут долбить артиллерией, бомбить с самолетов, минометы опять же… Так только окоп полного профиля хоть как-то защитит. И еще, насчет нагрузок. От солдата можно требовать столько же, сколько от себя. Да и вообще нигде слабаков не уважают, а в армии тем более. А от отделенного я требую, что бы ни случилось, хоть светпреставление, все равно твое отделение должно выполнять поставленную задачу, даже если кроме вас никого в живых не осталось.

— У политрука к тебе тоже претензии есть. Аж на трех страницах накатал! Политработу недооцениваешь, политзанятия не проводишь, с солдатами панибратствуешь, опять же обучение батальона ведешь такое, что это недалеко от провоцирования.

— Виноват, обидел я его. Сказал, что ходить за мной и каждое слово мое проверять ему не след. В Гражданскую там иное было дело. Там часто командиром становился бывший офицер царской армии. За ним, наверное, пригляд нужен был. А Нефедову не Пинкертона бы (предшественник Шерлока Холмса, прим. автора) изображать, а самому политработу проводить. В общем, я так скажу, не ту роль он себе выбрал. Мне нужен помощник, а не надсмотрщик!

— Не любишь ты его.

— А что он баба, чтоб его любить!

— Как-то у тебя получается, что ты один во всем прав. Как говорится, вся рота идет не в ногу, один поручик в ногу. Какие выводы из нашего разговора делать думаешь? — комиссар протянул Неретину пачку папирос.

— Спасибо, не курю. Еще в тюрьме бросил.

— Что так?

— Хлопотное дело было табак доставать, да и здоровье не всегда позволяло.

— Ладно, Николай Васильевич, выводы какие делать будешь, как отношения с командирами налаживать?

— Так, Николай Васильевич, значит многое из того, что я сказал, понял. Проведу занятия по взаимодействию подразделений в бою и по тактике боя в обороне на уровне батальона. А потом практические занятия штабные и полевые маневры. Ну и личные собеседования с командирами рот и взводов, чтобы отношения наладить. А там по ходу дела.

— С вашим политруком я сам поговорю. А ты с ним не собачься. Он парень неплохой, но не во всем еще разобрался…

— Постараюсь, но вы мне тоже помогите, Геннадий Петрович. Нефедов нервничает, говорит, что я немцев своими действиями провоцирую. А чего их провоцировать! Вот давеча я к пограничникам ездил. Так немецкие танки на той стороне в открытую у самых наших постов разъезжают. Танкисты хохочут, «Рус пиф-паф» кричат. А от нас до границы всего двадцать километров. Если что, эти танки до нас чуть не через полчаса доберутся. Вот и держу батальон в повышенной готовности.

— Николай Васильевич, что тебе сказать? Наверное, ты прав, но может не всем батальоном сразу тренироваться, а скажем поротно?

* * *

Инспектор смеялся: «Это ж надо, новое противотанковое оружие — целлулоидная расческа! Нарочно не придумаешь!».

На только что закончившихся маневрах командир одного из отделений в батальоне Неретина сумел забраться сзади на танк «противника», и сунул в башню горящую расческу. Экипаж не выдержал такой «газовой атаки» и выскочил из танка. Сразу же в ход пошли кулаки. Но на помощь командиру поспешило всё отделение, которое натерпелось страху, пока танки утюжили окопы, а потому было страшно обозлено на танкистов.

— А вообще должен сказать, — продолжал генеральный инспектор, — батальон Неретина, что бы там о нем не говорили, показал себя с самой лучшей стороны. Я выводил из строя командиров взводов и рот, а батальон продолжал действовать как ни в чем не бывало. Кстати говоря, нужно отметить четкость и быстроту выполнения заданий, прекрасную слаженность подразделений, и умение младших командиров принимать решения и действовать в сложной ситуации. Да, Неретин, что это вы там на крышах казарм делаете? Висячие сады Семирамиды высаживаете? Смотрите, как бы крыши не прогнили!

— Там изоляция надежная, товарищ генерал!

— А ведь это он маскировку казарм делает, Интересно, кто его надоумил? — Но вслух эту мысль генерал-инспектор высказвать не стал.

Будни

Командир саперного взвода, сероглазый крепыш с выбритой аж до сизости головой, молча вздыхал, слушая Неретина.

— Терентий Гаврилович, горсовет просил с дорогами помочь. А это нам на руку. Мы с тобой мосты поправим, дороги подремонтируем… чтоб нашему батальону маневрировать было сподручнее в случае чего. Всё делать будем по НАШИМ ТАКТИЧЕСКИМ СООБРАЖЕНИЯМ. Усек?

— Это чтобы в случае…

— Во-во! Люблю сообразительных. И, пожалуй, поговорю-ка я с полковником, чтобы тебя ротным. Ну а ты времени не теряй. Подбери по стрелковым ротам подходящих солдат человек пятьдесят от моего имени.

— А объяснять как?

— А как я тебе объяснил — просьбу горсовета выполняем.

— Николай Васильевич, а ежели мы для горсовета стараемся, то пару грузовиков и тракторов у них временно, а?

— Дело, попробую. Что то еще?

— Даже не знаю как сказать. Штабели строевого леса в трех километрах отсюда стоят.

— Знаю я про эти штабели. Они стратегические.

— Значит, никак?

— Иди, дорогой, начинай работать.

* * *

— Аккуратнее, аккуратнее работайте. Опорные столбики на один ряд переставили? — Терентий Гаврилович, подошел, потрогал, вроде прочно стоят, не шатаются. — Эти лесины везем к реке, и сразу в работу на сваи, понятно?

Саперы быстро погрузили строевой лес на горсоветовские машины. К рассвету поверх новых свай лежал настил.

Неретин понимал, что такое «одалживание» леса из стратегических запасов добром не кончится, поэтому тут же позвонил в горисполком и договорился о встрече.

— Иван Павлович, за машины спасибо. Щебень ваш тоже очень кстати. Тут только одна заковыка: у вас на основных дорогах четыре моста, и все подгнившие. Нет, нет, не спорьте. Я их лично осмотрел. Отремонтировать там или просто заменить эти мосты для нас не наука, хотя… кое-какая рабочая сила от вас может потребоваться. Беда в другом — лес строевой нужен.

— А где ж я тебе его возьму? Смешно, конечно. В лесу живем — леса не имеем.

Николай Васильевич дипломатично молчал.

— Хотя, хотя есть одна идея…

На внеочередном заседании горсовета было принято решение об устройстве противопожарных просек. Нужда в воровстве стратегического леса отпала.

* * *

— Николай Васильевич, мне тут доложили, что ты подъезды к нашей больнице ремонтируешь, — предгорисполкома улыбался, — Никак к нашей главврачихе подъезжаешь, а?

— А что, Иван Павлович, интересная женщина?

— Хирург хороший, а так строгая. А ты с ней еще не познакомился?

— Пока нет. Ну уж раз ты говоришь, интересная, познакомлюсь.

— Познакомься, познакомься… А у меня к тебе дело. Призывников наших к себе возьми, а то пошлют их черт-те куда, а они здесь нужны будут.

— Значит тоже душа не на месте?

— Не на небе живем.

— Хорошо, поговорю с комполка, а ты с военкомом согласуй.

До начала войны оставалось меньше года…

* * *

— Товарищ главврач, дорогу новую принимайте.

— А у меня товарищ майор имя есть, — кареглазая красавица с копной темнорусых волос улыбалась.

— Извините, разрешите представиться, Неретин Николай Васильевич, командир расквартированного здесь батальона.

— Так то лучше. Шнейдерман Галина Вениаминовна, главврач местной больницы. Дорога прекрасная. А то мы всё мучились. Как больных привозили, так их на этой дороге так трясло, что прямо сердце кровью обливалось.

— Если Вас это не очень затруднит, Галина Вениаминовна, я бы хотел осмотреть хирургическое отделение вашей больницы.

— Пожалуйста. Буду только рада. А почему именно хирургическое?

— Как вам сказать, военные пациенты чаще всего нуждаются именно в хирургии. Ну и еще, пожалуй, контузии…

— Фитиль приняла, товарищ комбат. Немедленно займусь, у меня и учебники по военно-полевой хирургии есть.

— Прекрасно. Вы ведь военно-обязанная, не так ли?

— Капитан медицинской службы запаса. Разговор то у нас какой-то направленный получается.

— Что поделать, я человек военный.

— Разрешите вас пригласить на чашку чая. У меня краснодарский сорт есть.

— Что-то новенькое.

— Говорят, недавно вывели. Мне его в райкомовской столовой презентовали. — Галина Вениаминовна поставила на стол чайничек, чашки и блюдца севрского фарфора. — Заметив удивленный взгляд Неретина, — это семейное, — и печально добавила, — всё, что осталось. — И тут же перевела на другую тему: «А вы в чае разбираетесь?»

— На КВЖД китайские друзья научили. Я оттуда аж три фунта высшего сорта привез. Сестренка его только по выходным заваривала.

— А почему в прошедшем времени?

— Машенька моя сейчас на Урале живет. Замуж там вышла.

— А вы?

— Как-то вот так, не получилось. То Китай, то Испания, то еще чего.

— «Еще чего» — это что? Ой, извините, я, кажется, в душу с калошами залезла!

— Да нет, ничего. Спасибо за чай, за беседу. Да, вы мои матримониальные обстоятельства выяснили. А вы, извините за нескромный вопрос, Шнейдерман по мужу?

Конец ознакомительного фрагмента.