«Вся буржуазия говорит, что я помечен дьяволом»

Коллектив авторов

Сборник содержит краткие высказывания Ленина о себе, о людях, его окружавших, о событиях, предметах и планах, занимавших его ум и волю на протяжении всей его жизни. Все высказывания распределены по соответствующим разделам, внутри которых упорядочены в хронологическом или алфавитном порядке. Для историков, политологов, политиков и широкого круга читателей.

Ленин о себе

[Из незаконченной автобиографии. Май 1917 год]: Зовут меня Владимир Ильич Ульянов. Родился я в Симбирске 10 апреля 1870 года. Весной 1887 года мой старший брат Александр казнен Александром III за покушение (1 марта 1887 г.) на его жизнь. В декабре 1887 года я был первый раз арестован и исключен из Казанского университета за студенческие волнения; затем выслан из Казани. В декабре 1895 года арестован второй раз за социал-демократическую пропаганду среди рабочих в Питере… [32, 21]¹.

1892 г.

Когда я дочитал вчера вечером этот рассказ, мне стало прямо-таки жутко, я не мог оставаться в своей комнате, я встал и вышел. У меня было такое ощущение, точно и я заперт в палате №6. [Ульянова-Елизарова А. И. Воспоминания об Ильиче. // Воспоминания о Ленине. В 5-ти тт. М., 1984., Т. 1. С. 34].

Мать хотела, чтобы я хозяйством в деревне занимался. Я начал, было, да вижу — нельзя, отношения с мужиками ненормальные становятся. [Крупская Н. К. Воспоминания о Ленине. // Воспоминания о Ленине. В 5-ти тт. М., 1984., Т. 1. С. 225].

1895 г.

Да мне вообще шлянье по разным народным вечерам и увеселениям нравятся больше, чем посещения музеев, театров, пассажей и т. п. [55, 12].

1896 г.

Сплю я часов по девять в сутки и вижу во сне различные главы будущей свой книги. [55, 18].

1897 г.

Сочинял еще в Красноярске стихи: «В Шуше, у подножия Саяна…», но дальше первого стиха ничего, к сожалению, не сочинил! [55, 35].

А такого состояния когда начинаешь хлопоты, волнуешься, ждешь ответа, все куда-то собираешься и т.д., — я очень уж не люблю. [55, 52].

1898 г.

Меня всего сильнее возмущают подобные любители золотой середины, которые не решаются прямо выступить против несимпатичных им доктрин, виляют, вносят «поправки», обходят основные пункты (как учение о классовой борьбе) и ходят кругом да около частностей. [46, 16].

1900 г.

После обеда, вечерком для отдыха я, помню, регулярно брался за беллетристику и нигде не смаковал ее так, как в тюрьме. [55, 209].

Пометавшись после шушенского сидения по России и по Европе, я теперь соскучился опять по мирной книжной работе, и только непривычность заграничной обстановки мешает мне хорошенько за нее взяться. [55, 198].

1904 г.

Липа — это самое, самое любимое мною дерево! [Валентинов Н. Встречи с Лениным. // Вождь: (Ленин, которого мы не знали). Саратов, 1992. С. 26].

Все, уходящие от марксизма, мои враги, руки им я не подаю… [Валентинов Н. Встречи с Лениным. // Вождь: (Ленин, которого мы не знали). Саратов, 1992. С. 26].

Кажется, никогда потом в моей жизни, даже в тюрьме в Петербурге и в Сибири, я не читал столько, как в год после моей высылки в деревню из Казани. Это было чтение запоем с раннего утра до позднего часа. Я читал университетские курсы, предполагая, что мне скоро разрешат вернуться в университет. Читал разную беллетристику, очень увлекался Некрасовым, причем мы с сестрой состязались, кто скорее и больше выучит его стихов. Но больше всего я читал статьи, в свое время печатавшиеся в журналах «Современник», «Отечественные Записки», «Вестник Европы». В них было помещено самое интересное и лучшее, что печаталось по общественным и политическим вопросам в предыдущие десятилетия. Моим любимейшим автором был Чернышевский. Все напечатанное в «Современнике» я прочитал до последней строки и не один раз. Благодаря Чернышевскому произошло мое первое знакомство с философским материализмом. Он же первый указал мне на роль Гегеля в развитии философской мысли, и от него пришло понятие о диалектическом методе, после чего было уже много легче усвоить диалектику Маркса. От доски до доски были прочитаны великолепные очерки Чернышевского об эстетике, искусстве, литературе и выяснилась революционная фигура Белинского. Прочитаны были все статьи Чернышевского о крестьянском вопросе, его примечания к переводу политической экономии Милля, и так как Чернышевский хлестал буржуазную экономическую науку, это оказалось хорошей подготовкой, чтобы позднее перейти к Марксу. С особенным интересом и пользой я читал, замечательные по глубине мысли, обзоры иностранной жизни, писавшиеся Чернышевским. Я читал Чернышевского с «карандашом» в руках, делая из прочитанного большие выписки и конспекты. Тетрадки, в которые все это заносилось, у меня потом долго хранились. Энциклопедичность знаний Чернышевского, яркость его революционных взглядов, беспощадный полемический талант — меня покорили. Узнав его адрес, я даже написал ему письмо и весьма огорчился, не получив ответа. Для меня была большой печалью пришедшая через год весть о его смерти. Чернышевский, придавленный цензурой, не мог писать свободно. О многих взглядах его нужно было догадываться, но если подолгу, как я это делал, вчитываться в его статьи, приобретается безошибочный ключ к полной расшифровке его политических взглядов, даже выраженных иносказательно, в полунамеках.… По сей день нельзя указать ни одного русского революционера, который с такой основательностью, проницательностью и силою, как Чернышевский, понимал и судил трусливую, подлую и предательскую природу всякого либерализма. В бывших у меня в руках журналах, возможно находились статьи и о марксизме, например статьи Михайловского и Жуковского. Не могу сейчас твердо сказать — читал ли я их или нет. Одно только несомненно — до знакомства с первым томом «Капитала» Маркса и книгой Плеханова («Наши разногласия») они не привлекали к себе моего внимания, хотя благодаря статьям Чернышевского я стал интересоваться экономическими вопросами, в особенности тем, как живет русская деревня. На это наталкивали очерки В.В. (Воронцова), Глеба Успенского, Энгельгардта, Скалдина. До знакомства с сочинениями Маркса, Энгельса, Плеханова главное, подавляющее влияние имел на меня только Чернышевский, и началось оно с «Что делать?». Величайшая заслуга Чернышевского в том, что он не только показал, что всякий правильно думающий и действительно порядочный человек должен быть революционером, но и другое, еще более важное: каким должен быть революционер, каковы должны быть его правила, как к своей цели он должен идти, какими способами и средствами добиваться ее осуществления. Перед этой заслугой меркнут все его ошибки, к тому же виноват в них не столько он, сколько неразвитость общественных отношений его времени. Говоря о влиянии на меня Чернышевского как главном, не могу не упомянуть о влиянии дополнительном, испытанном в то время от Добролюбова — друга и спутника Чернышевского. За чтение его статей в том же «Современнике» я тоже взялся серьезно. Две его статьи, — одна о романе Гончарова «Обломов», другая о романе Тургенева «Накануне», — ударили, как молния. Я, конечно, и до этого читал «Накануне», но вещь была прочитана рано, и я отнесся к ней по-ребячески. Добролюбов выбил из меня такой подход. Это произведение, как и «Обломов», я вновь перечитал, можно сказать, с подстрочными замечаниями Добролюбова. Из разбора «Обломова» он сделал клич, призыв к воле, активности, революционной борьбе, а из анализа «Накануне» настоящую революционную прокламацию, так написанную, что она и по сей день не забывается. Вот как нужно писать! Когда. организовывалась «Заря», я всегда говорил Староверу (Потресову) и Засулич: «Нам нужны литературные обзоры именно такого рода». Куда там! Добролюбова, которого Энгельс называл социалистическим Лессингом, у нас не было. [Валентинов Н. Встречи с Лениным. // Вождь: (Ленин, которого мы не знали). Саратов, 1992. С. 39—42].

1906 г.

Весело жить в такое время, когда политической жизнью начинают жить народные массы. [13, 174].

1908 г.

Против того, что я считаю ересью у своих друзей, я выступаю так же решительно, как против вас. [17, 257].

1911 г.

Без книг тяжко. [48, 85].

Если не можешь больше для партии работать, надо уметь посмотреть правде в глаза и умереть так, как Лафарги. [Мельниченко В. Е. Феномен и фантом Ленина. М., 1993. С. 176].

1912 г.

Глупый народ — чехи и немчура. Английских перьев нет, только «своего» изделия, дрянь страшная. [55, 204].

Из Парижа я нынешним летом забрался очень далеко — в Краков. Почти Россия! И евреи похожи на русских, и граница русская в восьми верстах (…), бабы босоногие в пестрых платьях — совсем как Россия. [55, 328].

1913 г.

Резолюции, говорят, из всех видов литературы самый скучный. Я слишком въевшийся в резолюции человек. [48, 155].

Борьбы не бывает без увлечения. Увлечение не бывает без крайностей; и, что до меня, я всего больше ненавижу людей, которые в борьбе классов, партий, фракций видят прежде всего «крайности». Меня всегда подмывает — извините — крикнуть этим людям: «по мне уж лучше пей, да дело разумей». [23, 52].

Вас пугают и печалят «крайности», а я с восторгом наблюдаю борьбу, в которой на деле зреет и мужает рабочий класс России, я беснуюсь только от того, что я — посторонний, что я не могу ринуться в сердцевину этой борьбы… [23, 53].

Надо доедать все, а то хозяева решат, что дают слишком много и будут давать меньше. [Мельниченко В. Е. Феномен и фантом Ленина. М., 1993. С. 100].

1914 г.

Знаете, как я люблю мюнхенское пиво? Во время конференции в Поронине я узнал, что верстах в четырех-пяти, в одной деревушке, в пивной появилось настоящее мюнхенское. И вот, бывало, вечерами после заседаний конференции и комиссий начинаю подбивать компанию идти пешком за пять верст выпить по кружке пива. И хаживал, бывало, по ночному холодку налегке, наскоро. [Мельниченко В. Е. Феномен и фантом Ленина. М., 1993. С. 99].

Голландский язык я понимаю приблизительно на 30—40%. [49, 74].

[Из письма к одному из деятелей II Интернационала — К. Гюисмансу]: Выражения, которые Вы употребили в Вашем письме («увиливание», «политика оттягивания» и т.д.) оскорбительны, и Вы не имеете никакого права употреблять их по отношению к товарищу. Поэтому я вынужден просить Вас безоговорочно взять обратно эти выражения. Если Вы этого не сделаете, то я пишу Вам в последний раз. [Мельниченко В. Е. Феномен и фантом Ленина. М., 1993. С. 118].

[По поводу одобрения германскими социал-демократами военного бюджета в рейхстаге]: Это конец II Интернационала. С сегодняшнего дня я перестаю быть социал-демократом и становлюсь коммунистом. [Багоцкий С. Ю. Ленин в Кракове и Поронине. // Воспоминания о Ленине. В 5-ти тт. М., 1984., Т. 2. С. 327].

1916 г.

Вот, она, судьба моя. Одна боевая кампания за другой — против политических глупостей, пошлостей, оппортунизма и т. д. Это с 1893 года. И ненависть пошляков из-за этого. Ну, а я все же не променял бы сей судьбы на «мир» с пошляками. [49, 340].

1917 г.

О хлебе я, человек, не видавшей нужды, не думал. Хлеб являлся для меня как-то сам собой, нечто вроде побочного продукта писательской работы. [34, 322].

Я все еще «влюблен» в Маркса и Энгельса, и никакой хулы на них выносить не могу спокойно. Нет, это — настоящие люди! У них надо учиться. С этой почвы мы не должны сходить. [49, 378].

1918 г.

Звезды. Какие звезды сегодня!.. А я в ранней юности очень хорошо знал все созвездия, теперь начинаю забывать. Некогда… [Коллонтай А. М. Звезды.. // Воспоминания о Ленине. В 5-ти тт. М., 1984., Т. 3. С. 169].

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Весь текст в квадратных скобках принадлежит составителям. Здесь и далее, если не указано иное, первая цифра указывает том, вторая — страницу издания: Ленин В. И. Полное собрание сочинений, Издание пятое. Издательство политической литературы, М., 1979.