Колодец (сборник)

Вячеслав Якимов, 2018

«Алёшенька, сынок барина Нил Олеговича, рос смышлёным мальчиком, да беда у него была одна: его старшой братец. Как батюшка ни увещевал не обижать младшего, а тому все неймется, благо тот, сдачи дать не может, он-то на пять годков младше. Дворня жалела мальчугана, у которого мамка при родах померла, но защитить не могла: да и кто осмелится остановить барчука, он обидится и управляющему Лукичу пожалуется, а тот скор на расправу. Алёшенька, как только разумел в грамоте, догадался, что в библиотеке от братца спрятаться можно, тот то книг не жаловал…»

© Якимов В.М., 2018

© ООО «СУПЕР Издательство», 2018

* * *

Драгоценность из отчего дома

Не каждая драгоценность

заставляет трепетать твое сердце.

Алёшенька, сынок барина Нил Олеговича, рос смышлёным мальчиком, да беда у него была одна: его старшой братец. Как батюшка ни увещевал не обижать младшего, а тому все неймется, благо тот, сдачи дать не может, он-то на пять годков младше.

Дворня жалела мальчугана, у которого мамка при родах померла, но защитить не могла: да и кто осмелится остановить барчука, он обидится и управляющему Лукичу пожалуется, а тот скор на расправу. Алёшенька, как только разумел в грамоте, догадался, что в библиотеке от братца спрятаться можно, тот то книг не жаловал.

И решил он с деревенскими ребятами сойтись, особенно ему нравился Митяй, ведь он, если бы захотел, легко с его братцем справился. Но как к нему подступиться? Ведь деревенские ребята без дела не сидят: то сено ворошат, то коней купают, невод тянуть рыбакам помогают. Но однажды ему повезло: Митяя послали за телятами присматривать, чтоб они в посадки не шли. Он к нему и подошёл:

— Хочешь, сказку расскажу.

— Давай, пока делать нечего, — снисходительно позволил Митяй, с любопытством посмотрев на мальчугана.

Алеша ему самую любимую рассказал, а потом говорит:

— Хочешь, я тебя грамоте поучу.

— Зачем? Крепостным, это ни к чему, а божье слово с книжки нам и батюшка в церкви почитает. Опять, зараза, в кусты пошла.

— Я сейчас. Я мигом выгоню.

— Стой, не надо. Стой.

Но было уже поздно. Запнувшись за камень, он со всего размаха упал и расквасил нос, с которого потекла кровь. Плача, бежал он домой, размазывая грязными ручками по лицу кровь вперемешку со слезами, которые падали на его белоснежную рубашку, оставляя следы.

— Всё, сейчас пожалуется, — корил себя пастушок, — нужна была мне эта сказка. Знал же: нельзя с барчуком водиться, теперь жди беды. Он управляющему пожалуется, ябедничать станет, а тот батюшку накажет, чтоб за своими огольцами-пострелятами лучше присматривал. А у отца рука тяжелая, не заржавеет, поперек лавки положит и всыплет по первое число. Почешешься, хоть домой не ходи.

Но никаких последствий не последовало, и Митяй стал доверять Алёше: брать его с собой, даже в ночное, опекая его как младшего братишку. У него и хранилась вся потаённая одежда паныча, в которой он не отличался от них.

Однажды, когда он стал уже постарше, его окликнул приказчик:

— Иди тебя отец кличет.

— Чувствую, не долог мой век и, вероятно, скоро брат твой верховодить станет, как это принято у нас в роду, но вы с ним как кошка с собакой живете. Я хочу, чтобы ты сам судьбу свою решил и не обвинял меня потом, что вынужден на поклон к брату идти. В нашем роду особо грамотеев не было, и без грамоты наши предки прекрасно жили. Хотя, даже Алексеич за границу учиться ездил. Вернувши, много пользы государству принёс, может, и тебя великая судьба ждёт. Я позвал тебя спросить: сам остараешься свою жизнь наладить или рассчитываешь к брату за милостыней ходить?

— Нет, папенька, я учиться хочу.

— Это и француз говорит: что ты к знаниям тянешься, очень хвалил. «Молодец, — говорит, Лешенька, — не то, что его братец: через пень колоду учится». Он к себе на родину собирается, предлагает послать тебя дальше учиться, и сможет, если захочешь, взять с собой.

— Я поеду папенька.

— Только там по-заморски, по-иноземному нужно изъясняться — французкий знать. Ты-то как?

— Я выучу, папенька, выучу.

— Ну дай бог, дай бог.

* * *

«Так думал молодой повеса, Летя в пыли на почтовых, Всевышней волею Зевеса Наследник всех своих родных».

«Хорошо написал, как будто обо мне, только чуть-чуть ошибся. — Молодой человек отложил книгу. — Ну, вроде подъезжаем. Надоело трястись, все кости ломит». В окно кареты глянул: родные поля, река и до боли знакомая тропинка.

— Стой! — закричал он.

— Вы чего кричите. Я уж думал, колесо потерял, — испугался возничий.

— Я здесь сойду, где мой баул. Ноги затекли, пойду пройдусь, да на родные пенаты гляну.

Идя по тропинке, он сразу нашёл развилку с еле приметной тропкой. Она, виляя между кустов, привела его к их месту — маленькому пляжу, которое ребята не сразу решились барчуку показать. Его даже с воды не сразу заметишь, там легко было спрятаться от недремлющего ока Лукича и его брани. Здесь он с деревенскими купался, и где Митяй его плавать учил.

«А что, неужто всему в пыли домой заявиться, ведь не один день ехал — вроде никого, а ну как в детстве. Ничего не изменилось. Только деревья подросли, — подумал он, одеваясь. — А это что за явление?»

Увидев чей-то платок, предательски чуть выглядывавший из кустов, он подошёл. Девчушка чумазая, лет двенадцати, а может, поболе будет: из-за сажи на лице не понять. Её длинные золотые кудряшки не хотели прятаться под платком и ниспадали на плечи. Легкий ветерок пытался их растрепать, распушить, чтоб они смогли обнять приласкать веточки, погладить сочные зелёные листочки.

— Чего ты здесь затаилась? За ребятами подглядываешь?

— Больно надо мне это, я здесь от управляющего ховаюсь, а вы сами мимо меня прошли и голышом купаться стали. Мне дядя Митя приказал: «Иди, говорит, лицо сажей измажь, чтоб никто не узнал, да на бережку в кустиках спрячься».

— Вроде Лукич не особо злой, чего от него прятаться. Иди сюда.

— Ты драться не будешь? А то не выйду. Только у нас сейчас не Лукич — новый какой-то.

— Это какой дядя Митя? Он еще на левую ногу прихрамывает?

— Да.

— Ну иди домой и ничего не бойся, будет время зайду.

— А как вас величать?

— Скажи просто… Алёша приехал.

Когда с Митяем случилась беда, он неудачно упал с лошади, повредив ногу, Алеша еле упросил отца отвезти друга в больницу.

У ворот его остановил привратник:

— Вы куда? Барина дома нет.

— Как куда? Домой.

— Подожди, господин хороший, я должен управляющему доложить.

«Алексей Нилыч! Прибыли, значит. Хотя помещик и приказал гнать его взашей, но неизвестно, как ещё дело повернётся, лучше с ним не ссориться», — подумал приказчик.

— Я год из дома писем не получал. Что здесь произошло?

— Ну благодарите братца, за подарок, что вам сделал. Вместо того чтобы отца слушать, который уже на смертном одре лежал, он в пьянство вдарился, а не успел похоронить его, как в пьяном виде за карты сел играть. Ну и спустил все наследство, а затем бунт подговорил устроить Лукича. Ему и показали, как бунтовать. Сам-то он застрелился, а управляющего до смерти засекли. Я против вас ничего не имею, но барин приказал: «Из дома все вытащить и сжечь, чтоб ничто не напоминало о вашем роде». Вам человечка дать? Показать, где похоронили.

— Спасибо, я найду, но если возможно, баул оставлю, до вечера.

* * *

Ничего не изменилось: та же покосившаяся, вросшая в землю изба Митяя, с кое-где новой дранкой на крыше, и ее хозяин, что-то мастеривший во дворе.

— Алёша, тебя и не узнать, если бы Алёнка не сказала, что ты приехал, не узнал бы, видишь, какая беда у нас случилась.

— Да, новый управляющий красочно описал, а ты, я вижу, женился.

— Лукич сосватал. Я-то увечный, сам знаешь, так он расстарался. Твой брат наблудил, а управляющий её ко мне привёл: «На, — говорит, — хозяйкой у тебя будет». У нас как раз корова пала, чего-то наелась, а может, сам же её и отравил, одному богу ведомо. Так он обещал помочь, а у брата мал-мала меньше, куда деваться. Ничего, она баба справная, да ещё свой родился, так что мы теперь, вроде как сродственники. Ты-то как?

— Последний год тяжело пришлось, из дома ни писем, ни денег. А так за границей жить можно, только очень уж они деньги любят. Ну об этом после. Слушай, у тебя есть что поесть, а то в животе бурчит.

— Если не побрезгаешь с холопом пустые щи хлебать, то прошу. Только не знаю, как теперь вас величать, Алексей Нилоч.

— Мы же сродственники, — чуть улыбнувшись, подсказал он. — Как и прежде — Алёшка.

— А ты чего в родном доме не попросил переночевать, и покормили бы, наверное.

— Да боялся, что ночью дурные сны сниться будут. А по правде: не очень новый управляющий с его лисьими глазками вызывает доверие, ночью придумает, как своему хозяину угодить, чтоб у того хлопот поменьше было. А Алёнка чего у тебя крутится. Чья она?

— Слушай, ты ж устал с дороги, иди подремли хоть немного, а мне с Алёнкой потолковать надо. Я как знал, что ты приедешь, свежего сена на сеновал наметал.

* * *

В тот год, что Лукич меня оженил, рыбаки поймали лодку, а в ней девчушка махонькая, как только не утопла — полная лодка воды. О найдёныше сообщили управляющему.

— Ну и что, что одета не как наша и говор отличен. Неизвестного она роду племени, нечего начальство тревожить. Пущай пока заместо Алёнки будет, что весной отмаялась. Подрастёт, там видно будет, ещё одна раба барину не помешает. В барский дом её брать не след, пущай, Митрич, у тебя поживёт, ртов у тебя мало, будет жене твоей помощница.

— Сначала она плакала, маму звала, — говорила, меня не так зовут, а потом привыкла. Подросла, помощницей в доме стала, а тут Лукич заявляется, увидел её и говорит: «Смотрю, чем старше, все краше становится, не нашего она роду племени. Ты береги её, барину может вскорости понадобиться». Тот управляющий был зверь, а этот ещё хуже: не позавидуешь любому лиходею ему в руки попасть, а тут девчушка — невинная душа. Молю богом тебя: ведь не одна, благодарная ласкам помещика, упокоилась на дне реки. Христом богом прошу, возьми её с собой. Здесь барин погубит девку, будет перед ней изголяться. Возьми, прошу тебя. Хочешь — на колени встану. Ты не думай, что мне привычно перед барыми лебезить и на коленях елозить. Душа болит на неё глядя, если что, то в сиротский дом или приют определи. Слышал, он в городе есть.

— Ты что смеёшься? Я к тебе за куском хлеба пришёл, как нищий, и дома у меня нет, а ты хомут хочешь мне на шею надеть. Друг называется… Что я с ней делать буду?… А если и увезу — ведь накажут тебя.

— На дыбе не вздёрнут, народ роптать начнёт, она же не крепостная — все знают, а выпорют, так не привыкать, поболит и бросит.

— Хорошо… Только, если она сама захочет.

* * *

Он лежал, пытаясь читать, но тревожные мысли не покидали его. Ещё пацанёнком он уехал за границу, и знакомых у него здесь нет, помочь некому. Чтоб имение вернуть, об этом сейчас и смысла нет думать. Дверь скрипнула, и Алёнка в ночной рубашечке босиком вошла в комнату.

— Ты чего не спишь?

— Я боюсь. Я усну, а вы уедете — бросите меня.

— Я же обещал тебе помочь, а если не веришь, почему поехала со мной.

— Дядя Митя мне сказал: «Не к добру это, что тебя в барский дом хотят взять, и если не уедешь — пропадёшь. И твое счастье, что Алёша приехал. Он сам в беде, горе у него, и если он тебя не спасёт, никто не поможет. Может, он за границей ума набрался и не станет помещику перечить на свою погибель, а уедет и там подумает, как имение вернуть. Видела, сколько народу нагнали, когда Лукича убивали, и если он тебя с собой возьмёт, считай, счастье тебе привалило. Он и маму твою поможет найти».

— Тебе придётся немного пожить в приюте, а потом, я заберу тебя.

— Я не хочу в приют, — подбежав к кровати и прижав к своей груди ручки, со слезами на глазах взмолилась Алёнка.

Он отложил книгу.

— Ты пойми! Я думал, приеду, брат поможет на ноги встать. На наследство я ж не претендую, а тут такая беда. За дорогу потратился, да церкви пришлось последнее пожертвовать, чтоб за могилками присматривали. Тебе надо в сиротском доме пожить, пока я денег заработаю.

— Я тоже буду работать.

— Тебе одеться надо, кто тебя в этих лохмотьях возьмёт. Видела, как на тебя посмотрели, когда я спросил две комнаты, для меня и сестры.

— Можно я здесь на коврике прилягу, одна я боюсь. Он подвинулся, она осторожно прилегла, чуть тронув покрывало, и свернулась калачиком. Большая слезинка задержалась у неё на переносице, он осторожно пальцем смахнул ее и спросил.

— Как же ты маму потеряла? — и увидел, как дрогнули её губы, и глаза снова наполнились влагой.

— Мы приехали к реке пароходы смотреть, а потом я побежала на лужок бабочек ловить. Одна очень красивая села на цветочек, я подкралась и ладошками хотела её накрыть. Наклонилась, а шляпка с головки у меня слетела, ветер подхватил ее, и она покатилась по траве, я за ней. Она с бугорка скатилась и в воду рядом с мостком, поплыв по течению, зацепилась ленточкой за лодку, что рядом стояла. Я забежала на мосток, спустилась в лодку, дошла до лавки, а её не перешагнуть. Тогда легла животиком на неё, перенесла ноги на другую сторону и встала. Только сделала шаг, как лодку качнуло, и я упала, ударившись головкой об лавку. Дальше не помню, только очнулась, когда уже темнеть начало. Лодку прибило к камышам, я маму позвала, но никто не откликнулся. Я хотела выбраться, но было очень страшно, высоко и кругом вода. Вдруг я увидела пароход, залезла на лавочку и стала ручкой махать, думала меня спасут, но пароход проплыл мимо. Только одна женщина помахала мне в ответ с палубы, набежала волна, и я упала. Было очень больно, и я заплакала, а лодка, покачавшись, опять поплыла. Началась гроза, было очень страшно и холодно, я кричала, звала маму. Там лежали какие-то мешки, которые очень плохо пахли, я забилась под них. Потом какие-то страшные, бородатые дядьки вдруг появились:

— Перетёрлась о пирс, возможно, — сказал один, осматривая верёвку, а другой, схватив меня своими громадными волосатыми руками и подняв над собой, воскликнул: «Смотри, какое чудо я нашёл, под мешками пряталось». А потом меня к дяде Мите отвели.

Он осторожно погладил её плечо, успокаивая, и сказал:

— Завтра я принесу карандаш и бумагу, а ты попробуй нарисовать дом, в котором ты раньше жила. Помнишь?

— Да, — прошептала Алёнка.

— Ну спи, и он задул свечу.

Она сразу уснула, а ему не спалось: смог бы он остановить брата от безумного поступка, попытался бы остановить Лукича или примкнул к бунтарям? Он задавал себе эти вопросы, но ответа не находил.

«Чтоб убить даже память о вашем роде, — вспомнил он слова управляющего. — Почитай брата свого, он после меня верховодить станет и ответ за вотчину держать станет. — Вспомнил он завет отца. — Спасибо, братуха, за наследство — единственная драгоценность, что мне удалось из отчего дома взять, сейчас рядом лежит. Завтра я её в сиротский дом сдам, а сам подумаю, как имение вернуть».

Сон не шёл, стараясь не ворочаться, чтоб не разбудить девочку, он мучительно думал, как ему поступить. Как?…

«Ладно, утро вечера мудренее, завтра решу».

* * *

Почти два года им пришлось не гнушаться никакой работы, чтоб скопить деньги, необходимые для путешествия. Но поездка вверх по течению, а затем по другому берегу вниз, ни к чему не привела. Начались волнения в народе, все ожидали смуты, после принятия Филькиной грамоты, и они были вынуждены отложить свои поиски. Только через пять лет после рождения дочери супруги, переехав с маленькой съемной в просторную квартиру, занимающую почти целый этаж, решились продолжить поиски.

* * *

— Ну что, дальше поедем.

— Подожди. Уж место очень похожее. Мосток, лодки привязаны, бугорок. Только часовенка.

— Давай тогда, остановимся, посмотрим, ведь это чуть ли не последний приток, по которому пароходы ходят. Я пойду к нищим, твой рисунок покажу. Там инвалид сидит, мне кажется, он местный. А ты пока с дочкой сходи, в часовенке свечку поставь.

— Простите, барин, не ведую, о чем спращаешь, я как обезножил, так здесь прибился: добрые люди подают, да река кормит. Повыведуй у местных, может, подскажут чо. Во, как раз барыня идет, она, почитай, кажий раз приезжает. Только погоди, барин, не тревожь ее. Пусть в часовне поплачет: люди сказывали, что по её повелению часовню поставили, дочка тут утонула её.

Алексей отошёл, наблюдая. Барыня, раздав нищим милостыни, склонилась к инвалиду и подавая монетку, тихим своим грудным голосом произнесла:

— Храни вас господь.

Прядь серебрянных волос, выбившихся из под шляпки, предательски выдавала её возраст и помешала Алексею лицо барыни рассмотреть. Женщина прошла мимо, какое-то тревожное предчувствие обуяло его, и он, не зная почему, последовал за ней. Она взошла на крылечко часовни, и тут двери распахнулись, и вышла жена с дочкой. Барыня посторонилась, пропуская — и они встретились взглядом. Он почувствовал, как сжалось у него сердце, когда закричала жена:

— Мама. Мамочка.