Педант. Литературный тип

В. Г. Белинский, 1842

Памфлет направлен против С. П. Шевырева, поэта, критика и теоретика литературы. С самого начала 40-х гг. Шевырев становится идеологом «официальной народности», воинствующим противником любой сколько-нибудь демократической тенденции в литературно общественной жизни, раболепным прислужником столпов николаевского режима. «Педант» увековечил презрительную характеристику Шевырева в потомстве; при этом весь его жизненный путь представлен Белинским как последовательное становление этого «литературного типа».

Всем ученым и образованным людям ведомо, что словесность, то есть литература, должна иметь целию — поучать, услаждая^{1}. Покойный Мерзляков, великий знаток и учитель по части изящного, даже перевел (и прекрасно), кажется, из Тасса, чудесные стишки на этот счет;

Так врач болящего младенца ко устам

Несет фиал, сластьми упитан по краям:

Счастливец обольщен, пьет горькое целенье,

Обман ему дал жизнь, обман ему спасенье!^{2}

Другими словами: литература есть искусство «золотить пилюли». Мораль — дело хорошее, спору нет, но и скучное, горькое — против чего опять никто спорить не будет; следовательно, надо же ее подслащать, рассычать, чтоб она достигала своей цели, то есть исправляла нравы, делала дурака умным, пьяницу трезвым, взяточника и. казнокрада — бескорыстным, бездарного писаку отучала от пера, ябедника и клеветника от ложных доносов…

Далее, всей просвещенной Европе известно, что «идеал есть не что иное, как собрание в одну фигуру разных черт, разбросанных в природе и действительности, — а отнюдь не сама действительность в возможности. Творчества тут не нужно: хотите изобразить красавицу — приглядывайтесь ко всем красавицам, которых имеете случай видеть; у одной срисуйте нос, у другой глаза, у третьей губы и т. д. — таким образом вы нарисуете красавицу, лучше которой уже нельзя и вообразить.

Я нахожу оба эти определения — «литературы» и «идеала» — чрезвычайно основательными и верю им безусловно. Особенно хороши они тем, что, во-первых, избавляют автора от необходимости иметь талант и фантазию, а во-вторых, уничтожают возможность писать такие изображения, в которых всякий, кто б ни был, мог узнать себя и вследствие этого жаловаться на личности…

Само собою разумеется, что этот взгляд на «литературу» и «идеалы» особенно удобен для «типов» вроде тех, которые теперь известны под именем «Наших»^{3}. Гоголь сказал великую правду, что «у нас если скажешь об одном коллежском асессоре, то все коллежские асессоры, от Риги до Камчатки, непременно примут на свой счет»^[1]{4}. Поэтому я нахожу гораздо приличнее и удобнее изображать такие типы, которых совсем нет в действительности, но которые были бы очень смешны: чрез это автор достигнет двух целей разом — доставит удовольствие своим читателям и никого не обидит.

Вот причины, которые заставили меня взяться за перо, которое давно уже было мною забыто, и попытаться сделать очерк одного из таких педантов, которых нет и быть не может, но которые могут существовать в праздном воображении человека, подобно мне имеющего свободное время для бумагомарания. Если мой педант не рассмешит вас и не доставит вам удовольствия — это обнаружит только мое неуменье и мою бесталантность. Я нарочно взял предмет для типа из такой сферы, которая у нас не представляет собою ни сословия, ни касты. Все эти мои оговорки проистекают из рокового предчувствия, что мой тип, вместо улыбки, возбудит в вас зевоту, вместо того чтоб рассмешить, усыпит вас; ибо — признаюсь вам — я не слишком-то полагаюсь на свой талант по части типов… «Так зачем же беретесь?» — скажете вы. Во-первых, хочется попробовать — «авось-либо» — великое слово для русского человека, который многое делает на «авось»; потом, неотвязчивые просьбы приятелей: «Вы-де знаете педантов и можете их изобразить; теперь-де типы в моде, наши в ходу; да кто вам сказал, что вы не можете? вы человек с дарованием»… Что будешь делать! Вы не знаете, что это за народ — мои приятели! Как пристанут — непременно уговорят; станут вам доказывать, что вы человек с дарованием, — право, сочините роман, хотя бы всю жизнь занимались математикою или сельским хозяйством… Ну, что ни будет — начинаю и, для успокоения крепко биющегося сердца, прошу вас еще заметить, что это не тип собственно, а скорее очерк или проект для типа…

Не воображайте себе моего педанта человеком старым, седым, беззубым, добрым и глупым, обожателем Хераскова, поклонником Сумарокова, последователем философии Баумейстера, пиитики Аполлоса и реторики г. Толмачева:^{5} то педант доброго старого времени, педант-покойник, — мир праху его! Нет, я хочу вырезать вам силуэт педанта новейших времен, педанта-романтика, который так молод, что еще и не родился на свет; так вам знаком, что вы не поверите мне, чтоб его можно было найти и на луне, не только на земле. Но если уж болтать, то надо болтать обстоятельно, делая вид, что говоришь правду: в этом-то и все смешное моего типа… Мой педант — сын бедных, но благородных родителей. Не претендуя на богатство, он претендует на знатность рода^{6}

Конец ознакомительного фрагмента.

Комментарии

1

Перефразированная сентенция Булгарина: «поучать — забавляя», которой — в предисловии к роману «Мазепа» (1834) — определялась задача писателя. Это высказывание представляет приспособленный для нужд «нравственно-сатирического» направления канон поэтики классицизма (см.: «Наука поэзии» — Гораций. Полн. собр. соч. М., «Academia», 1936, с. 350).

2

В отдельном издании «Освобожденного Иерусалима» в переводе А. Ф. Мерзлякова (1828) соответствующие строки читаются иначе:

Так врач болящего младенца пред устами

Склоняет, по краям напитанный сластями,

Фиал, где горький сок; обманутый пиет,

И жизнь ему обман невинный сей дает!

3

Имеется в виду альманах А. П. Башуцкого «Наши, списанные с натуры русскими» (1841–1842), пять первых выпусков которого критик отрецензировал в предыдущем номере «Отечественных записок» (см.: наст. т., с. 501–503; см. также преамбулу к этой рецензии). Подзаголовок «Педанта» указывает на то, что Белинский, предлагавший редактору альманаха изображать литературные типы, сам реализовал это пожелание.

4

Цитата из повести Н. В. Гоголя «Нос» (1836).

5

Философия Ф.-Х. Баумейстера, «Правила пиитические…» А. Д. Байбакова (Аполлоса), «Правила словесности…» Я. В. Толмачева в 40-е гг. XIX в. воспринимались как явный анахронизм.

6

Боярская фамилия Шевыревых была известна уже в XVI в. В связи с этим А. И. Герцен в «Былом и думах» иронически писал об увлечении Шевырева «своим предком, который середь пыток и мучений, во времена Ивана Грозного, пел псалмы и чуть не молился о продолжении дней свирепого старика» (Герцен, т. IX, с. 164).

Сноски

1

«Современник» 1836 года, т. III, стр. 60.