Избранные труды

В. Т. Томин, 2004

Юбилейный сборник избранных трудов В. Т. Томина составлен из статей, учебных пособий, монографий и публицистических работ, вышедших в различных издательствах в течение последних сорока лет научной и педагогической деятельности ученого. Данные работы представляют теоретический и практический интерес для преподавателей, аспирантов, студентов юридических вузов, а также судей, прокуроров, адвокатов и следователей.

Заметки на полях ученых записок

Учиться надо весело!

Эпиграф, который читатель только что прочел, взят из Практикума по советскому уголовному процессу. Я сам придумал этот Практикум, еще будучи заместителем начальника Омской высшей школы милиции МВД СССР по учебной и научной работе.

Впрочем, «расцвело» это пособие несколько позже, уже в Нижегородской высшей школе МВД. У меня есть подборка писем, и я горжусь ими, от многих (не тысяч, конечно) процессуалистов, высоко оценивавших этот Практикум. Друзья — понятно. Но со многими авторами писем мы стали друзьями позже, как раз на почве Практикума. Среди них — минчанин Евгений Александрович Матвиенко, который произнес слова, запомнившиеся навсегда, хоть они и были сказаны совсем не по поводу Практикума. Он сказал их, когда вез меня на поклон в сожженную фашистами Хатынь: «Унас в Белоруссии только две национальности: партизан — не партизан».

Тем не менее сейчас я думаю, что в трех словах, вынесенных в эпиграф, — не вся посконная, она же домотканая, правда-то есть. Для того чтобы слушатели или студенты могли учиться весело, надо весело учить.

Выбор заголовка

Никита Богословский обнародовал «Записки на полях шляпы». Последовать его примеру? Однако, шляпы я давно не ношу. Можно было бы, конечно, обозвать это предуведомление записками на манжетах сорочки… Но что скажет редактор? Поэтому пусть будет как есть: «Заметки на полях ученых записок». А, может быть, лучше: «Записки профессионального уголовника». Обозвать себя уголовником, выступая перед населением, — это был беспроигрышный вариант. Вначале непродолжительная тишина, свидетельствующая о недоумении. Затем, как пишут в стенограммах, оживление в зале. И — минимум 10 минут форы у лектора. А если за это время он не сумел завоевать внимание аудитории, то ему надо не лекции читать перед населением, а делать что-нибудь другое. Торговать пивом, например. «Доходней оно и прелестней». И языковой жанр требуется совсем другой, чем лектору.

Сейчас уже затруднительно точно установить авторство. Я следующий афоризм воспринял в свои «омские времена» как принадлежащий А. А. Герцензону: «Лектор должен знать в сто раз больше, чем скажет».

Дороги, которые мы выбираем

Юристом, если судить по внешнему ходу событий, я стал случайно. Окончив в 1952 году среднюю школу, я ехал из города Молотова^[1] в Москву сдавать документы в МИМО (Московский институт международных отношений). Медаль, приличное знание иностранного языка — публично (в стенной газете, посвященной выпуску) объявил в школе, куда буду поступать. Приехал, помнится, на Ярославский вокзал и прибыл к Крымскому мосту… после окончания рабочего дня в приемной комиссии. Она заканчивала работу на час раньше, чем я предполагал. Может быть, на час раньше, чем в нормальных вузах. «Приходите завтра!» Молод был — не расстроился. Поскольку билет дальше, на юг, к месту моего рождения — городу Мариуполю^[2] был уже куплен, я решил, что документы отошлю почтой, и отправился уже на Павелецкий вокзал.

Документы, спустя несколько дней, я действительно отправил, но только не в МИМО. На юридический факультет Ленинградского государственного университета. Потом я думал: отчего такие перемены в намерениях? Мама предоставила мне полную свободу в решении этого вопроса. Так что о ее давлении не может быть и речи. Мы с ней три года вдвоем промыкались в эвакуации — «выковыренные», так называли нас в деревне Свищевка Пензенской области — и друг другу доверяли. Отец у нас погиб в августе 1941, защищая советский город, мать городов русских — Киев. Он, вначале беспризорник, а затем политработник, недоумевал бы, если б ему сказали, что Киев станет столицей иностранного государства.

Размышляя, решил, что главный фактор, повлиявший на изменение выбора, — география. Я числил себя ленинградцем. Ребенком я бывал в этом прекрасном городе и раньше, но переехали мы туда на постоянное местожительство позже, сразу после войны. Тогда на местных ребятах, да и на мне тоже, что называется, все ребра можно было пересчитать. Некоторые девчонки в пионерских лагерях из-за этого стеснялись раздеваться. У меня до сих пор сохранилась групповая фотография, на которой все в трусах, а одна девочка в вельветовом платье с узким белым воротничком.

В Ленинграде в 55-й школе я доучился до седьмого класса. Уехал не по своей воле — появившегося недавно и, можно сказать, внезапно отчима, геофизика и поклонника Бердяева, перевели в Коканд, потом в Пермь. В Коканде, может быть, до сих пор растет мое дерево — дерево, которое я сам, в одном ряду со своими одноклассниками посадил во дворе школы.

То, что я скажу дальше, вряд ли может быть понято современным читателем: мама уехала, возвратив государству полученную от него комнату. На Невском.

С 1944 года (sapienti sat!) болел и болею за «Зенит». Именно в этом году футбольная команда послеблокадного города в финале кубка СССР одолела ЦДКА, главную армейскую команду. Если честно, в душе я и сейчас чувствую себя ленинградцем. Очень тяжело переживал его переименование. До сих пор не могу понять, как блокадники позволили это сделать. Ведь никакой не Санкт-Петербург, а именно Ленинград был героем и жертвой величайшего и трагичнейшего события в своей истории — Блокады. Не к сант-петербуржцам обращался старый акын Джамбул Джабаев: «Ленинградцы, дети мои! Ленинградцы, гордость моя!» Когда он пел эту песню, ему было 95 лет… а мне — восемь.

К переименованиям, в том числе и к возвращению исторических названий, следует относиться с осторожностью. И с открытой душой.

Я чувствую, что ситуацию с внезапным изменением выбора вуза я проанализировал не до конца. Ну, хорошо, изменил город, потому что Ленинград был ближе сердцу, чем Москва. Но почему юриспруденция, хотя вначале был институт международных отношений? Конечно, я тогда не знал, что знаю сейчас. По моему сегодняшнему глубокому убеждению, убеждению человека, кое-что смыслящего в юриспруденции, международное право не есть право. Международное право — это облекаемое в обтекаемые слова преимущество в силе одного государства перед другим. У кого кулак больше, или у кого в кулаке железка спрятана. Разве мыслимо было считать правовыми действия США против Югославии и Ирака до второй половины 80-х годов прошлого века? Нынешний демократический мировой жандарм побаивался СССР!

Международное право — не право вовсе, такое утверждение не оскорбляет эту мировую регулирующую систему. Мое утверждение — из адекватной характеристики его. Любовь, к примеру, не наука. Это ведь не плохо, как, впрочем, и не хорошо. Просто так есть. Так и феномен, называемый международным правом, — это плод межгосударственных соглашений, за которыми скрываются, иногда умышленно, сила, интересы и предпочтения сторон.

Впрочем, вернемся к поставленному вопросу — почему именно юридический факультет? Наверное, и этому есть объяснение. Случайность есть форма проявления закономерности. Наверное, ситуация, о которой я сейчас поведаю, жила в моем подсознании и воспитывала, воспитывала, подчас давила… В 1948 году в стране отменили карточки. Хлеб стало возможным покупать просто за деньги. В первый же день новой эпохи мне дали сто рублей, не предостерегали, чтоб я не потерял карточки, и отправили за хлебом. Весенний день был солнечным и светлым. Или таким он сохранился в моей памяти. Я не пошел в булочную, которая была рядом с домом, в которую ходил повседневно. Нет, я торжественно прошествовал на Большой проспект Петроградской стороны. Ленинградцев в магазине было много. Они были не только покупатели, но и экскурсанты. Смотрели на хлебобулочное великолепие и не могли наглядеться. Прежде чем купить заказанное домашними, я не вытерпел и купил себе бутерброд. Это дозволялось. Бутерброд был сказочным. Аккуратный прямоугольник ржаного хлеба (мама запрещала мне говорить «черный» хлеб) и на нем — ломтик вареной колбасы. Чтобы съесть это великолепие, наслаждаясь, я вышел из толчеи магазина.

Солнечный и светлый весенний день вдруг стал черным. Передо мной стоял парень, лица которого я совершенно не запомнил. Он улыбался и говорил мне:

— Сегодня выходит из тюряги Слон. Нужны бабки. Я видел — у тебя сотенная. Гони ее сюда. Если не дашь, извини, мне придется пописать тебе личико.

Полагаю, что юристам не надо переводить с фени (блатной музыки). Что такое пописать и что такое письмо, знают сегодня и многие неюристы. Я знал, что не подчинюсь насилию. И не потому, что деньги, а потому, что Хлеб. Мне шел четырнадцатый год. Закричав что-то дурным голосом, я бросился на улыбчивого подонка головой вперед. Не знаю, на что я рассчитывал. Грабителя, вместе с его письмом, как ветром сдуло. Я уткнулся головой в милицейскую гимнастерку. По-моему, она была белой, парадной. Военному мальчишке плакать — позор. Я пытался сдерживаться, но тщетно. Я плакал, сжимая в руках бутерброд, скорее, то, что от него осталось. Я плакал, наверное, от осознания своей прошедшей беспомощности и от радости освобождения от нее, которая пришла вместе с милиционером, умевшим не только смотреть, но и профессионально видеть.

А пожилой милицейский старшина несколько растерянно даже гладил меня по голове. Думаю, и этот старшина заложил кирпичик в то, что я оказался на юридическом факультете Ленинградского университета. Ведь для меня тогда принципиальных различий между милицией и юстицией не было. Впрочем, для меня их нет и сейчас. Убежден, выделение той или иной элиты из делающих общее дело правоохранителей не только вредно для дела, но и безнравственно.

Вероятно, были еще детерминанты, подталкивавшие меня к правоведению. О части из них я забыл, на другие своевременно не обратил внимания. Однако есть два факта, о которых я забыть не в состоянии. Один из них, хронологически первый, имел место в Ленинграде. Трамвай шел по улице Максима Горького, что на Петроградской стороне. Справа там, непосредственно у трамвайных путей — ограда, металлическая решетка. Вагон трехдверный, именовавшийся почему-то американкой. Я в середке, стиснутый окружающими. Вдруг какое-то волнение на задней площадке. Крик! Сам я не видел тела, распростертого на копьях ограды. Из всеобщего обсуждения понял, что произошло. Пойманный за руку карманный вор пригрозил поймавшему письмом. Стоявшие рядом мужчины молча выбросили его из вагона. Как они открыли автоматическую дверь, не ведаю. Трамвай не остановился. После очередной остановки он пошел дальше почти пустой.

Второй факт имел место, когда я заканчивал школу. Мне написали из Мариуполя, что моя двоюродная сестра Нина умерла. Она тоже заканчивала школу и строила планы на будущее. Ее изнасиловали. От причиненных повреждений, полагаю, не только физических, она очень скоро умерла.

Студент

Экзамены мне сдавать было не надобно: медаль. На собеседование меня почему-то не вызвали, поэтому я приехал в Ленинград прямо к началу занятий. Юридический факультет (он, как и я, — путешественник) тогда помещался в здании истфака. Кров мне предоставил дядька геолог, и с тех пор для меня Петроградская сторона — родной дом, а Кировский (сейчас Каменноостровский) — лучший проспект в Ленинграде.

Со своими будущими сокурсниками я встретился первого сентября, как сейчас помню, в сотой аудитории. Сокурсникам было легче, они перезнакомились между собой во время сдачи экзаменов. Я подпирал стенку. Вдруг ко мне подходит, нет, подлетает энергичный улыбающийся парень без обеих рук: «Ты — уголовник?» Вопрос явно преждевременный, поскольку специализация обозначалась только на 4-м курсе. Но таков был Валя Тетеркин, потом — председатель суда в Северодвинске. Большой драчун (дрался он ногами) с прекрасным почерком. Он писал, сжимая ручку двумя культями.

На факультете был прекрасный педагогический состав. Начать, видимо, надо с академика. Тогда академиков среди правоведов было очень мало. У нас — один. Зато настоящий. Зато Анатолий Васильевич Венедиктов, специалист по государственной собственности. Лекций он на нашем курсе, к сожалению, не читал, но все мы все равно его знали.

Не помню, кто у нас читал первую лекцию. Зато отчетливо помню, как начался первый семинар по уголовному процессу, было это уже не на первом курсе. В аудиторию вошла красивая молодая женщина. Вместо того чтобы усесться за преподавательский стол, как это делало большинство педагогов, она поместилась перед ним, укрепила на столешнице крепкие ягодицы (обстановка в аудитории это позволяла: между преподавательским и первым в ряду студенческим столами было достаточно пространства) и произнесла первые слова. Это были совсем неожиданные слова. Во всяком случае, от других преподавателей мы таких «тирад» ранее не слышали. «Меня не очень интересует, хотите ли вы знать мой предмет или не хотите. Вы его будете знать!» Может быть, именно из-за нее я и стал процессуалистом. Став преподавателем, в течение первых лет я начинал занятия в каждой новой группе с рассказа о том, как у нас начала первое занятие Полина Соломоновна Элькинд.

Поскольку она вела занятия в нашей группе, то и моей курсовой по уголовному процессу руководила она. По давней привычке работать самостоятельно я принес ей текст курсового сочинения на кафедру практически готовым. Его название звучало так: «Роль граждан в охране социалистической законности». Достав откуда-то большой и толстый ярко красный карандаш, Полина Соломоновна решительно потянулась им к слову охрана:

— Не охрана, конечно. Соблюдение. Как граждане будут охранять? Они должны соблюдать законы!

Я не менее решительно остановил ее. Каким именно способом, я сейчас уже не могу себе представить. На юрфаке обычаи и нравы — университетские.

— Простите, не соблюдение, а именно охрана. Гражданин в социалистическом государстве активен, он не объект, он — субъект активной деятельности по охране законности.

Поскольку Полина Соломоновна была не намного старше меня, она с горячностью пыталась меня переубедить. Я не поддался. И тема эта, конечно не название ее, а суть, с тех пор все время рядом со мной. Я защитил кандидатскую диссертацию, которая именовалась так: «Привлечение трудящихся к расследованию преступлений следователями министерства охраны общественного порядка». Для молодых сообщу: был период в нашей изменчивой жизни, когда в стране не было МВД, а было МООП.

В русле этого же направления — взаимодействия органов внутренних дел с населением — была и докторская диссертация. Однако о ней чуть позже. Словом, идея широкого участия народного элемента в уголовном судопроизводстве, овладевшая мною на втором курсе, потом сопровождала меня всю жизнь.

Следователь

В 1992 году мне довелось выступать перед студентами Джорджтаунской школы права в Вашингтоне. Они аплодисментами встретили рассказ о системе распределения выпускников юридических вузов в Советском Союзе. В процессе демократизации весьма положительную, для выпускника без связей просто необходимую, систему эту, как и многое другое, сейчас реформаторы разрушили.

В 1957 году система распределения действовала вовсю. Еще сохранялось и право выпускников, получивших дипломы с отличием, идти первыми в комиссию по распределению.

До конца 50-х годов выпускники университетов шли в основном в юстицию (нотариусами, юрисконсультами), в адвокатуру, прокуратуру. Те, кому исполнилось 25, — в судьи. Такого рода вакансии и стал мне предлагать председательствующий.

— Простите, — сказал я, — нельзя ли в милицию? На передний край борьбы с преступностью.

Последнего, впрочем, я, наверное, не говорил — подумал только. Может быть, громко подумал. Меня и услышали. Читатель помнит, наверное, полубыль, полуанекдот. Обвинявшийся в нецензурной брани в общественном месте оправдывается:

— Да, никого я не материл. Про себя подумал только, а меня, наверное, и услышали.

Затерявшийся среди других представителей ведомств подполковник милиции оживился. Извиняющимся голосом сообщил, что в самом Ленинграде предложить ничего не может: с жильем плохо, а вот в районы Ленинградской области — пожалуйста. «С предоставлением квартиры!» — подчеркнул подполковник.

— Простите, — вновь обманул я ожидания членов комиссии. — Нам бы с женой куда подальше: на Колыму или на Камчатку.

Подполковник словно обрадовался даже. «Давай на Сахалин! — перешел он на ты, вызвав некоторое неодобрение среди представителей других ведомств. — Там погода все-таки лучше, чем в Петропавловске или Магадане».

Словом, 13 сентября 1957 года с борта теплохода «Якутия» в сахалинском порту Холмске высадился немногочисленный, состоящий из двух будущих лейтенантов (потом полковников) милиции десант. В кадрах Управления внутренних дел Сахоблисполкома нас встретили на ура, ибо я у них в системе стал шестым работником с высшим образованием. Шестым потому, что пятым стала жена. Наше прибытие существенно улучшило у них соответствующий показатель в отчетности. Нам сказали, что в самом Южно-Сахалинске имеются две вакансии: преподавателя учебного пункта и следователя. Тут же в кабинете заместителя начальника Управления по кадрам мы с женой провели одноминутное экспресс-совещание, в результате которого я и стал следователем следственного отдела.

Коллеги по подразделению встретили меня несколько иначе, чем кадровики. Для них количество лиц с высшим образованием не входило в учетно-оценочные показатели. Определенный мне в шефы опытнейший работник, старший следователь Михаил Гаврилович Борискин, его вообще не имел. В войну он был водителем бензовоза. Заместитель начальника отдела Николай Перхуров после прихода в милицию, также из армии, служил регулировщиком и лишь затем, добрав недостающее до среднего образования количество классов, переместился в следственный отдел, где вскоре стал заместителем его начальника — Я. Н. Браславского. Яков Наумович пришел из КГБ и имел нечастое в то время звание полковника милиции. Однако в его военном билете, хранившемся в кадрах, значилась вус (военно-учетная специальность) под номером один, иными словами, рядовой необученный. Все официальное образование полковника завершилось в третьем классе начальной школы. Однако это был один из самых образованных и культурных офицеров в Управлении, чего он достиг упорным и каждодневным самообразованием.

За исключением его и еще нескольких сотрудников, переведенных из Управления КГБ по Сахалинской области, все остальные офицеры и старшины УВД были рекрутированы из армии, освобождавшей Южный Сахалин от японцев в августе 1945 года и здесь же расформированной.

Сослуживцы меня встретили не то что с опаской — с некоторой настороженностью. Все же в их отдел пришел первый универсант с полученным на стационаре высшим юридическим образованием. Как поведет себя? Не станет ли, козыряя образованием, претендовать на должность старшего следователя?

Однако, видимо, я повел себя нормально, вскоре настороженность сменилась незлой иронией. Я не умел многого из того, что умели они. Иногда не умел самого элементарного. Первый вопрос, с которым я обратился к своему шефу, касался оформления требования о доставке обвиняемого из тюрьмы для производства следственных действий. Впрочем, мое университетское образование имело и более значимые пробелы. Мой наставник, повторюсь, из водителей бензовоза, куда лучше меня знал бухгалтерский учет. Правда, я тут же поступил на курсы бухгалтеров.

Сложнее было с отсутствием не только навыков, но и просто информации об оперативно-розыскной работе. И. И. Карпец уже позже начал читать пятикурсникам юридического факультета ЛГУ курс, дающий хоть какое-то представление об ОРД. Игорь Иваныч мог дать в этом отношении студентам очень много. Он, начав служить в милиции в должности начальника НТО (научно-технического отдела), прошел затем и следственный отдел, и уголовный розыск в УВД Ленгороблисполкомов, пока не переехал в Москву и не побывал там и начальником ГУУР, и директором НИИ прокуратуры, и начальником ВНИИ МВД СССР. Он мог сказать очень много, однако его держал за язык гриф «секретно». Но хоть какой-то курс читался. В мои же годы самого слова ОРД в университете не было. Явление было, а слова не было. Тем более не было таких слов, как агент, информатор и т. п.

Между тем только в 1956 году, может, чуть раньше отменили приказ Министра, по которому каждый следователь органов внутренних дел был обязан иметь на связи информаторов для получения информации по низу. Теперь работу с информаторами был обязан вести оперуполномоченный. Но одно дело приказ, другое — привычки, установки, устоявшиеся каналы связи, одним словом — инерция.

Поскольку доучивали меня после университета посредством бросания в воду — традиционным русским способом: выплывет — молодец, значит, научился плавать, не выплыл — жаль бедолагу, но, знать, такова судьба, то и оперативно-розыскному делу меня учили этаким же манером. Буквально по второму уголовному делу, оказавшемуся в моем производстве, понадобилось оперативное сопровождение. Майор милиции Перхуров позвонил начальнику отдела БХСС, переговорил и повесил трубку.

— Сходи-ка к Дерябину. Он тебе скажет, что делать.

Я пошел в соседнее здание. В кабинете начальника БХСС был народ, но он махнул рукой, приглашая зайти. Я зашел.

— Через полчаса тебя ждет Плетнев.

А. Ф. Плетнев — это заместитель начальника УВД. Я вопросительно посмотрел на Дерябина.

— Он сам скажет, что найдет нужным.

В назначенное время я был возле кабинета заместителя начальника Управления. Никакой приемной. Я не очень уверенно постучал. Ждать не пришлось. Александр Федорович работал с бумагой. Когда я вошел в кабинет, он закрыл папку, в которой она лежала, и положил папку в сейф. Потом сел за приставной стол напротив посетителя. Поинтересовался делом. Я подивился глубине его вопросов. Поинтересовался, что я надеюсь получить от оперативного обеспечения. В целом одобрил, кое-что прокомментировал. Затем сказал:

— Сейчас я дам вам уникального человека. Будет работать с вами до того, пока не вынесут приговор. Станете помещать в КПЗ, позаботьтесь, чтобы их в камере было трое. Меньше — подозрительно, больше — будет мешать работе. Только смотрите, не пейте с ним водки.

Затем мне дали адрес и назвали время встречи.

— Адрес не записывать. Перхуров доложил, что вы несколько рассеянны.

— Простите, я могу задать вопрос? О том, что меня надо предостерегать против питья водки с информатором вам тоже сообщил заместитель начальника отдела?

— Задать-то вопрос вы можете… Впрочем, я вам отвечу. Обязанность начальника — знать своих людей. Перхуров докладывал мне как куратору вашего отдела, что водки вы пока вообще не пьете. А пьете, еще понемногу, правда, коньяк и порядочно пива.

Я вышел и посмотрел на часы. Весь прием у полковника Плетнева занял пятнадцать минут.

Так началось мое приобщение к ОРД. Получилось, что основам и нюансам работы по низу меня учил информатор. Он — обозначим его Н. — был действительно уникальным человеком. Меня несколько смущала лишь его нескрываемая ненависть к разрабатываемым расхитителям. Я посчитал некорректным поинтересоваться причинами этого и, может быть, зря. Наши пути пересекались с Н. еще несколько раз, и каждый раз он работал очень эффективно. Именно с тех пор я стал думать, что ОРД — это искусство, искусство общения с людьми.

Позднее я узнал и о причинах, почему этот человек оказался на связи у заместителя начальника управления по оперативной работе. Оперуполномоченный, у которого Н. был на связи первоначально, пришел к Плетневу и сказал, что он не может справиться с Н., а терять такого информатора было бы бесхозяйственно.

О трагической дальнейшей судьбе этого человека я узнал уже позднее, вернувшись после пребывания в адъюнктуре на Сахалин уже в другом качестве.

Дело, в связи с производством по которому я познакомился с Н., было вторым в моей следовательской карьере. Оно было достаточно сложным, а обвинение в хищении социалистической собственности весьма тяжким. Кажется, за него я даже получил стандартную премию в триста рублей.

Первое же дело по фабуле и доказыванию было гораздо проще. Для меня оно стало сложным в другом плане. Я не был уверен, что обвиняемого надобно арестовывать. А между тем существовала практика: по каждому обвиняемому составлять постановление о заключении под стражу и идти за санкцией. А дальше, как скажет прокурор. Так меня ориентировал и наставник. Однако я поступил иначе. Я позвонил в тюрьму едва мне знакомому тамошнему оперуполномоченному и попросил его на пару часов поместить меня в камеру. Тот усмехнулся, сказал: «Приезжай».

Тюрьма была еще японской постройки, не очень ухоженная. Опер велел оставить у него оружие, документы и повел меня по коридорам. Должен сказать, лязгающие за спиной, отгораживающие тебя от мира запоры не способствуют созданию хорошего настроения. И вот — камера. Меня впускают в нее, опер подмигивает — спасибо ему за это — и уходит. Запомнилась совсем мертвая тишина с обильной начинкой из очень далеких звуков. Опер вернулся не через два часа, как условились, а через час. Я не стал настаивать на продлении срока.

Тому обвиняемому, чье дело было у меня в производстве, в качестве меры пресечения избрал подписку о невыезде. Не тюрьму.

В заключение фрагмента о следственной работе мне хотелось бы сказать несколько слов обо всех офицерах, пришедших в органы внутренних дел после фронта. Тогда, в повседневном общении, больше бросались в глаза их индивидуальные черты. Сейчас — большое видится на расстоянии — вырисовывается их общая, групповая характеристика. Эти люди не могли себе представить, как можно прервать неоконченную работу только потому, что окончился рабочий день. Не очень твердое знание права восполнялось знанием жизни, неисчерпаемым здравым смыслом и великой трудоспособностью. Правда, с грамотностью и стилистикой у многих из них было плоховато.

Мне кажется, что именно отсюда «растут ноги» устоявшегося в быту нашего уголовного судопроизводства обычая — содержание записанных оперативными уполномоченными объяснений переписывать в протоколы допросов. В следователи брали тех, кто писал получше. Но только, спрашивается в задачнике, зачем это (тратить время, и не только свое, на переписывание объяснений в протоколы допросов) делать сейчас, при нынешнем образовательном уровне оперативников? Не становятся ли методы работы следователей, спрашиваю я себя, все более кабинетными?

И еще эти офицеры не умели отдыхать. Я перенял у них многое, чем сегодня дорожу. И отдыхать тоже не умею. Этому они меня не научили.

Личным примером они учили меня работать. Когда меня спрашивают, а журналисты это делают часто, каково мое хобби, я ответствую, что сейчас мое основное увлечение — это мои ученики.

Мое первое пребывание на следственной работе дало практическое, а затем и теоретическое приращение к развитию темы участия народного элемента в уголовном процессе — взаимодействия с УМИиП (учреждениями массовой информации и пропаганды). Чаще говорят о взаимодействии со средствами массовой информации. По-моему, это неточно.

Адъюнктура

Что меня смущало в следственной работе — так это отсутствие реальных возможностей разрешиться от бремени распирающих меня аналитических потребностей. Как я уже сказал, я не умею отдыхать. Но свободное время все же иногда бывало. Значительную часть его я тратил на то, чтобы побуждать, как написал потом, неопределенный круг лиц, обладающих информацией, полезной для производимого расследования, к самовыявлению. Иными словами, сотрудничал с местными газетами, писал в них, страшно сказать, фельетоны. Правда, не только фельетоны. Нередко это помогало. Я надеюсь, что Омская Академия МВД РФ переиздаст к моему 80-летию написанную в омский период и посвященную факторам активности населения в правоохранительной сфере одну из любимых моих книг — могут же у автора быть пристрастия! — «Привлечение населения к расследованию преступлений». Я, в частности, делюсь в ней опытом сотрудничества с журналистами.

Словом, я все больше приходил к выводу, что у меня, во-первых, не хватает нетрадиционных знаний для эффективной следственной работы и, во-вторых, мне необходимо квалифицированно проанализировать тот материал, который я накопил, служа обществу в качестве следователя, и рассказать коллегам о результатах такого анализа. Выход из создавшегося положения подсказал приказ Министра, объявивший прием в адъюнктуру Высшей школы МВД СССР (после серии преобразований сейчас это Академия управления МВД РФ).

Следственная работа привела меня к убеждению, что научно-исследовательскую работу надо совмещать не с преподавательской, а с практической. С этой идеей в 1961 году я поехал поступать в адъюнктуру. Идею эту разделяли далеко не все, но я все же добился своего и по окончании адъюнктуры вернулся на Сахалин уже на руководящую следственную работу. Кандидат наук в следственном отделе — боюсь, что в то время кое-кто смотрел на меня, как на экспонат кунсткамеры.

Научным руководителем мне назначили заведующего сектором Института прокуратуры профессора И. Д. Перлова, одного из самых продуктивных авторов в советской правовой науке. За исключением, может быть, М. С. Строговича и В. М. Чхиквадзе. Правда, тогда мы еще не знали о продуктивности некоторых современных авторов.

Илья Давидович был уверен в том, что говорил. «Значит так, — сказал он, встретившись со мной, — будем писать следующую тему…» — «Простите, Илья Давидович, но у меня есть не только соображения по теме. Я привез сто пятьдесят страниц текста, который, надеялся, прочтет научный руководитель при обсуждении диссертационной проблемы». Словом, я писал диссертацию по своей теме. Илья Давидович даже сказал как-то: «Сочинять диссертацию — это ваше дело. Мое — организовать защиту».

Защита проходила с приключениями. В то время кандидатов наук в системе органов внутренних дел было немного, так что все авторефераты проходили через письменный стол министра. Я не могу утверждать, что исключений не было. Мой, во всяком случае, там побывал. Министру не понравилось, что я сравнил часть населения страны с афинскими аристократами, которые скорее позволили бы арестовать себя рабу, чем пошли бы служить в жандармерию. Министр вызвал к себе начальника кафедры, при которой я проходил адъюнктскую подготовку — С. В. Бородина и научного руководителя (меня почему-то не вызвали, может, потому, что уже не было в Москве). Министр, при котором находилось два его заместителя, пообещал собеседникам, что, если мы не согласимся отозвать автореферат и отложить защиту, он пришлет на заседание диссертационного совета двух своих заместителей и они покажут диссертанту «кузькину мать».

Таким образом, у меня по одной кандидатской диссертации — два автореферата. Сам проверял в библиотеке им. Салтыкова-Щедрина.

Вернувшись на Сахалин, я узнал о трагической судьбе Н. Он тяжело и надолго заболел. В больнице его навещали немногие. Среди них тот оперуполномоченный, у которого он был на связи вначале. После его смерти родственники отказались взять тело. Скромно похоронили Н. сотрудники УВД.

Генерал и четыре хулигана: появление в системе МВД третьего вуза

«На материк, на материк идет последний караван». Я приехал защищаться, как оказалось, в буквальном смысле этого слова уже с Острова. Совсем не нервничал. Может быть, зря. Министровы слова в ведомственном совете, в котором, кроме ученых, достаточно чиновников, могли аукнуться. Дискуссия была горячей, но доброжелательной. А слова действительно аукнулись — при голосовании. Четверо из отмолчавшихся в дискуссии проголосовали против. Я не расстроился. Тем более, что это не сказалось на принятии решения: тот совет был велик. А я, к слову, и не люблю голосований «на ноль». Да и ВАК диссертация прошла, помнится, неожиданно быстро. Тронули неформальные поздравления двух сторонних для МВД членов совета. Эти поздравления последовали до объявления результатов голосования.

Когда же результаты были объявлены, присутствовавший на защите начальник Управления учебных заведений МВД генерал Н. Н. Бокарев вместе с поздравлениями пригласил меня на следующее утро появиться у него. Я появился, уже проинформированный, что УУЗ прорабатывает вопрос о создании в Омске третьего в стране юридического вуза в системе МВД.

Генерал начал с того, что это не по-государственному держать кандидата наук на моей теперешней должности. Я вообще-то не хотел уезжать с Сахалина, я считал, мне еще пару лет надо было бы там поработать, и попытался объяснить это начальству. Однако генерал хитрый был. Он предложил мне командировку в Омск: посмотрите, дескать, город, вы ведь в нем никогда не бывали, познакомьтесь с начальником школы. Ну, я и согласился.

А в Омске меня встречают уже собранные в стенах будущей школы закадычные друзья по адъюнктуре: А. И. Марцев, В. П. Бахин, Д. Д. Максаров. Словом, создали мы вместе с генералом И. Р. Алексеевым, отличным человеком и опытнейшим руководителем, ей-богу, совсем неплохой вуз. Но мне не хочется рассказывать об этом этапном для меня периоде своей жизни скороговоркой. Может, напишу когда-нибудь книгу «Юристы, которых я знал». В ней будет рассказано и о том, как мы работали по 25 часов в сутки, и о том, как будущий Заслуженный деятель науки проиграл мне в шахматы свою шевелюру, а от сострижения ее увиливал. Тогда я привел его в парикмахерскую, пошел к мастеру первым и состриг свою шевелюру. Другу не оставалось делать ничего другого, и он тоже уныло поплелся к своей «мастерице». Очень хочется написать такую книгу. Я, собственно, начал писать ее несколько лет назад и продвинулся достаточно далеко. Однако, болезнь века — компьютерный вирус.

В Омске я прошел практически всю лестницу преподавательских должностей: и. о. доцента — начальник кафедры — заместитель начальника школы по учебной и научной работе.

Снова начальник кафедры

В 1974 году я развелся с женой. Партийные органы в то время бдительно следили за моральным обликом руководителей, и мне пришлось уехать из Омска.

Бывший в то время заместителем начальника только что созданной Горьковской высшей школы по учебной работе и фактическим организатором ее создания и становления К. Е. Игошев избавил меня от необходимости ходить по кабинетам УУЗ, где начальником был уже не хорошо знавший меня генерал Бокарев, а генерал Черненко. Да, да — брат секретаря ЦК КПСС. Константин Еремеевич сам согласовал и решил все вопросы, связанные с моим переходом.

В Горький вслед за мной потянулись из Омска ученики. Первым из них назову А. Н. Подрядова. По таланту из моих учеников он должен был стать первым доктором наук. Уже в Горьком он, играючи, защитил кандидатскую диссертацию. Уже готова была и обсуждалась рукопись докторской, когда он трагически погиб в Риге. Анатолий Николаевич отыскал и привел ко мне выпускника ОВШМ С. П. Гришина, пребывавшего в следователях в г. Дзержинске Горьковской области. Сейчас Сергей Петрович — первый проректор Нижегородской правовой академии.

Перераспределился из адъюнктуры Академии МВД СССР направленный туда из Омска еще при мне энергичнейший В. В. Черников. Сейчас он начальник Главного правового управления МВД РФ. Не перепутать бы наименование управления.

Я занял должность начальника не существовавшей еще кафедры уголовного процесса и криминологии и сам ее организовывал. Я всегда полагал, что в основе руководства кафедрой лежит принцип «делай, как я». Хочется надеяться, что мой преемник и ученик — доктор юридических наук профессор М. П. Поляков, который был у меня и слушателем, и адъюнктом, и докторантом, придерживается той же позиции.

В Горьком я в 1981 году написал и докторскую диссертацию «Взаимодействие органов внутренних дел с населением». Пожалуй, это наименее известное мое сочинение. Оно — закрытое. Из-за анализируемых мною кадровых приказов. Они сплошь секретные. Хоть я и пытался при защите иронизировать, заявляя, что не знаю, как можно секретно взаимодействовать с населением, факт остается фактом.

Как и было положено в то время, основные выводы и рекомендации, содержащиеся в диссертационном сочинении, я направил в заинтересованные главки: штаб, БХСС и управление кадров. Не ведаю, прочитал ли их кто-нибудь там. Во всяком случае, никакого уведомления от адресатов я не получил. Между тем, убежден в этом, негативные последствия несоблюдения только одной из содержащихся там рекомендаций видны сегодня невооруженным глазом. Имеется в виду катастрофическое ухудшение качественного состава органов внутренних дел. Я пытался предостеречь против опасного увеличения штатной численности органов внутренних дел. Решение об увеличении штатной численности не может быть принято только на основании действительной или мнимой (желание начальства иметь побольше подчиненных неистребимо) потребности системы (подразделения, органа, министерства в целом). Должны быть учитываемы при принятии такого решения еще два необходимых фактора: 1) наличие в среде функционирования соответствующего количества рекрутов с требуемыми личностными качествами и ее возможности их выделить; 2) способность органов внутренних дел выдержать конкуренцию со стороны других кадропотребляющих систем и удержать от ухода своих сотрудников. Обязан сказать, что в современных условиях указанные факторы стали еще более значимы.

Специальность, по которой написана диссертация, — управление в социальных и экономических системах (юридические науки). Вначале я структурировал изложение по управленческому циклу: собирание информации и инициирование ее поступления — обработка и хранение информации — принятие решения — контроль исполнения решения — корригирование решения и процесса его исполнения. При обсуждении диссертации на объединенном заседании кафедр она получила добро на защиту, а я — несколько замечаний, прореагировать на которые можно было за неделю.

Однако я представил работу к защите почти через год. Дело в том, что я переписал работу практически заново. Мне показалось, что управленческий цикл для моей темы дает недостаточно исследовательских возможностей. Я структурировал всю массу охватываемых проблемой ситуаций по трем субстратам, которыми всякая открытая система (органы внутренних дел) обменивается с социальной средой их функционирования (население, общественное мнение во всех его разновидностях, общественное настроение). Это следующие три субстрата: информация, энергия (взаимодействие поведений) и материя (обмен людьми).

Мне лично эта работа дала очень много, особенно в познании инструментальной ценности системного подхода. Однако я не учел важного обстоятельства: работа стала много сложнее для понимания коллегами. Мой друг и официальный оппонент по диссертации острил в этой связи: «Твою диссертацию понимают только трое. Наверное, ты. Немного я. И кто-то третий, еще не установленный».

Сейчас такой специальности нет. Ее паллиатив — организация правоохранительной деятельности в специальности 12.00.11. Вот ведь любопытно получается: Академия управления появилась, а специальность «управление» исчезла.

Только сейчас, завершая эти автобиографические заметки, я понял, как глубоко сидят во мне исследования, которые когда-то провел. Значит, пора заканчивать воспоминания. С некоторыми мыслями старого профессора, надеюсь, не слишком тривиальными, читатель сможет ознакомиться в сборнике. Входящие в него работы не выправлены в угоду времени или лицам, они воспроизведены в том самом виде, в котором в свое время были написаны.

Заслуженный деятель науки России Валентин Томин

Примечания

1

В связи с моей сильно кочевой — по разным причинам — жизнью в этих автобиографических заметках будет много географических названий. Они будут звучать так, как звучали в то время, когда имели место события, о которых идет речь. Город Молотов — это Пермь. Я полагаю, что и о самом Вячеславе Михайловиче Молотове мне придется упомянуть еще, по крайней мере, два раза.

2

Наверное, в то время он — уже и еще — назывался городом Ждановым. Меня всегда смущало вольное обращение с историческими названиями. Создал, сотворил что-нибудь — вот и наименовывай как душе угодно. А если сделал и наименовал кто-нибудь другой, в силу своих, творца, соображений и чувств, то ты уж не трогай. К слову, у меня такое же отношение и к так называемому возвращению исторических названий.