Побочка от жизни

Галина Аркадьевна Кораблева, 2021

Побочка от жизни – неожиданные события, сюрпризы, которые преподносит нам судьба. Автор сознательно соединяет реальность и вымысел, грустное и смешное. Рассуждая несерьезно о нашем сегодняшнем дне и советских временах, о школе и моде, мужчинах и женщинах, писатель затрагивает темы воспитания чувств, развития душевных качеств человека.

Мелочь

Эх, зима в Сочи.… Но не на Красной поляне, игрушечно яркой, покрытой густыми оранжевыми лучами, радующими глаз так, словно блестят на загулявшем солнце золотые монеты, брошенные в ручей, или оброненные в глубокий след от колеса с отстоявшейся чистой водой, выложенный летним прощальным букетом южных цветов. Свежесть воздуха и тел, свежесть разговоров и взглядов, мысли о том, что молодость, наверное, все-таки никогда не закончится и всего будет вдоволь, надышаться бы, погрузиться, подняться и не спускаться с этих вершин, где только легкость дыхания и свежайший ветер теребит распущенные волосы, и ни единого седого.

Такая зима напоминает лето, пьянящее, морское, беззаботное для отдыхающих. А этим что зима, что лето — все блаженно одинаково, хотя, однозначно, зимой им холоднее. Бездомные, бомжи, попрошайки. За шумом музыки и прибоя, ароматами духов, шашлыков и чачи, за пальмами и кипарисами летом приезжий их не заметит, они ощущаются зимой.. Не то, чтобы они всплывают как утопленники или намерзают как утренний иней на машинах, они не прилетают на юг из краев более суровых… Живут они по-настоящему здесь… Они были всегда, но за многолюдьем прятались, как тараканы в освещенной комнате. А теперь, зимой, их как-то много очень и все такие колоритные, кукольные. Не в тех районах, с элитной недвижимостью, которую скармливают всеядным неразборчивым приезжим одуревшие риелторы. В районах с местными, своими, с крепкими старыми пятиэтажками, стоящими ровненько в окружении магнолий и старых сосен, которые часто падают в обморок, не выдерживая зимней непогоды. Сидит, например, такой персонаж в сквере в окружении собак. Обложился книгами, тут и «Архипелаг Гулаг» и Высоцкий и другие, уже давно не запрещенные. Местные его кормят, приносят и куртки, и кроссовки, и вполне он хорошо себя чувствует.

И вот старушка. Странная, очень чудненькая, больше всего удивляет ее походка, в ней ощущаются какие-то японские мотивы: мелкими шажочками, будто ножки связаны где-то в районе щиколоток, а башмаки деревянные. Семенит, быстро перебирая ножонками, при этом вся фигура малоподвижна, а в ступнях моторчик. Всегда в черном стеганом пальто, сапогах-дутышах, на голове то ли черный платок в цветочек, то ли тряпка.… Это никогда не чистится и пахнет, понятное дело. В таком наряде бабушка всегда узнаваема. Наблюдаю за ней с балкона не день и не два, годами она ходит по одному маршруту: мимо тренажеров, по дорожке, мимо мусорки, вдоль скамеек и магазинчиков по чудному ухоженному скверику и вдоль проезжей части дороги обязательно. С раннего утра до вечера. Сверху это напоминает какой-то квест. При подходе к статной белой мусорной урне остановится в предвкушении, сама с собой поговорит о чем-то, наковыряет оттуда недопитую банку пива, оставленную добрым человеком, полакомится. А рядом с мусорным бачком увидит выброшенные жителями подушки, переберет тряпки, но чаще это оставляет за ненадобностью. Иногда проверит тарелки, приготовленные жителями для кошек, их много, местные кормят животных с удовольствием, кругом разложена эта еда, бывает и мясо, сосиски какие-нибудь. Можно положить в карман и есть по дороге. Хорошо.

Зовут ее Мелочь. Мелочь уверенно идет по своему маршруту, и ничто не помешает ей изменить курс: ни надоедливый дождь, ни пресловутый коронавирус. Разве что упавшая ель привела ее в замешательство. Но ненадолго. Ее цель — автобусная остановка, сидит там, как бы отдыхает, ждет, когда водители проезжающих мимо машин будут останавливаться и забегать в минимаркет, тут их два и один даже круглосуточный. Фраза стандартная, отточенная годами речевой практики: Мальчик, денежку дал бы бабушке. Смотри на дорогу, Вера ходит, Веру не убей…

Какая еще Вера? Где ходит, с кем? Никто из водителей, думаю, не задается этим вопросом. Некоторые дают мелкие монетки, а кто и покрупнее, но только для того, чтобы отвязаться от выжившей из ума бабульки. Все торопятся и не хотят нажить неприятностей на дороге, а некоторые суеверные просто опасаются услышать бранное слово в дорогу, вот и дают. Вера так Вера, пусть ходит, буду осторожно ехать, чего уж там хоть до Джубги.

Мелочь у меня вызывает стремительный интерес. Это не то, что Муму Шанель, ходит тут еще одна с собачкой и неповторимым амбре, типичный персонаж с утраченными иллюзиями. Шанель и с мусорки вещи тащит все подряд домой, и попрошайничает без разбора, будто бы на прокорм Муму. Да если бы собачка столько ела… А Мелочь неравнодушна только к авто, это видно невооруженным глазом.

Решилась я спросить у соседки своей Инессы, старшей по подъезду и повелительницы домофона, о какой Вере идет речь, когда почтенная Инесса шла мне навстречу с пустым ведром. Поначалу она взялась агитировать меня посетить новый магазин кубанских продуктов. Но затем все-таки сдалась. Рассказ мне показался сперва неправдоподобным, как и сама рассказчица, дама экзотичная, живущая в своем мире традиций и дремучих разговоров с такими же подругами, которые недолюбливают понаехавших и всячески пугают их ценами, дизентерийными палочками на пляжах и жуткими историями об интоксикации от линолеума. Но пришлось поверить, другого источника у меня не было. Я ведь из понаехавших недавно, а соседка помнит все давным-давно забытое людьми.

Это было зимой далеко до девяностых, когда Мелочь была еще достаточно молодой женщиной, и у нее был муж Лев Александрович, и дочка лет семи, поздний ребенок, а значит страстно желанный. К зиме ей и шубку белую чебурашку и сапожки, словом, беленькая вся снегурочка, южная снегурочка кубанская. Зимой у нас снег бывает в феврале редко, но иногда очень сильный, скользко и мокро, да еще и дождь так, что даже автобусы в гору отправляться не решаются. Лев Александрович имел Жигули копейку, хоть и подержанную, но бегала она прилично даже в февральскую слякоть по мокрой дороге не скользила. Но все-таки однажды подвела копейка… Двадцать третьего февраля, в День Советской армии и Военно-морского флота, шел чудесный сказочный снег огромными хлопьями, иногда он переходил в дождь. Погода была то ли чудная, то ли скверная, кому как. Лев Саныч выпил немного, наверное, пива на работе с приятелями, совсем каплю и торопился вечером домой, день был праздничный, работа легкая, но в шесть часов вечера в этих краях уже темно, снег с дождем лепит стекло, колеса тоже порой проворачивают. Мелочь с дочкой ждали отца с работы пораньше, сначала в четыре, потом в пять, мать на кухне готовила мясо и пироги, телевизор громко кричал песни советских композиторов. Певец в чукотском наряде размахивал руками на черно-белом экране: «Увезу тебя я в тундру, увезу к седым снегам…» У соседей тоже было шумно, звенели бокалы, Мелочь бокалы начистила уже до блеска, мясо шипело в скороварке, дел много у хозяйки, все в руках горит, гремит посуда…. Чем занят ребенок, чем-то занят и ладно. Девочка мастерила подарок, но ей ужасно хотелось отдать отцу кораблик, сюрприз всегда порадует больше. Она решила его встретить, быстро надела белую шубку, белые сапожки и бегом к дороге. Дорога близко. Отец торопился, летел на большой скорости. Он ее не заметил, Веру… Он сбил ее и протащил под колесами.

Льву Александровичу дали хороший срок, он был пьян и виноват во всем. Он был убит горем и уже не жил, ему хотелось умереть. В глазах стояла белая шубка Веры, вернее, красная, а иногда он садился на корточки и выл, как зверь, хотя зверь не испытывает чувства вины, а этот человек готов был сам себя расчленить заживо. Он повесился в камере и был рад, что это удалось сделать.

Мелочь похоронила дочку, потом мужа. Так Мелочь осталась одна, она не могла ни говорить, ни рыдать, ни есть, ни работать. Она полюбила ходить на дорогу и долго стоять, стоять и всматриваться в лица водителей. Где-то в девяностые ее так увезли на иномарке какие-то джигиты, а потом она вернулась домой, молчаливая, со шрамом на лице и совсем уже ни в себе.

Когда становится пусто на душе и некуда приклонить голову, я хожу в храм. Конечно, я могла бы развеять грусть, например, в японском садике, наблюдая за рыбками и черепашками. Еще сидеть на скамейке в сквере над морем и слушать знойную скрипачку или душевные хиты гитариста в роскошной черной шляпе. И такое помогает. Но лучше всего отпускает в скверике у храма Михаила Архангела. Удивительной красоты строение, церковь белая, как снег. Говорят, есть в городе храм, в который местные не ходят, яркий, богатый, есть слухи, что владельца земли убили, чтобы можно было на этом месте построить церковь. А вот в этом ангельском приюте много прихожан и местных. А зимой красота, да еще снежинки падают на белоснежные головки каменных ангелов, будто сахарных. Такая благодать здесь просто на скамеечке посидеть, набрать воды из источника, дышать здесь морским воздухом, считать голубей. Тоже, может быть, ангелы… Люди притихшие, несуетные, кроткие. Видишь, кто идет по дорожке, простроченной кипарисами, к храму… Идет старая женщина, маленькая, походка странная…

Господи, так это же она! И она здесь не попрошайничает, идет, видимо, службу заказать. Я подслушиваю, грехи мои тяжкие, интересно же. Бабушка, которая свечи продает, говорит Мелочи: «Наташ, что будешь заказывать — сорокоуст или панихиду, ты на этой неделе два раза была, Наташа, деньги-то есть?» Они как будто давно знают друг друга, ну да, ведь живут тут сто лет и, кажется, часто встречаются.

Мелочь вытряхнула все карманы: «И свечек толстых поставь, Лиза. Это для мальчиков, мальчики едут, еще принесу… Надо…»

Она поплыла по мокрой зимней дорожке, удаляясь, становилась совсем крошечной.

Мальчики едут… А Вера ходит… Вера…