Всерьез и в шутку. ВСЕРЬЕЗ (Галина Болтрамун)

Обстоятельства

Направленья традиций, новаций

Бередит потаенный маршрут,

Он нигде не желает назваться,

Фигурируя тут как не тут.

Сивый миф геологию учит

Копать глубже всяческих недр:

Полней запредельная участь,

Чем земной испаримый резерв.

Индустрия для нужд обиходных

Берет у природы сырье,

А природа и в кланах, и в клонах

Возьмет непреклонно свое.

В узине, что зовется оседлость,

Года сплющат каждый хребет,

Увеличивая повсеместность,

Где нас положительно нет.

Гибло в свете таких полаганий

Коченеют завет и статут.

Божью искру в земном балагане

Исповедует изгнанный шут.

«Тени, смело отставшие от категорий Олимпа…»

Тени, смело отставшие от категорий Олимпа,

скатились в шумливое царство зеленых понятий,

где жмых, потайные шипы, откровенная липа

знают, как быть; где догадки готовы поклясться.

Олимп чудотворно врачует свои аксиомы,

если их надорвут, уходя, сумасбродные тени,

что в сфере низинных реалий сгущают фантомы,

режут вкось по живому банально избитые темы.

Однажды, раздернув сплетения мглы, беспримерно

снизошло Олимпийского света блаженное эхо

и, ударившись об умозренье слепого Гомера,

разлетелось к оплотам веков гомерическим смехом.

На войне как на войне

Часовые стоят в авангарде,

Мутный ноготь скользит по карте,

Застывает на белом пятне.

Оно ниоткуда берется,

Едва различимо смеется,

Когда стойкость лежит на войне,

А тактику всякой задачи

Понимают не так, а иначе

И жизнь отдают за так —

Цели, цензы и ценности лживы…

Брезжат сущие альтернативы

Тем, кто в сути Земле не земляк.

Сверхчеловеческое

Заступает за крайности сверхчеловек,

Его тень, не рискуя, давно оторвалась,

А все постулаты из альф и омег

Помалкивают, в обстановке теряясь.

Разрываются формулы личных блокад —

И бегут в капилляры запретные токи

И что-то еще — напролет, невпопад,

Задев намагниченной мысли отеки.

Воздух, с лазурной подсветкою, чист,

Не заражён всенародным дыханьем;

В отдаленье играет эфирный флейтист —

Не ангел, не демон, а царь ликований.

Обманчив за гранью рутины финал —

Доходишь до точки, а там запятая.

Субъект, что в себе человека попрал,

Меж валентностями новизны западает,

Всё выбирая на риск свой и страх,

А всего ничего по шкале Абсолюта;

Для жизни, висящей на хрупких костях,

Лишь костоеда снисходит оттуда.

Деформирует цифры обратный отсчет,

С ними еще как-то нужно считаться;

Тот, кто стал хомо сапиенс наоборот,

Пока не лишился проклятой матчасти.

Не дается единственно верный прием

В хаосе рвенья и манипуляций,

Отзвучавшие в косности amen и om

Теперь ни на чем не умеют сказаться.

Сам Заратустра не так говорил,

Как следовало б. Его темный кумир —

Белокурая бестия в вечность влюбилась

И вены рвала… Или с жиру бесилась

И на щит поднимала трансжир.

«Информацию о сердцеедах…»

Информацию о сердцеедах

принимает не к сведенью донор,

а всегда близко к сердцу берет.

Третьим миром помазанный Рерих

для расцвета своих гармоний

на «Алгебре» правил штрихкод.

Вера блуждающих миссий

потеряла свои постулаты

и горою стоит ни за что.

С корабля убежавшие крысы,

в пароходстве лишаясь мандата,

узнали про гамбургский счет.

Солнце нежит стило и стилеты,

печется о библиях шатких,

явно перегревая их суть, —

и в любой стороне сего света

шебуршат их сухие остатки,

пока мокрое дело да суд.

«Заблуждения сброда, разброды…»

Заблуждения сброда, разброды

Соборности вносят объём

Дутый в бесповоротность народа

На привычном пути нелюдском.

Прирожденные светочу тени

Так, бывает, узоры сплетут,

Что дает он на ниве суждений

Не плоды — химерический фрукт.

Масса-магма, накрыв с поличным

Обжитого пространства кусок,

Знает: в ходе вещей неритмичном

Неизбежен и этот наскок.

Свечи, звоны и шик веночный

Рекламируют вечный покой,

А тот, кто его лишь пророчит,

Представляет не той стороной.

В любой из земных ситуаций

Брезжит сверхгалактический луч —

Может, пешка вселенских паяцев,

Может, к вышней открытости ключ.

Сторожка

К автономной сторожке у леса,

Поглотившего множество смут,

Продвигаются те интересы,

Что в сравненье нигде не идут.

Архитектор воздушного замка

Ей внедрил невесомости ком;

В паре с много несущею балкой —

Уводящий несносность проём.

Печь беспечная — на домовитость

Гениальный недружеский шарж;

В ночь подполье лунатику выдаст

Адекватный дорожный багаж.

Званый гость обретет за порогом

Всё, о чем вдохновенно мечтал,

Плюс неких субстанций немного,

Чтоб разрушить былой идеал.

На торце беспорядочный номер

Преломляет невиданный свет,

Что душевные фибры затронул

Тем, чьи взгляды сошли на нет.

Сердцевина личности

В непотревоженных зарослях психики

зреют бутоны,

Тысячу лет в них повязаны клятвою

схемы цветов.

Гормоны, чем старше, тем ветренее

к дисгармонии склонны.

Прорывы дерзающих мыслей

все ближе к зиянию прорв.

Каждый орган достанут

губительные метастазы;

Скелеты в шкафу

истерично дополнят досье.

После инфарктов, убийств,

отравлений, чумы, эвтаназий

Одна Божья искра живет,

конгруэнтная вечности всей.

Перспективы

Раздолья бегут ради счастья и славы

Прорвать полосу горизонта;

Над ними — мерцание звездной облавы

И бестрепетный ядерный зонтик.

Молодецки настроенные километры

Удлиняют дороги прогресса,

У обочин впотьмах расставляют химеры

То, что стоит здесь черной мессы.

Повсеместно медово-молочные реки,

В сухом лишь имеясь остатке,

Вспоминают, как зрели для сверхчеловека

И нигде не сдались попрошайке.

Романтичные дали скрывают натуру,

Подкупая оптический принцип;

Там алчут найти: кто кругов квадратуру,

А кто — богатейшего принца.

Перекрестки скрестили железные копья,

Им не стать золотой серединой,

А на всех направлениях — лазы, подкопы

С безвылазною перспективой.

Окраина

На окраине, в зыбях, сбивается с толку

вся парадигма центральных значений,

там её респектабельную окаёмку

дергает дикий запал приключений.

Меж волею к власти, неволей, безвольем

есть перспектива — вздохнуть вольготно,

потому что, как счислено оком сокольим,

ближе с окраины до горизонта.

Все конечные станции мягко склоняют

одуматься каждый обратный билет

и двоятся для тех, кто уже к ним питает

неадекватно большой пиетет.

Там порой ситуации так пограничны,

что певцам экзистенции много понять

еще предстоит, с переходом на личность

границы систем передвинуть. Как знать…

Арлекин

Арлекин в клоунадах держав

Смеется отнюдь не последним;

Он, в толк повседневность не взяв,

Берет ее в ладные бредни.

Неубранства и голи печать

На его расписном гардеробе,

Он склонен дерзить и дерзать,

Но мало походит на — фоба.

Удаляясь на Млечный свой Путь,

Неизвестной формации сила

Раз его, торопясь обогнуть,

Мимоходом слегка зацепила —

И под черепом, как на ветру,

Сместились ментальные вехи,

Не сочли это вовсе за труд —

Сманеврировали ради смеха.

Сложно мерить: что так иль не так;

Даже фишка бывает каноном.

Арлекин как бестактный мастак —

Подкован, при этом раскован.

Скоморошеству благоволил

Провозвестник «Веселой науки»,

Что небесных богов хоронил

И с нагорным кумиром аукал.

Арлекин не смазлив, не удал,

В нем погода и время не лечат

Нелюдимости яркий оскал

И замазанную человечность.

Головные уборы землян

Ладят с модою, титулом, расой;

Лишь колпак с бубенцами не дань

Отдает окруженью, а дар свой.

Шут родной атмосфере не чужд,

Но притягивает чужбина…

Все факты для собственных нужд

Передергивает Коломбина.

Первозданность

Первозданность молится

(вторичность на подходе!):

— О Царь судьбы и вольности!

Не дай меня природе,

Верни меня безродности,

В сакральное поместье,

Где всё в масштабе пропасти

И всюду повсеместность.

Первозданность чувствует,

Что ген ее потомства

Двинулся в отсутствие,

Где на всё есть спросы.

Внимает Вездеслышащий

Таким благим молитвам — и

Какой-то космос вымощен

Счастливыми убитыми.

«Из усыпальниц давнишних царей…»

Из усыпальниц давнишних царей

исходят блики

внутреннего (не) сгоранья страстей

и ноты-брызги.

Скопилось в реалиях тесной избы

много азарта?

Или грузно не та в золотые гробы

выпала карта?

Эти вспышки хромой метафизики зря

дергают воздух —

не приобщат ни штыка, ни штыря

к метавопросу.

Канувшей царственности лунатизм,

поползновенья

просят себе дополнительных виз

у провиденья.

Но фортуна захлопнула диапазон

царских экспансий

и вывела к верхним орбитам мадонн

из биомассы.

Призвана царский апломб размягчать

их миловидность,

но не все к их причудливости в очах

приноровились.

Столетия

Когда на исходе столетье,

на взлете другое —

с подвижкой в сухом этикете,

с устоями оргий.

Отточит свои глазомеры

ложе Прокруста

и облагородит манеры

в духе Минюста.

Усилит матчасть, матерея,

матрица мафий;

ужалят орфизмы Орфея

нерв орфографий.

Сорвут пацифистскую пломбу

Марса педали,

но хуже и шпаги, и бомбы

все те же грабли.

У столетий двоичный символ

(люлька во гробе)

и многомодальны курсивы

на писаной торбе.

Века-бегуны не хранимы

извечностью сроду,

а их летуны-херувимы

по сути — ни к черту.

Кто достаточно в явь надышит,

берется за горло;

не дрогнет у Тех, кто свыше,

ни квант ореола.

Происшествия

На сотом витке катастрофа

Пригвоздила сбежавший маяк,

Сжала гвозди спектаклей в гофры,

Взметнула, как рой железяк.

Искрутившийся столик спирита

От нездешней душистости вспух;

Не желая остаться гибридом,

Испустил вызывающе дух.

Полый беспочвенный вирус

В пустотелую клетку вошел;

И что там у них не сложилось, —

Оказалось загадкой большой.

Низкопробности доли и воли,

В раже прыгая выше себя,

Сантиметр над собой побороли,

Но на два отступило Сверх-Я.

Событийность, бытье изощряя,

Разветвляет поспешно маршрут

И буксирует хаты, что с краю;

Те не знают, на что идут.

Ход вещей от начала прельщался

Многогранностью всех баррикад.

Колобродит расхожее счастье

В тупиковости координат.

Перипатетики

Перипатетики в дебри

вели резонерство, гуляя

В рощах, где Пан уважал

только панский резон,

И доходили подчас

до такого первичного края,

Где не бывало еще

всех других четырех сторон;

А потом возвращались

на лоно исходных позиций,

Под эгиду Афины

иль менее броскую сень.

На векторах сил

громыхали вдали колесницы,

Курс мореходов плясал

под охотничью дудку Сирен.

Перипатетики в ходе прогулок

меж древних реалий

Вдавались в иллюзии

или давили железный закон,

Но, избегнув одышек,

занятия те прогуляли,

Когда Аристотель, спеша к алетейе,

вершил марафон.

«Вдоль антенн, обнимая помехи…»

Вдоль антенн, обнимая помехи,

Новостные интриги простив,

Летит легендарное эхо;

Что-то дал ему канувший миф

И цивилизаций огрехи.

Череда заклейменных теорий,

Когорты проклятых веществ,

К месту Проповеди Нагорной

Несут прирожденный им крест,

На сожжениях — огнеупорный.

Ничто над собою не властно,

Всё, однако, собой дорожит.

Борьба и единство контрастов.

Завершаются все метражи

Резким обрывом пространства.

«Днем в эстетичной ловушке озерной…»

Днем в эстетичной ловушке озерной

Сохраняются звезды в строжайшем почете —

И выходят на берег из обсерваторий

Окропить заводской телескоп звездочеты.

К месту корней своих, отчих коряг и

Радикальности — в сверхзвуковой карете,

Из огня и воды, медных труб бумеранги

Возвращаясь, опаздывают на столетья.

В виде милостыни изумруды, рубины

Проходят по делу о мега-хищеньях;

По доброй неволе и злым, и невинным

Нарезает землицу блистающий лемех.

Присягнув передатчику, чудо-частоты

Транслируют антимиров богомолье,

И только отдельные блудные ноты,

Упав, дребезжат на антеннах юдоли.

Акты прямо зависят от противодействий

И вкось от того, что должно не случиться.

Застят небо благие курьезные вести,

В которых заинтересованы лица.

Проселок

Утешительный зов проселочной дороги отчетливо внятен. Говорит ли то душа? Или мир? Или Бог?

М. Хайдеггер

Проселок всегда выполняет свои задачи,

Нехитрые с виду, подчас и совсем не видные,

А еще синтезирует нечто такое в придачу,

Что не усвоится суетностью иль доктринами.

Подпочва богата песчинками, что заносились

Ветром с пещер, не доступных для минералогии.

На поворотах флюиды рассеивает катехизис,

Спевшийся в чем-то с петляющими эклогами.

Отливает оттенками оникса иль аметиста

Рябая смола утрамбованного покрытия.

То, что вот-вот за пределы должно закатиться,

Перекликается радужно с тем, что на выкате.

Здесь у фигур умолчанья незыблемей позы;

Курьез поджидает отвагу и предосторожности;

Скорость колес и подошв, также их перекосы

Обнуляет порой знаменательная нехоженность.

У обочин сезонно разбросаны, собраны камни.

Былые кумиры следы обновляют по праздникам.

Над капканами яро весь час интригующей кармы —

Сил, против бега часов устремленных, догматика.

Жажда неба

Замедляется кровосмешенье

Мировоззрений в зеницах;

А фары былых усмотрений

Коченеют на дне глазном.

Боевой указующий вектор

(отовсюду — на передовую)

Подвизается в иды кривою,

Что вывозит борцов хоть куда.

Кто не может напиться неба,

Культивирует эту жажду;

Исходя из тоски безысходной,

Порой превосходит себя.

Уступки тройной несвободе

Переступают границы,

Где уже не натужится поступь,

Потому что ей держат шаг.

Возбудители вычурных фобий

Повстречали разносчиков маний;

Так они завязали знакомство,

Что гордиев узел поник.

Кто стремился напиться неба

В моменты смертельной жажды,

Захлебывался не летально

Электричеством лунных фаз.

При заносчивости выкрутасов

Изготавливают алгоритмы

Для спрямления коловорота,

Который не взять в оборот.

Скачки волкодава-прогресса,

Сбив авантюрные планки,

Буксуют в благом порыве

Перед (пре) красной чертой.

На какие объемы неба

Хватит горячечной жажды?

Как в разливах его бездонья

Исчерпается этот вопрос?

Пожелтели отписки Писаний.

А Слово, что было в начале,

До того лишь договорилось,

Что могло бы и помолчать.

Призвание

У субъекта, носильщика прока

В ненасытную прорву Земли, —

Дорога одна, с нестыковкой;

Ноги намертво к ней приросли.

Поток фантазийных вибраций

Направляет беспечная ось,

А серьезно доводится браться

Лишь за то, что уж как-то взялось.

Рулевая вселенская тяга

Подцепляет нутро на крючок,

Всюду вытащит из-под коряги

Не легших на курс лежебок.

У призвания много названий,

Средь наглядных: на шее хомут,

Среди писаных: предначертанье;

Имя пункта прибытья: капут.

Эта точка лукаво двоична

И по счету большому — не в счет,

Но, чтоб выглядеть дальше прилично,

Нужно там положить живот.

Лингвистика

Наращиванье потрясений

В панораме любых сочинений

Обеспечивает потасовка

Сильных и слабых склонений.

Нудный жемчуг расчетливой притчи

Пнули стразы вербального китча;

Перлы мечутся, мучится бисер;

Языкастости — косноязычны.

Препинания знаки не склонны

Гнать волну, и качают те волны

Белый парус, всегда одинокий,

Ассоль напугавший по полной.

Многопрофильные фарисеи

На грамматику хинди подсели,

А два ее лучших спряженья

Заартачились и обрусели.

Понимаемое между строчек

Ничего не доводит до точек,

Но закон сохраненья энергий

Те позиции не обесточил.

Монолог постороннего

Я здесь ни за что не в ответе,

Для меня — ни родной задачи,

ни огня белокурых бестий,

ни косой донкихотской клячи.

Ничего не имею против,

от противного не рассуждаю;

в струе, что не ведал Понтий,

руки чище его умываю.

Ращу умозрение, мыслю —

означает ли, что существую?

Под эгидой ли мудрого присно,

курсирую ныне впустую?

Попутчиков нет и не будет.

Из всей исторической славы

лишь помнятся рейтинг иудин,

инквизиторские забавы.

Пойдут еще (с богом?) мессии

наносить светозарные раны…

Зря стою на своем… Раны сини…

И неусвояемость манны…

«В зрачках — мистификаций отраженье…»

В зрачках — мистификаций отраженье,

На уровне подспудном — нелады;

Веществ непредсказуемый обмен — и

Сдвигается масштаб моей беды.

Снятся экзекуторы и судьи,

Потопленных церквей колокола.

Иггдрасиль впотьмах блуждает-блудит,

Раня плод любви и корень зла.

Вновь тешится вторичная задача,

Химеру для ответа обретя.

А по мне как плакал, так и плачет

Небывалый сектор бытия.

Истукан

Фигура из мрамора, меди иль глины,

С нутром из таинственных высших материй —

Во главе всех углов поднебесной картины

Как охранитель небесных хотений.

Пока продолжается бой компетенций,

Кумир умудряется бесперебойно

Капать магический хмель квинтэссенций

В диалектические самогоны.

Его заскорузлость не раз попирали

Тузы оцифрованных модных наличий,

Он снабжал конъюнктурой свои пасторали

И брался за старое в новом обличье,

Сохраняющем чакры нездешнего склада.

Стихии шумят; не сдаются прогрессу

Шоу маний величья молекул, форматы

Маниакальности, порча для мессы.

Каждый зрит божество через личную призму,

Считая, что он самый верный и зрячий;

Но не выверен выплеск того фанатизма,

Что требует крови, свежайшей, горячей.

Идол следует всюду, во всех ипостасях,

Своему изумительному назначенью:

Он не волен в миру из умов изыматься.

А чистый тот разум, творя вознесенья

Мимо шумных кумирен в покой Абсолюта,

Просит крылья себе у Великого Духа.

Идол знает: он большему служит кому-то,

Здесь имея с лихвой и пера и пуха.

«Из небом запитанных координат…»

Из небом запитанных координат

Доносится счастья безлюдного квант —

Чужеродная вспышка, бродячий накал,

Фитиль, что рабочим богам помогал.

Для чего запредельных сияний заряд

Буравит наземный пирующий ад?

В запальчивости, за ответом ответ

Выдает ходовой человеческий бред.

А всякий налаженный временем ход —

Смертестремительный. Наоборот

Всему — задает череду доминант

Безлюдного счастья немереный квант.

Дорожное

Не тропа, не железная, не автобан —

Идет без названья дорога,

Подпуская к обочинам только туман,

Темы арфы, долины Ван Гога.

Стези, что горазды бороться везде

С бездорожьем за место под солнцем,

Ославляют накатанный водораздел,

Хотят незаезженных опций.

Из сердца выходит свой меченый путь,

Что прирожден, а не выбран;

На нем надо лямку беспутства тянуть,

Пока он не выработал свою суть

И вместе с сердцем не вырван.

«Роскошная ночь неродных палестин…»

Роскошная ночь неродных палестин,

Зашкаленность выспренней неги;

Достиг, отслужив маете, паладин

Царства сплошных привилегий.

Здесь не приносят сомнительных лепт

На жертвенники, как на сцены;

Рать Агни — горящие стаи комет

Уничтожили все, что не ценно.

Тут избавлена всякого рода любовь

От волненья и противоречий,

С ней никогда не рифмуется кровь:

Возбудитель всех ран залечен.

Немыслимый ток анонимных стремнин

Успел в атмосферу втереться.

Мысли собрать не успел паладин —

От счастья расплавилось сердце.

«Под жесткой трехмерностью полный провал…»

Под жесткой трехмерностью полный провал

Позволяет небесную линию гнуть;

Шива, топчущий мир, оружейный металл

На стопы надевает, на тонкую юфть.

Безымянного голода хищный прилив,

Кровоточивость прозрачных клыков…

Все живое, снующее в форме пожив, —

Дело вкуса чьего-то; есть вкус и такой.

Ассистирует роботам, клонам, клише

Раскопанных чудищ остаток сухой —

И сквозит то ль потерянный рай в шалаше,

То ль инфернальный нетраченный зной.

Слепоте предлагается множество призм,

Неви́денье мира в виде́ньях дано;

Каждый маразмом подкошенный — изм

Пытался тягаться со сказкою, но…

«Свежеют оттенки и запах…»

Свежеют оттенки и запах

Вечнозеленой Веданты.

В арийских координатах

Дремлет Свами Вивекананда.

Во сне оживают колоссы

Золотого священного века

И санскритское многоголосье

Бередит алетейю греков.

Горячий медовый напиток

Паломники пьют у Ганга;

У каждого — посох и свиток,

Перед ними — стихийное танго

Волн, подражающих Шиве.

Розовеют воздушные глыбы.

В затуманенной ретроспективе

Томятся древнейшие нимбы.

В чалме серебристо-синей,

Поправляя на шее гирлянду,

Раскаленным глаголом мессии

Будит родину Вивекананда.

И можно под гнетом созвездий

Надеяться только на чудо.

Все дороги ведут к переезду,

Где покоится стрелочник Будда.

Ретроспектива

Юный Акрополь свой шик и ментальный замес

Крепит на вершинном плато Ойкумены

И убежден, что его не попутает варварский бес:

Около тот, что диктует Сократу, — отменный.

В яркой пустыне зашедший в тупик караван

Вседержителю пустопорожности жертвы

Норовит принести; а на темени каждом тюрбан,

Виды видавший, вправляет ослепшие нервы.

Ночью жрецы преподносят Исиде сюрприз,

Лишь наутро Осирис найдет на него управу.

Некие факты в божественности не срослись

И оставляют желать себе лучшего сплава.

Океан-исполин упражняет девятый вал —

Расти адекватно пред хитростями Одиссея.

Подверженный гигантомании остров Я-мал

Просит такой тренировки — подмять населенье.

Стародавние козни, хиты, что не вышли собой,

Не в состояньи теперь даже смутно казаться;

От скуки, лишь лазер убитый веками застой

Пробуравил однажды и не захотел связаться.

Энциклопедия

Энциклопедия выстроила

в доскональном порядке

Событья, трактаты, досье,

артефакты любого склада,

А веской причиною

вызванные накладки

Смещает туда, где весомость

ничуть не накладна.

Подчас удручают вниманье

запятнанные страницы,

Курсивы с поклоном вещам,

подлежащим сомненью,

Азиатских фамилий

напыщенные вереницы

Иль галоп по Европам

с ездою сто раз через Сену.

Если в теми лакун зачерпнуть

небылиц непорочных,

Можно понять, как им страшно

идти на поверхность.

Кто не способен копать

глубоко между строчек,

Не сделал открытий,

довольствуясь парой отверстий.

Объективность

Объект, маргинал объективности,

По наклонностям — беспримерный,

Сознанью доводится вынести,

Оградив, по возможности, нервы.

Над ним коррелят астрофизики

И посылы астральной жути

В коллизиях искру не высекли —

Так кривое пространство шутит.

Глаз и сглаз допотопного ящера

В лунке мшистого парапета

Сбереглись для впередсмотрящего

С утопического корвета.

На портике с дымными сколами —

В духе клинописи прожилки;

Лишь чудищ латунные головы

В тоску криптограммы проникли.

Наука из дел объективности

Изгоняет проделки чудны́е,

Аш два о не намерена вынести,

Как вода, похожденья мессии.

Фатум-моргана

Вне судьбы организмов, галактик,

Продуктивных и праздных структур

Тот живет, кто без тактик и практик

Бесконечность себе разомкнул.

Там ничто никому не дается:

Всё у всех навсегда вновь и вновь,

С оптимальной несчетностью опций,

С оптом сброшенного со счетов.

Так вот мистика, бред, умозренье

Здесь рисуют не белый тот свет;

Их прови́деньям их провиде́нье

Подставляет пропащий сюжет.

Планиды петляют под солнцем

С полномочьем удавки-петли;

Среди них даже есть марафонцы —

Далеко в своем деле пошли.

Ариадне в тисках лабиринта

Не послушен ведущий клубок;

Доля тех, кто за ним, незавидна,

Как только завидит их рок.

Сумма временных судеб пустячна

Перед тем, что вовек не судьба.

Шар земной — отфутболенный мячик.

Кто здесь видел в гробу себя, значит

Больше стоптанного себя.

В эпилоге

В эпилогах и чинных, и чванных трагедий

Наблюдается твердых понятий расплав;

Плод запретный под споры о вкусах где съеден

Целиком, где составил основу приправ.

Не о прежнем болят повзрослевшие раны,

Поменяли валентность итоги борьбы,

И как будто по неким законам не-жанра

Тайный смысл наивысшей ценою добыт.

В эпилоге прыгучие планки амбиций

Не под сенью знамен — под сонливостью стрех.

А бог из машины в пятнадцати лицах

Наблюдает безличной стихии успех.

Лето

Липы измазаны солнечной радостью,

Склонно к жалости жало у пчел.

Аскет, что в пещере от счастья упрятался,

Вдруг ее ненадежною счел.

Ахилл, черепаху оставив на привязи,

Догоняет для галочки нимф.

Окстившись, Харон делегацию вывезет

Не туда, куда требует миф.

Яркость, и зной, и пыльца перемешаны,

Чуть звенят эманации скал.

Каждый податливый и средневзвешенный

Ретуширует свой номинал.

Июль — годовой маеты кульминация,

Необузданности апогей.

Плохо все понимают, за что убиваются,

Но не оторвать, хоть убей.

«Род прямоходящий среду бороздит…»

Род прямоходящий среду бороздит,

Практикует и поползновенья,

Чтоб сноровки былые свои разбудить

До седьмого, и дальше, колена.

Иллюзии смотрятся блекло в тот час,

Когда между ними химера

Дерзко покажет в натуре свой класс,

Чуть подмигивая биосфере.

Хиромантия, зная границы свои,

Читает ладонь как по нотам,

Но всегда выплывает, раздвинув буи,

Нота бене из подноготной.

В инфраструктурах соцветия ламп

Утеряли запал Прометея;

Старый бог из машины чарует пикап,

О былом механизме жалея.

Тот, кто достигнет пустынности зорь,

За пустышками дней не гоняясь,

Обнаружит в багрянце зовущий зазор,

Не зазорную в нем негуманность.

Диктатура

Показательно круглогодично

повсюду зимуют раки,

А на горе их свистки

берут полицейский аккорд.

Нехорошо самым первым смеется

гоголевский Акакий

И плодится, чтоб электората

хватало для всех Держиморд.

Кесарю часто при полном

имении паствы неймется,

Он всех порывается тщательно

сверх полноты поиметь;

Тоталитаризмы его

почитай что священного ГОСТа,

Хоть курица лапой писала,

заверил тотемный медведь.

И диктаты, и то, что смиренно

калечит себя под диктовку,

Выполняют, при всех разногласиях,

общую функцию икс;

Неправдоподобны ее

многочисленные трактовки,

Она вне ученых фиксаций

остается идеей фикс.

Преемственность

На шедеврах индустриализма спонтанно

Проявляется варварский кант;

Поворот на Гоморру таят автобаны;

В кабинетах — пещерный азарт.

Атавизмами оранжерейного сада

Привечается клоновый нерв,

Кой чуять патетику древнего гада

В их модальностях поднаторел.

Ночью в пробирки и колбы стучится

Юрских манипуляций запал —

И юродствует в новой культуре частица,

Как будто не кончен тот бал.

Оратории неартистично взвивает

Каннибальский прорвавшийся ор.

Цели бомб и орудий, в бросках завывая,

Бесцельно крушит мародер.

Варварство вяжется с бредом и брендом,

И развязность внушает везде,

И вилами в реках своим оппонентам

Регистрирует водораздел.

Страда

Встарь на нивы подлунные семя

Галактический ветер принес,

И под благословляющей сенью —

То страда, то кровавый покос.

Первобытные фазы работы

Заложили незыблемый тренд:

Диво индустриального взлета

Прогибается под дивиденд.

Показатели биржи — кривые

Лишь на графике. В жизни самой

Ходят баржи с клеймом тирании

Неизменно по струнке прямой.

Фарисейство так мечет рекламу,

Песнь Песней цитируя вскользь,

Что вопящим в пустыне горланам

Не однажды запнуться пришлось.

Повсеместная неукротимость

Равноценна усильям крота,

А вокруг герметично столпились

Небеса — не уйти от винта.

Мифология

Мифы цветут, пахнут блажью и кровью,

Командуют всюду парадом,

Вдувают в обычный эффект парниковый

Эффектность парилки дриады;

И всем в головах возгоняют опилки,

Сердца колошматят экстазом,

А в тело культуры внедряют прожилки,

Похожие на метастазы.

На всем созидаемом, производимом —

Непромышленные заплатки,

Чьи слишком расплывчатые пантомимы

Перепутывают догадки.

В четкой детальной среде мониторной

Вьет туманности визионерство;

Розовость линз иль очковых диоптрий

Даже в заочность пролезла.

Никто ни с какой альтитуды, ни с краю

Ввек выше мифа не прыгнет,

Хоть века его позы слегка подрывают.

Круг сей порочный чуть выгнут,

Как эллипс: то лямку здесь тянет злой дух

И алчущим истины в пик голодух

Обещает, что, взятый уж им на буксир,

Загнется сполна мифотворческий мир.

«Наскальная живопись в рамках сюжета…»

Наскальная живопись в рамках сюжета

Запрятала квант маргинального света.

Он, некой новейшей келейности внятный,

При взаимной присяге идет на контакты;

И придвинется, Хроносом не нумерован,

Их анахронический час, что не ровен.

А в общедоступном глобальном прокате —

Парадигмы румяных зеленых понятий.

С незапамятных дней отрешенные скалы

Довлеют себе, что б на них ни писали.

Всё и каждый падут при своих интересах,

В том числе одичавшее, шедшее лесом.

И везде во всю мощь разразится чужое,

Так случится не раз, раз уж дело такое.

Холмы

По ту сторону зла (та) и удобрений

Почва смело взрастила когорту холмов;

А вокруг суховей, как химеру критерий,

Опустошил земледельческий торф.

К пику, на вече полдневных безмолвий,

Что замалчивают самый главный вопрос,

Доставляют порою сакральные волны

Соответственно заговорённый прогноз.

Все вершинные допинги чают Селене

На сердце ложиться, а также прийтись

На душу неписаного населенья,

О которое перья сломал публицист.

Травы — с оттенками жреческих специй;

Красный луч энтропии бликует в росе,

Чьи капли пытаются с ужасом спеться,

На путь роковых сублимаций просев.

Холмы в тихий час на округу не тени

Бросают, а дивных проекций букет;

Из него для секретного обогащенья

Птицы силятся выдернуть несколько черт.

«Иерархии сил и причуд…»

Иерархии сил и причуд,

Эксцессы традиций, стихий

Мертвый узел цинично плетут,

Вознося фейерверк шелухи.

Грех первородный пожух,

Инстинкт размноженья разжат,

Что-то понятно ежу

На фоне его ежат.

Картина

Какофония жанров и стилей

Забродила, и кажется: впрямь

Повально святых выносили,

Но остались они по углам.

Сюжет с имплантацией красок,

Острием неуклонных штрихов

То ль верой и правдой затаскан,

То ли взят вероломно врасплох.

Привирает в античных обломках

Окопавшийся ас-лейтмотив,

А поодаль все та же веревка

Проповедует клике тетив.

Реальней, чем эта картина,

Лишь реальность бывает сама,

Назначается стрелкой магнитной

Ее правящая сторона.

Случаи нездоровья

В оазисах у не звереющей фауны

Щемит недостаточность сердца,

Его отмороженность не многогранна,

Но в целом не может согреться.

Лунные щупальца, в жадных порывах,

Ранятся в щебнях, бурьяне,

А если случится критический вывих, —

Валяются в пляжном дизайне.

Рубцы, заалевшие от воспаленья

На хребте атмосферного фронта, —

Свидетели слабости оздоровленья,

Крутизны от ворот поворотов.

На башне с пробитою пулями аурой,

Затмевая гульбы спецэффекты,

Балуются с жаром пальбы виртуальной

Безбашенности элементы.

Кай, коснувшийся менталитета и кожи

Снежной красы-королевы,

Не даст ее льдинку в себе уничтожить

Никогда никакому нагреву.

Полубоги

Для героев с ребром Аполлона

Движется время в обход

Годины лихой похоронной

И к моменту всех истин ведет.

Им пишут девизы Психеи,

Фрейд приписывает психоз,

А на кафедрах их, по идее,

Ставят этак и так под вопрос,

Хоть феномены эти речами

Невозможно оспорить, они —

Полубоги ведь по умолчанью:

Атлетичность — с одной стороны,

Где чревато условны рефлексы;

С другой — неприродный состав.

Накаляется грань интерфейса,

И болят тупики переправ.

Гений-ген к высоте осиянной

Обеспечил финальный прорыв,

Но противится линии сана

Что записано в темной крови.

Ментальная база сверсталась,

Не избегнув досадных прорех;

Идеальную перворазрядность

Замутил первородный грех.

В ойкумене, где всё на ветер,

С потрохами зарытых собак,

Зорко полубогов на примете

Держит надмирный сквозняк.

В лазарете

Пробежали лучи по углам

Захолустного лазарета —

И зашитый томящийся шрам

Хлебнул квинтэссенции лета.

У контузии, как на духу,

Заискрились ряды видений

И, запальчивостью пыхнув,

Имитируют откровенья.

Повела загрубевшим концом

Ж-образная рваная рана,

Хочет выглядеть вся молодцом,

А в частностях — как икебана.

Жадно опухоль блик вобрала

В свою негативную массу —

И приникла (какие дела!)

Метафизика к метастазу.

А когда лазарет полевой

Подвергнется вновь процедурам,

Не выдаст экстазы его

Шкал средняя температура.

Огни Заратустры

синеют на дальних вершинах,

позиций своих не сдадут,

да и некому сдать.

Они против истины,

слишком людской, погрешили,

на волю взлетели —

безлюдною правдой мерцать.

Там создалась

не фактическая атмосфера,

и то, что она авансцена

плеромы, — не факт;

вдалеке — иль маяк,

или прежняя Майя-химера;

стезя потеряла

страховочный вектор назад.

Отсветы этих огней

запятнали низины,

снабжают благими пробелами

биогенез

и в гущину потребительской

тусклой корзины

вводят для высших потреб

лучевую болезнь.

Мнимости

Мнимые числа не служат статистами,

Не марионеточны их роль и стать,

Они ни на чем умудряются выстоять

И, считаясь с собой, на своем настоять.

На уровне мнимости не развенчается

Из подтекстов одних скомпонованный текст;

А участь, сведения счётов участница,

Там оставляет всё так, как не есть.

Там, оторвавшись от косности Гамлета,

Научилась Офелия быть и не быть;

Лишь в области физики это не грамотно,

Чьи нормы стабильны: убить так убить.

Как ни блокируй фиктивные хворости

И сколько на них ни стреми панацей,

Они себе здравствуют, ибо находятся

В местами бездонной тарелке своей.

Мнимые следствия славно формуются

Беспричинностью; спорны реальные все.

Урожай голых фактов — причина задуматься:

Где «разумного, доброго, вечного» сев?

«В час, когда сны улетают…»

В час, когда сны улетают,

Забирая свои предметы,

Новый день наобум опыляет

Врожденная ветхость заветов.

Из черновых предпосылок

Опять формируются судьбы,

Они бытия не просили,

Однако (за что же?) им будет…

Атмосфера

Светила без дельной причины,

Лишь во имя небесных затей

Всерьез и в шутку

Оглавление

* * *

Оглавление

* * *

Смотрите также