Время. Альманах

Галина Долгая

В альманахе представлены стихи и рассказы как зрелых, так и начинающих авторов Узбекистана, пишущих на русском языке и размышляющих о вечном и скоротечном, о прошлом и настоящем, о будущем – близком, до замирания сердца понятном своей неизбежностью, и таком далеком, что только автору оно видится реальным.

Наталья Белоедова

«постоянство памяти невозможно…»

постоянство памяти невозможно

часы утекают сквозь пальцы

как время

а время?

было — и нет его

вот предположим пейзаж

нарисованный чаем

вот предположим пейзаж

с отрезанным ухом

что тут висит на ветке?

опять часы

в клетке

своего постоянства

не говорите мне пожалуйста ничего такого

я и сама всё знаю

«история недоступна…»

история недоступна

историю стёрло время

холодной волной Арала

или ветром песков Каракумов

что-то задумала стрелка

на часах —

расплывается солнце

масло течёт по холсту

сюрреализм уходящей эпохи

это не плохо не хорошо

было прошло

и ещё будет

если меня разбудят

Шара-бара

Жизнь — это лето, чилля, тутовое дерево, раскалённый асфальт, журчащие арыки, дерево вишня, полное красных ягод, шара-бара, мячик из опилок на резинке и стеклянные бутылки от газированных напитков, которые сдаёшь меняле на шара-баре.

Шара-бара приезжала каждое воскресенье. Утром. Летом. Из всего детства я помню в основном лето. Оно растягивалось на целый год. И все основные события умещались в нём. Не летом была школа. Школу я любила. Но всё-таки больше любила лето.

«Шааа-рааа-бааа-рааа!» — кричит меняла. Он растягивает звуки. Они становятся долгими, ворочаются во рту. Льются. Первый звук в начале улицы. Второй — уже на середине. Последний — в конце улицы, где тупик.

Дёргаю маму за подол цветастого халата:

— Дай бутылки! Мам, дай бутылки.

Меняла денег не берёт — берёт тарой.

— Это всё ерунда. Я на базаре тебе возьму. Надувательство какое-то, — ворчит мама, доставая из чёрной пыльный ниши во дворе бутылки от сладких напитков.

Мы с сестрой бежим к калитке. Распахиваем её. В руках — по валюте.

Меняла приезжает на покосившейся арбе, или араве, как ещё её называют. Он сидит на козлах. В арбу запряжён ослик. Вздрагивает длинными ушами.

Внутри арбы устроен магазин. Там рядками лежат рогатки, резинки, петушки на палочках, мыльные пузыри, цветастые полосатые дудочки, яблоки в сахарной глазури, мячики на резинке.

Я обычно выбираю пузыри. Выдуваю их, пока не закончится раствор. Потом делаю его сама. Из мыла. Но пузыри — не те. Не так раздуваются. Да и блёклые какие-то выходят.

Всё время хочу взять рогатку — но не решаюсь. Что я буду ей стрелять? Пацаны — понятное дело. А мне она зачем? Для самообороны. Мама такую самооборону у девочек не понимает. Поэтому на рогатку я только смотрю.

В конце концов выбираю мячик на резинке. Он круглый, слегка приплюснутый, как инжирный персик. Перевязан цветными нитками. Сверху мячик покрыт розовой жатой бумагой. Мячик очень лёгкий. Его можно пулять в разные стороны. Даже в шутку угодить кому-нибудь по голове.

Я пробую мяч и так, и эдак. Хвастаюсь дома. Меряюсь с друзьями, теми кто тоже мячик отвоевал, у кого резинка выстрелит дальше. Резинка рвётся. Я привязываю к ней какую-то другую, прочней.

К вечеру вся эта игра мне надоедает. До ужаса хочется узнать — что там внутри? Почему он такой лёгкий, почему он словно перо.

Вскрываю. Осторожно. Слоями. Вижу — сыпется что-то. Опилки. Потрошу весь мяч. И вот в руках — только розовая кожура.

Иногда я спрашиваю себя. Может, так и всё мое детство — этот хлипкий мячик из опилок, скачущий на резиночке? А всё остальное (вся эта романтика и красота) придуманы мной, взрослой.

Но именно в такие моменты, когда воспоминания из детства сваливаются на меня запахами, вкусами, цветами, музыкой — я понимаю, что нет никакого времени. Вот оно было тогда и вот сейчас. Ничего не выдумано и не приукрашено. А запомнено. И сохранено. Малая часть. Фрагменты.