Девочка в поле

Галина Ергужина, 2022

На пороге пятидесятилетия Аля узнаёт, что на самом деле у неё другое имя. И прежняя её жизнь, такая понятная и простая, рушится в один миг. Калейдоскоп жизненных событий теперь открывается для героини в ином свете, а мир раскалывается на своих и чужих.Аля заглядывает внутрь себя и видит, что там по огромному полю души до сих пор скитается маленькая девочка, брошенная всеми. Как ей помочь принять новую реальность? Ведь правда – тяжелая ноша для хрупких детских плеч…

Глава

4

Высокие, чёрные, дугообразные брови правильной формы делали взгляд Халиды очень лёгким и прямым в отличие от моего из-под коричневых «птичек» бровей. Тёмные глаза тоже были слегка отёчными, веко, сильно нависшее над совершенно азиатским глазом, имело несколько мелких складочек. Но при всём этом она умудрялась выглядеть очень красивой и обаятельной женщиной. Да, очень красивой, только очень напряжённой и чересчур прохладной.

«Я не похожа на них, — пронеслось в моей голове, — совсем не похожа!»

Ахат поставил на газ маленькую измученную турку и заговорил, старательно и деловито проговаривая слова так, как говорит человек не ожидающий, что кто-то будет говорить, кроме него.

— Чтобы ты понимала, Гузель, ты относишься к роду князей из Кашгара, — с королевской гордостью произнёс он, не оборачиваясь на нас. В моём мозгу быстро мелькнула оценка его общения спиной. Так искусно умеют это делать только актёры. И я нахмурилась, услышав о Кашгаре. Кашгар? Это в Китае? Я что, я из Китая?! Я перевела взгляд на Халиду, её взгляд был остановившимся, куда — то в сторону, безразличный и лишённый всякого интереса к нам обоим.

«Странная дама», — едва ощутимо пронеслось в голове.

А Ахат продолжал непринуждённо и гордо:

— Твоя мать настоящая княгиня, имеющая собственный дворец в этом древнейшем городе. А отец учёный, переводчик из рода знаменитого Саади. Он знал восемнадцать языков и преподавал в Китае в университете. У них было пятеро детей. Адыл, Бахытжан, ты, я и Халида.

Он сказал это таким тоном, что я почувствовала потребность изогнуться перед ними обоими в глубоком поклоне перед их величием. Мои плечи припустились и руки задрожали. Но мой рациональный, зловредный мозг тут же грубо выпалил:

— И что заставило этих почтенных людей отдать одного из детей в детский дом?

Ахат обернулся с чашкой кофе и горячо воскликнул:

— А никто тебя не отдавал, Гузель! Они тебя потеряли.

«Что за хрень?! — возмутилась я про себя и снова посмотрела на сестру. Халида сделала выдох ароматным дымком тоненькой сигареты и жестко несколько раз ткнула её в пепельницу. Затем она встала и налила нам обеим чай. А Ахат без остановки, не прерываясь даже на дыхание, рыдая навзрыд, начал печальную историю о том, как на границе Китая советские чекисты остановили караван с маленькой княжной и её попечителями и заставили отдать всё добро, которое они везли из Кашгара. Причём старший из них, муж сестры матери заставил всех их проглотить алмазы, которые были целым состоянием. Я визуально представила себе бедную девочку тринадцати лет, не говорившую по — русски, которую отдали в русскую школу, а после выдали замуж за местного уйгура. Этот плохой дядя заставил её в первую же брачную ночь снимать ему сапоги, и она, гордая княжна ответила:

— Чтобы я княжна снимала сапоги батраку, не бывать этому!

Девочку звали Фатима Ханум. Но здесь в Советском Казахстане её назвали Патигуль. В казахском языке нет буквы «Ф», и Ханум никак не нравилось советским чиновникам: нет у нас и уже не будет ханов! Потому не Фатима Ханум, а Патигуль. К тому же её заставили отречься от ислама.

В ту же брачную ночь её изнасиловали и, как только она родила сына Адыла, выселили в другой дом. Бедная девушка могла только кормить новорожденного ребенка и, не сумев смириться с такой судьбой, она бежала, отказавшись от сына, с молодым переводчиком Иркеном, моим биологическим отцом. Времена для них были тяжелые, но в этой любви она родила Бахытжана, нашего старшего брата. Молодой паре нечего было есть и негде было жить, и в страхе, что ребенок умрёт Патигуль вернулась к своей сестре, которая была намного старше её и чей муж выдал замуж Патигуль из своих корыстных соображений. Те приняли их к себе, но недолюбливали и обижали обоих.

— А когда родилась ты, Гузель, — продолжал свою историю Ахат, то успокаиваясь, то снова рыдая, — родители сильно поссорились. И мама в отчаянии в отместку отцу отнесла тебя к реке, чтобы утопиться вместе с тобой. Но её спасли, а тебя… ты попала в детский дом.

Потом он предположил, что скорее всего отец заподозрил маму в неверности, потом вспомнил вдруг, как отец нещадно ругал мать за то, что она отнесла меня в детский дом сама. Потом были ещё какие-то версии, но я уже перестала понимать их.

Халида выкурила пятую или шестую сигарету и вдруг резко перевела тему:

— А чем ты занимаешься, Гузя?

Скажем так. Я сидела, пребывая в полном шоке. Все эти версии в голове у меня ни в какую не связывались, и я просто отупела от всех линий рассказа Ахата. Я встала, достала из кармана пуховика свои сигареты и тоже закурила. Я решила больше ни о чём не спрашивать, только слушать. А брат, вальяжно и гордо, внезапно перестав рыдать, с невкусно наигранным пафосом рассказывал мне о князьях, коими являлись мои родители, растерявших всё своё имущество и алмазы, тогда как сестра, перебивая его, кстати довольно бесцеремонно, всё время пыталась перевести тему с родителей на меня. Но Ахат настолько явно не давал никому из нас говорить и спрашивать, что я всё же решила, что тут что-то не так. Тем более, истории, которые он мне поведал более, чем театральны. Всего за тот вечер не расскажешь, но я увидела, как сильно разнятся брат и сестра. Как откровенно Халида не уважает Ахата, и как брату совершенно наплевать на сестру. Между делом, Ахат постоянно называл меня «Эдя», что означало на их языке, как он пояснил, старшая сестра. И делал Ахат это так подчёркнуто, что мне делалось слишком уж не хорошо.

Раздался резкий звонок на моём мобильнике, и я взяла трубку.

— Номер квартиры, в которой ты сидишь, скажи.

Голос сына был суровым. Я растерянно посмотрела на брата, потом на сестру.

— Это твой сын? — спросила она.

— Восьмая, — ответил брат и тут же побежал встречать его.

— Кем работает наш брат? — спросила я, пользуясь минутой его отсутствия.

— Он актёр, но это в прошлом. А сейчас он ивентом занимается.

Актёр?! Так вот откуда эта жажда всеобщего внимания и умение держать внимание на себе. Постановка голоса и мизансцены, хотя довольно неловкие и неуместные. Чрезмерная эмоциональность и некоторая напыщенность.

— А ты? — спросила я её.

— Медицинский туризм. Я волонтёр. Директор ТНТС по Казахстану.

— У него нет жены? — торопилась я, ясно понимая, что, когда Ахат вернётся мы уже не поговорим.

— Они не женаты. Она сейчас тоже придёт. Её зовут Бота. Он живёт у неё с осени.

— Живёт у неё? — переспросила я.

— Да, это её квартира. Она здесь хозяйка.

В прихожей появилась понятная возня, и Ахат вошёл, громко рассказывая о встрече с моим сыном:

— Я выбегаю ему навстречу, а он мне: «О! Мама, только мама — мужик!». Такой милый человечек.

Несмотря на открытую театральность сказанного, мы все рассмеялись, и Еркен заглянул в комнату. Первым делом он внимательно вгляделся в моё лицо и, убедившись, что я в порядке, поздоровался с Халидой. Еркен выглядел слегка растерянным, но счастливым. Я поняла, что он тоже погрузился в счастливое потрясение этого вечера, увидев нас троих воочию. Его страхи тут же рассеялись, но пронзительное нескрываемое изумление не сходило с лица. Я с гордостью и любовью наблюдала за своим сыном. Высокий, красивый, крепкого телосложения с явными буграми крепких мышц. Лицо у него полудетское, изумлённое с красивыми миндалевидными чёрными глазами под густыми выпирающими бровями, нос с легкой горбинкой и широкой космической улыбкой маленьких припухлых губ. От него всегда веяло удивительным обаянием, которое тут же отметила моя сестра. Мой сын был уверенным и предельно вежливым. И только его никому незаметные короткие взгляды на меня поясняли о его страшном потрясении, с которым он боролся достойно. Я вяло улыбалась, глядя на него. Надо сказать, что его присутствие всегда вселяло в меня силы.

И теперь Ахат переключился на Еркена. Я видела, как мой брат снова рыдал и смеялся, и всё старался понравиться моему вконец растерявшемуся сыну. Ахат был нежен и весел с ним, однако по дрожи его рук я понимала, что ему это нелегко даётся. Халида снова брызнула баллончиком себе в глотку и закурила. Я видела, что она не может справиться с напряжением и предложила ей сфотографироваться. Она с удовольствием сделала «счастливую моську», и я щёлкнула для нас обеих пару снимков.

Но тут пришла Бота. Очень грузная женщина в очках с плотно сжатыми тонкими губами и сердитым взором. Увидев её, я отметила про себя, что это довольно странный выбор для такого франта, каким являлся мой маленький щёголь — брат. Что-то недоброе было в этой женщине, она вела себя так, будто она мать Ахата, почти не глядела на нас всех, и только указывала моему брату на грязную посуду и накуренные пепельницы. Он тут же послушно принялся мыть посуду и проветривать комнату, время от времени плача, как ребёнок. Скажем так, Бота мне не понравилась и вызвала у меня какое-то странное чувство. Она вела себя довольно — таки бестактно и холодно.

«Зачем он женат на ней? — пронеслось в голове, — Она не просто не пара ему, но даже не подруга». Однако я не позволила себе развивать эти мысли, и довольно скоро мы с сыном уехали восвояси.

По дороге мы с сыном ни о чём не говорили. Уже почти подъехав к моему дому, Еркен спросил:

— Как ты себя чувствуешь, мам?

Я заплакала, и он замолчал.

Когда я вошла домой, меня с нетерпением ждал муж. Тлек волновался больше обычного, и только теперь я поняла, что он позвонил нашему сыну, потому что не на шутку боялся за меня.

— Как всё прошло? — спросил он.

И я, стараясь показать всё наилучшее, рассказала только, что я дочь потомков Кашгарских князей, потерявшаяся по случайности. Тлек взглянул на меня как на безумную, но тут Еркен сбил его с толку, рассказывая о смешном, маленьком, плаксивом дядьке, похожем на знаменитого персонажа из «Алладина», колдуна Джафара, и который выпендривался перед ним своим княжеским происхождением, не подозревая, что Еркен очень хорошо знал и помнил его.

Как я говорила раньше, в юности мой сын был наркоманом. И мы с Тлеком боролись с мыслью, что наш сын в беде, как все созависимые люди, не желая верить, что эта беда коснулась и нас. И тем не менее с четырнадцати до двадцати четырёх лет мой сын был наркозависимым.

Всё это происходило будто в другой жизни. Я уже и думать — вспоминать о ней забыла. И лишь однажды, устав искать его по подвалам и подворотням, истощённая слезами и горем, я отдала его в центр реабилитации наркозависимых, откуда он вернулся, слава Богу, здоровым человеком. Мы немало сил вложили в его выздоровление и ещё больше молитв, поэтому Еркен не просто вернулся здоровым, но и поступил в университет и остался работать в этом центре. По истечении нескольких лет мой сын стал заведующим отделением, а потом и региональным директором.

Так вот, оказалось, что Еркен хорошо знал Ахата, так как они в те времена не раз пересекались на тропах наркомании.

Я с изумлением глянула на сына. Так вот что это за запах, так хорошо знакомый мне, который исходил от одежды моего брата! Огорчение тихо укололо моё сердце.

— И дядька этот, пап, как видно просто в край обкуренный явился маме, — продолжал, смеясь, Еркен, — он такое кино гонял, плакал и плясал, такую бредятину плёл про князей и их род, что у меня крыша чуть не съехала! Представляешь, пап, он никого из нас не видел, а его сестра чуть не сгорела от стыда. Бедная, она бледнела при каждом его выпаде.

Он рассмеялся, и в глазах его блеснули слёзы. Мне бы тоже засмеяться с ним, но я не смогла. И правда, версий моего исчезновения из семьи потомков князей было около пятидесяти. И все они были довольно красочными, экспрессивными и очень трогательными. Каждую из историй Ахат сопровождал горючими слезами и молитвами на арабском, постоянно подчёркивая, что он добрый мусульманин.

— А ещё, пап, они все трое, просто ужас как похожи! — продолжал мой сын, — Мама, кто они по нации? Индусы?

Сейчас он был, как ребёнок. Баловался и смеялся, но я понимала — это тоже шок. При всём том, что он увидел в квартире Ахата, он не мог справиться с шоком. Но это и всё остальное, что я слышала, теперь проплыло мимо меня, я уселась на диван, расслабив все свои части тела. В голове стучало, она будто наполнилась водой.

— Уйгуры, — коротко ответила я, и мои мужики в один голос воскликнули:

— Уйгуры?!

О, почему мне так трудно было произнести это слово? И почему они так восклицают?!

— Ты моя сладкая, — ещё больше рассмеялся Еркен, обняв меня, как младшую сестру.

— Еркенчик, хватит, сынок, — попыталась я успокоить его, боковым зрением глядя на своего растерянного мужа.

— Ты моя русская уйгурочка! — не унимался сын. И вновь он стал прыгать как ребенок вокруг отца, рассказывая ему о тонкостях разговора с Ахатом, о напряжённой Халиде, и о странной даме, по имени Бота, которая, не сказав ни слова, выгнала нас всех.

Еркен только дома был таким. На работе только при его виде все вытягивались в струночку, его очень боялись, и всем вокруг он казался очень уж суровым Еркеном Тлековичем. А здесь, в своём доме, он всегда был дурачок. Игривый, ласковый баловень, прыгающий так, что половицы пола едва выносили это дитятко.

Я закрыла глаза. Где-то далеко гудел ветер, сильный и порывистый, он почти сбивал с ног ребёнка, чуть присевшего на корточки в пустынном поле. Девочка крутила головой по сторонам и искала глазами хоть кого-то, кто услышал бы её. А рядом с ней развалилась на чёрной промерзшей земле высохшая намертво чёрная коряга. Тогда Девочка встала и, слегка покачиваясь, подошла к этому иссохшему во времени своего прошлого корню мёртвого дерева. Затем она снова посмотрела по сторонам и беспомощно присела на колени, опираясь на корягу маленькими ладонями.

Тлек взял тонометр, и Еркен, быстро сообразив, измерил мне давление.

— На сегодня хватит впечатлений, — слегка нахмурившись, сказал Тлек, глядя на цифру сто восемьдесят на сто.

Сын сразу притих, дал мне лекарство, сложил тонометр, положил мне под голову подушку и укрыл пледом.

На следующий день Халида улетела в Стамбул по работе, а я осталась домысливать нашу довольно странную встречу.

Мы все думаем, что живём, как нам нравится. А вот и нет. Мы все создаём себе то, что как нам кажется, спасёт нас от наших страхов. Боясь одиночества, я создала себе крепкую и сильную семью. Тлек, среднего роста пожилой человек, старше меня на семнадцать лет. Он казах, глубокий, думающий, с круглым благородным лицом и копной серебряных прядей на большой голове. Сын Еркен. Дочка Эрика. Она среднего роста, стройная, длинноногая, с высокой грудью и кудряшками вокруг круглого миловидного личика. В день смерти моей биологической матери она вышла замуж за низкорослого коренастого спортсмена с маленькими зелеными глазами и кучей комплексов. Влад — добродушный и тихий, на фоне её был как младший братишка, но она выбрала его, и я настояла на свадьбе. Они хотели съехаться и просто так жить вместе. А я испугалась, что Эрика чуть позже будет покинута им, и мне не хотелось, чтобы она жила с мужчиной без брака. Скорее всего я чувствовала, что их связь не будет долгой. В день их скромной свадьбы 11 октября 2019 года около одиннадцати часов по полудню было довольно пасмурно, и я вышла самостоятельно наряжать лентами свою машину, так как молодые захотели ехать в ЗАГС на моей машине. Несколько раз я с недоумением повертела в руках яркие ленты, прикидывая, как их крепить и ощутила дикую тоску. Что-то глубокое и горестное разрывало в то утро мою душу, и я подумала, что мне так горько за скорую свадьбу. На часах было одиннадцать двадцать и там, в другом измерении моей жизни Халида в слезах каталась меж стен в коридоре больницы, где только что умерла наша мать. Но я этого не знала и медленно стягивала розовые ленты на высоком белом капоте, старательно крепя к ним могучие коралловые розы степлером. А Халида трясущимися руками набрала номер Ахата и сквозь слёзы сухо сказала:

— Ахат, мама умерла. Приезжай.

А по одинокой сырой улице под серым окоченевшим небом к той же больнице шёл высокий молодой юноша с глубокими карими глазами, как у оленёнка. Волнистые тёмные густые волосы, коротко остриженные, гордо несли на себе бархатный пяс, этакую маленькую круглую шапочку, которую носят именно ингуши. Это её старший сын. Сын Халиды Ислам. Ему шестнадцать. Младший Али четырнадцати лет оставался в тот день дома. Я тогда ещё не знала этих ребят. Как не знала и Халиду, и Ахата. Тогда только начинало плавиться моё прошлое тонкой прозрачной перегородкой в двух таких разных измерениях.

Крепко стянутые розовые и коралловые ленты с розами празднично заиграли на мельком выглянувшем солнце, и я улыбнулась. Лёгкий ветерок, как прикосновение Бога, коснулся моих волос, и на глаза проступили слёзы. «Что со мной? Что за тоска?!» — подумалось мне тогда. Но ответа на свой вопрос я не знала, и я натянула между двумя конусами ярких лент белый треугольный кружевной платок, в центре которого умостила яркий весенний букет маленьких полевых цветов. Совсем скоро приехали молодые и несколько машин с родственниками и друзьями жениха. Я наспех влетела в дом и, как истинная христианка, взяла в руки материнские иконы Христа Спасителя и Божьей Матери. Вошла сватья Елена, и я дала ей в руки икону Божьей Матери. Мы вдвоём с ней встали перед нашими детьми. И я произнесла недолгую, праведную речь родительского благословления, окрестив иконой Христа Спасителя Влада, в тот момент, как Елена окрестила иконой Божьей Матери мою дочь.