Двоеточие

Галина Ермошина (2024)

Тексты Галины Ермошиной — «письма миру», развивающие традиции Эмили Дикинсон и Елены Гуро, Розмари Уолдроп и Владимира Казакова. Не самовыражение, но бережное вглядывание, выстраивание диалога с людьми и предметами в их индивидуальности и сложности. Одновременность касания и удаления, радости и безнадежности, иронии и ответственности. Подвижный мир превращений, децентрирующего взгляда и неиерархической логики, где есть и эклиптика, и кофейная шелуха, и набор греческих букв, и европейский пейзаж. Попытки уловить несловесное словами, воссоздать внутренние события при помощи ассоциаций, приходящих извне. Галина Ермошина — поэтесса, прозаик, эссеист. Автор книг стихов «Окна дождя» (1990), «Оклик» (1993), «Круги речи» (2005), книг стихотворений в прозе «Время город» (1994), «Оклик небывшего времени» (2007), «Песчаные часы» (2013). Переводит современную американскую поэзию (Р. Уолдроп, К. Кулидж, Л. Хеджинян, П. Джицци, Мей-Мей Берссенбрюгге, К. Фолькман, М. Мерфи и др.). Рецензии и статьи о современной литературе публиковались в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Октябрь», «Новое литературное обозрение», «Цирк „Олимп“», «Русский журнал». Стихи переведены на английский, французский, итальянский, польский, китайский языки. Живет в Самаре, работает в библиотеке.

«для родившегося на суше…»

для родившегося на суше

река была только местом,

они плавали вместе,

плавили ледники,

и там, в нулевой точке,

в глόтке каменной рыбы,

прибитые к берегу, к жести,

река была только местью,

черпая легкими воду,

если он — соль, ты — тоже,

слизывать мел вдоль кожи,

лба, простыни полотенца,

наискосок от тени

собственного моллюска,

крошится и сотрется,

ближе переберется

по коже ключа, а суша —

только предлог для свиста.

между вторым и четвертым,

только по четным

он выходил из дома,

и над ним плыли рыбы и змеи,

и он превращался в клевер —

левее и зеленее

всех остальных растений.

послушай:

для родившегося на суше

города стали мелью,

время — длиннее,

и с нею

от костей, от грудной клетки,

становилось его предком.

он опускает ведро в колодец,

она смеется и возвращает обратно

с пустотой в ладонях,

он травой подползает к дому —

скарабей,

корабельный обломок,

голод песка, захватившего город,

продирающий шип сквозь горло.

солнце стареет,

и от якорей

замерзают пальцы,

распутывающие цепь,

поднимаясь со дна,

вода

обучит его языку

и в горло ему воткнет чужую речь,

лечь

и спать пополам в воздухе и песке,

налегке

между пустотой и лодкой,

тоскующей по реке.