Ученица чародея

Галина Манукян, 2015

Способности, больше похожие на проклятие, проснулись в Абели в день ее семнадцатилетия. В надежде на помощь она обращается к известному лекарю. Однако люди говорят, он колдун и чернокнижник, а его красавец сын – настоящий душегуб. Разгадает ли Абели секреты чародея или станет игрушкой в руках злодея? Или на самом деле все совсем не так, как кажется?..

Глава 10

Увы, резкая боль в груди не позволила хохотать, мои хрипы со стонами вместо смеха, похоже, вызвали у Этьена оторопь.

— Этьен! — в дверь влетел мсьё Годфруа.

Прекрасно, сейчас вдвоём меня и задушат. Ещё пару минут помучиться, и проблема решена. Интересно, кто кинется первым?

С невинной улыбкой я произнесла:

— Доброе утро, мсьё Годфруа! Не правда ли, живописный восход сегодня?

Лекарь посмотрел на меня, затем на сына, нервными рывками вытирающего лицо и стряхивающего капли воды с волос, и буркнул:

— Так и знал. Этьен, ты в порядке?

Тот глянул на отца, как на лютого врага.

— Не уверен. Я требую объяснить, в чём дело! И что вообще происходит? Почему я здесь?

— Ваш сын ничего не помнит, мсьё, — задорно пояснила я. В меня будто бес-хохотун вселился. Впрочем, когда тебе уж очень плохо, появляется значительное преимущество над остальными — ничего больше не кажется страшным. И я со смешком добавила: — Молодой мсьё ищет детские шрамы. Потерял где-то. Может, под кровать закатились…

— Прекрати паясничать, Абели, — перебил меня лекарь.

— Что за игру ты затеял? — с напором спросил Этьен и шагнул к отцу. Ни дать, ни взять молодой бычок: вот-вот вспорет живот рогами.

— Никаких игр, — спокойно ответил мсьё Годфруа. — Вчера тебя принесли в беспамятстве, ты был серьезно ранен в драке. Три укола шпагой, одно ножевое ранение, два сломанных ребра. Судя по кровоподтёкам, отбитые почки, разбита голова. Ссадин, шишек и ушибов не пересчитать.

— Что за выдумки? Я абсолютно здоров.

— Конечно, здоров. Сегодня здоров. — Лекарь жестом указал на меня: — Знакомься: мадемуазель Абели Мадлен Тома, моя пациентка и одновременно помощница. Мадемуазель обладает уникальным даром забирать чужие недуги на себя.

Мне доставило подлинное удовольствие видеть, как вытягивается лицо Этьена. Его взгляд метнулся от отца ко мне, скользнул по моему неподвижному телу и задержался на покрытой красными пятнами руке.

— То есть она… — пробормотал Этьен.

— Она наверняка сейчас чувствует всё, от чего избавила тебя, — смакуя удовлетворение от реакции сына, подтвердил мсьё Годфруа. — И, очевидно, благодаря ей, ты теперь здоров, как новорождённый младенец. Даже без старых шрамов. Я прав, Абели?

Я лишь кивнула. Краска отхлынула от щёк Этьена, и он опустился на стул. Довольный мсьё Годфруа засунул руки в карманы широкого балахона.

— Хоть ты и не слишком склонен учиться моему делу, всё равно можешь представить, какие боли сейчас одолевают юную мадемуазель. Бедняжка! Я предостерегал её от этого, опасаясь, что слабый организм не выдержит и половины, — распевно и негромко, будто сказитель, вещал лекарь. — Ты ведь вчера чудом не умер. Но, как видишь, несмотря на свои семнадцать лет и собственные недуги, мадемуазель настолько сильна духом, что даже улыбается. Мы можем только восхищаться ею и поклониться в ноги.

Этьен уставился в пол. С удивлением я заметила, что лекарь едва скрывает торжествующую усмешку. Ого, а ему явно нравилось то, что сын не знает, куда себя деть от неловкости! На секунду мне показалось, что мсьё Годфруа даже увеличился в размерах, навис, как туча, над сгорбленным сыном. С выражением истинной добродетели лекарь добавил:

— Если ты не успел поблагодарить мадемуазель, сейчас самое время.

Этьен буркнул что-то наподобие «спасибо» и ринулся к двери, но отец преградил дорогу.

— Тебе не стоит выходить за ворота.

— Это ещё почему?! — вскинулся Этьен.

— Вчера полгорода видело побоище в гостинице, а потом пошли разговоры, что ты при смерти. Даже кюре приходил осведомиться о твоём здоровье, — вкрадчиво ответил мсьё Годфруа, — и спрашивал, не пора ли служить заупокойную или исповедовать умирающего. Старый лис. Я, конечно, известен своим лекарским искусством, но в данном случае люди оценят твоё мгновенное выздоровление как чудо. Впрочем, чудо оно и есть.

Лекарь сверлил глазами сына.

— Ты знаешь людей и знаешь, что епископ точит на меня зуб. Простые люди сначала будут стены приступом брать в поиске чудесного исцеления. И в том еще полбеды, хоть нам с тобой и будет неудобно от этих толп. Но ведь Абели — слабая девочка, которая ещё не владеет даром. Она этого не выдержит.

Они вдвоём посмотрели на меня. Растерянный красавец-сын и неказистый, но спокойный, как скала, отец. В чём-то неуловимо похожие, но совершенно разные. Лекарь продолжил:

— И потом слухи поползут дальше. Ты не успеешь моргнуть глазом, как её обвинят в колдовстве. Возможно, и нас с тобой тоже. Ты хочешь, чтобы жестокие инквизиторы пытали эту девочку в каменном подземелье? Подвешивали на крючья, мучили днями и ночами, а потом сожгли на площади?

Святые угодники! От тихого голоса лекаря по моей спине поползли мурашки, я всё живо представила и по-настоящему испугалась. Никогда не думала, что мой недуг, мой дар способен привести к такому кошмару. Крючья… Костёр… Ой!

— Ты хочешь, чтобы её сожгли? — повторил вопрос мсьё Годфруа.

— Нет, — хрипло ответил Этьен.

— Тогда придётся с неделю-другую притворно «выздоравливать». И побыть дома. Ты меня понял? — акцентируя последнее слово, спросил отец.

— Да.

— Тогда иди.

Лекарь отстранился от двери и пропустил сына. Уже выходя, Этьен снова оглянулся на меня. Наверное, так затравлено смотрел бы зверь, угодивший в капкан. В сердце кольнула жалость, но Этьен тут же выпрямился и зло бросил в мою сторону:

— Я не просил меня спасать!

* * *

«Не делай добра, и никто не воздаст тебе злом…» — говаривала нянька Нанон и была тысячу раз права. Я закусила губу. На глаза упала прядь волос. Хотела её отбросить, но вместо этого дрожащая рука выдала резкий кульбит и шмякнула меня по лбу. Будто и не моя была, а чёртик, выскочивший из омоньерки. Я не выдержала и ругнулась.

Плотно прикрыв дверь, лекарь подошёл к кровати. Глядя на меня, он поцокал языком, покрутил носом так, что усы над губой заходили ходуном, и заговорил негромко:

— Итак, Абели Мадлен, для тебя не существует слова «нельзя», не правда ли? — Жесткие нотки прозвучали так угрожающе, что мне захотелось вскочить с кровати и убежать, сломя голову. Эх, если б я могла. Лекарь скрестил руки на груди. — Ты плевать хотела на приказы и предупреждения?

— Нет, мсьё, нет. Но ваш сын… он упал прямо передо мной…

— И?..

— Я почувствовала, как ему плохо…

— И?..

— Но ведь это по моей вине!

Лекарь склонил голову набок.

— И ты считаешь, что вправе решать за всех? Что ты — сама Фортуна, мадемуазель Судьба или богиня Правосудия? А я, по-твоему, никчёмный докторишка, которому не под силу вылечить собственного сына от банальных травм?

— Нет, мсьё. Простите, — потупилась я. — Но разве он не умирал?

Лекарь оставил вопрос без ответа и подался вперёд:

— А ты понимаешь, что мой сын — душевно неуравновешен? Что ему ничего не стоит возопить на всю базарную площадь о ведьме и колдуне-отце, который разводит нечисть в доме?

— Неужели он сделает так, мсьё?! — ужаснулась я.

— Не трезвый, так пьяный.

— Простите, я не знала, не думала…

— А голова на что? Прически делать и ленты завязывать? — грозно спросил мсьё. — Ты должна думать! С твоими-то способностями, в которых ни черта не смыслишь. Расшвыриваешься ими направо и налево. Всё игрушки тебе! Судьям или инквизиторам тоже будешь лепетать: «Простите-извините, я не знала»? Ты хоть представляешь, что грозит обвиняемым в колдовстве? Дыба, плети, испанский сапожок, железное кресло, утыканное шипами. Хочешь голой в колодках сидеть на площади? Или в огне корчиться, а? Хочешь?!

Меня затрясло. Я не могла и слова вымолвить.

— И зачем я взялся тебе помогать? Скажи. С таким же успехом я мог набить свою подушку порохом, поджечь фитиль и ждать, бабахнет или нет.

— Простите, мсьё, больше не буду.

— Не будешь. По крайней мере, несколько дней можно пожить спокойно, — кивнул лекарь. — Выплеснула всё на-гора́. Теперь на покойницу похожа. Ну и как, хорошо тебе? Результатом довольна?

— Нет, — всхлипнула я. — Ноги не ходят, руки плохо слушаются, болит всё. Очень.

Мсьё Годфруа, казалось, смягчился и обхватил моё запястье. Послушал и лишь покачал головой.

— Мсьё, а я смогу снова ходить?

— Сможешь.

Лекарь сел на кровать, оттянул мне нижние веки, потрогал пятнистые руки, расшнуровал корсаж и потянул белую рубашку.

— Мсьё, зачем…

Я вспыхнула, сердце забилось от смущения. Если бы могла двигаться, уже бы спряталась под кровать.

— Молчи, дурная. Я тебе не мужчина, я — врач. Я должен тебя осмотреть.

Он стянул с плеч рубашку, оголив мне шею и декольте. Надавил пальцами на грудную клетку. Я взвизгнула.

— Позволь догадаться: тут у тебя ничего не было. Вот этого багрового пятна?

— Мне не видно, мсьё, — втянула я в себя воздух. — Но раньше кожа была чистой.

— Этьенов шрам на себя перетащила, — заметил лекарь. — Странно, с ожогом Софи такого не было. Надеюсь, пройдёт.

Он сбросил мои башмаки, ощупал ноги, снова покачал головой и направился к двери.

— Отсыпайся, отлёживайся. А мне надо работать.

— Мсьё, — умоляюще воскликнула я, — а иголку в лоб… или какое-то средство, чтобы не так болело, вы разве не дадите?

Лекарь прищурился.

— Терпи, раз самовольничала.

У меня всё оборвалось. А на что я надеялась? Лучше б уже придушил, что ли…

Но мсьё вдруг сжалился.

— Ладно, сейчас принесу иглы и отвар.

Он дёрнул ручку двери, и в комнату ввалилась моя тётушка.

— Моник! — радостно вскрикнула я.

Тётя раскраснелась, разулыбалась, еле удерживая тюк под одной рукой и мешок — под другой.

— Ой, здрасьте, здрасьте. Я сюда, а вы отсюда. Зато я с полными руками — к прибыли.

— Ах, чертовка, ты всегда кстати, — расцвёл лекарь. — Куда запропастилась?

— Дома задержали: муж, малышня. Крик, гам, тарарам. Этому сопли подтереть, второму по заднице дать, третьему кое-чего другого дать, а тоже надо. И корми их всех, корми, оглоеды ненасытные. Ну, вы понимаете. И па-та-ти, и па-та-та. Вчера не вырвалась, — с громким выдохом Моник скинула в угол вещи, приосанилась, поправила прическу и кокетливо улыбнулась мсьё. — Как вы тут? Как моя красавица Абели?

— Ну и подарочек ты подкинула, Моник, — сказал лекарь, но тоже улыбнулся. — Всего два дня здесь твоя племянница, а дел натворила — не разгрести. Полюбуйся: теперь её парализовало.

— Как так? — всплеснула руками тётушка.

— А вот так.

Во дворе послышался шум отворяемых ворот, зацокали подковами лошади. Лекарь выглянул в стрельчатое оконце и бросил:

— Ко мне важный пациент. Моник, чуть погодя загляни в кабинет, посудачим.

И, не дожидаясь ответа, вышел. Моник кинулась меня обнимать, охать и ахать.

— Девочка моя, что с тобой? Бледная вся, кожа в пятнах каких-то. Тебя что, по рукам тут били? А на шее! И на груди! Ой-ёй-ёй.

— Я думала, ты уже и не приедешь, — жалобно промямлила я.

Тётушка поправила мою подушку, убрала прядь со лба за ухо.

— Вот глупости! Разве могу я тебя бросить?

— Нет?

— Конечно, нет, глупышка!

— Знаешь, мне так плохо, — вздохнула я. — Со мной происходит что-то странное. Жутко. Дом этот, мсьё Годфруа, его сын…

— Красавчик Этьен? Ах, он такой, такой, — восхищённо затараторила тётя. — Я всё ехала и думала: поженить бы вас: детки вышли бы чудо! И разбогатела бы моя племянница, было б у кого в праздники гостевать с вином и пирогами. Мм, Этьен… Один раз увидишь, потом не забыть. Глаза у него какие, а? И стать. Плечи широченные, талия узкая. Эх, будь я помоложе… Ты ещё не влюбилась?

— Ни за что! — вскинулась я. — Ненавижу этого мерзавца!

— Обидел тебя?

— Да! Он — хам и негодяй.

— Та-ак, — нахмурилась тётя и уткнула руки в боки. — Ну-ка, выкладывай. А уж я с ним разберусь, не будь я Моник Дюпон! За племянницу и красивые глаза враз выцарапаю…