Без оверкилей не бывает

Галина Шишкова

Взяв книгу в руки, вы перенесётесь во времена второй половины двадцатого столетия. Герои её путешествуют по разным рекам страны. Здесь и проявляются характеры, становится понятным, кто «и не друг и не враг, а так…», как в песне Владимира Высоцкого. Горные перевалы, плохая или хорошая погода, сложные пороги. Оверкили, то есть перевороты судна в воде. А иногда просто смешные и нелепые случаи. Но главными остаются дружба и взаимовыручка.

Глава вторая. Как Лёша Поляков покорял Китой

Лёша Поляков… Вот фортуна! По всем канонам туристской жизни ему среди нас места не должно было быть. Он девятнадцатилетним мальчишкой пришёл ко мне в отделение школы руководителей водных походов первой — третьей категорий сложности, сокращённо ШРВП, где мы с друзьями работали инструкторами в свободное от своей основной профессии время; это было в конце семидесятых годов прошлого столетия. Обычно в такие школы сначала набирается много людей. Учёба в ней — это полгода теоретических занятий один раз в неделю в туристском клубе, зимние походы на лыжах с ночёвками в лесу, иногда даже в тридцатиградусный мороз, а когда сходит лёд, в весеннее половодье, — сплав по подмосковным рекам. Всё заканчивалось экзаменом по теории и зачётным походом на какой-нибудь более сложной, чем в Подмосковье, реке. Достаточно плотный график, и многие не выдерживали; обычно к концу занятий оставалась одна треть от начального количества слушателей.

Лёша с самого начала был кандидатом на вылет — тощий очкарик, больше теоретик. Вечно выделывал какие-то смешные для нас вещи: на зимнем выходе вдруг стал колоть на глазах у всех огромным ножом большой палец ноги, чтобы посмотреть, не отморозил ли, вместо того чтобы просто растереть; тут же в электричке потерял кошелёк и нарвался на контролёров. С пафосом знатока туризма нёс какую-то ерунду.

Мы думали, он скоро бросит ходить на занятия, не выдержит нагрузок, будет пропускать выходы и просто автоматически вылетит. Но он с маниакальным упрямством посещал всё. Надоел страшно, но придраться было невозможно. А когда к началу весны нужно было уже формировать экипажи, я напротив его фамилии в списке поставила «минус»; тем не менее выгнать его было не за что.

И вдруг за неделю до первого выхода на воду Лёша подошел ко мне и чуть не плача сказал:

— Мне, наверное, придётся всё бросить.

— Что такое? — участливо спросила я.

— Я советовался с врачом, он сказал, что при моём зрении мне нельзя носить тяжести.

Вот он, миг удачи! Просто ответь: «Мне очень жаль», и наше отделение спасено! Но до чего же противоречив человек. Один миг, одно слово, и жизнь другого с твоей помощью делает крутой поворот. Он мог бы уйти, навсегда остаться просто городским жителем, ездить в отпуск на море или сидеть на даче. Не знаю почему, но я сказала:

— Да брось ты! Врачи всегда перестраховываются.

И всё, он остался с нами. Остался на всю жизнь. Окончил водную школу и прилип к нашей компании.

Через год, в тысяча девятьсот семьдесят девятом, когда мы собирались с друзьями в поход, а меня не отпустили в отпуск с работы, из-за этого образовалось вакантное место на катамаране. Коля Юдин, наш руководитель, позвонил мне:

— Ну что делать, никого нет, все уже распределились по походам; нужно искать человека.

Тут я ему и посоветовала:

— Возьми Полякова.

А мы собирались ни много ни мало в Среднюю Азию, на реку Чарын, на пятую категорию сложности. Для незнающих: сложнее только шестая категория.

— Ну и что он там будет делать?

— Пойдёт по берегу на порогах. Но у тебя будет комплект.

И что вы думаете? Коля взял его на Чарын. Действительно, Лёша шёл по берегу и опять всем очень надоел, но за этот поход он получил справку участника похода пятой категории сложности — никто ведь не спрашивает, как ты прошёл реку, по берегу или на катамаране. Справка есть справка, и Полякова теперь можно было брать в любой поход. Когда при защите маршрута на маршрутно-квалификационной комиссии, сокращённо МКК, формально у участников в группе не хватало опыта, его справка могла пригодиться.

А ещё через год, уже в тысяча девятьсот восьмидесятом, мы поехали в Сибирь на Китой в Саянских горах, реку тоже пятой категории сложности; Поляков неразрывно был с нами. Важный, как гусь, он сидел в вагоне поезда и что-то шил из розовой байки.

— Что это у тебя?

— Это герметичный мешочек для документов, будет надеваться на шею.

И он сшил его. Мешочек (внутри из водонепроницаемого материала) надевался через голову и завязывался через подмышки на спине, как бюстгальтер. Мы его так и называли, хихикая, за глаза. Лёша его никогда не снимал, и мне казалось, что когда в дни отдыха на так называемых днёвках устраивали баню, он даже не вынимал из мешочка документы, а мылся с ними. За время похода этот розовый «бюстгальтер» стал замызганным и серым, но неизменно гордо висел у него на груди.

— Лёша, да постирал бы ты его, что ли!

— Нет, документы должны быть всегда со мной.

Когда машина доставила нас до самой дальней точки, куда она могла доехать по таёжной дороге к реке, была уже вторая половина дня. Ночевать здесь ещё было рано, и мы сразу двинулись с грузом вперёд. У Лёши не было никакого опыта пеших переходов, как мы называли это — пешки, а груз был большой. Что уж он там набрал с собой, не знаю; думаю, ничего особенного, но идти ему было тяжело.

У нас в группе был ещё один молодой парнишка, тоже Лёша, по фамилии Симаков, и оба они шли с трудом. Второй Лёша вообще, как мне показалось, не умел укладывать рюкзак — он у него болтался на спине круглым бочонком, перекатываясь из стороны в сторону, и Симаков стал заметно отставать. Шли до сумерек, пока наконец не свалились от усталости на каком-то вполне пригодном для лагеря месте. По ходу мы постепенно разбились на три группы — кто-то шёл быстрее, кто-то медленнее, но когда собрались на месте ночёвки, оказалось, что двух Алексеев-то как раз и нет. Когда они отстали, никто припомнить не мог. Это не было особой трагедией, так как тропа была хорошо натоптана и свернуть с неё было невозможно. Чертыхаясь, усталые ребята пошли назад искать отставших. Симакова нашли сразу — он не дошёл всего чуть-чуть и отдыхал на тропе. Поляков пропал. Подняли весь лагерь, бродили по тайге, кричали, светили фонарями, возвращались и снова искали. Нашла его Галка Юдина метрах в пятидесяти от лагеря случайно — просто наткнулась на него. Он сидел под кустом, совершенно одуревший, и молчал.

— Лёша, мы же тебя звали, почему ты не отвечал?

— Я думал, это не меня.

Да, сказать нечего! Не его… Будто звали какого-то другого Лёшу среди огромной толпы в огромном городе. Ребята от усталости даже не стали ругать его — пусть живёт. Но он на этом не успокоился — подошёл к Коле Юдину и сказал:

— Коля, я понял, что дойти до реки не смогу, завтра пойду назад.

— Куда назад?! Мы уже прошли километров десять и ещё не один десяток проехали на машине по тайге. Куда назад! Иди к костру, отдыхай и не морочь другим голову.

Наутро началась комедия: Лёша разложил свои вещи и стал выбрасывать всё, что считал лишним. Мы посмеивались, собирая свои рюкзаки, а потом ребята потянулись к выброшенным вещам:

— Лёш, если тебе не надо, мы с удовольствием заберём.

— Берите что хотите, мне нужно облегчаться.

Кому-то достались носки, кому-то — футболка, кто-то взял джинсы, я подхватила беленькие хлопчатобумажные носочки. Все хихикали, но Лёшка ничего не замечал. Только Толик Романов стоял одиноко в стороне и ничего не брал.

— Толя, ты чего? Пойди поживись, дураков учить нужно.

— Я жду, когда он выбросит фотоаппарат.

У Лёшки был замечательный фотоаппарат, который мог сразу, один за другим, делать девять снимков, не нужно было каждый раз переводить кадр. При съёмке прохождения порогов это было бесценно.

Лёшка это услышал:

— Не дождёшься!

Потом, пока мы несколько дней шли до реки, Толик всегда пристраивался за Лёшкой сзади, а когда тот останавливался, чтобы лишний раз присесть и отдохнуть, Толик за спиной озорничал:

— Бросай фотоаппарат! Бросай фотоаппарат!

Лёшка от злости снова выпрямлялся и шёл. Я думаю, только эта злость и заставила его нормально дойти до реки. Нужно сказать, что после окончания похода ребята вернули ему все вещи. С Симаковым было проще — мы с Галкой в первое же утро сами уложили его рюкзак, показав, как это делается, и придав ему правильную форму. Он всё понял, проблем у него больше не было.

Ах, Поляков, Поляков! Если что-то должно было произойти, это случалось с ним. Ребята уже перестали на него злиться, просто принимали как неизбежное. Он раздражал всех, но самое печальное — он этого не понимал; всегда был старательным, первым бросался что-нибудь сделать, хотя все боялись его даже наедине с топором оставить.

Когда мы прошли половину реки на катамаранах, нам предстоял обнос по берегу водопада и каньона под названием Моткины Щёки, примерно десять километров. Это один из самых тяжёлых отрезков путешествия; кто был там, тот знает. Тропа идет по верху каньона близко от края, чуть оступишься — и летишь вниз; я знала несколько случаев, когда люди гибли именно здесь. На этом переходе моральное напряжение достигло максимума, даже самые спокойные ребята стали раздражительными, возникали небольшие перепалки, а Лёшка, конечно, был притчей во языцех.

Под вечер мы дошли до места, где должны были на следующий день переправляться на другой берег — тропа продолжалась там, а по этому берегу дальше идти было нельзя. Все были вымотаны. Два Лёшки в этот день дежурили и готовили ужин. Лагерь разбить можно было только очень высоко над рекой, берег обрывался вертикально вниз; но уже темнело, и мы этого не заметили.

А с Поляковым вдруг что-то случилось: глаза стали дикими, он нашёл заросли ревеня и стал остервенело рубить, размахивая ножом:

— Я вам сейчас такой компот сварю, я докажу, я докажу!

Мы еле уняли его, положили в палатку и дали что-то успокоительное. По-моему, у него даже поднялась температура; скорее всего, он просто не выдержал перегрузок. Но закон тайги жесток; зачем ты пошёл в такой поход, зная заранее, что тут будет очень тяжело? Все и так устали, раздражению не было предела. Хорошо, что он спал, ведь мы всерьёз стали обсуждать проблему, как его транспортировать вниз по реке.

Вдруг через два часа он вскочил как ни в чём не бывало, схватил котлы и закричал:

— Сейчас я принесу воды для чая.

Была уже полная темнота; мы сидели у костра, всем хотелось пить, а он всё не шёл и не шёл. Господи, ну что там опять с ним приключилось? Вдруг Лёшка появился из темноты, он тащил два котла, только наполовину наполненные водой. Тут уже и спокойный Юдин не выдержал:

— Тебя только за смертью посылать. Ты что, не мог полные котлы принести?

Бормотания в ответ мы не расслышали. Ну и дежурный!

Утром всё было уже по-другому — все выспались, отдохнули, и хотя моросил мелкий дождь, настроение было боевое. Когда же мы подошли к краю обрыва, Юдин присвистнул:

— Вот это да! Здесь же спуска нет. А я на Лёшку вчера собак спустил. Как же он эти котлы поднял?

Вертикальный склон был покрыт мокрой глиной, зацепиться было совершенно не за что. Наверное, вечером, до дождя, Поляков всё же смог сойти вниз и с трудом подняться с котлами, но утром это сделать было уже весьма сложно. Когда мы спускали вещи и катамараны, пришлось натягивать верёвочные перила, а нам, женщинам, даже не разрешили нести свои рюкзаки — лишь бы сами не сорвались. Было стыдно, что мы накануне ополчились на Лёшу.

Новое приключение ожидало нас на другом берегу реки, куда мы переправились на катамаранах, благо что в этом месте река была абсолютно спокойна. Тратить время на то, чтобы собирать катамаранные рамы, не хотелось, и ребята просто связали вместе надутые баллоны и на таких конструкциях перевезли все вещи и людей. Чуть только мы начали подниматься в гору по тропе обноса, налетела туча и пролилась мощным дождём с грозой и крупным, как грецкий орех, градом. Еле-еле успели от града спрятаться в кустах и накрыться тентом, но кое-кто всё же успел получить градинами по лбу. Конечно же, одним из них был Лёша Поляков. Когда мы добрались до места ночёвки, то разожгли такой огромный костёр, что жар от него не давал потоку дождя достигать земли. Вокруг бушевал ливень, а мы стояли, как под куполом этого горячего воздуха, и могли сушить промокшие вещи.

На следующий день предстояло спуститься к реке. Размытая дождём глинистая тропа замедляла движение, и в какой-то момент я приостановилась, залюбовавшись представшим передо мной потрясающим видом. Впереди открывалась вся долина реки, окружённая с двух сторон горами, заросшими густой тайгой. Едва я вытащила фотоаппарат, чтобы запечатлеть всё это благолепие, как ноги мои заскользили по мокрой глине и я на пятой точке проехала вниз метров пятьдесят. И смех и грех! Пришлось переодеваться. С фотографированием ничего не получилось, не буду же я снова забираться по этой грязной тропе вверх.

И всё-таки у меня есть такое фото, мне его подарил года через два мой хороший друг Виктор Козловский. Он тоже побывал на этой реке и запечатлел замечательный пейзаж именно с той точки, с которой я скатилась по грязи вниз. Фотография большая, сделана в виде картины и уже много лет украшает мою комнату. Мы иногда собираемся у меня, и я всегда смеясь вспоминаю этот мой спуск вниз.

Но всё плохое и тяжёлое рано или поздно кончается. Остальную часть маршрута прошли при отличной погоде, всё получалось, всё обошлось без трудностей, и мы в назначенный срок добрались до поезда. Когда наконец погрузились и отъехали, через несколько часов пути мы с Колей Юдиным вышли в тамбур, он прижался лбом к стеклу двери и счастливо воскликнул:

— Слава богу, довёз я нашего «младшенького» живым! Больше с ним ничего не случится.

— Не кажи гоп! Ещё четыре дня в поезде ехать, — с сарказмом ответила я.

— Да что тут с ним может произойти!

Через два дня наступила пора дежурить обоим Лёшам. Подошло время обеда, в группе была полная идиллия; прошло время восторженных воспоминаний о походе, все занимались какими-то своими делами. В одном купе ребята резались в преферанс, в другом мы с Галкой Юдиной сидели и что-то штопали, слушая смешные истории непревзойдённого рассказчика Коли. Оба Лёшки спали на боковых полках.

— А не пора ли нам пообедать? Где там дежурные?

Заспанный Симаков, потягиваясь, спросил:

— А Поляков-то где?

Его нигде не было. Мы обшарили весь вагон, тамбур, прошли по всему поезду — он исчез. Стали вспоминать: может быть, была какая-то остановка, на которую никто не обратил внимания, и он отстал от поезда? Бросились к проводнику — и впрямь, два часа назад была пятиминутная остановка. Как Лёша умудрился проскользнуть мимо нас так, что никто и не заметил? Уму непостижимо!

Коля Юдин удручённо вздохнул:

— Ну ладно, хоть документы с деньгами на нём в «бюстгальтере» остались.

В это время мы подъехали к большой станции и получили телеграмму: «Отстал от поезда. Деньги и документы под подушкой, вещи сдайте на следующей станции».

Проводник задумчиво пробормотал:

— Придётся составлять опись.

Хорошо, что Полякова с нами не было, иначе ребята бы его просто придушили. Вместо того чтобы мирно играть в преферанс или читать книгу, всем пришлось собирать его вещи, которые он как будто специально разбросал по всем полкам, и составлять список: «Носки грязные шерстяные — 2 пары. Футболка заношенная — 1 шт.» и т. д. и т. п. Нашёлся и «бюстгальтер». Нужно было быть полным идиотом, чтобы весь поход его не снимать, а снять только в поезде и от поезда отстать. Немая сцена…

Ребята настолько были злы на Лёшку, что засунули в его рюкзак неизвестно откуда взявшуюся сломанную тормозную колодку, которую ставят путейцы под колёса вагона на остановках, — пусть тащит лишние килограммы! Это был традиционный розыгрыш. Обычно в конце похода, когда все собирали рюкзаки, кто-нибудь прятал в один из рюкзаков камень. В поезде хозяин рюкзака обнаруживал его и под хохот ребят выкладывал на столик в купе. Через некоторое время камень со стола исчезал; люди лихорадочно начинали искать камень в своих рюкзаках, поэтому «подарок» снова оказывался на столике, чтобы через некоторое время исчезнуть. Потом всё это надоедало, народ про камень забывал. Тот, кому он в конце концов доставался, обнаруживал его уже дома и обычно помалкивал.

Всю ночь наш поезд простоял на каком-то перегоне — то ли авария, то ли ещё что-то, нам неизвестно. Но когда мы наконец подъехали к Свердловску, ныне Екатеринбургу, и ребята потащили рюкзак на выход, навстречу нам, счастливо улыбаясь, на подножку вскочил сам Поляков собственной персоной — оказывается, его посадили на какой-то поезд, который ночью нас обогнал, пока мы стояли. Лёшка думал, все будут рады, что он догнал нас, но его встретили гробовым молчанием. А в купе! А в купе он получил всё, что ему причиталось. Припомнили и его походные штучки, и отставание от поезда — всё! А про колодку в рюкзаке забыли.

Через два дня после возвращения у меня дома раздался телефонный звонок — звонил Поляков. Замогильным голосом он сказал:

— Галя! Зачем вы положили мне в рюкзак тормозную колодку? А если бы её нашли, а в описи её нет?

Я рухнула в кресло и затряслась в немом смехе. Не понимаю только, почему для выяснения отношений он выбрал меня. Побоялся разговаривать с Колей Юдиным? Я даже представила, как Коля медленным менторским тоном стал бы ему объяснять, как нужно жить на этом свете.

Тем не менее он оставался в нашей компании и продолжал ходить в сложные походы. Мы привыкли и стали прощать ему его выходки; он постепенно взрослел, становился мудрее и, слава богу, никогда не лез в руководители походов или в инструкторы — иначе неизвестно, сколько бы душ он загубил. У него хватило ума оставаться на своём месте, «младшеньким», а у нас хватило ума снисходительно относиться к его глупостям.