В чем грехи наши

Гасан Салихов, 2019

«В чём грехи наши…» – повесть о непростой жизни и непростых отношениях, о любви и верности, о предательстве и одиночестве. Не вынеся измены близких людей, Андрей уволился и стал работать таксистом. Но разве от себя убежишь? Да и сердцу не прикажешь. Андрей находит в лесу девушку в полуобморочном состоянии и спешит помочь ей. Постепенно Андрей и незнакомка (Марьям из Дагестана) влюбляются друг в друга. И всё бы хорошо, если бы не случайные попутчики Андрея…

В чём грехи наши…

Андрей работал таксистом, и сегодня ещё было темно, когда он выезжал из дому, чтобы отвезти клиентов на вокзал. Домой же он возвращался один, ибо к обеду у него был другой заказ, и не было смысла ожидать клиента на обратный путь. Уже рассвело, и весеннее солнце успело прогреть землю, остуженную ночным ливнем. Включив музыку на небольшую громкость, он тихо подпевал любимым песням шансона. Стекло со стороны пассажирского сиденья было приоткрыто, и с улицы, после дождя и утреннего солнца, так и веяло свежестью. И вдруг Андрею с какой-то щемящей, щекочущей в груди тоской захотелось выйти из машины и прогуляться по утреннему лесочку. Воспоминания о прошлом настолько зацепили его за сердце, что он просто-напросто не мог оставаться за рулём. Остановившись на обочине, выбрав для этого подходящее место, чтобы не мешать никому, Андрей вышел и, закрыв машину, вытянулся, похрустев суставами, после чего направился к лесу. Земля была мокрой лишь местами, да и с деревьев влага стекла уже. Как только ступил в лес, он ощутил такую свежесть, что невольно вдохнул всей грудью, да так, что в глазах потемнело и слегка закружилась голова. Конец мая выдался по-летнему тёплым. Для Андрея это был самый прекрасный период года, и душа его ликовала и рвалась в лоно природы, к свету и теплу, к тайне жизни, к её чудесам…

— Боже мой, какое это счастье — ощутить себя частицей природы… — радостно улыбался Андрей, не в силах никак надышаться. — Какая красота кругом, а мы ничего этого и не замечаем. Мать-природа дарит нам такую радость, а мы… — И вдруг ему стало до боли грустно и тоскливо. — Ох, Андрей, Андрей… — вздохнул он, потирая ладонью грудь в области сердца. Ему пора бы забыть про Елену, которая изменила ему с самым близким другом и, ничего не сказав, ушла к нему. Ему было обидно вдвойне и потому, что предал его боевой товарищ, его самый близкий и верный друг. Не раз смотрели они смерти в лицо и выручали друг друга. А тут… Из-за этого пришлось ему уйти в отставку и вернуться в родную деревню, где и по сей день он живёт с матерью более трёх лет. Увольняясь, в заявлении он ссылался на боевые ранения, но причина была в другом — травма души не давала покоя. Никому он ничего не сказал, а просто ушёл, разом решив вычеркнуть из своей жизни двух любимых людей. Да, легко сказать «вычеркнуть», но… Он никак не мог позабыть их, да и не забыл… Её смех, её глаза, её улыбка всё ещё не давали ему покоя, не раз приходилось ему подавлять глухой стон в груди. А ночью он долго ворочался и не мог заснуть, вспоминая запах её тела и нежные, тёплые объятия. А во сне не давали покоя взрывы и автоматные очереди. Часто снилось, что друг его попал в беду и он, рискуя жизнью, под свист пуль и взрывы спешит ему на помощь, но оказывается, что близкий друг предал его и заманил в ловушку… Вздрогнув от ужаса, он просыпался весь взмокший и потерянный… Конечно, нелегко было ему смириться с этой изменой, и он в глубине души надеялся и ждал, что Лена когда-нибудь пожалеет и вернётся. Но годы шли, а он всё ещё оставался один. Более всего ему хотелось, чтобы всё это оказалось просто сном, и, проснувшись, увидеть рядом любимую им женщину — Елену. Но, увы… Да и верного друга ему ох как не хватало. Иногда Андрей ощущал себя таким одиноким — хоть волком вой… Но тут раздавшийся откуда-то женский стон, мольба о помощи прервали его мысли. Ему даже показалось, что это Елена зовёт его, услышав зов его души, — но это он всё ещё был в плену своих чувств.

— Елена! Откуда она здесь?! Не схожу ли я с ума? — Но стон повторился снова и снова. Видимо, кто-то недалеко действительно тихо стонал. Он прислушался. Вот, снова застонали. — Нет, тут явно кто-то есть, — настороженно вздохнул Андрей и поспешил на голос. И вскоре на самом деле обнаружил молодую женщину, почти в беспамятном состоянии. Подойдя ближе, Андрей наклонился к ней:

— Вы… кто?.. Что с вами?..

Увидев незнакомца и услышав чужой голос, она вздрогнула и, с трудом приподняв веки, сделала движение всем телом — но оно плохо слушалось её… Она открыла глаза шире, и Андрей увидел в них страх, как у загнанного в капкан зверька. И тут он вспомнил, что где-то уже видел её… Где же?.. Ах да! Точно! На вокзале — вчера… Да, это она — эти дико глядящие на людей глаза он и запомнил… Она, словно сорвавшийся из гнезда птенчик, жалобно смотрела на всех, как бы изучая и спрашивая, кому бы она смогла довериться и кто бы защитил её. Но людям было не до неё, они проходили мимо — она была им всем чужой. Так же и Андрей прошел мимо, он искал знакомые лица: может, кто-то опоздал на вечерний рейс, и он довёз бы его за полцены. Лучше, нежели возвращаться домой пустым, — будет хоть на что заправиться. И вот теперь вдруг ему стало стыдно, что ради каких-то денег он прошёл мимо и не помог человеку. Ведь было же видно и ясно, что не всё-то тут хорошо, не всё тут ладно — ему ли этого не заметить…

«Как же это ты оказалась здесь, на десятом километре от города? Что это с тобой случилось?» — думал Андрей, наклонившись помочь ей.

— Пожалуйста… не трогайте… отпустите… оставьте меня… пожалуйста… я… — вздохнула она и потеряла сознание, повиснув, как срубленная ветвь, на руках Андрея.

— Да ты же, девушка, вся горишь!.. — Андрей взял её на руки и поспешил к машине. И уже по дороге он обратил внимание, что незнакомка очень милая, стройная и молодая девчушка — лет под двадцать, не больше. (Вот так мы и проходим мимо, не замечая друг друга и даже не задумываясь о том, что это, быть может, судьба наша…) Прижимая её к себе, он ощутил жар, что шёл от её тела, и понял, как сильно все эти годы не хватало ему женщины — женской любви и нежности. «А может, красавица, и ты так же одинока и несчастна, как и я? — подумал Андрей, изучая её пылающее от внутреннего жара лицо. — Неужели и тебя кто-то бросил, предав, как и меня?.. Или… Да о чем это ты, Андрей?.. — укорил он себя. — Надо как можно быстрее помочь ей, везти её к маме, а мама знает, что делать, — она непременно поможет ей… Непременно».

Мать Андрея, Таисия Николаевна, овдовела рано, в сорок пять лет, но замуж во второй раз так и не вышла — сын был для неё всем. А муж её, отец Андрея, Олег Анатольевич, погиб в автоаварии — в его «Жигули» врезался джип. За рулём того джипа сидела молодая девушка, в крови которой в бешеном ритме играл алкоголь после пикника на природе… Но богатый папа девушки сделал всё, чтобы виновным признали отца Андрея, хотя вылетела навстречу его дочь… С мёртвого какой спрос — он всё стерпит… Андрей же узнал о трагической гибели отца уже после похорон. А когда Андрей вернулся домой насовсем, прошло ещё немало лет, Таисия Николаевна так и жила одна. И теперь она была рада тому, что сын рядом. Конечно же, Андрей не мог не замечать и не видеть, как страдает мать, как ей одиноко и тяжело, но… Ну и что? Что он мог сделать? Как мог ей помочь, если… Как только он заводил с ней разговор на эту тему, мать расстраивалась ещё более и плакала.

— А чему мне радоваться, сын мой, если тебе давно уже за тридцать лет, а ты всё бобылём ходишь? Скажи мне…

— Ну что ты опять за своё, мама? Что я поделаю, если не люб мне никто, а так, просто жениться, я не хочу. — И с улыбкой обнимал её. — Мне и так неплохо, мама. Работа у меня интересная, общаюсь с разным народом, узнаю про их жизнь… — смеялся Андрей, после чего серьёзно заключал: — Это тебе, мама, замуж надо было давно ещё. Столько достойных мужчин добивалось твоей руки, а ты… Я знаю о том, как и то, что тоскливо тебе и одиноко.

— Нет уж, я Олегу была верна и останусь верной до смерти своей. А то что я скажу ему, когда встречусь с ним на том свете?

— А кто тот свет-то видел?.. — вздыхал Андрей. — Да и кто знает, что нас ждёт после смерти… Думаю, что и отец не захотел бы, чтоб ты страдала в одиночестве. Я и сам, случись такое, не хотел бы, чтобы моя любимая женщина осталась одинокой.

— У меня есть ты, сын мой!.. Ты — и радость моя, и смысл моей жизни. Я внуков хочу, понимаешь, внуков… Бабушкой хочу стать, нянчить детей твоих…

— Ну откуда же я их возьму тебе… — хотелось крикнуть в ответ, но Андрей лишь виновато улыбался, молча обнимая маму. И, как бы оправдываясь, тихо, как когда-то в детстве, говорил: — А я боюсь, что когда у тебя появятся внуки, то всю любовь свою отдашь им, а меня не станешь и замечать. Твоей любовью я и живу, мама…

— А я, сын мой, боюсь, что так и умру, не понянчив на коленях детей твоих. — И хотелось добавить: — Вот что больше всего пугает меня. Видимо, проклятие всё ещё висит над нашей семьёй… — но сдержалась. Конечно, о проклятии знал и Андрей, но он не был суеверным и даже не вспоминал об истории, которую слышал не раз. В жизни своей он навиделся таких историй, что… Но зато мать никак не могла забыть о ней, хотя, когда всё случилось, ей не было ещё и семи лет. Выросла она в детдоме, окончила медучилище и всю дальнейшую жизнь проработала фельдшером в родной деревне мужа, где они и поселились после бракосочетания. И даже в той трагедии с автоаварией, в которой потеряла мужа, она винила себя, считая это последствием того же проклятия. А история была такова.

Маму Таисии Марию ещё в возрасте семнадцати лет выдали замуж за нелюбимого. И случилось так, что она безумно влюбилась в местного прораба Ивана Скуратова, у которого возглавляла бригаду маляров. Чувства оказались взаимными, и они начали тайком встречаться. Даже дочь Таисия, которой не исполнилось ещё и шести лет, как бы мама ни любила её, не смогла удержать Марию и спасти от сетей этой страстной и пагубной грешной любви. И Мария, словно в омут с головой, окунулась в неё. И всё бы ничего, но Мария понесла от Ивана. А когда убедилась в том и прошло какое-то время, поделилась этой тайной с близкой подругой. Но, как мы знаем, почти любая тайна, ставшая известной другому лицу, со временем перестает быть тайной и рано или поздно — дверь открывается. Так и дошли слухи до мужа Марии Николая. Николай не мог поверить в такое — это стало шоком и трагедией для него. Весь мир сошёлся для него в этом вопросе. Он не находил себе места и, оставив все дела, бросился искать прораба и жену. Когда он в бешенстве своём ворвался в кабинет прораба Ивана Скуратова, то, застав его вместе со своей Марией, в гневе набросился на них и убил на месте. Узнав о том, на место трагедии прибежала жена Ивана Дарья и, в слезах, в горе и отчаянии, прокляла Николая и весь его род. Николая посадили в тюрьму, и больше о нём никто и никогда не слышал. Правда, в одно время прошёл слух, что в тюрьме Николай повесился, но вскоре к этой истории потеряли интерес, и всё утихло. Вот так в одночасье Таисия и осиротела. И стал родным уголком для неё детдом. Да и сама Таисия рада бы позабыть о той истории, которая внезапно лишила её родных и счастливого детства. Но после смерти любимого мужа, ставшего для неё самым близким и родным человеком, и развода сына с любимой женщиной она снова вспомнила о проклятии, считая это причиной всех бед и невзгод в их жизни. Одно только и утешало, что сын вернулся домой живым и невредимым. Но человеку свойственно желать и хотеть лучшего. И она каждый день втайне от сына молилась перед иконой в спальне своей, чтобы Господь всемогущей рукой отвёл любую беду от них и одарил её хорошей невесткой и внуками. И будет благодарна она Ему в том, и не перестанет молиться Ему и преклонять колени до скончания века своего. И нет ей счастья иного, да и не надо. И каждый раз, когда она завершала свою мольбу, глаза её были на мокром месте.

Вот и сегодня она только что завершила свою молитву, когда внимание её привлёк шум у порога дома, и Таисия Николаевна, поднявшись с колен, поспешила на выход. В дверях стоял Андрей и, прижимая к груди, держал на руках молодую женщину, почти девочку. Лицо было светлое, но пылало жаром. Таисия вначале обрадовалась, увидев девушку на руках Андрея, но потом испугалась, обратив внимание, что она не в себе, — то ли в бреду, то ли в обмороке.

— Ты что… сбил её?! — испугалась она.

— Да нет, мама, — поспешил он успокоить её. — Я нашёл её в лесу… Ну… после обо всём, мама, после… — засуетился Андрей, проходя в дом. — Приготовь ей постель — у неё жар… В бреду она, мама, и всё просит, чтобы не трогали…

— Пожалуйста… не надо… — металась девушка, слабо шевеля губами и шумно дыша. Таисия уже взяла себя в руки, засуетилась, и через некоторое время неизвестная была в постели, а мать с сыном заботливо ухаживали за ней. Но как бы старательно они ни помогали ей, девушка ещё несколько дней не приходила в себя и пребывала на грани жизни и смерти. И Таисия теперь всё время молилась о её спасении. Третий же день и вовсе оказался кризисным — у неизвестной случился выкидыш. Но и после этого девушка ещё дня три не приходила в себя. И только на седьмой день она открыла глаза и тихо спросила:

— Кто вы?.. Где я?..

— Господи, дочка, ты пришла в себя… ты заговорила!.. — радостно воскликнула Таисия и кликнула Андрея: — Андрей… Андрей… она пришла в себя!.. — А когда прибежал Андрей, в глазах неизвестной вновь отразился страх, она невольно вжалась в подушку. — Не бойся, доченька… Это мой сын Андрей. — Таисия поняла, что девушка сильно напугана: «Кто знает, что случилось с ней?» Мать взяла сына за руку и, нежно дотронувшись до девушки, улыбнулась. — Это Андрей, возвращаясь домой из города, нашёл тебя в лесу — и вовремя. Ты промокла под дождём, так что простыла и схватила сильное воспаление лёгких. Но, слава Богу, всё уже позади, — снова улыбнулась Таисия. — И тебе повезло, что попала к нам: я — фельдшер. Видимо, Господь любит тебя, что направил к тебе сына моего…

— Вы… вы мне поможете?.. — Девушка хотела приподняться, но она была ещё очень слаба и тихо застонала. — Пожалуйста…

— Лежи… лежи… — успокоила её Таисия Николаевна и снова улыбнулась ей как родному человеку. — Конечно, родная наша. И Господь поможет, и помогает… — вздохнула она, подумав: «Если б сын мой Андрей не остановился на том месте…» — но продолжать мысль свою не стала. Просто ни о чём плохом ей больше и думать не хотелось. Раз Господь всё так устроил, то, значит, Он сжалился над ними: «Господи… Спасибо Тебе, Господи, спасибо…» — мысленно перекрестилась она. И улыбнулась. — Да, мы обязательно поможем тебе, ты только выздоравливай, набирайся сил, а потом расскажешь обо всём, о чём сама предпочтёшь сказать.

— Спасибо… — вздрогнула девушка, и глаза её невольно затуманились, но не заплакала. — Я… у меня… — повела она рукой, как бы желая что-то сказать, но, видимо, смущаясь присутствия Андрея.

— Да, ребёнка ты потеряла, к сожаленью… — скорбно вздохнула Таисия, поняв её. И тут же решила приободрить её. — Но ничего, не переживай уж очень — ты ещё молодая, главное, что жива и здорова, а дети, Бог даст, ещё будут. Так что ни о чём не тревожься и старайся больше спать, тебе надо отдыхать и набираться сил. А мы с сыном побережём покой твой.

— Вы… вы же не прогоните меня, когда встану на ноги?.. — с мольбой подняла она глаза. — Мне некуда идти…

— Ну что ты, доченька… Ты же для меня — что ангелочек небесный…

— Спасибо… — слабо шевельнула она губами, прикрывая лицо пододеяльником, чтобы скрыть слёзы свои и слабость.

Мать с сыном вышли из спальни и тихо прикрыли за собой дверь.

— Видно, что горе у девочки… — вздохнула мать.

— Да, мама, видимо, так — кто-то сильно обидел её… — согласился Андрей. — Ах, мама, видела бы ты её глаза, когда я нашёл её в лесу. В них было столько боли и страха, что напоминала она собой загнанного в капкан зверька, растерянного и напуганного. А такая молодая…

— Скажу более, — улыбнулась мать, посмотрев сыну в глаза, — и симпатичная, и милая очень…

— Да ещё мне кажется, что и человек она хороший… Не знаю, каким надо быть зверем, чтобы довести до такого состояния и вынудить бежать…

— Мало ли на земле злых и жестоких людей. Но ничего, всё уже позади, скоро она придёт в себя, наберётся сил и, надеюсь, сама нам обо всём и расскажет. И кажется мне, что это судьба, что она попала к нам… — загадочно высказалась мать.

Время шло, и девушка постепенно возвращалась к жизни. Они привыкли к ней, а она — к ним. Выяснилось, что звать её Марьям и что она из Дагестана. Да и она перестала их бояться и радовалась им, словно ребёнок, вдруг вновь обретший родных и близких ему людей. И хотя всё ещё робела перед Андреем, но уже не была так скованна, позволяя и себе, и ему шутить и смеяться. Мать иногда тайком смотрела на них и, радуясь их общению, тому, как сын возвращается к жизни, строила планы один светлее другого. Пусть пока ещё это общение напоминало близость брата и сестры, но в дальнейшем эти чувства могли перерасти в любовь и осчастливить не только их молодые сердца, но и её сердце — полное материнской любви. И она не раз тайком вытирала слёзы радости и счастья. Мрачные мысли её сдуло как ветром, и она мечтала теперь только о хорошем, строя в планах своих счастливое, полное жизни будущее. Кто она? Что случилось с ней? Как она очутилась в этих местах? Вопросов, конечно, было много. Но разве всё это имело значение, раз Сам Всевышний направил её к ним и сделал всё, чтобы свести их, чтобы…

— Ой!.. — спохватилась Таисия Николаевна. — Размечталась я тут, Господи… А что, если она, когда полностью выздоровеет и наберётся сил, захочет уйти?.. — испугалась она. — Нет, нет, Господь такого не допустит, не просто же так Он свёл нас с ней… — и перекрестилась. — Господи, помоги… помоги нам, Господи… — Но занозой в сердце лезли в голову и другие мысли: — Но… она же мусульманка, она… И захочет ли она?.. — пугали её эти мысли. — Да нет же, так не должно быть!.. Разве Бог не один и не Един для всех? Это люди разделились, расколов Веру на секты, а Бог-то один… Господи… Господи, как же я об этом-то не подумала, как случилось, что я позабыла о том, что она другого вероисповедования?.. Боже… Боже… Дай мне сил и ума разобраться в этом, — рассуждала она, вспоминая, как часто они с Андреем горячо обсуждали эту тему. Но какие бы доводы ни приводила она в свою пользу, сын всегда брал верх. — А может, сын найдёт подход и сможет убедить Марьям?.. Она ещё совсем молодая… — цеплялась она за надежду. И снова начала успокаивать сама себя: — Она же умная девочка, она всё поймёт. Ведь это сам Бог привёл её и свёл с нами, — с улыбкой облегчённо вздохнула Таисия, как будто уже во всём убедила Марьям. — Да и имя у неё чудесное — Марьям, Мария…

А между тем Андрей и Марьям всё теснее общались друг с другом, радуясь словно дети, когда оставались одни, и с каждым днём становясь друг другу всё ближе и дороже. Теперь даже и Марьям всё чаще обращалась к Андрею на «ты», лишь иногда переходя на «вы».

— Андрей, а вы были женаты? Или… — задумалась Марьям, стараясь быть деликатнее, и, передумав, просто сказала: — Расскажите мне о себе…

— Марьям… — сделав паузу, вздохнул Андрей, — опять ты со мной на «вы»…

— Ой, простите… — улыбнулась она. — Прости, я это как-то машинально, по привычке.

— Да что рассказывать, ничего интересного в моей жизни не было. — И улыбнулся. — Пока не появилась ты. И… знаешь, не хочу торопить ни тебя, ни события, но, честно признаться, очень хочу узнать о тебе всё — всё-всё-всё. — И тихо засмеялся чему-то. — Вот не думал, что когда-нибудь стану таким разговорчивым. С тобой я могу говорить вечно, и это всегда доставляло бы мне удовольствие и радость, — улыбнулся Андрей. — До тебя жизнь моя была тусклой и скучной, а ты — стала цветочком моей жизни, — сказал он ей и подумал: «Мне очень хотелось бы называть тебя любимой и родной…»

— Да какой я цветок… — печально вздохнула Марьям. — Скорее, я была сорняком для родных. Вот и сорвали они меня со своей грядки и швырнули на улицу, под ноги бессердечной толпы…

— Прости… Я не хотел сделать тебе больно, прости… — нежно сжал он ей руку.

— Да нет, Андрей, это ты прости меня, что… — задумчиво прикусила она губу.

— Ты права, было в моей жизни и хорошее — но это был только миг. Влюбился я в девчонку одну и строил в мечтах своих счастливое, светлое будущее. Но в один день все мечты мои лопнули, как мыльный пузырь.

— И что, она… не вышла за тебя замуж?

— Да нет, вышла. Я был очень счастлив… — задумался Андрей, вспоминая свои счастливые дни, промелькнувшие, словно сон.

— И что… с ней что-то случилось?

— Всё банально просто, полюбила другого и ушла к нему — к моему лучшему другу…

— Боже мой… Если Бог есть, почему Он такое позволяет?..

— Не знаю. Наверное, испытывает нас… Хотя кто Его знает, есть ли Бог на свете…

— Астахпируаллах… — невольно вырвалось у Марьям. Хотя она и сама не особо почитала религию, но даже одно упоминание о Всевышнем наводило на неё страх. Она не особо молилась Ему, но и кощунствовать боялась. Ей ли знать, что там на небесах… Но она была уверена, что нельзя беспричинно ссылаться на Всевышнего, упоминая имя Его налево и направо. Страх перед Всевышним и силами небесными был у неё в крови. Свои порывы и желания, стремления свои она принимала как ниспосланные Всевышним и не понимала, за что же Он так наказывает её. За всю свою жизнь она ещё никогда и никому не причиняла зла, стараясь делать только хорошее и дарить людям радость и счастье. Да и тогда, когда её насильно, в слезах, выдали замуж за сына богача Хасбулата, полоумного и некрасивого Ибрагима, она не могла никак смириться, сколько бы ей ни твердили, что это её судьба. Она плакала, ползала на коленях перед ним, стараясь разжалобить и умоляя его отказаться от неё. Но Ибрагим был уродом не только лицом и телом, но и душой. И в дальнейшем он так и остался равнодушно бесчувственным к её страданиям, обращаясь с ней по-скотски. Но, к счастью, ласки Ибрагима длились недолго, если можно было так называть эти его прикосновения к ней. Она прожила с ним около года и почти уже смирилась с участью своей. Денег было достаточно, и она ни в чём не нуждалась. Разве только в глазах её не было искорки жизни — лишь одна покорность. О счастье тут не было и речи. И о любви, которая была знакома ей лишь по страницам книг, она больше и не мечтала. Она готовила, стирала, купала мужа, который радовался этому, как малыш. Может, всё бы так и продолжалось, и длился бы этот ад её всю жизнь, если б…

Однажды по пьянке Ибрагим в азарте картёжной игры с другом детства Курбаном поддался уговору выставить на кон жену Марьям. Проиграв, он оставил их одних и спокойно ушёл гулять. Марьям находилась в спальне, когда Курбан, пьяно улыбаясь, вошёл к ней в комнату. Сначала она не могла понять, что происходит. А когда он стал домогаться её, начала сопротивляться и кричать, но на помощь ей никто так и не пришёл. Курбан изнасиловал её и оставался с ней до тех пор, пока не вернулся домой Ибрагим. Первой мыслью её было свести счёты с жизнью, но она уже так устала, что не могла сопротивляться. Вдруг ей стало всё безразлично, она даже перестала понимать, кто с ней — Курбан или муж. Да и какая в этом была разница, если она возненавидела их обоих. А мужа — вдвойне…

Утром, проплакав всю ночь, она ушла от него. Но мать и братья не поддержали её, ругая и требуя вернуться к мужу.

— Убейте меня, но я не вернусь в этот дом… — рыдала Марьям, не смея даже рассказать им, что случилось. Но Ибрагим как ни в чём не бывало нагло приходил к ним вместе с отцом и требовал вернуть ему жену.

— Их обручил мулла, и она ему жена по шариату, — хмурился Хасбулат. — Он ей развода не давал и имеет право полной власти над ней.

— Да, она моя жена… — словно сова, смотрел на них Ибрагим. — Я теперь не могу жить один, пусть вернётся и живёт со мной.

— Да, ты прав, — успокаивал его Саид. — Но потерпи немного, не убивать же её, пройдёт время — сама вернётся… Лишний рот нам ни к чему, — смеялся Саид. — Так что скоро моя жена сама выживет её из дома.

— Я по ней скучаю… — глупо улыбнулся Ибрагим и, посмотрев на отца, опустил глаза.

— У меня дела, поговорите уж сами, — попрощался Хасбулат и ушёл, названивая кому-то по телефону.

— Да ладно, ладно, будет тебе твоя игрушка, — улыбнулся Саид, похлопав Ибрагима по плечу. И подумал: «Везёт же дурачку на родителя, не то что мне. Всё самому приходится делать. Хорошо хоть жена досталась не из бедной семьи. А вот Ахмеду повезло больше, женился на вдове милиционера. Пусть и старше на пять лет, но зато с квартирой в центре столицы, да и с работой помогла ему».

— Ты обещаешь?.. — снова глупо улыбнулся Ибрагим, приоткрыв рот.

— Обещаю, обещаю…

— Если вернёшь, я тебе денег дам…

— А сколько? — сразу среагировал Саид.

— Не знаю… Сколько ты хочешь?

— Пять тысяч…

— Хорошо…

— Нет — десять…

— Я согласен… — протянул руку Ибрагим, и вновь на лице его отразилась глупая улыбка.

— По рукам, — пожал его руку Саид, всё ещё думая: «Уж не продешевил ли он тут, а может, Ибрагим дал бы и больше… Видимо, он привык к ней и скучает теперь…»

Саид был вторым ребёнком в семье после Ахмеда, который после учёбы так и не вернулся в село. Нашёл себе жену, которая устроила его на неплохую работу. Но, как бы то ни было, он всё время жаловался, что денег всегда не хватает — то это надо, то другое. Конечно, это если жены не бывало рядом — она была щедрой и доброй женщиной. Так что, как бы Саид ни ждал помощи от старшего брата, тот ясно давал понять, что помогать никому не собирается и будет жить своей жизнью. Разве лишь иногда привезёт матери халат или платочек или спросит: «Как здоровье, мама? Как живёшь?.. Может, денег тебе дать?» — зная наперёд, что мама откажется от денег. «Много ли мне надо, дети мои, главное, чтобы у вас всё было хорошо. И следите, чтобы сестра ваша нас не позорила…» Вот они и толкали её обратно к постылому мужу Ибрагиму, которого она уже и видеть не могла без содрогания. Прошла уже не одна неделя, но Марьям не поддавалась ни на какие уговоры вернуться к мужу. Уже и не знали, что делать. Но жена Саида Ашура расставила всё по местам:

— Саид, мне кажется, сестра твоя в положении…

— Что?! Ты это серьёзно?.. — выпучил глаза Саид.

— Да. Я уже несколько дней замечаю, как тянет её к солениям… И часто к унитазу бежит после еды…

— Может, отравилась?..

— Несколько дней?.. Да вряд ли…

— Да-а, мы такого и предположить не могли. Неужели она понесла ребёнка от этого дурачка? Или тут что-то не так… Надо бы матери сказать.

— Да, наверное, надо. И лучше вернуть её к мужу, пока не поздно.

— А вот и мама, легка на помине, — обрадовался Саид.

— Что случилось? — грубо сразу с порога вопросила Ханум. — У вас такие лица, будто блоху проглотили.

— Хуже, мама, хуже… Моя сестра, твоя дочь, понесла от этого дурачка, а мы до сих пор так и не смогли уговорить её вернуться к мужу.

— А что её уговаривать — волоките её к нему силой, а там уже пусть сами отвечают за неё, — строго сказала мать, невзлюбившая дитя своё с рождения. — Иначе кто нам поверит, что она не на стороне нагуляла ребёнка. Мне такого позора ещё не хватало на старости лет. — Даже не каждая мачеха так обращалась бы со своей падчерицей, как она с дочерью родной, которую родила и сама вырастила. Невзлюбила она её — и всё. А за что — может, она и сама не смогла бы ответить. Может быть, за её покорность и доброту, за любовь, что исходила от неё, за то, что покойный муж её, отец её детей, девочку любил больше всех, даже больше сыновей, которых она обожала, ни в чём не отказывая им, потакая во всём, подкармливая тем самым их эгоизм. Ханум не могла спорить с мужем и поэтому всю свою злобу перенесла на дочь, любимицу мужа, возненавидев её с самого детства. Конечно, была и другая причина её злобы к родной дочери. Если беременность на сыновей проходила у неё легко и безболезненно, то с беременностью на Марьям всё было иначе. (Кстати, имя дочери дал отец.) Тяжёлыми были и роды. Марьям не спешила на свет и пребывала в утробе матери уже десятый месяц, когда у Ханум начались схватки. Воды вышли, а у Ханум уже не оставалось сил помогать ребёнку появиться на свет. Даже врачи растерялись и не знали, что делать. Кого спасать: мать или ребёнка? «Пожалуйста, сделайте что-нибудь… Спасите мне их…» — умоляли глаза Юсупа. Оставался единственный выход — кесарево сечение. Каждая минута была дорога. И врач-акушер Айшат Курбановна не теряя времени взялась за операцию. И эта её решимость спасла две жизни — матери и ребёнка. Так и появилась на свет Марьям, весом более четырёх килограммов. Ребёнок рос крепким и здоровым, несмотря на то, что мать лишилась молока и более года пребывала в тяжёлой послеродовой депрессии. На дочь она не то что не хотела — не могла смотреть. Кормили девочку коровьим молоком. И пока мать болела, за скотиной приходилось ухаживать Юсупу с Ахмедом, а Саиду поручили смотреть за Марьям. Вот он и невзлюбил сестру свою с малых лет. Надо же, думал он, наказание какое, другие мальчики играют в футбол, гоняя мяч во дворе с утра до вечера, а он… И мама из-за неё заболела… Если б не она… Придушить бы её… Мыслью «придушить» страдала и мать. А может, и придушили бы, если б только не страх перед отцом. Юсуп души не чаял в малышке, сам её купал, пеленал и даже кормил с бутылочки, когда находил время. Бывало, даже пел колыбельную. Ребёнком радовался первой улыбке дочери и первым её шагам. Ей был годик, когда стала разговаривать, а ходить начала ещё раньше. К шести годам Марьям знала весь алфавит и читала. Всё свободное время Юсуп посвящал дочери, играл с ней, читал ей сказки; может, это и породило в ней тот необычный, в сравнении с сыновьями, интерес к книгам. Но совсем другим было отношение к ней матери. Мать болезненно возненавидела дитя своё, считая её причиной всех своих бед, которые пришлось претерпеть с первых дней, как она зачала её: токсикоз, стресс, варикоз, шрам на животе и глубокая депрессия, от которой временами становилось не по себе даже и теперь. Если при муже она сдерживалась, то в его отсутствие Ханум давала волю своим эмоциям, всячески выплёскивая их на дочь, ругая и гоняя её с угла в угол и даже не задумываясь над смыслом изрекаемых в гневе слов. Какими только словами ни обзывала она её в отсутствие мужа. И однажды дочь, не выдержав, пожаловалась отцу.

— Папа, ты не уходи, пожалуйста, не оставляй меня одну с мамой и с братьями — страшно мне, когда тебя нет. Все меня ругают и пинают, пугают чертями. — Ей тогда было всего семь лет.

— Что такое, радость моя, кто пугает тебя?

— Мама… братья… все…

— Что они говорят тебе?

— То и говорят, что, если я буду плохо себя вести, Аллах покарает меня и отдаст на съеденье чертям…

— Даже так?..

— Да, папа.

— А ты, доченька, веди себя хорошо и слушайся их.

— Я стараюсь вести себя хорошо, но им это всё плохо.

— Марьям, красавица моя, ты младшая и ты должна делать, что они скажут, слушаться их.

— Я их слушаюсь, папа, но они всё равно ругают. Это помой, там подмети, здесь убери… Сами ничего не делают и ещё меня лентяйкой обзывают…

— Понимаешь, дочка, мужчины у нас не моют посуду и не подметают — так сложилось, вот потому они и командуют. Ничего, ты по мере сил помогай маме. Я же знаю, ты девочка не ленивая.

— Я и говорю им: вот уроки сделаю, потом и уберусь. А они ругают… — заплакала она, — и даже бьют…

— Что ты говоришь, радость души моей, неужели это правда — они подняли на тебя руку?..

— Да… — разрыдалась Марьям, прижимаясь к отцу.

— И ты не наговариваешь на них?..

— Нет… Правда это, правда!..

— Успокойся… успокойся, родная, я верю тебе… — с любовью посмотрел Юсуп, вытирая слёзы на лице дочурки. — А мама что?

— И мама ругает… — вновь разревелась она. — Почему… почему они не любят меня?.. Не сестра ли я им?.. Не дочка ли я маме?.. За что они так со мной?.. — с содроганием в голосе сказала Марьям, словно взрослая.

— Ну что ты, моя красавица, мы все очень, очень любим тебя, поверь мне. Просто братья твои старше тебя и хотят, чтобы ты подчинялась им. Они же мальчики — будущие мужчины, джигиты, потому и мама учит тебя подчиняться мужчине. Так у нас принято, понимаешь…

— Не любят… не любят… Они хотят моей смерти…

— Не говори так, дочь моя, — рассмеялся Юсуп, ласково прижимая к груди любимого ребёнка. — А может, они просто ревнуют из-за моей любви к тебе. Ничего, я поговорю с ними, и всё уладится.

— Не уходи… — прижалась она к нему, — не уезжай…

— Марьям, ты же у меня умница, выросла уже и должна понять, что я не могу не ехать. Иначе кто будет нас кормить, одевать, обувать? Я понимаю, ты не хочешь, чтобы я уезжал, — да и я не хочу этого, но — надо. Пойми меня… Хорошо? Будь умницей, как всегда, — улыбнулся он. — Ничего, я скоро приеду и строго-настрого поругаю их, хорошо… — и ушёл, нежно коснувшись губами её щеки. Юсуп оставался на заработках почти полгода. А когда его не было дома, Марьям чувствовала себя птичкой, запертой в мрачную клетку.

— Как ты, радость моя?.. — Как только вернулся домой, Юсуп в первую очередь прижал к груди дочь, лаская и даря ей подарки. Жена с сыновьями, переминаясь с ноги на ногу, молча наблюдали за ними, ревнуя, завидуя и умножая обиду. — Ну, кто на этот раз обидел тебя? — целовал он её, строго, но с любовью изучая родные лица жены и сыновей.

— Папа… как долго тебя не было… — прижималась к нему Марьям, забыв от счастья и радости все свои обиды. «Да что там какие-то обиды, когда папа рядом…»

Но однажды вечером, вернувшись домой с чьей-то свадьбы, слегка выпив, он ещё с порога услышал, как ругали и кричали на Марьям. Он замер и стал прислушиваться. И более всего его поразили слова жены, её голос, который терзал, словно когти орла. Больше всего усердствовали мать и Саид.

— Попробуй только отцу пожаловаться, в хлеву ночевать будешь, как он уедет… — пугал сестру Саид. — Что ты постоянно заставляешь себя ругать?!

— Мне два предложения осталось дочитать… — виновато потупила взор Марьям и судорожно вздохнула.

— Нам твоя учёба не нужна — не женское это дело, — ругала мать. — Желание брата для тебя закон. Сказали — сделала, и немедля, без всяких «сейчас». А посуду кто мыть будет?

— Я же в хлеву убиралась, мама…

— Ты опять с матерью пререкаешься?! — огрызнулся Саид и замахнулся. — Как дам сейчас, чтобы мозги вправить…

— И вы хороши!.. — накинулась мать на сыновей. — Что за мужчины вырастут из вас, если родную сестру не можете держать в страхе, чтобы от одного голоса вашего дрожала… Сказали — выбейте мозги, но заставьте сделать. Девочек надо держать в строгости, а не баловать их, как ваш отец. А то что из неё вырастет, если будет делать что вздумается?.. Шалава — вот кто!.. Сейчас учиться она хочет, потом захочет поступать, а там и гулять потянет… И загуляет — опозорит всех нас… Вы этого хотите? Чтобы сестра проституткой выросла?..

— Мама, не надо!.. — заплакала Марьям. — Я же ничего плохого не сделала, попросила только…

— Молчи, сучка!.. — Ханум дала ей пощёчину, заставив разрыдаться.

Юсуп, не в силах больше сдерживать себя, в гневе ворвался в дом.

— Ханум!.. — в первый раз по имени обратился он к жене. — Ты… ты что, с ума сошла!.. — И тут он резко схватился за грудь, скорчившись от боли, и, разом ослабев, всем телом осел на руки подхвативших его сыновей. Ханум побледнела и не смогла сдвинуться с места. Марьям в слезах бросилась к отцу: «Папа… родной… любимый… жан, папа, что с тобой?..» Оказалось, у Юсупа случился инфаркт, и не первый уже. А ещё через три года новый обширный инфаркт стоил ему жизни. После смерти отца Марьям не пустили в школу — это было решение матери. Ханум считала, что девочкам учёба необходима так же, как телеге пятое колесо. «Я научу свою дочь, как жить, гораздо лучше, чем все эти учителя, — говорила мать, решив поставить точку в учебной практике дочери. — Писать-читать умеет — достаточно, хватит с неё…». — Не пустила дочь в школу и на следующий год. Но затем пришли какие-то люди и долго говорили с матерью. После чего Марьям, к огромной радости своей, снова возобновила занятия в школе, жадно поглощая знания и став лучшей ученицей в классе. Она рассуждала не по годам, мечтая о светлом будущем, а ночами ей снился свободный счастливый мир, где все любили и уважали друг друга. Но чем больше взрослела, тем яснее понимала, что так бывает только в сказках и что ей никуда не деться от судьбы, которая уже предрешена волей небес и могуществом Аллаха. Родные обходились с ней хуже, чем вовсе чужие ей люди, но тем не менее она не могла не любить их. А как же иначе? Это же дети так любимого ею отца, братья её, и мать её — родная… И поэтому как могла старалась угождать им. Ухаживала за скотиной, стирала, готовила, но после отца ни от кого из них так и не услышала доброго слова. Всё, что она делала, принималось как должное, словно она была их рабыней, а не родным и близким человеком. А более удивительным было то, что ей при этом удавалось ещё хорошо учиться и быть в школе одной из лучших. Но, к сожалению и к её огорчению, о поступлении в какой-либо университет она и мечтать не могла, хотя… Всё же однажды, не выдержав терзаний души, мечтая о свободе и счастье, она решилась на разговор с матерью:

— Мама, я хочу подать документы на юридический факультет, пожалуйста, отпусти меня. Всю жизнь буду тебе благодарна…

— Отпустить… тебя?..

— Да, мама, пожалуйста, я умоляю тебя… — в слезах посмотрела она на мать.

— В город?.. Одну?..

— А что тут такого, мама?.. — послушно умоляла она.

— А то, что в городе кяхба-хана^[1], куда ни глянь… И все там гулящие…

— Ну зачем ты так, мама? Люди везде одинаковы — есть и хорошие, есть и плохие. Вот у Ахмеда жена, например, в городе родилась, выросла, а человек — прекрасный.

— Скажешь тоже. Не успела мужа похоронить — и год не прошёл, подцепила себе молодого горца. — Ханум до сих пор не могла простить сыну, хотя в лицо ему ничего и не могла сказать, что тот женился на вдове, да ещё другой нации. Хотя жена Ахмеда Айшат была доброй, умной и очень порядочной женщиной. — А дочь Касумбека Заира в сауну устроилась, лишь бы в свой аул не вернуться. И говорят, что там она мужчин всяких за деньги обслуживает.

— Зачем ты так, мама?..

— Как?..

— Из-за одной больной овечки всю отару не режут…

— Хватит умничать!.. Я сказала нет — и точка!

А через год её выдали замуж, уж слишком было бы глупо не отдавать её — Хасбулат щедро отблагодарил их.

— Вот и не осталось у меня другого выхода, как пойти на хитрость и сбежать, — продолжала рассказ о своей жизни Марьям. — Я согласилась вернуться к мужу, а сама тайком от всех уехала в райцентр, а оттуда — в столицу. Я понимала, что они найдут меня и в городе, поэтому решила бежать в Москву, надеясь, что в Москве мне обязательно помогут. Я была уверена, что в Москве меня поймут и помогут… — в сомнении вздохнула она. — Но денег хватило только до вашего города, куда и взяла билет в надежде на то, что мир не без добрых людей и мне непременно помогут. Я рассказала кондуктору всё как есть и попросила его о помощи. Но, к сожалению, он оказался негодяем. Стал домогаться меня, обещая в своём купе доставить до Москвы да ещё помочь с деньгами, при условии, что соглашусь разделить с ним ложе. Я дала ему пощечину, и он меня высадил согласно билету. Так я и оказалась в вашем городе одна со своим горем, не зная, что делать и к кому обратиться. Я с надеждой смотрела на проходящих мимо людей, ожидая сочувствия и помощи. Я не знала, куда мне пойти. Я умирала с голоду и, словно собака бродячая, жадно набрасывалась на объедки со стола. Больше всего я боялась попасть в руки полицейских, понимая, что так оно и произойдёт. Всё так и случилось. Они забрали паспорт и стали меня допрашивать: как я здесь оказалась? что тут я делаю? почему одна? — вопросов было много. Я честно рассказала им всё как есть и попросила их помочь. В ответ они только усмехнулись, и я поняла, что мой рассказ никого из них не тронул. И я разрыдалась: «Почему… почему вы мне не верите?!»

— Ну-ну-ну… тут ты, милочка, слезами своими никого не разжалобишь. Много тут шляется народу всякого, мы не обязаны им верить, более того, не имеем права…

— Я же вам всё рассказала…

— Значит, говоришь, не террористка?..

— Ладно… — посмотрел на неё один из них, хлопая её паспортом об ладонь. — Придётся проехать с нами в участок, проверим, что ты за птичка… И если всё в порядке, отпустим.

— Пожалуйста, не надо, прошу вас, — затрепетала Марьям. — Отпустите меня, я же ничего не сделала, пожалуйста…

— Если ты чистая, бояться тебе нечего.

— Вы… — обратилась она к третьему лицу, который стоял в стороне и молча наблюдал за происходящим, — вы же командир их, да? Пожалуйста, скажите им, чтобы отпустили меня, ну пожалуйста…

— Да ладно, ребята, оставьте её в покое. Видно же, что она никакая не террористка.

— Да… да… — радостно заулыбалась Марьям, — честное слово, я и врать-то не умею.

— Видимо, Федя, ты прав, так оно и есть, — улыбнулся тот, в чьих руках был паспорт. — Но раз мы её остановили, то её могут задержать и другие полицейские…

— Точно! Как же я не подумал о том — это мысль! — задумчиво почесал подбородок Федя. — Ну-ну, развивай мысль дальше…

— И вот чтобы избежать такого развития событий и в дальнейшем, дабы помочь нашей очаровательной… — посмотрел тот в паспорт, — Марьям, мы сейчас, жертвуя своим временем, поедем в участок и напишем там для неё справку, что она непричастна к террористам и нет никаких оснований в дальнейшем её задерживать. Мы всё-таки живём в свободной стране, — заулыбался он.

— Гена, ты гений… — улыбнулся Федя.

— Я… я не совсем поняла… Это… — Упорно не хотелось ей садиться к ним в машину.

— Это крайне необходимо — для твоего же блага… — уважительно подтолкнули её.

— Дадим тебе справку с печатью, чтобы в следующий раз никто к тебе не приставал. А может, и начальника уговорим хоть небольшую сумму денег выделить: человек — человеку…

— Поняла теперь?

— Что?.. А… Да-да… — закивала она головой. — А что, есть такая справка?

— Вот даёт деревня!.. — заулыбались они её наивности.

— Да такая справка значит больше твоего паспорта… — закивал головой Гена.

— Да?.. — И подумала: «Может, и вправду хотят помочь…»

— Ну да… — рассмеялись полицейские. — Ты ещё нам спасибо скажешь.

— Ладно, ребята, поехали, — улыбнулся Гена, предложив Марьям следовать с ними. — Девушке надо помочь…

— Да, конечно, обязательно поможем, — подмигнул ей Федя.

— Если негде переночевать, то можешь остановиться у нас, — снова с улыбкой обратился к ней Гена. — С женой познакомлю, — рассмешил он своих друзей.

В машине Марьям расслабилась и, утомлённая своими переживаниями, тут же уснула. Проснулась от прикосновений чужих рук и какое-то время не могла сообразить и понять, где находится и что происходит. Машинально, обеими руками сжав кофту на груди, пружинкой вжалась вглубь машины. Уже сгустились сумерки, и было почти темно. Машина стояла на обочине, возле опушки леса. Надвигалась беспросветно хмурая ночь.

— Ну что, южная красавица — глазки голубые, может, сама разденешься? — усмехнулся ей в лицо Гена, от него несло перегаром. Это они к концу смены сообразили на троих, — хоть одежду свою сбережёшь… — снова рассмешил он друзей.

— Нет… не надо… — заметалась Марьям, но деваться ей было некуда. — Ребята… вы… что вы задумали?..

— Хотим малость поразвлечься с тобой…

— Я… я не хочу… я не могу… я… — дрожала всем телом Марьям, ища сочувствия хоть с чьей-то стороны.

— Что ты девочку из себя корчишь… — задергал правым глазом третий, неизвестный по имени. — Быстро разделась, пока одежда на тебе целая…

— Не надо… прошу вас… пожалуйста… — заплакала она.

— Что ты ревёшь, сучка!.. — оскалился тот и дал ей пощечину. — Никто убивать тебя не собирается…

— Проверим, какая ты на деле, — и отпустим… — улыбнулся Гена. — У тебя прекрасные глаза, как чистое небо, а ты их увлажняешь и туманишь. Зачем?..

— И не заставляй нас применять силу…

— И не ори!.. Никто тебя не услышит…

— Я… я… я… — затянула Марьям, всхлипывая, и стала машинально расстёгивать блузку.

— Умница! Так бы давно… — усмехнулся Гена, проведя ладонью по щеке Марьям. — Я же говорю, всегда можно договориться.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Кяхба-хана — дом терпимости