Казаки, взгляд с другой стороны. Неизвестная история

Геннадий Иванович Коваленко

Мы привыкли видеть донских и запорожских казаков глазами отечественных историографов и писателей, рыцарями веры без страха и упрёка. Современному читателю было бы интересно посмотреть, как донских и запорожских казаков видели как их непосредственные противники, так и европейские послы, путешественникиСреди источников, относящихся к истории казачества, особое место занимают известия иностранцев, имевших возможность ознакомиться с донцами и запорожцами, занятиями и бытом жителей.

Европейские авторы о казаках

Леонардо Горецкий. «Описание войны Ивонии, господаря Валашского». (1574)

Сочинение Горецкого представляет памятник весьма интересный для истории борьбы Польши с Турцией во второй половине XVI столетия за гегемонию над Молдавией. Отношение этого памятника к истории южной России состоит не только в том, что борьба происходила в области, сопредельной с южною Русью. Этот памятник, вследствие недоразумения, основанного на употребленной в нем терминологии, послужил источником одного из ошибочных положений относительно времени возникновения и деятельности первоначального казачества. Недоразумение это было принято большинством писателей, занимавшихся южнорусской историей, и до того укоренилось в общественном мнении, что подало даже повод к написанию подложных эпических произведений, воспевавших подвиги одного из героев рассказа Горецкого — мнимого казацкого гетмана Сверчовского. К таким произведениям можно отнести «Историю Руссов» неизвестного автора.

Неведомый нам составитель «Истории Русов» воспользовался разбросанными в казачьих летописях краткими известиями о Сверчовском и войне Ивонии. Следуя усвоенным им приемам, составил на основании этих заметок довольно пространный рассказ о гетманстве Сверчовского, украсив его фантастическими подробностями и испещрив анахронизмами. По его словам, Сверчовский до гетманства занимал должность генеральная обозного (в то время еще не существовавшую), затем состоял в союзе с господарем Лупулом, сражался с Кара-Мустафою и т. д.

Талантливое, но совсем не историческое повествование Истории Русов оказалось не без влияния на последующих историков Малороссии. Бантыш-Каменский и Маркевич повторили этот рассказ в более или менее сокращенных вариантах (История Русов стр. 23—24. Бантыш-Каменский. История Малой Рoccии, т. I, стр. 131—136. Маркевич. История Малороссии, т. I, стр.52—56.). Таким образом первоначальный рассказ Горецкого, пройдя через несколько пересказов и подвергшись совершенной переделке в Истории Русов, является у последних названных историков с характером легендарным, фантастическим, утратившим всякую историческую достоверность. Полагаем, что более близкое знакомство с самим памятником будет способствовать разъяснению этого исторического недоразумения.

Ивония (брат господаря Валахии), получив печальное известие об отказе в помощи со стороны Польши, решился положиться исключительно на своих и на малочисленный отряд польской конницы, который отправился было искать добычи на берега Днепра и Черного моря; это были люди, испытанные в бою и привыкшие к победам; в это именно время, не успев снискать добычи, они возвращались домой. К ним послано было приглашение отправиться в Молдавию и предложено жалованье по их усмотрению, лишь бы они помогли в борьбе с турками, для них же ненавистными, так как на них исключительно возлагается надежда на успех. Ивония, по совету своих сенаторов, дважды посылал к ним гонцов. Конница эта была неутомима, она никогда не оставалась на одном месте, но постоянно рыскала за добычею, преследуя неприятелей в пустыне вдали от всяких путей, по самым укромным местам. Ивония обратился к этому отряду, заявив, что хочет переговорить с ним по делу, и для того, чтобы они не боялись хитрости, он приказал объявить им с полною откровенностью, что ему угрожает война с султаном, что потому ему необходимо завербовать их на службу и что он готов им давать жалованье, по их собственной оценке, уплачивая его не по полугодиям и не помесячно, а даже, если нужно, каждодневно. Когда казаки (в Польше сим именем называли этих наездников) услышали условия Ивонии, они тотчас отправились к нему, несмотря на запрет короля Генриха. Заботясь о славе и добыче как своей, так и своих предводителей, казаки, с разрешения своего старшины, тотчас предприняли разъезды с целью захватить несколько человек турок и татар, чтобы выведать от них планы и намерения врагов; ибо хотя турки и татары, по-видимому, пребывали в мире с Польшей и, как казалось, дорожили им, тем не менее значительные скопища их врывались часто в Русь и в Подолию, причиняли значительные опустошения, и, при приближении военных отрядов, рассеивались и убегали домой. [109]

Во главе этих казаков стояли следующие вожди: Сверчовский, муж опытный в военном деле и отличавшийся необыкновенною силою, он имел отряд в 200 конницы, сверх того 200 человек брацлавян и столько же барян (Т. е. жителей барского староства, в котором находились многочисленные боярские села.); все они находились под начальством Сверчовского и не могли сражаться без его приказания. — В отрядах Козловского и Стуженского находилось по 200 человек. Янциус и Соколовский имели отряды по 100 человек. Все они, по приглашению воеводы, прибыли в Молдавию без всякого опасения. Ивония, узнав о вступлении их в пределы Молдавии, отправил посольство с поручением приветствовать их дружески от имени господаря и снабдить их всякого рода провиантом. Когда казаки приблизились к молдавскому лагерю, Ивония выехал им на встречу, окруженный сенаторами и отрядом отборной конницы. Заметив их расположенность к себе и готовность подвергнуться опасности, он произнес лишь несколько слов радостного приветствия, дальнейшую речь его прервали слезы. Затем он пригласил предводителей в свой лагерь на угощение и здесь пространно рассказал о войне с Селимом и об угрожающей опасности. Когда казаки вступали в лагерь, господарь приказал палить из больших пушек, гром которых отражался в небе и заставлял дрожать землю; казаков встретила молдавская пехота в равном числе их количеству, приняла их лошадей и доставила им обильный корм. Сделав эти распоряжения, Ивония угостил казаков не походным солдатским обедом, а роскошным пиршеством. Вожди казацкие и более знатные молдаване приглашены были Ивонией к обеду в большую палатку, разбитую в поле; остальных казаков угощали в других палатках. По окончании обеда принесли серебряные миски, наполненные золотою монетою, которая предложена была казацкому старшине и их слугам; господарь заявил любезно, что после долгого похода, они вероятно нуждаются в средствах для подкрепления усталых членов и для омовения в бане. Предводители казацкие, исполненные удивления, по скромности долго отказывались от подарка, но должны были уступить настойчивым просьбам господаря и молдавских вельмож. Они поблагодарили за такую щедрость, встали с мест и объявили, что в присутствии господаря они не осмелятся сесть. Ивония пригласил их на правое крыло лагеря, где назначена была стоянка казакам; туда он послал шесть больших амфор прекрасного вина и 600 талеров, прося казаков выпить за его здоровье. В сосудах этих обыкновенно сберегается вода для солдат, которые, во время похода через безводные степи, сильно страдают от жажды. Затем господарь прикомандировал к казакам отряд фуражиров, которые должны были заботиться о продовольствии людей и лошадей. На рассвете Ивония сам посетил казацких предводителей и пригласил их в свою палатку для совещания совместно с молдавским советом о важном деле. Когда казаки явились, Ивония сказал им следующую речь на польском языке: «Храбрые рыцари! я бы не решился вызывать вас из вашего отдаленного отечества для помощи в столь трудном и опасном деле, если бы я не был уверен в вашем мужестве и стойкости; но убедившись в этом непреклонно, я пригласил вас для того, чтобы вы оказали мне содействие военными трудами и вашею опытностью в предстоящей войне с моим жестоким врагом, султаном Селимом. Назначая вам жалованье, я опасаюсь лишь того, чтобы вознаграждение не оказалось ниже заслуг ваших; во всяком случае, каков бы ни был исход войны с грозным врагом, я вам доставлю в изобилии денег, провианта и корма для лошадей. Я уверен, что, сохраняя вашу прежнюю доблесть, вы в предстоящей войне будете действовать соответственно заслуженной вами повсеместно репутации, которой я всецело доверился. Искренно благодарю вас за то, что вы, христианские воины, прибыли ко мне, христианскому владетелю; я всегда буду с благодарностью вспоминать ваш поступок. Хотя число вашего войска слишком незначительно в виду предстоящей опасности, тем не менее приход ваш обнадежил меня более, присылка любого вспомогательного отряда в 20,000 человек. Я охотно обязываюсь уплачивать вам жалованье, в том размере, в каком вы сами потребуете. Я не желал бы изображать вам турецкие силы непобедимыми, но я должен признать, что поныне судьба им постоянно благоприятствовала; происхождение турок ничтожно и презренно, а между тем они снискали такое могущество, что неимоверный рост его следует приписать скорее их коварству и преступлениям, чем их доблести. Я полагаю, что Господь тем долее терпит безнаказанно их злодеяния, чем тяжелее их преступления и чем строже уготовленное им возмездие; если поныне турки пользовались постоянным успехом, то это было следствие воли Господней, дозволившей им возвыситься для того, чтобы падение их было тяжелее. Не стану далее распространяться. Расположение мое к вам вы достаточно чувствуете и сознаете; какую участь ни готовила бы нам судьба, я ее охотно разделю с вами».

Сверчовский отвечал от имени своих товарищей краткою, но энергичною, как подобало воину, речью: «Не жалованье твое, Ивония, привлекло нас сюда, ибо о нем мы менее всего думаем, но рыцарский порыв к борьбе с жестоким и тягостным врагом христианства. Мы не настаиваем на количестве платы, пусть прежде исход войны решит нашу участь. Лучшая для нас награда будет состоять в том, если мы успеем вытеснить врага из твоей страны и принудить его к заключению мира на справедливых условиях. Сопровождая нас, ты разделишь нашу участь. Мы не страшимся турецкого могущества, надежду на успех возлагаем на волю Провидения и смело выступим против врага, чтобы отразить его нападение на твои владения». Ободренный речью Сверчовского, Ивония пригласил к себе на обед казацких начальников, на другом же столе логофет Иеремия, начальник молдавской конницы, угощал молдавских сенаторов. Встреча эта происходила марта 20 числа.

Селин, услышав ответ Ивонии, воспламенился гневом, который старался еще более усилить его посол (обиженный тем, что не получил обычного подарка). Султан немедленно отправил в Валахию 30,000 турок и 2000 венгерцев и приказал волошскому господарю (Господарем Валахии был в то время Александр II (1567—1577); он, по примеру деда своего Мирчи III и отца Петра II Хромого, вел с помощью турок ожесточенную борьбу с боярами; молдавское господарство он желал доставить своему брату Петру, поддерживавшему его весьма усердно в этой борьбе.) присоединить к этому войску свои силы, схватить Ивонию и доставить его в Константинополь, молдавское же господарство предоставить своему брату. Господарь немедленно поднял все свои силы и, соединившись с турками и венграми, переправился через реку Молдаву. У него была армия численностью почти в 200,000, которая не только была достаточна для того, чтобы изгнать Ивонию из Молдавии, но могла победоносно сразиться с силами могущественнейшего монарха. Армия эта, утомленная форсированным маршем в продолжение суток, не ожидая нападения со стороны Ивонии, беспечно расположилась на берегах реки и выгнала лошадей на окружающее лагерь луга. Между тем разъезды известили Ивонию во время обеда, что большая армия турецкая, которой число трудно точно определить, по-видимому более чем в 100,000 человек, переправляется через Молдаву, что она расположилась в лагере беспечно: люди отправились спать, лошадей же выгнали на пастбища; что Ивонии легко будет разгромить врагов, если он произведет быстрое нападение. Ивония встретил это известие с восторгом. Он тотчас отправил Сверчовского с казаками и 6,000 молдаван, которые, зная турецкий язык, легко могли собирать нужные известия; сам же господарь с тяжело вооруженными отрядами отправился вслед за Сверчовским.

Сверчовский заявил своим подчиненным, что для успеха предприятия они должны хранить во время похода глубокое молчание, чтобы не встревожить неприятеля. Подступивши к стоянке врагов, он заметил волошский караул, состоявший из 40 человек, которому поручено было оберегать безопасность лагеря; казаки окружили этот отряд и забрали его в плен. Пленников допросили сначала благосклонно, потом с угрозою, о расположении и намерениях врагов; устрашенные угрожавшею им опасностью, они покорно пали на колени и сказали, что волохи и турки сильно утомлены продолжительным и трудным походом, что они беспечно расположились для отдыха, вовсе не ожидая нападения Ивонии, и что их легко победить, захвативши врасплох; численность армии они определили следующими цифрами: волохов 70,000, турок 30,000, венгров 3,000. Собрав эти сведения, казаки отправили гонца к Ивонии, чтобы сообщить ему известия о состоянии врага; они понуждали его ускорить поход в виду легкой победы, сами же залегли вблизи неприятельского лагеря, сохраняя полную тишину, дабы не разбудить врагов и не подать им повода к опасению. Ивония, осведомившись о состоянии дел, явился усиленным маршем; он поручил Сверчовскому атаковать лагерь, свои же довольно значительные силы он придвинул с трех сторон к лагерю, остававшемуся без всякой охраны и защиты. С четвертой стороны произвел нападение Сверчовский, бросившись на врагов стремительно с громким криком, чем произвел в лагере страшное смятение. Неприятели, проснувшись от неожиданного страшного шума, не могли опомниться; они недоумевали: обратиться ли в бегство, хватать ли оружие, или принимать другие меры. Все кричали, но никто не становился в боевой порядок, между тем казаки устремлялись отовсюду, разнося страх и смятение; когда беспорядок и паника врагов достигла высшей степени, появился Ивония с своим войском и отовсюду окружил и сжал обращенных уже в бегство противников; всякая возможность бегства исчезла, тем более, что лошади волохов находились далеко на пастбище. Лагерь наполнили стоны отчаяния; никто почти не был в состоянии спастись; с большим лишь трудом волошский господарь и его брат Петр, претендент на молдавское господарство, успели отыскать своих лошадей и бросились бежать; они переправились в брод через озеро, соединяющееся с Дунаем, и спаслись в крепость Браилов, где начальствовал комендант, назначенный Селимом. Остальное войско было перебито и сделалось достоянием хищных птиц. Поразительное зрелище представляло обширное поле, усеянное воинами или убитыми, или ранеными, которые не были в состоянии ни бежать, ни предпринять что-либо существенное для своего спасения, землю устилали трупы и opyжие, и обагряли потоки крови. Значительную добычу, взятую в лагере, Ивония распределил солдатам и особенно казакам, которые достаточно ею обогатились. Ивония простоял в лагере четыре дня, желая доставить отдых солдатам, утомленным походом и битвою; все это время он приказал старательно, хотя напрасно, разыскивать трупы волошского воеводы и его брата. — Затем со всем войском он двинулся в Валахию, стал занимать города и замки, которых никто не защищал; он приказал истреблять всех встретившихся жителей без различия пола и возраста; села и города опустошал и предавал пламени. Занятая им часть Валахии представляла печальную картину: вся она дымилась пожарами, стариков и детей предавали смерти, матроны и девицы делались жертвами насилия. Ивония поощрял солдат, благодарил их и утверждал, что они имеют право на захват добычи после успешно одержанной победы. Таким образом войско, угнетая беззащитное население, опустошило страну до границ Трансильвании. Здесь Ивония узнал, что волошский господарь и брат его Петр скрылись в браиловской крепости и немедленно повел туда свое войско.

Город Браилов расположен на берегу Дуная; в нем был обширный замок, лежавший в местности, защищенной самою природою и снабженный сильным гарнизоном. Ивония расположил свой лагерь недалеко от города и замка, на таком, однако от них расстоянии, чтобы крепостная артиллерия не могла причинять ему вреда. Он отправил письмо к коменданту замка, требуя выдачи волошских беглецов: своего непримиримого врага — господаря и брата его Петра, которые, без всякого с его стороны повода, затеяли с ним войну и, потерпев поражение, спаслись бегством и укрылись в Браилове. Он заявил, что не прекратит осады, пока его требование не будет исполнено, и силою добьется удовлетворения. Комендант замка прислал ответить через четырех турок (двое из них были браиловские мещане, двое же замковые служители). Посланные принесли Ивонии 10 больших и 10 малых пушечных ядер, две стрелы и следующий ответ: «Ты выдаешь себя за вассала и слугу Селима и уже потому требование твое весьма странно и неудобоисполнимо — между тем до меня дошло известие, что ты разгромил значительное султанское войско, которому поручено было водворить Петра на молдавском господарство — потому я тебе объявляю, что если ты немедленно не прекратишь осады и не отступишь, я тебя угощу лакомствами, образец которых посылаю, и надеюсь, что они в достаточной мере насытят тебя и твоих подчиненных». Ответ этот непомерно раздражил Ивонию; он приказал схватить посланных, обрезать им ноздри и уши и повесить перед крепостью вверх ногами. Это ужасное зрелище должно было служить угрозою, что такая же участь предназначается коменданту и скрывшимся у него беглецам. Исполнив этот жестокий и омерзительный поступок, Ивония приказал немедленно придвинуть к стенам, окружавшим город, заготовленные лестницы и пехоте идти на приступ. Приказание его было исполнено: пехота бросилась на стены с громкими криками и овладела ими столь быстро, что гарнизон не успел принять нужных мер для защиты. Стены были тотчас разрушены и все войско молдавское вступило в город.

Последовало страшное истребление турок; пощады никому не было; кровь убитых жертв ручьями текла в Дунай; убивали даже грудных младенцев, исторгая их из рук матерей. Убийства эти продолжались в течение четырех дней; тщательно осмотрели все укромные места и спрятавшихся в них жителей извлекали и предавали смерти; страшную месть закончили тем, что разорили и сожгли город, на развалинах которого не осталось не только живого человека, но даже и собаки. В добычу солдатам досталось множество золота, серебра, жемчугу, денег; сокровищ этих награблено было очень много, так как город принадлежала к числу самых богатых в этой стране, ибо после завоевания турками греческой империи, он наслаждался постоянным спокойствием и первый раз только подвергся разграблению. Победители не оставили ни одного дома, все было разорено и сравнено с землею, за исключением замка, в котором затворился немногочисленный гарнизон. Ивония побуждал свое войско идти на приступ к замку, обнадеживая, что он не замедлит сдаться, несмотря на сильные укрепления.

Когда войско Ивонии было занято грабежом покоренного города, лазутчики известили господаря о приближении 15,000 турок, которые усиленным маршем спешили на выручку Браилова. Не смущаясь численностью этого отряда, Ивония отправил ему на встречу Сверчовского с казаками и восьмитысячною дивизиею молдаван. Сверчовский, встретив врагов, немедленно ударил на них и нанес им поражение раньше, чем они успели развернуть свои силы и стать в боевой порядок; только одна тысяча турецкой конницы спаслась бегством. Казаки пустились в погоню за рассеянными врагами и многих перебили. Все, успевшие убежать, укрылись в Тегини (Тегин ныне Бендеры; Белгород — Аккерман.), крепости, лежащей в турецких пределах; у этого города расположена была турецкая армия и татарская орда. Сверчовский отправил немедленно гонца к Ивонии с известием об одержанной победе; он сообщил господарю надежду на счастливый исход дела, но советовал ому оставить осаду браиловского замка и со всем войском двинуться к Тегини. Ивония, получив радостное известие, прекратил осаду Браилова, которая требовала больших усилий и представляла значительные опасности, и поспешил соединиться с отрядом Сверчовского. Вследствие их совещания, вся армия двинулась к Тегини; город был взят без особых усилий, и жители его были также перебиты без различия пола. В этом деле Сверчовский много способствовал победе; казацкая конница сражалась в первом ряду и решила битву рукопашною схваткою; при этом казаки расположили свой строй таким образом, что в середине линии поместили людей, вооруженных мушкетами, которые учащенною стрельбою должны были расстроить турецкую линию; на правом крыле стали лучники, выпускавшие на врагов град стрел, на левом же копейщики, прикрывавшие молдаван как бы непреодолимою стеною копий. После взятия Тегини отрядили 600 казаков на белгородскую крепость, которую они сожгли, обогатившись при этом значительною добычею.

Эти постоянные победы сильно утомили армии Ивонии, что заставило его в течение восьми дней остановиться для отдыха у разоренной тегинской крепости. Здесь он получил известие, что новый отряд турок и татар приближается со стороны Белгорода, но что враги эти не подозревают близости молдавской армии и потому идут беспечно, разделившись на мелкие партии, которые рассеялись в различных направлениях. Казаки обратились к Ивонии с просьбою, чтобы он предоставил исключительно им истребление этих врагов; Ивония в ответ на эту просьбу ответил следующее речью, которую мы заимствуем из сочинения Бартоша Папроцкого: «Храбрые поляки! Вы заявили столь невероятное мужество, такую военную отвагу и увенчались такими успехами, что я не в состоянии отказать вам ни в каком вашем желании. Ступайте, истребите с Божескою помощью вражеское войско, пользуясь приобретенною вами опытностью. Тебе, Сверчовский, я поручаю начальство над отрядом, и я уверен, что ты сумеешь распорядиться им самым лучшим образом, смотря по тому, как этого потребуют обстоятельства». Сказав это, Ивония отдал, кроме казаков, в распоряжение Сверчовскому отряд молдаван в 3,000 человек. Сверчовский благодарил господаря за выгодное о нем мнение и обещал приложить все старания, дабы оправдать таковое. Он не смешал молдаван с казаками, но составил из них отдельный отряд, который поместил в арьергарде; своих же 1200 казаков он распределил на три партии: из них 400 человек, вооруженных круглыми щитами, он поместил впереди для защиты от турецких копейщиков; 400 лучников под его личным начальством составили правое крыло; остальные, вооруженные копьями, поместились на левом крыле. Турки, встретив это войско, расположились также в боевой строй. Сверчовский приказал коннице, стоявшей в центре открыть ружейный огонь, в то же время с левого крыла полетел град стрел на отборную турецкую рать, с правого же крыла пошли в атаку копейщики, которым приказано было спешиться. Турки в самом начале битвы потеряли надежду на успешный ее исход; столпившись в кучу, они хотя и пытались защищаться, но дали возможность казакам свободно выбирать слабые стороны для нападения. В начале битвы победа колебалась на обе стороны, но вскоре в дело вступили молдаване, находившиеся в резерве сзади за казацкою конницею; они бросились в атаку с громким криком и отчаянно налегли на отборную турецкую конницу, которая расположена была вперемежку с пехотою; конница эта первая обратилась в бегство и стала давить собственную пехоту, которая в свою очередь побежала в рассыпную. Эта блестящая победа стоила немногих жертв: в битве погибли только три казака и около 100 молдаван. Ивония смотрел лично издали на ход битвы. Лагерь и обоз турок были взяты; богатая добыча досталась в раздел солдатам, все же остальное было уничтожено. Двести пленников, подобно стаду, были пригнаны к Ивонии; он приказал гнать их сквозь строй своей пехоты, и они погибли все под ударами кос, имевшихся при армии для съемки травы. Начальник побежденного войска был взят в плен поляками; это был человек внушительной и благородной наружности, которая располагала в его пользу; при том он был очень богат и обещал дать за себя выкуп в шесть раз больше обыкновенного: он предлагал одну меру жемчугу, две меры золота и три меры серебра, лишь бы его не выдавали Ивонии. Но поляки предпочли этим богатствам сохранение верности, в которой они поклялись Ивонии, при том они уже имели большой запас золота и серебра, доставшийся им в качестве добычи, взятой у турок; потому они пренебрегли его обещаниями и выдали его Ивонии. Господарь в течение нескольких дней допрашивал его о состоянии турецких дел и потом приказал своей пехоте изрубить его в куски. Затем Ивония передвинул свое войско к крепости своей, называемой Уссен (Яссы), и расположил его для отдыха после столь утомительного похода и трудных битв. Селим был сильно встревожен столь блестящими успехами Ивонии; он боялся потерять не только Молдавию, но даже Грецию, и искал утешения в молитве.

В этом месте Горецкий поместил краткий, довольно поверхностный, исполненный неточностей и ошибок, очерк истории турецкой монархии и магометанских государств и народов вообще. Очерк этот, не представляющий научного интереса и составляющий вводный эпизод, не имеющий непосредственной связи с рассказываемыми событиями, мы пропускаем.

Одержав три раза победу над турками, Ивония вызвал к себе Иеремию Черневича, хотинского баркалаба (титул этот по-молдавски значит комендант крепости) и обратился к нему публично с следующею речью: «Судьба поныне благосклонно покровительствует нашим усилиям в борьбе с жестокими врагами нашими — турками: мы должны вечно воздавать хвалу всевышнему, милосердному Господу за то, что он благоволил оказать нам заступничество перед врагами и ниспослал нам важные многократные победы. Теперь нам предстоит распустить по домам войско, изнуренное продолжительными трудами, предписав ему быть наготове к сбору при получении первого известия о новом вторжении турок. — Тебе, доказавшему мне верность и постоянство, я вручаю начальство над остальным войском (оно состояло из 30,000 молдаван, хорошо вооруженных и обученных военному делу). Поручаю тебе расположиться на берегах Дуная и защищать переправу через эту реку в случае, если турки задумают новое вторжение в нашу страну. На турецком берегу Дуная ближайшая к нашим пределам крепость Мачин (В тексте она по ошибке названа Облачим.); постарайся занять ее и, если турки попытаются переправляться через Дунай в другом месте, извести меня как можно поспешнее об их намерениях». Когда Ивония произносил эту речь, многие проливали слезы умиления. Затем он обнял Черневича, который, став на колени, принес присягу в непоколебимой верности.

Сдавши начальство Черневичу, Ивония распустил по домам остальное войско для того, чтобы воины укрепили отдыхом свои силы, рассчитывая, что по первому сигналу они вновь явятся для борьбы с врагом. Между тем Черневич, исполняя данное ему поручение, отправился на берега Дуная и, заняв указанные позиции, стал зорко следить за движениями турок и оберегать переправу через реку. Действительно, значительная турецкая армия приблизилась к Дунаю, но в виду его войска не осмеливалась переправляться. Тогда паши отправили к Черневичу доверенных лиц, предлагая ему 30,000 венгерских червонцев за то, чтобы он явился к ним для секретных переговоров. Прельстившись крупною суммою, Черневич решился на подкуп; он принял присланные деньги и тайно от своих отправился для переговоров к Петру (Выше уже было замечено, что господарь Валахии Александр II ошибочно назван Петром.), господарю волошскому, который с значительным своим войском находился в турецком лагере за Дунаем. Петр изложил ему положение дел: он доказывал, что дело Ивонии нужно считать несомненно проигранным, что Селим до того озлоблен его успехами и гибелью своих войск в борьбе с вассалом, что но примет никакого другого удовлетворении кроме головы Ивонии; последнему, несмотря на все усилия, невозможно удержать за собою молдавское господарство, которое наверно вскоре перейдет в другие руки. «Ввиду такого положения дел, говорил он, если ты человек рассудительный, ты должен пользоваться удобным временем для того, чтобы серьезными услугами снискать расположение Селима. Сообрази, что легко начать войну, но трудно ее выдержать в продолжение долгого времени; в начале всегда проявляется больше энергии, чем впоследствии, между тем существенное значение имеет не первоначальный успех, а окончательная победа. Мы теперь сознаем необходимость пойти с тобою в сношения и заключить дружбу, которая для тебя будет выгоднее войны; правда, Ивония расточает деньги, но ты сообрази, что не следует жертвовать прочною выгодою из-за сомнительного дела. Ты уже получил 30,000 червонцев, вскоре можешь получить гораздо больше, но внемли моему искреннему совету и не связывай своей судьбы с делом Ивонии, которое обречено на верную гибель. Пропусти через Дунай беспрепятственно сильную турецкую армии, которой Селим приказал занять Молдавию и арестовать Ивонию. Когда страна эта будет покорена, ты и твои друзья будете пользоваться высочайшими милостями. Необходимо только, чтобы ты на некоторое время скрыл от Ивонии переправу турок через Дунай, когда же она будет благополучно совершена, легко будет захватить врасплох бунтовщика, рассеять его силы и одним ударом отмстить за нанесенные им поражения». Эти льстивые советы Петр высказывал со слезами на глазах, стараясь всеми мерами убедить Черневича, чтобы он отодвинул свои войска от Дуная и не препятствовал туркам переправиться через эту бурную реку. Черневич, прельщенный обещаниями, согласился на предложенные условия и изменил присяге, которою недавно принес Ивонии. Он отстранил свои войска от берегов Дуная, которые зорко сторожил до того времени, и предоставил туркам возможность беспрепятственной переправы. Турки перешли реку в числе 200,000 с огромными обозами и со значительным количеством тяжелой осадной артиллерии. Когда переправа была окончена, они приказали Черневичу известить о ней Ивонию. Он отправился лично к господарю и рассказал ему, что турки нагрянули столь громадными силами, что он не имел возможности остановить их; он советовал спешить на встречу врагам для того, чтобы затруднить в самом начале их действия. Ивония выслушал спокойно это известие и вовсе не падал духом; он расспрашивал Черневича о числе турецкого войска и осведомился об именах начальников. Перкалаб ответил, что турецкая армия состоит пока из 10 или 12,000 тысяч человек, но что к ней подходят постоянно новые отряды, так что она вырастет вероятно до 15,000, пока господарь успеет выйти ей на встречу. В то время Ивония с казаками осаждал крепость Тейницу, — он тотчас созвал сенат и спросил его мнение: следует ли прежде взять крепость, или же оставить осаду и поспешить на встречу грозному врагу и попытаться рассеять его полчища? Все признали единогласно, что следует прежде рассеять врагов, а потом уже заняться осадою крепости.

Господарь внял этому совету, выплатил жалованье пехоте и на четвертый день выступил из своей стоянки при звуке труб и рогов, направляясь к неприятельскому лагерю, находившемуся в 12 милях. Девятого июня он расположил свой стан в трех милях от неприятельского; здесь к нему явились казацкие предводители для решительного совещания. В казацких рядах слышались одушевленные возгласы, требовавшие немедленного нападения на грозного врага, смущенного уже значительно столь частыми поражениями.

Впрочем, казаки высказывали некоторое смущение: они не могли лично проверить известий за незнанием турецкого языка и не доверяли приближенным Ивонии. «Господарь, говорили они, колеблется и доверяет более всего лицу, которое мы считаем подозрительным. Вследствие этих недоразумений, весьма опасных в настоящем положении дела, нам необходимо лично объясниться с Ивониею». Предводителя казаков, вследствие этой молвы, поспешили явиться к Ивонии и Сверчовский, попросив слова, сказал от имени всех товарищей следующую речь: «Уважаемый господарь! Мы поныне были тебе непоколебимо верны, и ты сам прекрасно знаешь, какие услуги мы оказывали тебе в совместной борьбе с свирепым врагом. Мы вновь готовы сражаться по твоему призыву до последней капли крови, так что враги проникнут в Молдавию разве по нашим трупам; но мы считаем необходимым хорошо сообразить и обдумать дело, мы не желаем бросаться в битву наобум, не имея точных сведений ни о количестве, ни о плане действий врага; бросившись неосмотрительно, мы можем попасть в ловушку, в которой нас перебьют подобно бессмысленному стаду. Потому ты должен нам обстоятельно изложить свои намерения относительно предстоящей кампании».

Ивония, тронутый словами Сверчовского, глубоко вздохнув, ответил: «Храбрые рыцари! Вы для меня дороже жизни; я умею вполне оценить вашу храбрость, которую я лично видел на деле, и заслуги, оказанные вами в минувшей кампании. Я менее всего желаю легкомысленно бросать вас в жертву врагам, но я должен заботиться о том, чтобы замыслы неприятеля не увенчались успехом. Вблизи от нас расположено мое войско под начальством Черневича; он первый встретил врагов и успел хорошо разведать их замыслы. Это важное поручение я возложил не на первое встречное лицо, но именно для этой цели я выбрал человека, который доказал мне верность и преданность среди обстоятельств весьма тяжелых и неблагоприятных, который был товарищем моим в изгнании и ссылке. Лично от него я знаю, что количество турок не превосходит 15,000 человек, но если даже допустим, что их вдвое больше, то я полагаю, что мы успеем с Божьею помощью справиться с ними». Выслушав этот ответ, Сверчовский просил Ивонию, чтобы он совокупил все свои силы в одно место, и чтобы разрешил казакам отправиться в разъезд под его начальством с целью захватить в плен кого-либо из турок и таким образом получить возможность выпытать точные сведения о количестве турецкой армии и о планах ее действий. Ивония охотно согласился с этим предложением и отправил с Сверчовским начальника своей конницы Иеремию с 6,000 отрядом молдаван. Посланные наткнулись на пути на разъезд турецкий, состоявший из 6,000 отборной конницы; произошла незначительная стычка; турки очень скоро рассеялись и обратились в бегство. В плен захвачен был один из турок, израненный и почти умиравший; он рассказал, что турецкая армия весьма малочисленна; но казаки сообразили, что он говорит неправду, ибо сама численность отряда, посланного в разъезд, указывала на то, что армия должна быть весьма значительна. Они изложили Ивонии свои соображения, советуя ему серьезно обдумать свое положение и проверить правдивость сообщений Черневича, которому он доверяет слишком слепо. Ивония, как сказывают, ответил кратко: «Нечего смущаться и страшиться. Я знаю сам, кому должен доверять; мы вскоре убедимся, какова численность неприятельской армии; что до меня касается, то я прибыл сюда для того, чтобы защищать мое отечество от врагов до последнего издыхания».

Вслед за тем Ивония придвинул свой лагерь к озеру, соединяющемуся с Дунаем, и распорядился, чтобы доставлены были свежие лошади для той конницы, которая в предыдущую ночь ходила в разъезд против турок, для того, чтобы она не отставала от остального войска. Вблизи неприятельского лагеря возвышался холм: Ивония въехал на его вершину с своею свитою, желая обозреть расположение врагов, но это оказалось невозможным, потому что турецкий лагерь был прикрыт другою, более к нему близкою возвышенностью. Он увидел только в четырех различных местах турецкие пикеты, которые передвигались вокруг своею лагеря, стараясь укрываться за возвышенностями от взоров молдаван. В виду близости неприятеля Ивония разделил все свое войско (которое состояло из 30,000 солдат и множества челяди) на 30 отдельных отрядов; пред каждым из них он расположил большие осадные орудия, выбрасывавшие огненные ядра; таких орудий он имел 80. Многочисленную свою пехоту он отделил от конницы и предполагал сам оставаться возле нее; но пехота, увидев это намерение и заботясь о его безопасности, обратились к нему с просьбою, чтобы он переехал под защиту польских казаков, где его жизнь и свобода будут гораздо лучше обеспечены; ибо молдавская пехота состоит из крестьян, вооруженных весьма плохо, почти исключительно косами, луками, кривыми турецкими саблями и дубинами: крестьяне эти отличались особенною преданностью Ивонии.

Когда войско было устроено в крепком боевом порядке, Ивония, раньше чем приказал подать сигнал к атаке, въехал еще раз на вершину возвышенного холма, для того, чтобы рассмотреть расположение неприятелей; он увидел такое огромное количество врагов, которое превосходило всякое ожидание; теперь только он убедился, что Черневич изменил ему и завлек его в засаду, он немедленно приказал призвать его, но Черневич ответил, что он не может явиться, потому, что уже отправляется на бой с турками за интересы господаря — под его предводительством находилось 13,000 прекрасной, приученной к бою конницы. Наконец дан был боевой сигнал и Черневич первый вступил в битву. Турки ожидали сражения, выстроив свои силы в боевой порядок. При первом столкновении Черневич, условившийся с врагами, приказал своему отряду опустить знамена, снять шлемы и, положив на землю копья и мечи, преклонить головы. Турки, увидев, что отряд этот сдается добровольно, подняли вверх оружие и приказали сдавшимся вступить в свой лагерь. Измена Черневича наполнила ужасом остальное войско Ивонии; оно подалось назад; господаря известили о случившимся, заявив ему, что все потеряно. Но известие это не поколебало его решимости, он сохранил в несчастии богатырский дух, ободрил своих солдат и приказал атаковать турок. Но турки, увидев отступление и колебание молдавского войска, уже налегли на него всеми силами и стали его гнать перед собою; увидев бегство своих передовых отрядов, Ивония воспылал яростью и приказал открыть по ним пушечный огонь; таким образом эти отряды молдаван подверглись двойной опасности: от турок и от своих. Между тем турки выдвинули вперед сдавшихся молдаван, и прикрываясь их рядами, по трупам их двигались на центр армии Ивонии через ручьи молдавской крови. В это время казаки по своему обычаю ударили с, боков на турок и произвели значительное замешательство в их рядах. По следам их многие молдаване, отличавшиеся лучшим вооружением или большею телесною силою, успели проложить себе путь и храбро напали на врагов. Смешались крики команды, возгласы радости, стоны раненых, бряцание оружия, свист стрел, сыпавшихся градом с обеих сторон; облака отражали этот смешанный гул. Турки, не будучи в состоянии выдержать напора молдаван, начали было отступать; уступая отчасти страху, отчасти же надеясь на военную хитрость, они рассеялись в разные стороны, рассчитывая увлечь молдаван в засаду, под выстрелы пушек, расположенных в закрытой позиции, но Сверчовский угадал опасность и громким голосом приказал остановиться польским и молдавским отрядам. Тогда турки вновь ударили на них свежими силами, но молдаване мужественно отразили атаку и возвратились в лагерь невредимыми. Ивония, обрадованный успехом, выстроил молдаван и поляков около своей артиллерии — все они наполнили колчаны стрелами, приготовили копья и стали ожидать нападения врагов. Турки, получив новые подкрепления, ободрились и вновь повели сильную атаку; составив густую колонну, они сломили бесстрашно линию молдаван. Последние бросились вперед и завязался кровавый рукопашный бой с равным с обеих сторон ожесточением; турки и молдаване валились с коней, люди выбивались из сил, оружие притуплялось; туман пыли и дыма от пушечных выстрелов покрыл солнце; в общем смятении нельзя было расслышать ничьего голоса; сражавшееся не видели друг друга, и артиллеристы потеряли возможность направлять выстрелы. Ивония, не потерявший бодрости духа, среди горячей схватки, громким голосом приказал своим войскам отступить под прикрытием пушек и собраться у своих знамен. Тогда турки отступили. Жители Мачина, смотревшие на битву с городских стен, увидев, что молдаване осиливают турок, стали бежать из города, исполненные страха, и искали спасения во внутренних турецких областях, ибо этот город лежит по ту сторону Дуная на турецкой территории.

После этой битвы, обе стороны, будто по условию, прекратили военные действия. Разразилась страшная гроза и проливной дождь хлынул на оба войска. Дождь этот причинил молдаванам большую потерю, ибо подмочил порох и пушки, оказывавшие им в битве самую существенную пользу.

(В этом месте Горецкий поместил рассуждение об истории изобретения пороха и о боевом значении огнестрельного оружия, которое мы опускаем, как эпизод, не имеющий непосредственной связи с историческим рассказом).

Когда буря миновала, турки и молдаване возобновили битву с удвоенною энергией; 20,000 турок, образовав колонну, напали на ту позиции, где стояла молдавская артиллерия, теперь уже безвредная, вследствие порчи подмокшего пороха; тем не менее молдаване мужественно сомкнули ряды и стали храбро отражать напор турок. В это время появились новые турецкие отряды и татарская орда, которая, видя, что ей более не угрожают пушечные выстрелы, оставила позицию, в которой до тех пор укрывалась, и вступила в бой. Татары бросились на молдаван с пронзительным криком, оттиснули их от пушек и обратили в бегство. Беглецов, рассеявшихся по обширному полю, турки умерщвляли подобно безоружному стаду. Только 250 казаков остались в строю. Таким образом, вследствие измены Черневича, решена была судьба войны и последовала окончательная гибель Ивонии. Господарь между тем ушел к своей пехоте, к которой примкнул и упомянутый выше отряд 250 казаков, которых турки не осмелились тронуть во время погони за молдавскою конницею. Прибежав к ним, Ивония сказал: «Вижу я, храбрые воины, что измена Черневича причинила нам совершенную погибель; уверяю вас лишь в том, что труп мой ляжет на том же месте, где вы погибнете от оружия врагов, и души наши вместе улетят в лучший мир». Сверчовский ему ответил: «Приближение смерти нисколько меня не смущает: совершенно естественно воину ожидать смерти на поле битвы; но для того, чтобы смертью нашею не доставить лишнего торжества врагам христианского имени, я полагаю, что нам следует отступить, пока еще имеем для этого время». Казаки немедленно спешились и, став в ряды пехоты, стали помогать тащить большие осадные пушки, которых было у Ивонии 60 штук. Сам Ивония потащил лично одну из них, под которую обыкновенно запрягали 12 лошадей, ибо он обладал изумительною силою; видя это, поляки выхватили у него эту пушку, предоставив ему другую, более легкую. Таким образом Ивония стал отступать с 20,000 отрядом своей пехоты, но вскоре оказалось, что пушки слишком тормозят отступление, потому их бросили, предварительно испортив так, чтобы они не годились туркам для стрельбы. Действительно, когда турки, овладев ими, попытались употребить их в дело, то они от первого же выстрела потрескались.

Между тем Ивония, истощенный и падший духом, отступал с своею пехотою, остатками конницы и несколькими пушками; отступление его происходило весьма медленно и было затруднено грудами трупов, валявшихся на поле битвы. В этот день он успел пройти едва 1,000 шагов; он остановился на месте, покрытом развалинами недавно сожженного села; здесь он расположил свой лагерь, окружив его валами во избежание внезапного нападения турок. В этом отношении он сделал ошибку, хотя, может быть, он и не мог поступить иначе, окружив себя укреплениями в местности, совершенно лишенной воды, ибо вскоре непреодолимая жажда должна была побудить к сдаче его войско. Июня 10-го, при закате солнца, турки, преследовавшее бежавших молдаван, наткнулись на лагерь Ивонии и осадили его. Очевидцы рассказывают, что их было такое множество, что нельзя было усмотреть конца их армии. Осажденные были окружены столь тесно, что никто не мог выйти из лагеря, и они были совершенно отрезаны от соседних сел, в которых можно было надеяться найти провиант; турки сожгли ночью эти села, устроив большие костры из строевого материала и поддерживая их в течение всей ночи для того, чтобы осажденные не воспользовались темнотою для бегства или для внезапного нападения. На рассвете 11 июня турки открыли пушечный огонь по лагерю Ивонии, но ядра не причиняли особенного вреда, ибо валы были достаточно высоки; перестрелка эта продолжалась три дня с значительным уроном турок, которых молдаване и поляки разили из-за валов меткими выстрелами. Heпpиятeли, сообразив, что нелегко будет овладеть лагерем, вступили с Ивониею в переговоры; они требовали, чтобы господарь сдался немедленно, положившись на милосердие турок и оставив надежду на свои расстроенные военные силы; ему представляли, что раньше или позже он должен будет сдаться, так как помощи ему не откуда ждать; потому он поступит благоразумно, если, обдумав свое положение, немедленно положит оружие, не проливая напрасно крови ни своего, ни турецкого войска. На предложения эти Ивония ответил: «Я вижу ясно крайность своего положения, хотя еще могу долго защищаться с своею пехотою, причиняя вам немаловажный вред; но отчетливо понимая безвыходное состояние, в котором я нахожусь, я изъявляю готовность к сдаче, но не приступлю к ней прежде, чем начальники ваши поручатся за мою неприкосновенность и принесут семикратную присягу в том, что они сохранят предложенный мною условия капитуляции». Сказав это, он приказал проводить из лагеря парламентеров, которые обещали вскоре принести ответ на его предложения. Затем Ивония, созвав поляков и молдаван, обратился к ним с следующею примерно речью: «День этот горестен для нас, храбрые воины! Мы должны или сдаться, или погибнуть от жажды среди этих укреплений. Решайте, что для вас желательнее: или сдаться, или затворить лагерные ворота и готовиться к неминуемой погибели, или выйти на бой и славно умереть, причинив врагу возможный вред? Смерть без сомнения служит исходом всякого бедствия: она освобождает тело от мучений и взоры наши от позорных зрелищ; она переселяет нас в вечную жизнь, где мы будет лицезреть величие Господа!» дальнейшую речь его прервали слезы; тогда поляки сказали ему в ответ: «для нас, Ивония, смерть никогда не была и не будет устрашением; потому, если ты решился выйти на последний бой с врагами, мы также охотно примем в нем участие и предпочтем славную смерть плену, в котором нас ожидает также гибель среди мучений и издевательств, ибо турки не имеют обыкновения сдерживать обещания, данные христианам. Но молдаване, не чувствуя влечения к славной смерти, советовали сдаться, если только Ивония имеет основания полагать, что турки исполнят принятые ими на себя обязательства, если же он сомневается в их искренности, то они предпочитают остаться верными господарю и рисковать жизнью вместе с поляками, чем предательски подвергнуться турецкому плену.

Иоаннес (Авксент) Каменецкий «История хотинской войны»

«Хроника» Авксента Каменецкого, сына Тер-Григора, является частью известной «Каменецкой летописи» («Каменецкая летопись» включает в себя несколько различных хроник и охватывает промежуток между 1143—1652 гг. Опубликована Г. Алишаном в книге «Каменец. Армянская летопись Польши и Румынии», Венеция, 1896, стр. 15—112, на армянском языке. Труд Авксента занимает стр. 68—110. Для первых двух-трех лет Авксент использовал рукописные материалы своего брата Тер-Григора. См. также стр. 69—91.). Хроника охватывает важнейшие события 1611—1624 гг. Автор фиксирует многочисленные факты, связанные с событиями не только местного значения, но и политической обстановкой, дипломатическими сношениями, военным» действиями, татарскими набегами, внутренней жизнью соседних стран, в особенности Молдавии, отношениями с Молдавией и пр.

Будучи представителем правящей верхушки армянской колонии в Каменце, автор пользовался доверием польских властей. Он был свидетелем и участником ряда событий в качестве доверенного лица и переводчика. Так, например, он повествует, что 24 (по старому стилю 14) августа 1613 г. пан Адам Гурский Посендек Каменецкий был отправлен польским правительством в качестве посла к турецкому султану. К этому посольству присоединился и Авксент, который выполнял обязанности переводчика и эконома (шафара) («Каменецкая летопись», стр. 75.). В 1620 г. в январе в Каменец по пути в Варшаву прибывают послы турецкого султана и татарского хана. К этому посольству приставляют Авксента, чтобы он как драгоман и смотритель, представил послов польскому королю (Там же, стр. 84.). Авксент Каменецкий был очевидцем также Хотинской войны. Так, описывая бои, которые происходили 15 сентября 1621 г., он пишет: «Это описание достоверно, ибо я, Авксент, пишущий это, был там и наблюдал своими глазами. То же, чего я не видел, я описываю на основании собранных точных сведений».

О том, как королевич отправился к войску и о прибытии казаков.

Тем временем мудрый и мужественнейший из королей христолюбивый Зикмунд был занят иными заботами, связанными с управлением страной, и сам не мог отправиться к войску. Поэтому он отправил туда молодого и любимого сына, единственного наследника Владислава вместе с сановниками и мудрыми советниками, среди которых были преславный Казановский и храбрейший немецкий военачальник Ваир. У Владислава под началом было 12000 мужей. Много благородных рыцарей и пеших воинов, укрепленных мужественным рвением и воинской храбростью, также отправились поспешно в славный город Илов. У них было страшное оружие и блестящие доспехи, кони с золотыми украшениями и дорогие колесницы, драгоценные одежды, окрашенные в весенние цвета, так что зрители поражались великой пышности воинов. И я, ничтожный Иоаннес, будучи там, явился очевидцем подобной славы.

Итак, через несколько дней королевич выступил. Множество же горожан двинулись громадными толпами, чтобы достойным образом проводить всеблагословенного королевича Владислава. Вслед за этим королевским приказом было предложено оповестить всю страну Польскую, чтобы были прекращены звуки музыкальных инструментов, лир и барабанов, арф и иных видов до тех пор, пока не будет устранена угроза.

После того, как недостойное и пустое веселье прекратилось, все устремились к церкви, чтобы в великой надежде читать молитвы и в беде призывать на помощь бога. И настолько преуспели в этом, что в городах и селах, монастырях и пустынях, во всех населенных местах до дня последнего боя, днем и ночью не прекращались колокольный звон и клики, песни, молитвы и церковная служба; [не гасли] светильники, приносились в жертву тельцы.

А королевич Владислав через шесть дней прибыл в наш богохранимый город Каменец, ночь провел в крепости, а на следующее утро правитель города и весь народ, в особенности же армяне, с большой пышностью проводили его до крепости Хотин. Когда же до крепости остался путь, равный полудневному переходу, об этом узнал полководец Ходкевич и выступил навстречу с многочисленными воинами. Один покорно, другой милостиво приветствовали друг друга и вместе прибыли к войску, 14 августа, в пятницу.

В один из дней, в четверг, прибыл русский военачальник по имени Бородавка и с ним 15 000 конных казаков, которые зовутся запорожцами. По дороге они встретили войско татар и турок и восемь дней сражались с ними, убили силистрийского пашу Хюсейна и многих других.

Неверные же не смогли сделать ничего похожего, лишь сбили с ног полковника Сагайдачного и то без вреда. Да еще 4000 казаков были отправлены полковником за добычей, и они не вернулись обратно, так как на них напали неверные и всех перебили. И все войско отомстило за Бородавку, о чем я скажу в другом месте.

О нападении турецкого войска на стан казаков и о позорном отступлении турок.

В субботу, 18 августа, турецкое войско снялось с места и с великими силами напало на польский лагерь, на ту часть, где были казаки. И начали палить из пушек и ружей, и так до вечера, но никому не повредили, так как казаки укрепились и держались с большой осторожностью и разили врагов. А поскольку казачье племя отличается великими познаниями в военном деле и хитростью, то они вышли не раньше, чем наступил вечер, а враг утомился от постоянных перебежек.

А в девятнадцатом часу воинственные казаки объединились и, перекрестившись, начали бить чужеродцев, пока те не выдержали и, повернув обратно, ударились в бегство. А казаки, преследуя их, избивали нещадно, так что бесчисленные мертвые тела покрыли всю землю. Но день был на исходе, они с победой вернулись обратно, взяв добычу и притащив две великолепные пушки. И такими смелыми подвигами отличилось в этот день казацкое войско, что ужас охватил всех язычников, и даже сам султан Осман с сановниками впал в страх, он немало сожалел, оплакивая гибель бесчисленных знатных магометан.

В воскресенье и понедельник турки не осмеливались вступить в бой, ибо скорбели о перебитых в прошлый день. Тогда Осман разгневался, приказал позвать великого князя, который зовется еэничери-агаси, и в кандалах отправил его в тюрьму. Одному паше приказал отрубить голову, другого же лишил сана, ибо они обещали в один день уничтожить польское войско. И вот, сказал он, за столько дней вы не принесли никакой пользы и даже способствовали гибели моих многочисленных воинов, перебитых бесчеловечными казаками. И здесь исполнилось слово пророка, который сказал: «Извне будет губить их меч, а в домах — ужас…».

Через два дня против казаков выступил с двадцатью тысячами вавилонский владетель Мюстефа-паша, но выступил тайно, чтобы никто не узнал об этом. Турки неожиданно напали на пеших воинов-христиан, которые защищали дорогу перед городскими воротами, в то время как войско обедало, и было этих воинов двести человек. Когда они увидели множество неверных, обратились в бегство, а те стали их преследовать и убили некоего благородного мужа, сотника, а с ним и пятьдесят других воинов. Того же, кто держал древко знамени, взяли живьем и доставили в турецкий стан. Захватили также знамя, которое по-турецки зовется байрак. Когда поляки прослышали об этом, они поспешно выступили и, приблизившись к неверным, обратили их в бегство, перебив 30 человек или более.

О том, как объединенное войско верующих вступило в бой, турецкое же не осмелилось выйти.

В среду августа все христианское войско, исповедовавшись и причастившись, испросив друг у друга прощение грехов, выступило с большой осторожностью, одновременно и быстро. [К тому времени удалось] снарядить кавалерийский полк. Пехота также была снаряжена, как того требует военное искусство, и длительное время ждала противника.

Увидев страшных и могущественных поляков, которые были облачены в стальные доспехи небесно-голубого цвета и стояли подобно несокрушимой скале или прочной стене, войско неверных охватил ужас и страх, они не осмеливались вступить в бой, но приволокли в лес громадные пушки, бросали оттуда на христиан ядра и громко восклицали: «Выходите вперед!» Видя нечестивые действия турок, поляки отступили; так же поступили и враги.

В этот день турецкому войску придали 4000 янычар, ибо пехота весьма поредела. В четверг христианское войско вновь подготовилось к бою, но враги, как и вчера, не пожелали выступить. Только немногие татары, обойдя Хотин, думали нанести коварный удар, но в хотинской церкви христиане выставили засаду — также 100 человек пеших воинов, — которые напали на противника, взяли трех пленных и доставили к гетману; иных порубили саблями, остальные бежали.

В пятницу и субботу иноплеменники четыре или пять раз предпринимали нападение на казаков, но, ничего не добившись, со стыдом поворачивали обратно. В воскресенье же августа все многочисленное и могущественное войско неверных со всех сторон, подобно темному облаку или потоку, не сдерживаемому волнами, настолько густо окружило армию христиан, что не было видно ни поля, ни гор. Установив повсюду огромные пушки, начали бить беспрерывно, так что, говорят, выстрелили более двух тысяч раз, попусту и не в цель, так что никому не смогли повредить. Также и христиане палили из пушек и ружей, сразили многих врагов. Сражались с варварами до вечера, и враги, придя в уныние, отступили.

В этот день казачье войско отстранило от должности своего великого военачальника, на его же место поставили смелого и воинственного мужа по имени Сагайдачный, который раньше был тысяцким. Сделали это по той причине, что по прибытии в Хотин он из жадности отправил в Богданию 4000 казаков, где они и погибли без пользы, причем, как было сказано выше, их товарищи пребывали в неведении. Через две недели Бородавка был обезглавлен в их лагере.

О казаках, о смерти гетмана и о том, как турки отпустили послов христиан.

В четверг же августа боголюбивый полководец Ходкевич отдал приказ казачьей коннице, стоявшей по эту сторону реки, перейти реку и выйти на тот берег, где стояло великое польское войско. Согласно приказу и желая перейти реку Турла, ночью выступили 1200 человек. Но недалеко от мостов скрывались 2000 турок, которые беззаботно дремали. Это были отряды паши Карахисара и Али-паши. Увидя это, казаки тайно напали на них и всех их перебили в шатрах, так что никто не спасся. Только арапа, принадлежавшего паше, поднесли в качестве дара королевичу, добычу же разделили между собой.

Услышав об этом, Осман преисполнился гнева и приказал войскам, чтобы на следующий день во всем могуществе напали на христиан, направив удар в особенности туда, где расположены казаки. И [турки] с великим рвением продолжали сражаться до вечера, дважды подходили к лагерю с пушками, стреляли из них и поспешно отходили.

Поляки же и казаки, спешившись, выходили из лагеря и вступали в бой. Сразили двух знаменосцев, головы их и знамена доставили королевичу, получив от него дары. Остальные же турки поспешно бежали как накануне и позавчера.

В субботу же сентября всеславный и богожеланный полководец Каруль Ходкевич почил во Христе, умер естественной смертью, завещав всем великое горе. Королевич Владислав, все войско и военачальники весьма оплакивали его и горевали, что в столь тяжелую и горькую пору он безвременно покинул преходящую жизнь и приобщился к бессмертию и бесконечности. Да восславит Христос его душу наравне с прошлыми святыми князьями и простит грехи осознанные и неосознанные!

В этот день турки вновь напали на казаков с многочисленными пушками, но ничего не смогли сделать. В этот день к турецкой армии приписали 14 000 янычар, сняв их с дворцовой охраны.

В воскресенье же вознесения св. креста султан приказал перейти реку с девятнадцатью пушками и бить по лагерю с этого берега. Большого вреда принести не смогли, за исключением того, что убили двух слуг и четырех коней. Не добившись успеха и на этом берегу, в неутешной печали повернули обратно.

После этого турки вернули нашего посла пана Желенского, а также и Батисту-сына, который явился к ним ранее. Они ознакомили младшего военачальника — старосту Сендомирского — с ответом турок, как и было приказано последними. Поляки же схватили Батисту-сына и два дня держали под стражей, дабы он не прознал и не донес неверным о смерти великого полководца, пока сам Сендомирский будет держать совет с королевичем — каким образом отправить прибывшего турецкого посла.

В этот день нечестивый султан Осман лишил должности своего великого визиря; начальник янычар также лишился славы, причем султан объяснил это тем, что вы, мол, приносите неудачу, поэтому-то столько времени прошло без пользы. И на их место назначил других, полагая, что эти будут удачливее и могущественнее и забыв сказанное: «Если господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его»..

ИСААК МАССА КРАТКОЕ ИЗВЕСТИЕ 1601 год

Исаак Масса родился в Гаарлеме, по всей вероятности, в 1587 г.; дата его рождения точно не установлена. Первому издателю его сочинения о Московии в начале XVII в., А. ван дер Линде, не удалось найти никаких известий о его рождении или крещении в архивах гаарлемской общины и церкви. Это дало повод к различным домыслам о его происхождении.

В детстве его готовили к торговле шелком. Для изучения торгового дела родители отправили его в Московию, куда он прибыл в 1601 г. и где пробыл целых восемь лет, став свидетелем и очевидцем многих примечательных событий. Живя в Москве, Масса выучился русскому языку и, по его словам, даже переводил с голландского языка на русский описания побед Морица Нассаусского. В 1609 г., морем через Архангельск, Масса вернулся на родину, оставив Московию «полную воин и бедствий».

Возвратившись на родину, он приступил к составлению своего «Краткого известия о начале и происхождении современных войн и смут в Московии, случившихся до 1610 года». Приложив. к своему сочинению исполненный пером чертеж Москвы, полученный им от одного московита. Масса поднес свой труд принцу Морицу Оранскому, в надежде, что его усердие не будет оставлено без внимания. Подчеркивая свою преданность и рвение «оказать службу отечеству». Никаких известий о том, как принц Мориц принял эту книгу, не сохранилось

Повествование Массы принадлежит едва ли не к самым важным иностранным источникам о крестьянской войне и интервенции, которую дворянско-буржуазная историография обозначала термином Смутное время. Ученый иезуит, известный историк «смутного времени». Как писал один из историков: «По-видимому, в нем весьма рано развилась способность „весьма ловко узнавать секреты других лиц“, как отозвался о Массе в 1639 г. граф Яков Делагарди, и ни недостаток образования, ни весьма юный возраст, ни скромное положение торгового приказчика не помешали ему получить вполне достоверные сведения о многих исторических событиях». Нам же будет интересно его описание донских и запорожских казаков, и их участия в русской смуте.

Казаки переходят к Димитрию и признают его истинным Димитрием.

Вслед за тем полагали употребить все старания к тому, чтобы в других местах склонить на сторону Димитрия казаков на реке Волге и в других местах, что весьма усилило бы его силу и почтение к нему.

Эти казаки различных племен, из Московии, Татарии, Турции, Польши, Литвы, Корелии и Неметчины, по большей части московиты и говорят по большей части по-московски, но сверх того между собой они употребляют особый язык, который они называют «отверница», и это народ — по большей части бежавшие от своих господ холопы, плуты, и воры, и различные бездельники, и поселяются они главным образом в татарских степях, близ реки Волги, также неподалеку от Дона и Борисфена [Днепра] и переходят с место на место и строго соблюдают между собою справедливость и добрый порядок, сами избирают себе начальников, коим беспрекословно повинуются, и называют их атаманами по народу, от которого происходят турки, как о том можно прочесть в истории их происхождения.

Эти казаки служат за деньги почти всем государям, которые их призывают, а также и без денег, ради одного грабежа, но, впрочем, прежде они почти всегда служили московитам, когда на них нападали различные татары, что часто случалось; но как раз в то время по попущению божьему казаки взбунтовались против Московии и начали грабить всех купцов, торговавших в Персии, Армении, Шемахе и по берегам Каспийского моря, и даже убивали многих, не ведая за что.

К ним-то и послал Димитрий из Польши нескольких тайных гондов, чтобы известить их о своем предприятии и заверить клятвою, что он законный наследник Московского государства, и просить их о помощи, ибо его дело правое и нет сомнения окончится удачею, и тогда они все будут возвеличены за их верную службу, которую они ему окажут, и многие иные подобные речи и письма.

Казаки, услышав о том, собрали сход, на который пришло свыше восьми тысяч со своими атаманами, и зрело рассудили об этом деле, и, наконец, порешили также послать от себя несколько гонцов в Польшу, дабы разузнать обо всем и так ли все на самом деле, как им передали, и ежели они найдут, что он истинный Димитрий, то помогут ему вступить на царство, а ежели нет, то пойдут против него. И так как восемь тысяч казаков не могли долго ожидать на одном месте, ибо должны были искать себе пропитание в поле, то они не думали долго стоять и назначили гонцам срок, и когда к уреченному времени они не воротятся, то каждый пойдет своею дорогою, но до того времени все должны были оставаться на месте; и выбрали гонцов по жребию, и они отъехали.

Прибыв в Польшу, они увидели, что они не смогут так скоро воротиться к своим товарищам, чтобы поспеть к уреченному времени, и отправили к ним несколько человек с известием для своих товарищей и с просьбою прибавить к тому положенному сроку еще четырнадцать дней, полагая, что тогда они смогут прибыть с самыми полными сведениями, что они и исполнили.

Первое вступление Димитрия в Московию В Польше, невзирая на самые прилежные розыски, они не сумели узнать ничего другого, кроме того, что то был истинный Димитрий, сын Ивана Васильевича, коего считали убиенным в Угличе, и видя, что некоторые паны, а также при дворе Сандомирского уже делают великие приготовления к войне, они казаки признали Димитрия своим государем, предложили ему свою службу и тотчас стали величать его царем и великим князем московским, и так отъехали к своим товарищам и объявили им обо всем, и тогда все пристали к нему, Димитрию, и двинулись всем войском к московской границе, к Чернигову, на который они прежде всего напали и овладели им и связали воеводу по рукам и по ногам, крича по всей стране: «Да хранит бог здравым царя нашего Димитрия Ивановича всея Руси». Это было началом войны, приблизительно в октябре месяце 1604 г…

Овладев также тамошним большим монастырем и всеми окрестными местами, казаки тотчас двинулись на Путивль, город весьма населенный и ведший торговлю в той области; этот город тотчас покорился Димитрию; и повсюду шумели и кричали и провозглашали его царем; там почти всю зиму была его резиденция, а также весь его военный совет, все его военные и съестные припасы; сюда же приводили изменников и перебежчиков, и там были право и суд и всё управление Димитрия…

Борис, царь Московский, получавший все известия об этом Димитрии, как о том довольно было рассказано, не знал покоя в еще большей степени, нежели прежде, до появления известий о Димитрии, и воображение, каким он мучал самого себя, происходило от беспокойной совести, однако, он не помышлял, что так скоро придется сражаться, полагая, что для начала и приведения в исполнение такого предприятия понадобится еще некоторое время, также полагал, что по крайности польский король как-нибудь упредит его; но так не случилось, что весьма удивило его и повергло в великий страх, и он повелел пустить в народ доносчиков, как о том раньше было рассказано, не только не оставив сего, но и весьма усилил, и когда находили кого, кто произнес имя Димитрия, того предавали жалкой смерти вместе со всеми его родственниками, женой и детьми.

Весь народ в Московии уже хорошо знал причину этой войны и что причиной ее были казаки, но все по всей стране, а также в московском войске звали Димитрия расстригой, что значит расстрижен, ибо говорили, что он, будучи монахом, сам сбросил с себя монашескую рясу и расстригся, и говорили, что он изменник и что он должно быть чародей, продавший себя дьяволу. Одним словом, давали ему еще много подобных прозваний, как-то проставлено во многих грамотах, как услышим о том, и звали его не иначе, как расстригою.

Битва при Добрыничах, в которой Димитрий потерпел поражение.

После этой победы главный воевода Мстиславский повелел всех пленных, которые были казаками из Московии, рубить саблями, вешать на деревьях, расстреливать и некоторых спускать под лед, но поляков вместе с отбитыми знаменами, трубами и барабанами отправили в Москву, также и копье Димитрия, найденное на том месте, где была убита его лошадь, и это копье было позолочено и снабжено тремя белыми перьями и было довольно тяжело. С пленными послали к царю молодого дворянина, с просьбой к царю наградить этого дворянина, ибо в одном сражении с приверженцами Димитрия он спас от смерти воеводу; и я видел, как все это было привезено в Москву 8 февраля…

Димитрий с войском снова выступает в поход. Димитрий, снова выступивший в поход с большим войском, преследовал московское войско, дабы вновь напасть на него, с большей осторожностью, нежели у Добрынич.

Войско Борисово то здесь, то там становилось, ничего не предпринимая ни в открытом поле, ни против городов, взятых Димитрием, и 14 марта оно остановилось на равнине, окруженной большими болотами, в то время промерзшими, и там была гора, на которой расположена деревянная крепость, называемая Кромы, внутри которой было несколько домов; и к этим Кромам на гору вела летом только одна тропа, и то весьма узкая, ибо крутом стояли болота. В эту крепость прибыл один ротмистр из числа немецких военачальников, живших в городе Туле, по большей части ливонцев, пленных немцев и курляндцев, и его звали Лас Вейго, и он водрузил на крепости знамя и занял ее своим отрядом. Главный воевода князь Федор Иванович Мстиславский повелел ему оставить крепость, сжечь ее и возвратиться к войску; и никому не ведомо, какая была к тому причина.

Отвага казаков. Итак, войско Димитрия шло вслед за московским, и впереди шло две тысячи казаков, все пешие, у каждого была большая длинная пищаль, и, завидев издали московский лагерь, тотчас отрядили гонца к Димитрию с известием и, заметив, что Кромы горят [Взятие Кром в присутствии московитов] и что московиты оставляют крепость и возвращаются к своему войску, полагали, что необходимо и полезно занять это место, ибо отлично знали, что оно по природе своей летом неприступно, и с великим проворством и быстротою заняли Кромы, ибо у них было множество саней, нагруженных съестными припасами, кроме того еще сани, полные сена, весьма плотно сложенного, и пустили вперед эти сани, подобные четырехугольной камере, но только открытой, и посадили в нее примерно половину отряда, а самые доблестные смельчаки бежали по сторонам с заряженными пищалями; казаки поднялись на гору и так стремительным маршем вошли в Кромы, и московиты не причинили им никакого вреда ни стрельбою, ни чем другим, и казаки, заняв гору, тотчас вырыли у крепости землянки и вокруг нее ров, так что засели в земле и никого не боялись; предводителем этих казаков был Корела, шелудивый маленький человек, покрытый рубцами, родом из Курляндии, и за свою великую храбрость Корела еще в степи был избран этой партией казаков в атаманы, и он так вел себя в Кромах, что всякий, как мы еще увидим, страшился его имени.

Этот Корела, находясь в Кромах, помышлял о том, чтобы при этих счастливых обстоятельствах удержать крепость, и послал известить обо всех обстоятельствах Димитрия и просил прислать людей и припасов, что часто исполняли с великой отвагой и проворством, и они, казаки, полагали, что московское войско, постояв так всю зиму или до весны, само расстроится и погибнет; а Димитрий меж тем отлично устроил и укрепил со всех сторон лучшие города и каждодневно посылал распоряжения из тех мест, где находился, чтобы снабжали осажденных в Кромах всем необходимым, и изыскивал со своими друзьями средства, как расположить к себе сердце московитов, и часто писал письма, посылая их к народу в Москве с гонцами; то были смельчаки, которые не вернулись обратно, ибо Борис на всех перекрестках поставил людей, которые подстерегали их и тотчас же вешали. Также много писал писем Димитрий к московскому войску и к воеводам, Мстиславскому и другим. Но не к Годуновым, принадлежавшим к дому Бориса, и Димитрий называл их изменниками и губителями отечества…

Казаки — искусные стрелки. И все это время стояли под Кромами, где было не более четырех тысяч человек, и московское войско насчитывало добрых триста тысяч человек, ибо к нему каждодневно прибывала подмога; и каждый божий день двести или триста пеших казаков с длинными пищалями делали вылазки из Кром, выманивали из лагеря некоторых охотников добыть себе чести, полагавших, что они верхами настигнут казаков, но казаки, столь искусны в стрельбе из мушкетов и длинных пищалей, что не давали промаха и всегда подстреливали всадника или лошадь и так каждодневно клали мертвыми тридцать, пятьдесят, шестьдесят воинов из московского войска, среди коих было много молодых, красивых дворян и были люди, искавшие себе чести; и пока Корела, атаман, был здоров, московиты не знали покоя: то внезапно нападали на них, то обстреливали, то глумились над ними или обманывали. Да и на гору часто выходила потаскуха в чем мать родила, которая пела поносные песни о московских воеводах, и совершалось много другого, о чем непристойно рассказывать; и войско московитов к стыду своему должно было все это сносить, и стреляли они всегда из своих тяжелых пушек попусту, ибо не причиняли и не могли причинить кому-нибудь вреда; в Кромах между тем беспрестанно трубили в трубы, пили и бражничали, одним словом, всюду была измена, и в московском лагере дела шли не чисто, ибо воеводы не только не отправляли должности, по сверх того было заметно, что они сносились с Димитрием, хотя еще и не отважились на измену, ибо в темные ночи часто находили между турами мешки с порохом, которые уносили лазутчики из Кром в присутствии часовых, и много других подобных дел.

В Кромы из московского лагеря также часто летали стрелы с привязанными к ним письмами, в которых сообщалось обо всем, что происходит в Москве и в лагере, так что приверженцы Димитрия знали все, что делалось в Москве, как обстоят дела с Борисом, и что он предпринимал и учинял, и в каком находился страхе, и о том, как роптал народ в Москве, где многие начали верить, что то истинный Димитрий; так что, получая эти известия, Димитрий был уверен в том, что завладеет этой страной; того ради он не тревожил лагерь под. Кромами. Храброе сопротивление в Кромах И те, что сидели в Кромах, одно время держали себя тихо и только изредка отражали несильные нападения, ибо Корела был тяжело ранен, и без него не могли измыслить средств причинить вред московитам, и когда он выздоровел, все пошло по-прежнему.

Дмитрий Распускает войско. Он отпустил алебардщиков и многих других воинов, вознаградив их за службу, и отправил их в Польшу; также некоторые начальники были не весьма довольны, в том числе Адам Вишневецкий, вельможа из Белоруссии, разгласивший, что он один издержал на него Димитрия несколько тысяч гульденов своих собственных денег, и его не вознаградили и не возместили ему [издержек], однако не упоминал о причине, быть может, он то заслужил, что с ним так поступили, но нам незачем обо всем этом говорить.

Также все казаки были щедро одарены и распущены, но некоторые также роптали, ибо каждый из них весьма охотно сам стал бы царем.

Он оставил в Москве атамана Корелу с частью казаков и хотел его возвысить, но Корела невысоко чтил мирские почести, сокровища и деньги, вел беспечную жизнь, каждодневно бражничал и не хотел быть вельможею по причине принимаемых на себя трудов.

Болотников принимает начальство над мятежниками. Также находился в войске мятежников некий человек, коего звали Иван Исаевич Болотников; он был в Москве крепостным человеком боярина Андрея Телятевского, но бежал от своего господина, сперва отправился в степь к казакам, а также служил в Венгрии и Турции, и пришел с казаками числом до десяти тысяч на помощь к этим мятежникам, и он был детина рослый и дюжий, родом из Московии, удалец, отважен и храбр на войне, и [мятежники] выбрали его главным атаманом или предводителем своего войска. Меж тем Петр Федорович оставался в городе Туле, осажденном московитами; и этот Болотников пошел со всем своим войском на Серпухов, лежащий в восемнадцати милях от Москвы, и сразу занял его, а также Коломну, город при реке Москве неподалеку от Оки, и стал станом против московского войска в двенадцати милях от Москвы.

Письма Исаака Массы из Архангельска к Генеральным Штатам, 1614 год.

Москва теперь уже не та, что была до разорения. Я не знаю в настоящее время государства, которое было бы в большей опасности. Царь, правда, избран войском, и происходит от настоящего потомства прежних царей, т. е. от Ивана Васильевича (Очевидно, здесь разумеется Иван Васильевич Грозный.). Ему около двадцати лет от роду. А что в этом?! Он подобен солнцу, которого часть покрыта мрачными облаками, так что земля Московская до сих пор не может от него получить ни теплоты, ни света; все князья его кровные, имеют мало власти; он вполне не образован и до такой степени, что мне неизвестно, может ли он даже читать письма. Мать его — монахиня. Господин Отец его, после того, как царя Шуйского выдали Польше, был отправлен в Польшу с посольством, где и удерживается до сих пор, в противность слову и чести, а потому от него ему помощи ожидать нельзя. Кроме сего, поляки, шведы, крымские татары со стороны Астрахани, но всего более туземная необузданная, дикая и вооруженная толпа, называемая казаками, делают беспрестанные набеги, все жгут, грабят, режут. Недавно еще, вскоре после Пасхи, крымский хан из-под Москвы внезапно увел более 25,000 человек в плен. Всю прошедшую весну казаки делали набеги, опустошали, жгли остальные уцелевшие области, вместо того, чтоб идти под Новгород против шведов; все это происходит от разорения и нужды. На польской границе, настоящею весной, казаки одержали славную победу. Благодаря Всевышнему, здесь получены и хорошие вести из Астрахани, что Заруцкий, бывший прежде полководцем польским, потом русским, а затем снова взбунтовавшийся, осажден с частью мятежного войска в Астраханском остроге тамошними жителями. Заруцкий имел при себе бывшую царевну с сыном ее от умершего царя Дмитрия (монаха); она же дочь воеводы Сендомирского в Польше, как о том вы, Милостивые Господа, знаете из книги, содержащей описание «Московских смут» и представленной его княжескому превосходительству (Т. е. Морицу, принцу Оранскому, штатгальтеру Голландии.). Во время управления князя Дмитрия Пожарского, когда народ требовал царя, а Пожарский шел в Москву, чтоб содействовать отнятию ее от поляков, Заруцкий поссорился с Пожарским и пустился с частью войска грабить и разорять неприятельски всю страну. Он дошел до Астрахани, что на Каспийском море, заключил союз против Mocковии с ногайскими татарами, говоря, что при нем находятся сын настоящего царя Дмитрия и сама царица. Он поднял астраханцев против Московии и укрепил за собою это царство. Для большей верности, он послал просить помощи у короля персидского, но сей последний не поверил ему и отказал в помощи. Заруцкий, в страхе, послал просить всех казаков, стоявших в эту зиму под Новгородом и Смоленском. Находившиеся под Новгородом, по-видимому, согласились соединиться с ним и обещались весною идти к нему на встречу, даже если бы для исполнения своего намерения им пришлось употребить силу; они обещали идти водою по Волге или сухим путем. Он не довольствовался и этим, а послал еще к туркам, обещая отдать им царство Астраханское, если они прикажут крымским татарам помочь ему завоевать царство Казанское, а потом Московское, от имени государя его, юного царя Ивана Дмитриевича. Между тем, нынешний царь, происходящий от прямого царского рода, укрепился в Москве, и вместе со всеми князьями государства употребил все усилия, чтоб устранить эту грозу и потушить пламя, которого все государство опасалось более, нежели всех прочих своих неприятелей. Отсюда отправлено было лучшее набранное войско и Казань, затем пустили вниз по Волге более 1000 лодок с войском для занятия всех городов вплоть до Самары, маленького города на границе диких лугов Татарии. Вместе с сим посланы были отряды и против других неприятелей, так что неудивительно, если вследствие этих затруднительных обстоятельств правительство совершенно обеднело. Как выше сказано, теперь пришло известие, что астраханцы покинули Заруцкого за то, что он намеревался отдать туркам царство Астраханское. Они его тесно осаждают в остроге, так что ему придется сдаться. Я твердо уверен, что ранее двух месяцев будет ему конец. Кроме того, все ногайские татары присягнули в верности Москве, а мятежные казаки, видя, что им на Заруцкого надеяться нельзя, пустились снова все под Новгород, грабя дорогою. Все почти войско, отправленное в Казань, теперь будет отозвано назад и отправлено под Смоленск и Новгород.

Граф де Сези

Французский посол в Турции Филипп Арле (Harlay), граф де Сези, личность неординарная и откровенно беспринципная, любивший повторять: «Цель оправдывает средства». Франция, занятая борьбой с империей Габсбургов и Испанией, не уделяла внимания делам Востока. Стамбул оставался вне поля зрения Версаля, и французский посол мог свободно продолжать политику, направленную на соблюдение интересов императора Фердинанда II Габсбурга, ибо Вена не скупилась на золото, а не на соблюдение интересов Франции: Версаль скупился. Но несмотря на это, Филипп де Сези был человеком умным и наблюдательным, оставившим, множество записок относящихся к донским и запорожским казакам.

О казачьем набеге или набегах 1620 г. сообщали в депеше и письме из Стамбула французский посол Ф. де Сези и анонимный сотрудник его посольства. «Казаки, — говорилось в донесении посла королю Людовику XIII от 9 августа (30 июля), — бывают каждый раз поблизости отсюда на Черном море, где они захватывают невероятную добычу несмотря на свои слабые силы и имеют такую славу, что нужны палочные удары, чтобы заставить турецких солдат выступить на войну против них на нескольких галерах, которые великий сеньор (великим сеньором, или синьором, в романоязычной Европе часто называли султана) посылает туда с большим трудом».

«Еще никогда не было такого страха, какой я вижу в К.П. (Константинополе), — доносил Ф. де Сези 21 (11) апреля 1620 года, — многие люди приготовились выехать прочь отсюда, когда отправится великий сеньор, и думают, что казаки придут все разрушить».

17 июня 1621 года — французский посол в Стамбуле граф де Сези, который называл казаков не иначе, как «хозяевами Черного моря», снова сообщал о появлении запорожцев под стенами Стамбула: «Страх, охвативший жителей этого города, был так велик, что невозможно описать. 16 лодок с казаками в эти дни достигли колонн Помпея у входа в пролив в Черное море…».

О появлении казаков у Босфора, панике в Стамбуле и лихорадочных мерах османских властей по защите пролива и столицы подробно говорится в депеше Ф. де Сези Людовику XIII от 17 (7) июня.

«Ужас в этом городе, — сообщал посол, — был так велик, что невозможно описать. Шестнадцать лодок с казаками достигли в эти дни колонны Помпея поблизости от устья Канала Черного моря, чтобы захватить карамуссоли, сжечь и разрушить селения, и переполох был такой, что множество людей из Перы и Кассом-баши (Касымпаши.) бросилось к Арсеналу спасать свое имущество в Константинополе, что поставило в затруднительное положение каймакана (каймакам исполнял обязанности великого везира, когда тот отсутствовал в столице) и бостанджибасси (бостанджибаши — начальник охраны султанских дворцов и садов); великий сеньор и его совет оставили такую малую охрану в этом городе, что без трех галер, которые находились здесь, не было бы никакой возможности послать защищать устье названного канала, хотя день и ночь каймакан и бостанджи хватали на улицах людей, которые никогда не предполагали воевать, а что касается оружия, то его взяли с христианских судов, которые стояли в порту; эти люди не имели ни одного мушкета в запасе».

«Наконец, — продолжал Ф. де Сези, — после двух дней смятения эти три галеры и сорок лодок и фрегатов вышли из устья, чтобы искать казаков, которые в то время грабили одно селение; они (турки) не рискнули ни приблизиться, ни сразиться с шестнадцатью лодками, хотя половина людей (казаков) находилась еще на берегу; и под покровом ночи три галеры и остатки мобилизованного войска вернулись обратно к замкам, которые называют здесь Башнями Черного моря, к стыду паши, на которого было возложено это поручение. Каймакан и бостанджи сообщили великому сеньору об этом малодушии, чтобы он (паша) был наказан».

Источники отмечают двойной приход казаков в Прибосфорский район в 1622 г. Первое их появление там относится к апрелю. «Великий везир, — доносил Ф. де Сези королю Франции 1 мая (21 апреля), — был более занят, чем он желал: рыжие и казаки (т.е. донцы и запорожцы) пришли поблизости отсюда на Черном море, взяли несколько судов, что привело великого сеньора в такую ярость, что он угрожал ему (великому визиру) отрубить голову и великому казначею, которого они называют тефтедар (правильно: дефтердар), если на другой же день они не отправят галеры на Черное море».

Действия казаков «за полтора днища» от Стамбула описаны 12 (2) июля Ф. де Сези. «Казаки, — говорится в его донесении королю, — появились в пятнадцати лье отсюда (в 83,3 км, если лье сухопутные. — В.К.) на тридцати лодках, чтобы взять один город, именуемый Кодриа, в пяти лье от Черного моря в Анатолии; они оставили свои следы и увели более тысячи пленных на карамуссалах, взятых ими». Под Кодриа, несомненно, подразумевалась Кандыра, расположенная в азиатской части прилегающего к Босфору черноморского побережья, в некотором удалении от моря (впрочем, гораздо ближе, чем на пять лье).

12 (2) мая 1623 года, французский посол Ф. де Сези доносил своему королю: «Казаки на 80 лодках спустились по Борисфену и высадились довольно близко от Кафы на полуострове, и разгромили крымский город, где убили много татар». По информации посла, в этом нападении участвовали «поляки, казаки и рыжие» (запорожцы и донцы), «порядочное число вооруженных лодок держалось у берегов, чтобы никто не мог спастись в море», а само известие о нападении поразило Стамбул больше, «чем все успехи короля Персии» (шаха).

Оценка посла Ф. де Сези первого набега казаков на Босфор 1624 г.: «Это предприятие столь отважно, что заслуживает уважения, так как чтобы его совершить, нужно было решиться сразиться с тридцатью галерами, которые есть на Черном море и которые были отправлены ранее на поиски казаков и для покорения короля (хана) Татарии».

Ф. де Сези в депеше Людовику XIII от 21 (11) июля сообщал, что казаки пришли, «чтобы разгромить одно большое местечко, называемое Неокорис (Еникёй), которое соприкасается с Башнями Черного мор (Румелихисары и Анадолухисары) на виду у Сераля великого сеньора и ближе отсюда (из столицы), чем многие увеселительные дома, где он иногда проводит время». Далее посол писал, что казаки оставили «после более чем десятичасового пребывания на земле множество сожженных и опустошенных красивых домов на берегу канала». В другом донесении посла королю от 4 августа (25 июля) снова сказано, что «казаки разгромили Неокорис и другие места на виду у Сераля».

По сообщению Ф. де Сези королю, вследствие казачьего разгрома босфорских селений «турки были так раздражены, что предлагалось и обсуждалось, не убить ли всех христиан-франков (западноевропейцев. — В.К.), но Бог отвел это жестокое намерение, и было решено только, что их разоружат и посетят все дома, чего и ожидали с часу на час с благодарственным молебствием, если дешево отделаются, так что в течение двух дней бедные христиане не осмеливались выходить из своих домов».

В депеше Ф. де Сези королю Франции, победа казаков в Босфорском проливе описывается лаконично: «И затем (после погрома Босфора)… они (казаки) удалились без потери единого человека; так как здесь в порту не было вовсе галер, они (турки) так долго снаряжали лодки, что казаки имели полную возможность погрузить и увезти свою добычу».

Сообщение Ф. де Сези из Стамбула от 18 (8) августа 1624 года: «Морские силы (турок) чрезвычайно слабы, и если бы и были галеры, то нет здесь людей ни чтобы ими командовать, ни чтобы их снарядить. В течение прошедших дней были отправлены три (галеры) тут поблизости от устья Черного моря с несколькими фрегатами (фыркатами), чтобы охранять и воспрепятствовать возвращению казаков; но после того как они пробыли два дня в порту без сухарей, без пороха и других боеприпасов, все, кто был наверху (т.е. исключая рабов-гребцов), их покинули и вернулись сюда, оставив галеры на произвол судьбы. А на другой день старик Халил-паша прислал мне просьбу одолжить ему три бочонка пороху…».

В депеше Ф. де Сези королю от 5 июня (26 мая) 1625 года, со ссылкой на капитана галеры, вернувшейся из Кафы, также сообщается о мирном прибытии казаков в этот порт после разгрома Трабзона и говорится о союзе казаков и татар. «Хорошая встреча, которую им сделал король Татарии (хан) в Кафе, куда они никогда не входили, — замечал посол, — убедили этих людей (турок, посылавшихся в Крым) в том, что татары и казаки едины: обстоятельство, правда о котором откроется в скором времени».

О действиях турецкого флота против казаков на Дунае говорится в сообщении Ф. де Сези, адресованном де ла Вий-о-Клеру 13 (3) июля 1625 года: «В течение прошедших дней казаки взяли несколько турецких лодок, спустившихся по Дунаю для усиления галер великого сеньора, но их (казаков) радость была недолгой — встретились с пашой моря (капудан-пашой) с 40 галерами, которые их разбили наголову, хотя у них было почти триста лодок».

Мишель Бодье

Мишель Бодье, французский историк 17 века. К сожалению никакой другой информации об этом авторе найти не удалось. Тем не менее его записки проливают дополнительный свет на взаимоотношения Османской империи с казаками.

Запорожцы, замечал тогда же французский автор Мишель Бодье, говоря о противостоянии Стамбулу 1620-х гг., явились «бичом для… Турецкой великой державы», которую они терзали, «как мухи терзают и самых больших животных», и «показали туркам, что в каком бы положении они (казаки) ни были на этом море, они тут всегда хозяева и что оно не столько море, сколько арена их побед над ними (турками)».

М. Бодье о нападении и захвате донскими и запорожскими казаками города Кафа в 1623 году. По его словам, «казаки и русские (т.е. запорожцы и донцы) прибыли из устья Дуная (Днепра?) и на побережье напали на большой крымский город, который им (татарам) принадлежит, овладели им, ограбили, вывезли из него богатства, увели в качестве рабов тех татар, что там жили, затем подожгли и из большого города сделали большой костер. Турки были вынуждены послать пятнадцать галер на это Черное море, чтобы остановить успехи тех казаков; но нашлось так мало людей, желающих идти сражаться, что министры велели силой взять лодочников канала, носильщиков и грузчиков-армян, чтобы снарядить эти суда командами»… «Султан Амурат (Мурад IV), рассерженный этими беспорядками, пригрозил своему великому визиру и главнокомандующему, что отрубит им головы, если они не найдут военного люда в достаточном числе, чтобы снарядить галеры». Министры доказывали своему повелителю, что янычары и сипахи «не умеют больше подчиняться и не хотят больше выходить из Константинополя».

У М. Бодье читаем, что казаки «спустились к Замкам Константинополя, которые… Черное море омывает своими волнами; после обычного грабежа и опустошения большого селения рядом с Константинополем они его сожгли, причем пламя было видно из павильонов Сераля (1624 год)». Далее М. Бодье замечал, что «казаки посмели появиться в двух лье от Константинополя, у двух крепостей, или замков, находящихся на обоих берегах Босфора, которые и были единственными преградами от их набегов и не дали им пройти дальше». По словам М. Бодье, «одно имя казаков вызывало страх и ужас в Константинополе», а османские «министры были в таком испуге, что трусливо плакали как женщины вместо того, чтобы помогать своей стране как подобает мужчинам».

М. Бодье о впечатлении произведённом казаками на турок после Босфорского рейда 1624 года: «У турок, не было другого лекарства, кроме отчаяния, порождаемого в таких случаях малодушием, и они пометили крестами двери франков (как они зовут христиан Запада), а ночью, разбивая их окна камнями, кричали и угрожали, что будут их грабить и убивать, если они не воспрепятствуют набегам и опустошениям, чинимым у них (турок) казаками».

М. Бодье о взятии казаками Трапезунда и его разграблении: «сто пятьдесят лодок казаков, обычного бича для турок на Черном море, напали на город Трапезунд, ограбили его, но не смогли овладеть замком, оказавшим сопротивление…». М. Бодье указывает, что флот, направленный против казаков, исчислялся в 55 галер и приводит подробности его выхода в море. Реджеб-паша с 43 галерами уже покинул стамбульский порт, чтобы присоединиться к 12 галерам, которые еще раньше отправились в плавание, но «султан узнал, что двести лодок казаков находятся на Черном море, намереваясь подойти поближе к городу (Стамбулу)… и велел не выходить из Босфора». Капудан-паша, воспользовавшись случаем, построил в проливе новый форт, после чего «вышел на поиски казаков, которые опустошали берега этого моря. Он направил вперед на разведку двенадцать галер, за которыми следовал сам с теми сорока тремя, которые привел…».

Рассказ М. Бодье о непокорстве пленных казаков: «Бей, повел их (пленных казаков-рабов) в какой-то магазин, чтобы взять там продовольственные припасы и отнести их на галеру; тут они на него набрасываются и убивают. Приходят, чтобы взять их и покарать за убийство, они принимают бой, убивают нескольких нападающих и умирают с оружием в руках».

М. Бодье о сражении казаков после взятия двух галер у Сизеболы: «продолжали бы побеждать, так что из четырнадцати галер… ни одна не вернулась бы в Константинополь, если бы не крепчавший ветер, ограничивший их успех такими небольшими трофеями. Со своей стороны, они потеряли восемь лодок, которые неосторожно отдалились от основной части суденышек, чтобы ограбить несколько сел; двенадцать турецких галер атаковали и захватили их, и турки, чтобы прикрыть свои потери присущей им пышностью, увели их в Константинополь с тремястами пятьюдесятью пленными и седьмого числа октября месяца (27 сентября старого стиля) триумфально вошли в порт, ведя на буксире эти небольшие лодки».

К 1630 г., может быть, относятся действия казаков и в районе Бургаса. М. Бодье в одном из изданий своей книги, вышедшем в 1631 г., сообщал свежие новости на этот счет. «Русские (казаки), привыкшие совершать набеги, продолжают их чинить летом… тысяча шестьсот тридцатого года… они вновь вышли в Черное море, чтобы, как обычно, нанести урон туркам, используя реку Танаис и Борисфен…». «Русские, высадились в Анатолии, захватили там несколько удаленный от моря город Ямбол, ограбили его и увезли богатую добычу, состоявшую из разных вещей, но главным образом меди, которая производится в большом количестве в этом крае». Согласно М. Бодье, капудан-паша «смог собрать лишь шестьдесят пять парусов» — галер, галиотов и бригантин — ив июне (22 мая — 20 июня старого стиля) выступил, «чтобы выгнать русских из империи своего государя», но «не добился большого успеха».

М. Бодье: «Сии козаки, выступя чрез устье Дуная в Черное море, начинали опустошать приморские области султана… Амурат с тру дом мог найти в своих гаванях 15 галер для учинения над ними поисков, а еще больше имел труда их вооружить. Не нашед ни галерных работников, ни морских служителей и никого, кто бы хотел итти в поход, принужден был силою брать таких людей, которые никакого не имели понятия о мореходном деле. Сие толь худо снаряженное ополчение не весьма могло устрашить Козаков, которые всегда продолжали свои разбои с одинаким успехом».

Пье́тро де́лла Ва́лле (Балле)

Пье́тро де́лла Ва́лле (11 апреля 1586 — 21 апреля 1652) — итальянский аристократ, путешественник, литератор, музыкант-любитель, дипломат. В ходе своего двенадцатилетнего путешествия по Азии посетил Османскую империю (Стамбул, Ионические острова, Египет, Палестину), Персию и Индию. Жюль Верн назвал его «первым туристом», поскольку, обладая большим состоянием, он путешествовал не для заработка или по делам, а для удовлетворения собственного любопытства. Пьетро делла Валле был хорошо образованным человеком, владел латынью, древнегреческим языком, изучил турецкий, арабский, персидский языки. Для нас особо интересны его описания противостояния Османской империи и казаков. На русском языке труды Пьетро делла Валле не издавались.

Итальянский путешественник Пьетро делла Валле, рассказав в своих записках 1618 г. о казачьих действиях на море и о том, как он в 1616 г. был очевидцем отправки из Стамбула против казаков султанского кузена Махмуд-паши с 10 лучшими галерами и множеством меньших судов, обращенных затем ими в бегство, замечал: «После стольких побед и таких хороших успехов, которые не могут не вселить в победителей храбрость и гордость, я вынужден призадуматься, не имеют ли казаки право претендовать однажды на что-то более возвышенное. Я слышал от них, что они надеются со временем стать хозяевами Константинополя, что освобождение этой местности предназначено их мужеству, что предсказания, которые они имеют, это ясно предвещают».

П. делла Валле, который называет османского флотоводца генералом Махуд-пашой, сыном Цикале и кузеном султана. Мехмед-паша, по П. делла Валле, «повел туда, кроме большого числа небольших судов, десять галер из числа самых больших и лучших, что были в Константинополе. Несмотря на все это, его судьба не стала счастливее других. Напротив, он испытал самые большие невзгоды, так как казаки, обратив его войско в бегство, захватили две большие галеры среди многих других, пустились за ним в погоню, побив его и оконфузив».

«В 1621 г., — утверждает П. делла Валле, — козаки польские вошли в устье Черного моря и проникли до самой Тюремной башни и предместий Константинополя, где они захватили огромное количество рабов, так что вельможи турецкие не смели с этой стороны ходить для прогулок в свои сады при виде Козаков, бегавших повсюду с саблями в руках и нигде не встречавших сопротивления».

Однажды, говорит П. делла Валле, ссылаясь на информацию армян, «чтобы избежать ярости казаков, которые производили невероятные опустошения на всех реках Черного моря», «все жители Трабзона покинули город и отправились в Эрзирум».

П. делла Валле приходил к убеждению, что со временем они «образуют очень сильную республику, поскольку… ни знаменитые спартанцы, или лакедемоняне, ни сицилианцы, карфагеняне, даже римляне, а в наше время голландцы не имели ни более прекрасных, ни более счастливых начал». «И, если в истекшие тридцать с лишним лет… турки не смогли ни уничтожить их (казаков), ни даже добиться над ними какого-либо превосходства, но, напротив, они с каждым днем становятся все сильнее, то есть основание надеяться, что в дальнейшем их влияние беспредельно увеличится и что они станут непобедимыми».

«Бог, — писал П. делла Валле, — не преминет воздать однажды… мне за заботу и усердие о создании, насколько я мог, союза персов не только с казаками, но и с польским королем, если это возможно, зная хорошо о преимуществах, которые христиане могли бы извлечь из этого союза, и о потерях, которые турки, наши общие враги, могли бы понести».

Шах Аббас стал «весьма тщательно» расспрашивать, каким образом можно было бы блокировать Босфорский пролив. «Я, — писал П. делла Валле», — сказал ему, что нет ничего легче и что он добьется успеха, если только призовет казаков Черного моря на свою службу, на которой они будут охотиться на турок со всеми выгодами, изложенными его величеству. Что если он окажет им некоторую помощь на суше, где море ближе всего подходит к его государству, и обеспечит им пристанище на берегу, что очень легко сделать, укрепив какую-либо гавань, если подходящая имеется, или устье какой-либо из рек, которых множество, — то тем более могущественными они станут. Что под таким добрым покровительством они добились бы очень значительных успехов, ездили бы таким образом по рекам Требизонда и всего этого берега, что они легко стали бы хозяевами этого моря, чтобы заставить турок никогда тут не появляться к их стыду. Поскольку Черное море не очень обширное, первый, кто приобрел бы на нем определенную славу, как уже начали делать казаки, господствовал бы там полностью и диктовал бы свои законы другим». Шах Аббас, отмечал П. делла Валле, «был очень внимателен, ни разу… не прервал» говорившего, а по окончании речи «ответил… с исключительным пылом, что если Бог позволит, то он сделает это».

Томас Роу

Сэр Томас Роу (родился 1581 году, умер в 6 ноября 1644 году), английский дипломат, путешественник, учёный и писатель 17 века. В роли английского посла, благодаря ловкости и дипломатическим способностям, получил от турецкого султана расширение привилегий английских торговцев. Он заключил договор с Алжиром в 1624, которым он обеспечил освобождение нескольких сотен английских пленников. Оставил записки об Османской империи, где в частности упоминал донских и запорожских казаков и их морские походы против турок.

8 февраля Т. Роу в депеше государственному секретарю Джорджу Кэлверту и в посольских «известиях» доносил, что Осман II желал лично возглавить поход на восставшего эмира Сайды в тогдашней Сирии (ныне Ливане), «но, учитывая неопределенность польских дел и что пришлось бы оставить на казаков свой имперский город, и по другим имевшимся здесь соображениям он изменил свое намерение и приказал идти сухопутному войску и морскому флоту». Одновременно «для предотвращения самого худшего приведены в порядок 12 небольших галер и обыкновенное множество фрегатов (имеются в виду фыркаты, небольшие гребные суда), чтобы охранять Черное море от вторжения казаков».

В июле 1622 года Т. Роу отправил депешу в Лондон Д. Кэлверту, где без подробностей сообщал о вторжении татар в Польшу, а казаков на Черное море и захвате ими «большой добычи». Некоторые меры Турции по улучшению ее отношений с Польшей, указывал посол, «я думаю, не обеспечат спокойствия… И вот в чем трудность: турки и поляки в любом случае заключили бы мир, но они не знают, что делать с этими разбойниками, которые теперь никого не боятся».

Т. Роу еще 5 апреля 1623 года сообщал лорду Д. Кэлверту: «Чтобы отомстить им (татарам), казаки вышли в Черное море и захватили трофеи, и атаковали город…». По словам посла, «в этот день Совет пришел в ярость» и поспешил разослать повеления для предотвращения дальнейших казачьих вторжений. «Не знаю, — замечал Т. Роу, — будет ли разорван мир с Польшей или, если ни одна из сторон не перейдет к открытой войне, они будут кивать на своих вольных вассалов, чтобы вредить друг другу, что со временем навлечет на обоих еще большие неприятности».

Согласно сообщения посольства Т. Роу от 15 мая 1624 года, видно, что «поспешить» на помощь Кафе паша смог весьма относительно: «При… отправлении… галер, как только они вошли в Черное море, они встретились с небольшим кармиссалом (карамюрселем), сообщившим, что впереди них было только 40 лодок казаков; янычары взбунтовались и заставили генерала (адмирала) вернуться в канал и требовать больше сил…». Ибрахим-паша «получил выговор и был снабжен большим числом людей, и таким образом отправился вновь».

В «Известиях из Константинополя», составленных посольством Т. Роу 10 (20) июля 1624 года, сказано: «9 этого месяца от 70 до 80 лодок казаков, по 50 человек на каждой, гребцов и воинов, воспользовавшись удобным случаем, когда капитан-паша отправился в Татарию, вошли в Босфор приблизительно на рассвете…».

Из письма Т. Роу Д. Кэлверту от 25 июля 1624 года: «Я, — говорилось в письме, — вынужден прибегнуть здесь в некоторых местах к шифру, потому что в момент последнего смятения, когда прибыли наши обычные пакеты, они неожиданно вызвали подозрение беспокойного чиновника и были доставлены к каймакаму; было широко распространено лживое обвинение в том, что некоторые из них будто бы обнаруживают сведения касательно казаков, и сиюминутная оскорбительная ярость подталкивала вскрыть их в Государственном Диване, или Совете, который обещал успокоить толки; но через несколько дней мудростью визира они доставлены нам невредимыми». «Следующей почтой, — писал Т. Роу, — я пошлю копии вашей чести и дам его величеству отчет о деле пиратов, в коем сделано что возможно; новый паша послан с новыми и горячими приказами, каковые, я уверен, выполнит, чтобы мы могли торговать в будущем без опасения от них (казаков)».

Из депеши английского посла Т. Роу принцу Уэльскому, датированной 18 сентября 1624 года. «Солдаты на галерах в устье Босфора, — говорится в документе, — взбунтовались против своих начальников, забрасывая их камнями и отказываясь снова идти в море…» Властям удалось успокоить бунтовщиков, только согласившись «с условием, что они остаются там, где находятся, и несут стражу до тех пор, пока зимняя погода не прогонит казаков, и в этот день их (солдат) возвращают в город». Очевидно, речь шла о дне Касыма, считавшемся в Турции началом зимы и приходившемся, как мы указывали, на 26 октября.

«Казаки, — сообщало английское посольство в „Известиях из Константинополя“ от 1 октября, — снова появились поблизости от устья Босфора со 150 фрегатами (на этот раз „фрегатами“ — фыркатами названы чайки и, возможно, струги) и взяли много добычи на греческом берегу, настолько, что все берега Черного моря стали безлюдными».

Как сообщали «Известия о турецких делах», составленные посольством Т. Роу 12 июня, 1624 года, «обеспокоенность казачье-крымским союзом и враждебными планами относительно Кафы заставила капудан-пашу стянуть к Стамбулу «все галеры Архипелага, которых было разных типов 60», и отдать им приказ выйти в Черное море «со всеми силами, которые может собрать этот город». Английское посольство, не слишком веря в результативность предстоявших действий, отмечало, что «всякое можно ожидать от его (капудан-паши. — В.К.) плана, и успех этого сомнителен».

В известиях посольства Т. Роу от 30 июля 1624 года рассказано, что капудан-паша отправился с флотом в сторону Босфора «и на следующее утро, на рассвете и в густом тумане, столкнулся с флотом казаков… и так смешался с ними, что не мог ни воспользоваться своим строем из-за опасности для своих собственных галер, ни уклониться от них (казаков) без боя. Таким образом вовлеченные в бой, казаки неистово начали атаку…».

Из депеши посла Т. Роу Э. Конвею от 6 мая рассказывается о том, что казаки «готовы с 700 фрегатами напасть на какое-нибудь место возле этого города (Стамбула); снаряжение предоставлено им от короля (Польши) и польский капитан на каждую лодку. Они угрожают сражаться с армадой великого синьора и поклялись окружить и взять приступом адмиральскую галеру. Все селения на Босфоре до ворот Константинополя дрожат, и город не без страха, ослабевши некими предсказаниями и астрологами, которые предрекают великое несчастье от северного народа».

Из донесения от 2 июня 1627 г. Т. Роу в Лондон: «В то время как все морские силы были заняты (действиями против казаков),… Архипелаг был оставлен без защиты, и шесть галер, как мы полагаем, великого герцога (Тосканского) пришли к устью Геллеспонта и взяли один галион и много меньших кораблей каирского флота… сообщают о добыче в миллионы. Эта тревога заставила великого синьора послать на Черное море, и немедленно из армады были выделены 12 галер и посланы искать христиан, которые, я не сомневаюсь, ушли со своими богатствами».

ЮХАН ВИДЕКИНД ИСТОРИЯ ДЕСЯТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ (Русско-Шведской)

«История десятилетней шведско-московитской войны» была написана королевским историографом Швеции Юханом Видекиндом (1618—1678) и дважды издана в Стокгольме на шведском (1671) и латинском (1672) языках. Автор этого труда, поощряемый канцлером и одним из регентов при малолетнем наследнике престола Карле (с 1672 г. — Карл XI) Магнусом Габриэлем Делагарди, взялся описать отношения между Швецией, Речью Посполитой и Россией в начале XVII столетия. Наиболее подробный рассказ приходится на 1608—1617 гг., однако Видекинд совершает краткие экскурсы и в предшествующие времена, начиная более или менее связное изложение с 1558г. Заканчивается книга событиями 1621 г. Нам будет интересно узнать, что писал королевский историограф о казаках.

Местожительство, происхождение, нравы казаков и устройство казачьего войска.

Частые упоминания в этой истории о казаках, которые и вообще широко известны по свету, побуждают меня привести несколько наблюдений об их местожительстве, происхождении, нравах и управлении.

Местожительство. Есть две реки, начинающиеся в Московии и текущие по широкому пространству. Это — Борисфен и Танаис (Днепр и Дон). Последний вытекает из громадного Иванова озера в Рязанском княжестве, оттуда несется к югу через татарские пустыни и впадает тремя устьями в Меотидское болото выше Борисфена. Татары называют его Доном, то есть священным, так как он изобилует рыбой и течет по весьма плодородным местам. Живущие по его берегам называются донскими казаками. Некоторые представляют эту реку вдвое большей, чем Истр (Дунай. Старый историк-писатель). Геродот выводит ее истоки из неведомо каких болот. Мела (Опытный географ Мела) относит их к Рифейским горам. То же делает (делает известный древний поэт) Лукан в 3 книге:

…«Сверху Рифеев

Катится вниз Танаис. Берега его разные носят

Света частей имена: для Европы и Азии служит

Гранью предельною он, рассекая страну посредине».

У поэтов он именуется: снежный, скифский, суровый и морозный, гордый, холодный, двурогий (ледяной рекой, жестокой, холодной, вздувающейся, ужасной и немилостивой, двурогой, скифской).

Борисфен — местопребывание казаков. Другая река, Борисфен, являющийся в значительной части границей королевства Польского и Великого княжества Литовского, собственно и есть местопребывание (гнездо могущественных) казаков. Ныне он называется Непр и Нестр или Днепр. Беря начало в Смоленском княжестве, на болотистой равнине, близ села (маленького села) Днепреско, отстоящего от города Москвы на 30 миль, река делает небольшой изгиб на запад, проходит у городов Смоленска и Киева, в России, затем направляется на юг (север) и, пройдя еще 300 миль, в земле перекопских татар и Черкасов, недалеко от Каффы, впадает в Понт Эвксинский. Об этой реке много говорит Геродот в 4 книге, кое-что также Марцеллин в 18 главе 22 книги. Затем, она только тогда принимает имя Борисфен, когда в Днепр (Днепра, когда в нее) впадает Березина, см. Левенклау. Верхняя часть реки относится к Литве, а в нижней части смыкаются владения разных народов: помимо русских московитского и польского подданства, к ним примыкают некоторые турецкие округа; небольшим пространством отделены от них и валахи. Король польский Стефан думал по этой реке установить связь между Востоком и Балтийским морем и добился бы своего, если бы не сопротивление дикого населения ее берегов. Ведь в этом стечении множества далеко не мирных народов едва ли можно рассчитывать на мирные отношения, содействующие общению племен. Безграничные степные пространства из-за опасности разбоев большею частью остаются необработанными (особенно потому, что кругом лежат безграничные пустыни, где живет много бродяг и грабителей).

Там-то, в местах, чудесно укрепленных природой, где Борисфен поворачивает к своему устью (Днепр имеет первые истоки), казаки устроили себе жилища. Когда-то старые географы называли те места Катадупами, а ныне роксоланы на своем наречии зовут их Порогами.

Происхождение имени. Казаки названы так татарами, а у татар это имя означает разбойников, то есть то же, что у венгров называют мартолоссами, а у итальянцев — бандитами. Название «запорожские» происходит, я думаю, от слова «табор», означающее лагерь, умело защищенный выстроенными в ряды возами, наподобие весьма сильного укрепления: в таком лагере они находят при нападении врагов последнее убежище.

Происхождение народа. Сюда в старину стекались самые разные люди, больше всего из России, привыкшие жить грабежом добычи у врагов, а также (также многочисленные) запятнанные бесчестием дворяне из Великой и Малой (Верхней и Нижней) Польши, люди, изгнанные за преступления из Франции, Италии и Испании. Все они обязаны следовать греческой религии и держаться русского языка, отказавшись от знатности рода, принять плебейские прозвища, отбросить всякую культурность и жить мужицкой (крестьянской) жизнью. Пока военная дисциплина у них не испортилась, они делились на роты и полки, жили в воздержании и послушании, непрерывно предаваясь войнам (Нет); необходимую пищу добывали охотой и рыболовством и больше всего уважали умеренность. Далекие от городской обстановки, чуждые невоздержанности и необузданности, они мало заботились или вовсе не думали об имуществе, гоняясь больше за оружием. В очаковских степях они часто победоносно сражались с татарами (татарами, да и турка с его галерами они не оставляют в покое, часто нападая на них в море).

Устройство. Войско они содержат в несколько тысяч человек, соблюдают военные чины, величайший почет оказывают ветеранам и заслуженным воинам. Потому-то короли польские и давали им определенные права и свободы, оказывали милости, а часто и покровительство.

С течением времени старые нравы начали портиться: воинов перестали ценить за доблесть и заслуги, а стали стекаться туда отовсюду из русских областей преступники, которых закон изгнал с родины, и бездельники, бежавшие от земледельческой работы или ремесла. Эта непригодная к войне масса могла быть только обузой ветеранам (Их масса все более и более портилась, так что из них не вышло ничего, кроме разнузданных, беспутных и негодных шаек; между ними росли раздоры, и, таким образом, сами они были виноваты в том, что перестали быть силой). Умеренность, дисциплина, послушание сменились своеволием, как обнаружилось больше всего в нынешней войне, где они под предводительством Наливайки грабили все, что попадалось; они дерзнули даже избрать главнокомандующего (Они стали избирать себе разных предводителей, как ныне Наливайко, отправились разбойничать) и в настоящих боях сражались с Речью Посполитой. Она старалась не только силой, но и разными хитростями их укротить, но безуспешно. На войне они грабят, а в мирное время рассылают своих колонистов (расселяют своих людей) по селам и городам, выходя из подчинения господам (всецело подчинялись своим командирам). Немногие ветераны живут на старых местах у Борисфена, остальные же, разбогатев от добычи, думают только о себе, жиреют в праздности, заводят ссоры и часто на польских сеймах держат сторону тех, кто, исповедуя (исповедует) греческую веру, презирает западную. Поляки часто стараются привлечь их жалованьем, высылают против турок, которым те весьма враждебны, поскольку считают себя христианами, чтобы разузнать, что делается в их земле.

Управление. Высшее управление у них принадлежит начальнику войска, который в качестве знака власти носит посох, сделанный из тростника. Как избирается он не голосованием, а криками и бросанием шапок в пользу кандидата, так и низлагается с той же легкостью. Однако, пока он у власти, ему принадлежит право жизни и смерти. Второе по достоинству место занимают посол и военные советники, называемые есаулы. За ними идут, как ближайшие по почету начальники лагеря, орудий, полков, 12 сотников и общественный нотарий, который обыкновенно записывает подати и расходы и пишет письма. Когда случаются трудные (важные, касающиеся общего блага) дела, сам предводитель созывает людей на собрание, и они слушают его в глубоком молчании, а затем наперебой кричат (никто не в силах услышать ни слова из-за начинающегося шума и говора). Они очень опытны в морской войне; плавают в лодках (небольших лодках), у которых по бокам для устойчивости в морском волнении приделаны тростниковые настилы, и с большой быстротой часто захватывают турецкие корабли (они так умело пользуются ими, что часто наносят урон туркам с их судами и берут над ними верх).

Большинство из них (казаков) вооружены не копьями (панцирями), а мушкетами и составляют крепкую пехоту на службе у поляков. Свои грамоты с привилегиями, военные орудия, турецкую добычу, всякое воинское снаряжение и королевские знамена, часто даруемые им Речью Посполитой за храбрые действия в знак верховенства (и регалии), они хранят в каком-то городе Киевского воеводства.

Эти люди при смутном положении дел в Московии служили то полякам, то москам, то Димитрию и даже шведам — где было выгоднее, и, конечно, оказали весьма сильное влияние на происшедшую впоследствии перемену (происшедшее впоследствии избрание великого князя).

Заруцкий родился в Тарнополе, затем был похищен татарами во время их вторжения в Россию и уведен на Таврический полуостров, откуда бежал к донским казакам, которые живут по берегам реки Дона, или Танаиса, являющейся границей между Европой и Азией и впадающей в Меотийское озеро. Казаки сделали его своим полковником и под его командой пришли на помощь Димитрию и Ружинскому, когда те осадили Москву. Там он сражался очень храбро и снискал себе большое благоволение их обоих. После того как Димитрий потерпел поражение, Заруцкий перешел на сторону польского короля и участвовал в осаде Смоленска и в бою под Клушином. Но когда он увидел, что польский полководец Жолкевский предпочел ему Ивана Салтыкова, знатного и известного среди русских человека, то с досады отправился к своему старому хозяину Димитрию, бывшему тогда в Калуге, и служил ему честно, пока тот был жив, а затем — его супруге, пока судьба не привела его к смерти, о которой было рассказано. Его казаки, желая спасти его, собрались под Ярославлем и Нижним Новгородом и хотели освободить его из тюрьмы в Муроме. Но как только новый великий князь и москвичи узнали об этом, они сейчас же отправили к этим казакам князя Бориса Лыкова, Григория Валуева и архимандрита с обещанием выдать им их жалованье, предоставить земли и поместья и все, что они потребуют. Казаки перешли на сторону великого князя. Это успокоило казаков, и они перешли на сторону москвичей, которые тотчас же намеревались послать их под Новгород под командой Ивана Куракина и князя Бориса. Но в этом году тут ничего не вышло. Однако слухи об этом дошли до господина Эверта Горна, который и поспешил в Новгород, чтобы приготовить все для оказания сопротивления…

ГИЙОМ ЛЕВАССЕР БОПЛАН (1630—1648 ГОД) Описание Украины

Среди мемуаристов первой половины ХVII ст., которые оставили записки, относящиеся к истории южной Руси, несомненно, наиболее выдающийся интерес представляет сочинение Гильома Боплана, озаглавленное им: «Описание Украины». Важность этого сочинения зависит как от личных качеств автора, так и от того положения, какое он занимал в продолжении довольно долгого времени в описываемом им крае. Благодаря обстановке, в которой Боплану довелось жить в Украине в течение 17-ти лет, он изъездил страну во всех направлениях и хорошо ознакомился с ее топографиею и этнографиею; обладая большою наблюдательностью и умением рельефно передавать виденные им черты, он в записках своих прекрасно отметил и осветил быт народа, среди которого прожил довольно долго. Главнейшее достоинство записок Боплана заключается в том, что он, как иностранец, не был лично заинтересован в казацко-шляхетской распре, разыгравшейся на его глазах, и потому передает ее мотивы совершенно объективно, без предвзятой мысли возвеличить или унизить ту или другую сторону; сверх того он обладал значительным уровнем цивилизации, заставлявшей его смотреть на описываемые факты с точки зрения гуманитарной общечеловеческой справедливости, которой не могли достичь его современники польские мемуаристы.

Гильом Левассер де Боплан был французом, родом из Нормандии. Дворянская фамилия Левассер была очень многочисленна и делилась на многие ветви, носившие отдельные названия по именам своих поместий. По всему вероятию, отец нашего мемуариста приобрел в Нормандии поместье от дворян Винефэй, называемое Боплан и положил основание новой линии «Levasseurs de Beauplan». — Гильом родился в исходе ХVІ столетия и в молодости поступил в военную службу во французском войске. В 1618 году он уже упоминается как «escuyer et lieutenant dans la place du Pont de l’Arche» в службе всесильного тогда временщика, маршала д’Анкр. Около 1630 года он был вызван польским королем Сигизмундом III в качестве опытного инженера в Польшу, где правительство поручило ему дело укрепления южных пределов Украины как от татарских набегов, так и от казацких восстаний. В течение 17 лет Боплан пребывал на Украине, занимаясь постройкою крепостей и их вооружением, а также основанием слобод, селившихся под прикрытием укреплений.

В год смерти Владислава IV Боплан оставил польскую службу и возвратился на родину; вероятно, зная хорошо край и его отношения, он предвидел наступавший конфликт с его последствиями и счел более благоразумным устраниться от участия в нем.

Возвратившись на родину, Боплан занялся приведением в порядок своих заметок и воспоминаний и составил описание края, в котором прожил столь долгое время. «Описание Украины» было уже готово и напечатано в Руане в 1650 году; с того времени издания этого сочинения повторялись несколько раз как на французском, так и в переводе на другие языки.

Описание Украины от пределов Московии до границ Трансильвании, составленное Гильомом Левассер-де-Боплан. Перевод со второго французского издания 1660 года

Тем не менее, отсюда получил начало тот благородный народ, который в настоящее время носит имя запорожских казаков; они рассеяны с давних времен в различных местностях по берегам Днепра и в смежных областях. Число их в настоящее время простирается до ста двадцати тысяч человек, привычных к войне и способных, по первому требованию, в одну неделю, собраться в поход на королевскую службу. Они часто, почти ежегодно, предпринимают опустошительные набеги и приносят большой вред туркам. Они много раз грабили Крым, населенный татарами, опустошали Анатолию, брали приступом Трапезунд и даже достигали устья Черного моря, в трех милях от Константинополя, где все предавши огню и мечу, возвращались затем домой с большой добычей и некоторым количеством рабов, обыкновенно малых детей, которых они оставляют у себя в качеств прислуги или же дарят вельможам своей страны; взрослых же они редко берут в плен, разве только в том случае, если считают их достаточно богатыми, чтобы заплатить за себя большой выкуп и освободиться. Они предпринимают свои набеги не более, как в количестве шести или десяти тысяч человек, чудесным образом переправляются через море на плохих судах собственного изделия, форму которых и конструкцию я опишу дальше.

Говоря об отваге казаков, не лишним будет сказать также о том, каковы их нравы и занятия. Известно, что среди этого народа встречаются вообще люди опытные во всех ремеслах, необходимых в человеческой жизни, как-то: плотники, умеющие строить как дома, так и суда, экипажные мастера, кузнецы, оружейники, кожевники, шорники, сапожники, бочары, портные и т. д. Они очень искусны в приготовлении селитры, которая в изобилии добывается в этом крае; из нее они делают превосходный порох; женщины у них занимаются пряжею льна и шерсти, из которых они выделывают полотна и ткани для своего употребления. Bсе они хорошо умеют возделывать землю, сеять, жать, печь хлеб, приготовлять различные сорта мяса, варить пиво, делать медь, брагу, курить водку и пр. Нет ни одного человека между ними, к какому бы полу, возрасту или состоянию он не принадлежал, который бы не старался превзойти друг друга в пьянстве и бражничестве, и нет в мире другого христианского народа, который бы усвоил так, как они, привычку не иметь заботы о завтрашнем дне.

Впрочем, справедливо, что все они способны ко всякого рода занятиям, хотя иные бывают боле искусны в одних, другие — в других ремеслах. Встречаются также между ними люди с более высоким уровнем развития, чем обыкновенная масса народа. В общем, все они достаточно развиты, хотя занимаются исключительно тем, что полезно и необходимо, преимущественно в деревенской жизни.

Плодородие почвы доставляет жителям хлеб в таком изобилии, что нередко они не знают, что с ним делать, тем более, что у них нет судоходных рек, впадающих в море, за исключением Днепра, который в 50 милях ниже Киева прегражден тринадцатью порогами, последний из которых отстоит от первого на добрых семь миль, что составляет целый день пути, как это видно на карте. Это преграда препятствует им сплавлять свой хлеб в Константинополь; отсюда происходит их леность и то, что они не хотят вовсе работать, разве только вследствие крайней необходимости, когда у них не достает средств купить то, в чем нуждаются; они предпочитают заимствовать все, что нужно для их удобства, от турок, их добрых соседей, чем самим трудиться для его приобретения. Они довольствуются немногим, лишь бы было что есть да пить.

Они исповедуют греческую веру, которую называют русскою; свято почитают праздничные дни и соблюдают посты, которые у них продолжаются в течение восьми или девяти месяцев года и состоят в воздержании от употребления мяса, каковую формальность они с упорством соблюдают, будучи убеждены, что спасение души зависит от различия пищи. Зато, мне кажется, нет в мире народа, который бы сравнялся с ними в способности пить, ибо не успеют они отрезвиться, как тотчас же принимаются пить снова. Все это, впрочем, происходит только в свободное время, но во время войны или, когда подготовляется какой-либо поход, они крайне трезвы, и грубость можно заметить только в одежде. Они смышлены и проницательны, остроумны и щедры, не стремятся сделаться богачами, но больше всего дорожат своею свободою, без которой они не могли бы жить; это главная причина, почему они столь склонны к бунтам и восстаниям против местных вельмож, лишь только почувствуют притеснения последних, так что редко проходит более 7 или 8 лет без того, чтобы они не восставали против вельмож. Впрочем, это люди вероломные и коварные, которым ни в чем нельзя доверяться. Они чрезвычайно крепкого телосложения, легко переносят холод и зной, голод и жажду; неутомимы на войне, мужественны, смелы и часто столь дерзки, что не дорожат своею жизнью. Больше всего они обнаруживают ловкости и стойкости в сражении, когда находятся в таборе, т. е. под прикрытием возов (ибо они очень метко стреляют из ружей, которые составляют их обычное оружие), и при обороне укреплений; недурны они и на море, но верхом на лошадях они не настолько искусны. Мне случалось видеть, как только 200 польских всадников обращали в бегство 2000 человек из их лучшего войска; правда и то, что под прикрытием табора сотня казаков не побоится 1000 поляков и даже большего количества татар, и если бы они были также искусны в кавалерии, как в пехоте, то, я думаю, могли бы считаться непобедимыми. Казаки высоки ростом, сильны и проворны; они любят хорошо одеваться, что особенно заметно, когда им удастся пограбить соседей; в другое же время они носят одежду довольно скромную. Они пользуются от природы прекрасным здоровьем и даже почти совсем не подвержены той эпидемической болезни, распространенной в целой Польше, которую медики называют колтуном (plica), по той причине, что волосы пораженных этой болезнью страшно спутываются и сбиваются в комок; туземцы называют ее «гостец» (Колтун известен в медицине под именем plicapolonica или же trichosisplica). Казаки редко умирают от какой-либо болезни, разве только в глубокой старости; большинство умирает во время войн, слагая головы на поле брани…

Поэтому, если случится таким несчастным крестьянам попасть в крепостную зависимость к злому владельцу украинскому помещику дворянину), то положение их бывает гораздо хуже, чем положение каторжников на галерах. Такое рабство является главной причиной многочисленных побегов крестьян; наиболее отважные из них уходят на Запорожье, которое является местом убежища казаков на Днепре. Проведя здесь некоторое время и приняв участие в морском походе, они считаются уже запорожскими казаками; подобными побегами постоянно увеличивается состав их войска, что с достаточной очевидностью доказывается и настоящим восстанием, ибо, после поражения поляков, эти казаки поднялись в количестве 200,000 человек, которые, выдержав кампанию, сделались господами края, на протяжении более 120 миль в длину и 60 миль в ширину. Мы забыли упомянуть, что обычное занятие казаков в мирное время составляют охота и рыбная ловля. Вот все, что мы хотели сказать вообще и как бы мимоходом относительно нравов и занятий этого народа…

Ниже Печерска, в долине, находится селение, которое называется Трипольем (Г. Треполь — это один из древнейших городов Южной Руси. О Триполье и его крепости см. нашу работу: Прошлое м. Триполья). Еще ниже, на вершине горы, видны Стайки (Стайки — м. Киевского узда. Поселение очень древнее. В самом с. есть городище, близ церкви, а в окрестностях — три городища, два овальной формы, а одно — треугольной. Здесь попадаются предметы древности: серебряные гривны, фибулы, монеты и проч.); это древний городок; там находится паром для переправы через Днепр. Далее следует Ржищев (Ржищев — м. Киевского у. Ржищев, по времени возникновения, ровесник м. Триполью. Близ Ржищевского монастыря находится четырехугольное городище, 195 саж. в окружности. В 4 верстах от местечка, к с. Гребням, есть тоже четырехугольное городище, почти одинакового размера. В окрестностях находят серебряные гривны, фибулы, монеты и проч.), который также расположен на горе; это важное место и заслуживает, чтобы его укрепили, так как здесь находится очень удобный переход через реку. Далее следует Трехтемиров (Трехтемиров — поселение конца XVI в. В то время оно было расположено там, где теперь лежит деревня Монастырск. В 1575 году оно было отдано казакам. Начало монастыря — неизвестно. Быть может, что под этим именем существовал Зарубский монастырь. Казакам Трехтемиров продолжал принадлежать до 1678 года, когда он был разорен турками. В 1715 г. Трехтемиров составлял староство.), русский монастырь, расположенный на возвышенности, между пропастями, окруженными неприступными скалами. В этом месте казаки сохраняют все свои драгоценности; здесь также есть один пером для переправы через реку.

В расстоянии одной мили отсюда, на противоположном берегу, вы встречаете Переяславль, город, который, кажется, не может быть столь (Здесь в тексте Боплана поставлено слово tant, обозначающее, как известно: столь, столько. Очевидно, Боплан слыхал о древности г. Переяславля, но следуя своим взглядам о небольшой, сравнительно, древности Днепровского левобережья, считает и г. Переяславль недавнего происхождения. О Переяславле см. нашу работу: История Переяславльской земли с древнейших времен до половины XIII ст.) древним, ибо он лежит на низменном месте; по своему положению, это один из самых замечательных городов, укрепленный самой природою. Здесь можно было бы легко выстроить очень важную цитадель, которая служила бы арсеналом против москвитян и казаков. В этом городе считается до 6000 дворов; казаки имеют здесь один свой полк. Еще ниже, на русской стороне, лежит Канев (Канев — уездный город, Киевской губ., расположенный при устье pp. Каневки и Дунайца в Днепре. Это — очень древний город. Местное предание гласить, что Канев обязан своим происхождением грекам, основавшим его в глубокой древности, но точная дата его возникновения неизвестна. Слово Канев — чисто тюркское или татарское и обозначает, в буквальном переводе: «место крови» или же «дом крови», по всей вероятности вследствие беспрестанных неумолкаемых войн, с окружающими кочевыми народами. В Патерике Печерском Канев упоминается при рассказе о событиях XI в. В летописи, под 1144 г., упоминается, что Всеволод Ольгович построил в Каневе церковь во имя св. Юрия. Выдвинутый к границе со степью, г. Канев был важен и в религиозном отношении: здесь находились свои епископы. Юрий Долгорукий, овладев Киевом, отдал Канев Глебу Юрьевичу. Канев играл довольно видную роль в великокняжескую эпоху, т. к. в то время сюда сходились на «снем», т. е. сейм, русские и половцы. Находясь в довольно выгодном стратегическом месте, Канев играл роль этапного пункта для товаров, идущих с южных и восточных стран. Сюда неоднократно отправлялись князья для охраны шедших в Русь караванов купцов, так называемых «гречников и залозников». В конца ХII ст. великий князь киевский, Рюрик, отдал Канев в удел Всеволоду Юрьевичу, но в следующем году отобрал его обратно. Во время монгольского нашествия Канев был взять Батыем, и с этих пор город этот служил местопребыванием татарских баскаков. В начале XIV в. Канев перешел под власть литовского князя. В период литовского владычества Канев оставался важным в торговом отношении местом до самого падения Константинополя в 1453 году. В 1656 г. Канев получает городские привилегии. Во время войн В. Хмельницкого г. Канев играл довольно видную роль: сюда неоднократно спасался Юрий Хмельницкий и Брюховецкий (1664 г.) Город неоднократно переходил от казаков к полякам и к русским. По прутскому договору Канев остается за Польшей, от которой отходит окончательно к Poccии в конце XVIII в.), очень древний город и замок, где всегда находится полк казаков в качестве гарнизона; здесь также есть паром для переправы через реку…

Еще ниже, на русской стороне, расположены Черкассы (Черкассы — уездный город Киевской губ., расположенный на правом берегу Днепра, ниже впадения в последний р. Ольшанкн. Время основания г. Черкас неизвестно. Несомненно, это очень древнее поселение. Вероятно, Черкасы существовали уже в так называемую великокняжескую эпоху и получили свое название от тех полукочевых народцев, которые оседали в южнорусских степях; слово черкасы в летописях обозначало тюркских кочевников — торков, печенегов, черных клобуков и проч. По преданию, литовский князь Гедимин, овладев Киевом, захватил и его передовой форпост в степях, на Днепре, — Черкасы. Согласно документу XVI ст., Гедимин, повоевавши Кафу, Перекоп и Пятигорских черкас, привел часть последних, с их княгиней, и посадил их на Днепре, в Черкасах. С конца XIV ст. г. Черкасы начинают играть видную роль в торговом отношении с Востоком; так, купцы из Кафы и других мест Крыма перевозили свои товары водой, на Черкасы. В городе, на горе, существовал замок, очень удобный для защиты от врагов. В XV и XVI вв., это уже один из важнейших городов Южной Руси. В 1402 году, в описании замков, принадлежащих князю Свидригайлу, упоминаются и Черкасы. В 1483 году хан крымский, Менгли-Гирей, вторгся в Украину, разорил Киев и подступил с войском к Черкасам, но был отражен от последнего храбрым Матвеем Кмитой, собравшим в черкасский замок достаточно войска. Раздраженный Менгли-Гирей ушел домой и отсюда советовал московскому царю, Ивану III, захватить вместе с Киевом и Черкасы. Составляя столь видный стратегически пункт, Черкасы поручаются энергичным людям, наместникам или старостам, которые заботились о защите этого города и тянувших к нему мест. Из числа черкасских старост начала XVI стол. известен Евстафий Дашкевич, умевший своевременно отражать татар и даже вести наступательные войны против них. Энергичная и целесообразная защита южно-русских пределов, предпринятая Дашкевичем, была оценена польским правительством, которое позволило Дашкевичу организовать постоянную стражу из казаков, обязанную оберегать на воде и на суше караваны турецких и татарских купцов, проходившие мимо города, и проводить их до Киева. Во времена Дашкевича Черкасский замок был сильно укреплен. В первой четверти XVI ст. на Черкасы напал крымский хан, Сайдет-Гирей, и в течение почти месяца осаждал город, громил его пушками, но не мог взять и заключил мир В половине XVI ст. в Черкасах утвердился Димитрий Вишневецкий и подговаривал московского царя овладеть этим местом, но царь не согласился. После Димитрия Вишневецкого Черкаскими старостами были Михаил, Александр и Константин Вишневецкие, родственники Димитрия. Они старались защитить этот город от врагов. В 1590 г. Косинский, во время казацкого восстания подступил к Черкасам, чтобы захватить там Вишневецкого, но потерпел неудачу. В 1637 году, во время восстания Павлюка, г. Черкасы был сожжен, но вскоре снова возобновлен. В 1647 г. здесь зимовало, приготовляясь к походу на Хмельницкого, польское войско под начальством гетмана Потоцкого. Из Черкас же было послано против казаков войско, разбитое Хмельницким при Жовтых — Водах. Когда Б. Хмельницкий, овладев Украиной, перенес столицу в Чигнрин, Черкасы не вполне утратили оное значение, т. к. владели значительными поместьями в Левобережье. В 1768 г. черкаский замок был взят штурмом и разорен взбунтовавшимися крестьянами. В конце XVIII в. г. Черкасы сделался уездным городом. Несколько выше Черкас, на высоком берегу Днепра, есть урочище, называемые «Гуляй-Городок», где, по преданию, был когда-то город, в котором жил какой-то королек. В почве городка попадаются: куски кирпичей, дикий камень, людские черепа и проч. По преданию, близ г. Черкас возникла и Запорожская Сечь, бывшая будто бы сначала здесь, а потом, по мере движения населения в эти места, переходившая все ниже и ниже по Днепру, пока не достигла порогов, поселение за которыми и дало название Запорожской Сечи. От черкаского замка не осталось теперь и следа; жители указывают только то место, где он находился.), очень древний, с прекрасным местоположением город, который легко укрепить. Я видел этот город в период его расцвета, когда он служил центром для всех казаков; их начальник имел здесь свою резиденцию; но мы сожгли его в 1637 году, 18 декабря, два дня спустя после одержанной над казаками победы; в то время как мы вели с ними войну, они содержали здесь также казацкий полк; в этом месте существует паром для переправы через реку.

Ниже находятся: Боровица (Боровица — село Чигирин. у., Киев. губ. Название свое Боровица получила от тех дремучих лесов, которые некогда окружали это место. Первоначальное поселение находилось ближе к Днепру и носило другое название. Боровица в XVII в. была укреплена и составляла передовой форт, защищавший г. Черкасы со стороны степи. Боровица упоминается в Книге Большого Чертежа.), Бужин (Бужин — с. Kиeв. губ, Чигирин. уезда, близ правого берега Днепра. В XVII ст., в виду важности этого места в стратегическом отношении, оно было сильно укреплено. В 1663 г. близ Бужина Юрий Хмельницкий одержал победу над московским войском. В следующем году, во время войны за Малороссию, Бужин был сожжен польским полководцем Чарнецким. В 1667 г. турки разорили Бужин до основания. В 1678 г. кн. Ромадановский и гетман Самойлович разбили здесь наголову турецкого визиря Кара-Мустафу.), Вороновка, а на другой стороне — Чигирин-Дуброва (Чигирин-Дуброва — мест. Кременчуг. у., Полтав. губ., близ устья р. Сулы. Время основания этого поселения неизвестно, но уже в конце XVI ст. оно упоминается в числе вотчин князей Вишневецких. В 1764 г. оно принадлежало Лубенскому полку.), в расстоянии четверти мили от реки, как и Крылов (Крылов — мест. Чигиринск. у., на лев. берегу р. Тясмина. Оно основано в начале XVII в., на шляху татарском. Вероятно, раньше здесь было какое-либо поселение, которое затем уже разрослось так, что в 1616 году Сигизмунд III даровал ему городское право. В Крылове была крепость, состоящая из вала, укрепленного частоколом и рва. В 1625 г. здесь произошла битва между казаками и польскими войсками под начальством Конецпольского. Казаки, под начальством Мих. Дорошенка, были сильно стеснены близ Куруковского озера и согласились на мир, известный под именем Куруковского договора. Во время последующих казацких войн, Крылов был сильно опустошен. Местечко расположено среди огромных песков.), но последний уже на русской стороне, в одной миле от Борисфенеса, на pеке Тясмин. [11]

Несколько ниже, на московской стороне, виден Кременчуг (Кременчуг — уездный г. Полтав. губ. В XVI в. здесь был построен замок неким Сверчовским, перешедшим в казаки шляхтичем, для защиты от татар караванов, шедших по Днепру, и местного населения. Кременчугское староство относилось к киевскому воеводству; оно образовалось из земель черкасского староства. После зборовского договора Кременчуг является сотенным местечкам Чигирин. полка, а после Андрусовского договора он отходит к Миргородскому полку. В 1764 году Кременчуг был причислен к Новороссийской губ. и в течение 10 лет был главным ее городом. С 1802 г. он считается уездным городом полтавской губернии.); там находятся развалины древнего здания (Мы не можем точно определить, развалины какого здания находились здесь во времена Боплана. Быть может, здесь были развалины замка, построенного Витовтом для защиты переправы через Днепр, как об этом говорить Матвей Литвин. В 1590 году король Сигизмунд III приказал восстановить крепость, но это не было исполнено: в 1594 г. Лассота видел здесь только пустое городище. В 1635 году Боплан построил крепость в г. Кременчуге.), на месте которого я заложил замок в 1635 году. Это место очень красиво и удобно для поселения. Это также последний город на Днепре, ибо ниже его сплошь расстилается пустынная степь…

Затем следует Конский Остров, который имеет около 3/4 мили в длину и 1/4 мили в ширину; в верхней части он покрыть лесами и болотами и весною затопляется водой. На этом острове проживает множество рыбаков, которые, за неимением соли, сохраняют рыбу в золе, а также сушат ее в большом количестве. Они производят рыбную ловлю в реке Самаре, которая впадает в Днепр с другой стороны, вправо от верхней части Конского Острова. Река Самара со своими окрестностями весьма замечательна не только изобилием рыбы, но также медом, воском, дичью и строевым лесом. Всеми этими предметами она богата так, как никакая другая река. Это отсюда получался весь тот лес, который послужил для постройки Кодака, о котором мы будем говорить сейчас (Крепость Кодак, построенная Бопланом по распоряжению гетмана Конецпольского для наблюдения над запорожцами, была расположена на правом берегу Днепра, близ первого днепровского порога, называемого Кадацким или Кайдацким. В настоящее время здесь находится лоцманская слобода Старые Койдаки. В 1635-м году, вскоре после окончания постройки этой крепости, произошла катастрофа, о которой рассказывает Боплан. Впрочем, крепость не была окончательно разорена, т к. в следующем году реестровые казаки, по приказу Конецпольского, заняли ее и к концу 1639 г. еще более укрепили и снабдили оружием и необходимыми боевыми припасами. Начальство над гарнизоном было поручено польскому коменданту. В эпоху восстания Хмельницкого, Кодаком заведовал некто Гродзицкий. Кодак, осажденный, по приказу Хмельницкого, нежинским полковником Шумейком, должен был сдаться; комендант крепости и ее гарнизон попали в плен к казакам. В крепости был помещен гарнизон из запорожцев. Вообще, Кодак играл видную роль в стратегическом отношении. Богдан Хмельницкий определил для Кодака гарнизон в 400 человек. В Переяславльских договорных статьях, 1654 г., гарнизону Кодака определялось жалованье и кормление на счет государственной казны. В 1656 г. около Кодака образовалось местечко, жители которого занимались лоцманским промыслом. В 1658 г. Выговский усилил гарнизон Кодака, но вскоре почему-то этот гарнизон здесь не удержался. В половине 60-х годов XVII ст. здесь уже находились только запорожцы, да и то в незначительном количестве. Поляки легко могли бы завладеть Кодацкой крепостью и поставить здесь свой гарнизон, но, занятые войной, они этого не сделали. В 1665 г., по договорным статьям гетм. Брюховецкою, в Кодаке стал помещаться гарнизон из 400 человек, под начальством московского воеводы, но запорожцы не пустили сюда русского гарнизона. В 1672 г. крепость состояла из высокого вала, острога и рва длиною около 200 сажень, в крепости было 4 пушки. В 1673 году, по просьбе запорожцев, московский царь послал в Кодак для защиты от татар, воеводу кн. Волконского с 1000 человек гарнизона. В 1687 г. здесь был арестован и отсюда отправлен в Севск сын гетмана Самойловича, Григорий. Два года спустя был основан город Самар, куда были переведены жители Кодака. Мазепа поддерживал укрепления Кодака, посылал гарнизону провиант, и в 1697 г., во время похода на низовья Днепра, оставил здесь гарнизон под начальством Даниила Апостола. В 1708 г. запорожцы принимали в Кодаке атамана Булавина, рассылавшего отсюда свои воззвания к русскому народу. В 1709 году воевода Яковлев, посланный Петром I для наказания запорожцев, овладел Кодаком без сопротивления, разорил и сжег его, после чего крепость прекратила свое существование. Поселение близ Кодака возобновилось в 1744—48 гг. и пополнялось, большей частью, выходцами из Старой Самары. В 1787г. жителям Кодака и Каменки, по распоряжению правительства, было определено быть лоцманами, каковую повинность они несут и поныне. В настоящее время в местечке сохранились еще валы от некогда бывшей здесь крепости. Крепость имеет вид четырехугольника с четырехугольными же бастионами по углам. Высота вала местами достигает 10 саженей. Площадь внутри крепости занимает пять десятин). Эта река имеет очень медленное течение, по причине своих извилин. Казаки называют Самару святой рекой, быть может, по причине ее необыкновенного плодородия; я видел, как весной ловили в ней сельдей и осетров, которые в другое время года здесь не встречаются.

Ниже, за концом Конского Острова, находится Княжий Остров; маленький, весь состоящий из скал островок, от 500 до 600 шагов в длину и около 100 в ширину, не подвергающийся наводнению, как и лежащий ниже Казацкий Остров, также состоящий из одних только скал, безлесный, но кишащий змеями.

На расстоянии пушечного выстрела ниже, находится Кодак — первый днепровский порог, т. е. цепь скал, пересекающих поперек реку и тем препятствующих судоходству по ней. Здесь существует замок, который я заложил в июле 1635 года; но в следующем же месяце августе, после моего отъезда, некто Сулима, предводитель восставших казаков, возвратившись из морского похода и видя, что этот замок препятствует ему возвратиться домой, овладел им врасплох и изрубил весь гарнизон, [13] который состоял приблизительно из 200 человек, под начальством полковника Мариона, родом француза. Затем Сулима, взяв и разграбив вышеназванную крепость, возвратился с казаками на Запорожье. Однако, они не долго владели этой крепостью, так как вскоре были осаждены и побеждены другими верными казаками по приказанию великого Конецпольского, краковского кастеляна. Наконец, этот предводитель восставших был взят в плен вместе со своими соучастниками, отвезен в Варшаву, где их четвертовали. После этого поляки оставили без внимания этот замок, что сделало казаков дерзкими и открыло им дорогу к восстанию, не замедлившему вспыхнуть в 1637 году.

16 декабря того же года, около полудня, мы встретили под Кумейками их табор, состоявший слишком из 18000 человек, и, хотя наша армия не превышала 4000 человек, мы не преминули броситься в атаку и разбили их. Сражение продолжалось до полуночи; со стороны неприятеля осталось на месте около 6000 человек и пять пушек; прочие, оставив поле битвы, спаслись под покровом ночи, которая была в то время очень темной. Мы потеряли около 100 человек убитыми и около 1000 человек ранеными, в том числе многих начальников; так пали в битве: г. де-Морюель, французский дворянин, бывший подполковником, его хорунжий, капитан Юскевский, лейтенант де-ла-Кротад и еще несколько других иностранцев. После этого поражения война с казаками тянулась до октября месяца следующего года; по заключении мира, знаменитый и великий Конецпольский лично отправился в Кодак с 4000 человек и оставался там столько времени, сколько необходимо было для приведение форта в порядок, на что потребовалось около месяца. Затем этот генерал удалился, взяв с собой 2000 человек, а мне поручил с отрядом войска и пушками сделать разведки до последнего порога; он мне приказал также на обратном пути подняться по реке, на лодках, вместе с обер-камергером Остророгом, что доставило мне случай видеть падение тринадцати порогов и нанести их на карту (Пороги — это гряды скал, идущих местами от одного берега реки, до другого; если эти скалы занимают только часть русла реки, то называются заборами. Всех порогов 10 и 4 заборы. Пороги, следуя по порядку, имеют такое название: 1) Кодацкий, 2) Cypcкий, 3) Лоханский, 4) Звонецкий, 5) Тяхнинский или Княжнин, 6) Ненасытецкий, 7) Волнигский, 8) Будиловский или Таволжавский, 9) Личный или Лишний и 10) Вольный. Из числа забор известны: Волошинова или Яцкая забора — между 1-м и 2-м порогами; Кривая забора — между 2-м и 3-м; Стрильча забора — между 3-м и 4-м и Воронова — забора между 6-м и 7-м порогами. Пороги были известны уже в глубокой древности: о них говорит Константин Багрянородный, сообщивший нам двоякие названия их: на славянском и русском языках. На протяжении 65 верст, занятых порогами, Днепр имеет падения на 20 саж. и 2 фута). В этих местах сто и даже тысяча человек не бывают в полной безопасности; даже войско должно идти не иначе, как в строгом порядке, ибо эти земли составляют кочевье татар, которые, не имея оседлости, тем только и занимаются, что бродят то там, то здесь, в этих огромных и пустынных равнинах, ордами от пяти до шести, иногда — до десяти тысяч человек. Мы постараемся дальше описать их нравы, управление и военные приемы; теперь же скажу только, что я видел и посетил все тринадцать порогов, проехал все эти водопады вверх против течения воды в простом челноке, что на первый взгляд покажется невозможным, так как некоторые из порогов, которые мы прошли, имеют от 7 до 8 футов высоты падения; судите поэтому, как хорошо надо было владеть веслом. У запорожских казаков существует обычай, что никто не может быть принятым в казацкую общину, пока не пройдет в лодке вверх по реке всех порогов; следовательно, по их обычаям, я вполне могу быть казаком — честь, которую я приобрел в это путешествие…

Несколько ниже Кашеварницы, до Кичкаса, находится много прекрасных мест для поселения. Кичкас — это небольшая речонка, впадающая в Днепр или Борисфенес с татарской стороны и дающая название одному песчаному мысу, который врезывается в Днепр и с двух сторон огражден неприступными обрывами, как это видно на прилагаемой карте. Доступ к нему возможен, только со стороны поля, через довольно низменный перешеек, длиною около 2000 шагов. Стоило бы только преградить это место, чтобы иметь прекрасный и укрепленный город. Правда, поверхность земли здесь неровная, она представляет собой форму бугров, так что в одном месте татарские берега господствуют над этими местами, в другом же последние — над татарскими. Вообще, эти места очень высоки, русло реки открытое, свободное от каких бы то ни было преград, очень узкое, особенно к югу; на карте обозначены пунктиром те места, где река показалась мне наиболее сжатой. Я видел, как поляки стреляли из лука с одного берега реки на другой, и стрелы падали более чем на сто шагов дальше противоположной стороны. Это самая главная и наиболее удобная татарская переправа, т. к. в этом месте русло реки имеет не больше 150 шагов в ширину, берега очень доступны и местность открыта, так что здесь нельзя опасаться засады. Эта переправа также называется Кичкасовой (Кичкасская переправа, весьма удобная и безопасная, была известна в глубокой древности. О ней упоминает Константин Багрянородный, под именем Крарийского перевоза. Глубина реки достигает здесь 100 футов). В полумили ниже начинается «голова» о-ва Хортицы, но так как я не заходил дальше этого места, то могу сообщить вам только то, что я почерпнул из рассказов других и что поэтому не считаю возможным выдавать за чистую монету. Рассказывают, что этот остров довольно значителен по своим размерам, возвышенный и почти отовсюду имеет отвесные берега, вследствие чего мало доступен; он занимает не менее двух миль в длину и пол мили — в ширину, особенно в своей верхней части, так как по направлению к западу, он постепенно суживается и понижается; он никогда не подвергается наводнениям, имеет много дубового леса и представляет прекрасное для поселения место, которое могло бы служить сторожевым укреплением против татар. К низу от этого острова река сильно расширяется.

Дальше находится Великий Остров, до двух миль в длину, совершенно голый; он не имеет большого значения, потому что весною затопляется водою, за исключением только середины, где остается сухое пространство около 1500 или 2000 шагов в диаметре. Напротив этого острова, с татарской стороны, впадает в Днепр, одна очень быстрая речонка, по имени Конская-Вода; она имеет отдельное русло вдоль татарского берега, доходящее на две мили ниже о-ва Тавани; иногда она отделяется от русла Днепра, затем сливается снова, оставляя большие песчаные отмели между своим руслом и Днепром.

Томаковка (О-в Томаковка довольно значителен по объему: окружность его равняется 6 верстам, поверхность — 350 десятинам. О-в окружен отовсюду речками и протоками: Ревуном, Ревучей рекой, Речищем и Красногригорьевским лиманом. Слово Томаковка — татарское, и в переводе на русский язык значит — шапка, от сходства с которой остров и получил свое название. В XVI ст. он принадлежал черкасским мещанам, которые имели здесь свои уходы; на Томаковке, по словам Бельского, постоянно пребывали запорожцы. В половине XVII в. остров этот носил еще другое имя Бучки или Буцко. Сюда ушел Богдан Хмельницкий, который затем перешел в другое место, именно: Микитин Рог, откуда и выступил против поляков в 1648 г.) представляет остров около 1/3 мили в диаметре, почти круглый, очень высокий, поднимающийся в виде полушария, весь покрытый лесом; когда взойти на его вершину, то видно все течение Днепра — от Хортицы до Тавани. Этот остров очень красив; но я мог ознакомиться только с его берегами; расположен он, однако, ближе к русской, чем к татарской стороне. Хмельницкий избрал его местом своего убежища, когда ему угрожал арест; в этом месте начали собираться казаки, когда они подняли восстание в мае 1648 года, окончившееся такой страшной победой 26 мая близ Корсуня.

Несколько ниже реки Чертомлыка, почти посреди Днепра, лежит довольно обширный остров, на котором находятся какие-то развалины; этот остров окружен в разных направлениях более чем 10000 других больших и малых островов, которых расположение крайне неправильно, несимметрично и сбивчиво, ибо одни из них сухи, другие — болотисты, все же сплошь поросли тростником, толщиною в пику, который препятствует видеть каналы, которые их разделяют. В этом лабиринте казаки устроили свое убежище, которое они называют Войсковой Скарбницей, т. е. войсковой сокровищницей (Об острове, где находилась Войсковая скарбница, см. Бопланову карту течения р. Днепра). Все эти острова во время весны заливаются водой, и сухим остается только то место, где находятся развалины. Река здесь имеет более мили в ширину от одного берега до другого; в этом месте все силы турецкие ничего не могут сделать. Здесь погибло много турецких галер, которые преследовали казаков, возвращавшихся из своих черноморских походов; запутавшись в этих лабиринтах, турки не могли отыскать дороги, между тем как казаки, искусно воспользовались этим моментом и начали палить в турок со своих лодок, скрытых в тростнике. С тех пор галеры не заходят в Днепр дальше 4—5 миль от устья. Рассказывают, что в Войсковой Скарбнице находится множество пушек, которые скрыты казаками в каналах, и никто из поляков не может знать этого места, ибо, кроме того, что они, т. е. поляки, никогда не бывают в этих местах, сами казаки не желают открывать этой тайны, которую знают только немногие из них. Все артиллерийские орудия, отнятые у турок, они опускают на дно реки, даже деньги прячут там и вынимают их только по мере надобности. Каждый казак имеет свой отдельный тайник; ибо, награбив добычу у турок, они возвращаются в эти места и здесь делят ее между собою; потом каждый скрывает, как сказано, свою часть под водой, т. е. такие вещи, которые не могут испортиться от воды. В этих местах они строят свои челны т. е. лодки, чтобы можно было плавать по морю: челны эти имеют 60 футов длины и 10—12 ширины и 8 глубины, с двумя рулями, как это видно на прилагаемом рисунке.

Каир есть длинный остров, от 5 до 6 миль; совершенно плоский и покрытый частью тростником, частью вербами; главное русло проходит со стороны России, и потому остров более широк с татарской стороны; западный край его никогда не заливается водой (Об о-ве Каир см. Бопланову карту течения Днепра). Великой Водой называется большое пространство воды, которое расположено против впадения р. Осокоровки, где река (Днепр) имеет мало островов и где среди реки остается обширное водное пространство без островов.

Остров Носаковка (Острова Носаковки в настоящее время нет. Однако, на карте 1779 г. он еще обозначался. Нынешние исследователи полагают, что этому острову соответствует нынешняя плавня между речкой Дармалгоевской, Коловоротом и р. Носаковкой. Эварницкий. Вольности запорожских казаков, с. 107.) продолговатый, около 2-х миль длиною, безлесный, весною затопляемый водою. Татары переходят через этот остров, как и через Каир и Космаку, который имеет всего полмили протяжения. Между этим островом и русским берегом находится канал, называемый Космака; по нем пробираются казаки, когда они отправляются в море и боятся быть замеченными турецкой стражей, постоянно находящейся в том месте, где лежат развалины старинного замка, известного под именем Аслам-Городище, и оберегающей узкий таванский пролив.

Тавань — это пролив и большая татарская переправа, т. к. река течет здесь одним руслом и имеет не более 500 шагов в ширину: русский берег очень высок и обрывист, противоположный же, образуемый островом Таванью, низкий, не заливается водою и представляет очень удобное место для постройки здесь форта, чтобы удерживать казаков и препятствовать им выходить в море. Речные воды собраны здесь в одно место, т. е. речное русло представляет здесь один канал на протяжении двух миль, затем начинает разделяться и снова образовывать острова и протоки между ними.

Остров Тавань занимает в длину около 2 1/2 миль и треть мили в ширину; проток, который отделяет этот остров от татарского берега, есть та р. Конские-Воды, о которой мы говорили раньше; если река не в разливе, то ее можно легко переходить вброд; более половины острова подвержена наводнениям, именно с западной стороны.

Остров Казацкий имеет около полмили в длину, но покрывается в разлив водою.

Остров Бурганка, также пол мили в длину и также заливается водой; — это одна из татарских переправ; в этом месте надо переходить три протока, а именно: Конские Воды и два русла Днепра, т, к. ни один из этих протоков невозможно перейти вброд. От Кичкаса до Очакова существует пять переправ, где татары могут переходить реку: первая — Кичкасов, вторая — Носаковка; последняя очень неудобна, т. к. имеет более 3/4 мили в ширину, переполнена островами и тростником, который затрудняет переправу через многочисленные каналы; кроме того, татары опасаются казаков, которые обыкновенно находятся неподалеку от этих мест и часто устраивают им засады. Третья и лучшая переправа — это Тавань, более удобная собственно потому, что она отстоит всего на один день пути от Крыма и имеет всего два канала: первый — Конская Вода, которую в этом месте легко переходить вброд, и затем — Днепр, который здесь не особенно широк, хотя имеет 500—600 шагов в ширину и через который надо переправляться вплавь…

Но возвратимся к Очакову (Очаков — заштатный город Одесского у. Херсонской губ. Поселение на месте Очакова известно со времен глубокой древности. Здесь находилась греческая колония Алектор с храмом Деметры. Крепость Очаков выстроена в 1492 году крымским ханом Менгли-Гиреем и была известна под именем Кара-Кермен (Черная крепость) или Озу-Кале. Литовское государство находило неудобным для себя существование этой неприятельской крепости в низовьях Днепра и решило уничтожить ее, но, по-видимому, без успеха, т. к. крепость осталась по-прежнему в руках турок. Несколько позже, сознавая важное стратегическое значение этого места, турки устроили здесь сильную крепость, которая служила им опорным базисом в их владениях по северным берегам Черного моря. К Очакову относилась обширная территория, населенная выходцами из разных мест: Молдавии, России, Крыма и проч. Здесь укрылись русские раскольники, уходившие от преследований в России. Очаков неоднократно был разоряем московскими, польскими и казацкими войсками. Особенно много вреда причиняли Очакову запорожские казаки, которым сильно мешала эта крепость. Во время войн Анны Иоанновны и Екатерины II с турками Очаков подвергался сильным штурмам и, наконец, по ясскому миру 1791 г. был уступлен России. В 1792 г. екатеринослав. губернатор Каховский заложил здесь город, который, однако, не имел уезда. В половине XIX ст. очаковские укрепления были упразднены.) и заметим, что этот город лежит при устье Днепра, принадлежит туркам и называется ими Джанкрименда; этот город служит убежищем для галер, которые стерегут устье Днепра, чтобы воспрепятствовать казакам выходить в Черное море. Здесь нет гавани, а только хорошая якорная стоянка. Под защитой замка находится два города, расположенные на склонах по обе стороны балки и хорошо прикрытые оврагами с юго-запада на северо-запад. Стены замка имеют до 25 футов высоты, но городские — значительно ниже. Число жителей этого города простирается до 2000 человек. К югу от этих городов находится другой маленький замок, в виде платформы (Вероятно, Боплан говорит здесь о крепости Кинбурн, лежащей против Очакова.), [17] на которой расположено несколько пушек, чтобы обстреливать через реку противоположный берег Днепра (в этом месте Лиман имеет более мили в ширину); в замке существует башня, где турки держат стражу, чтобы издали открывать появление казаков в море и давать там сигнал галерам; но казаки смеются над этим, ибо они умеют проходить в море и возвращаться назад, не будучи замеченными, о чем я расскажу впоследствии. Почти в одной миле расстояния от Очакова, к юго-востоку, находится хороший порт, называемый Березань; он имеет у входа 2000 шагов; доступ в него возможен только лишь в лодках, но самая бухта довольно глубока для галер, которые могли бы подниматься на две мили вверх по реке, образующей этот порт; река называется Анчакрак. Озеро Куяльник отстоит от моря не ближе 2000 шагов и также богато рыбой, как и предыдущее. К этим озерам приходят караваны более, чем за 50 миль для рыбной ловли. Здесь попадаются карпы и щуки необыкновенной величины…

Скажем теперь о том, как татары делают набеги на Польшу в летнее время; они бывают тогда обыкновенно в количестве от 10 до 20 тысяч, потому что если бы они были в большем числе, то их легко можно было бы заметить. Татары делают свои набеги таким образом. Заметив, что они находятся на расстоянии 20 или 30 миль от границы, татары разделяют свою армию на десять иди двенадцать отрядов, каждый из которых содержит около тысячи лошадей. Затем они посылают половину своих войск, в составе шести или семи отрядов, направо, на расстояние одной или полуторы мили друг от друга; тоже самое устраивают они и с другой половиной войска, которая держится на подобном же расстоянии с левой стороны; это делают они для того, чтобы иметь растянутый фронт от 10 до 12 миль. Впереди, на расстоянии около мили, идет сильный сторожевой отряд «добывать языка», чтобы знать, куда вести войско. Благодаря этому, татары движутся с полной безопасностью. Так действуют они, описывая дугу и тесно держась друг друга, чтобы иметь возможность всякий раз сойтись, как радиусы, в назначенный день в определенное для сбора место, в двух или трех милях от границы.

Причина, почему татары идут отдельными отрядами, заключается в боязни, как бы их не открыли казаки, рассеянные в степях в качестве сторожевых пикетов на расстоянии двух-трех миль друг от друга, и не узнали бы точно их числа, потому что, в противном случае, они могут известить лишь о том отряде, который был виден. Эти казаки, едва заметив издали татар, быстро ретируются в страну, чтобы сообщить населению об опасности. Видя, что это тысячный или около того отряд, они не особенно беспокоятся этим, так что жители бывают иногда захватываемы татарами несколько дней спустя после получения ими известия. Наконец, татары переходят границу и движутся по дороге, которая пролегает между двумя большими реками, всегда по самым высоким местам, между истоками маленьких речек, которые текут в большие реки в одну или в другую стороны. Таким образом они не встречают преград на своем пути, грабят и опустошают, но не вторгаются вглубь страны дальше шести или десяти миль и тотчас возвращаются обратно. Они остаются не более двух дней в стране, затем отступают, как было сказано выше, делят добычу и возвращаются по [24] своим домам. Этого рода татары независимы; они не подчиняются ни хану, ни султану, и проживают в Буджакской степи, которая представляет собой равнину, расположенную между устьями Днепра и Дуная, как было сказано выше. В мое время здесь числились не менее 20,000 беглецов и изгнанников. Эти татары храбрее, чем те, которые обитают в Крыму, так как лучше приучены к войне, благодаря ежедневным стычкам с неприятелем. Они также лучше ездят на лошади, чем другие. В степях, которые находятся между Буджаном и Украиной, обитает обыкновенно от 8 до 10 тысяч татар, распределенных на отряды в тысячу человек, отстоящие друг от друга на расстоянии десяти и двенадцати миль в надежде на удачу. Вследствие опасности, какой подвергаются при передвижении через эти степи, казаки, имея необходимость их перейти, путешествуют табором, т. е. идут окруженные возами. Они устраивают из своих возов два ряда, по 8 или же 10 возов на фронте, и столько же сзади; в средине помещаются вооруженные ружьями и короткими пиками и косами, приделанными вдоль древка, между тем как лучшие наездники окружают табор извне. Впереди и назади, на расстоянии четверти мили, а также с обоих флангов, едет стража на расстоянии 1/4 мили, чтобы выслеживать татар. Если они заметят татар, то дают сигнал и табор останавливается. Если татары открыты первыми, казаки бьют их; зато, если казаки замечены раньше, татары захватывают их врасплох, стараясь взять табор приступом. Вообще, странствуя по этим степям, можно повторять, подобно итальянцам, поговорку: «buono pede, bon осhе». Я много раз встречал в степях татарские отряды, более 500 человек в каждом, которые атаковали наш табор и, хотя меня сопровождало всего 50 или 60 человек казаков, они ничего не могли нам сделать; равным образом, и мы не могли осилить их, так как они держались от нас вне выстрела. Произведши несколько притворных попыток атаковать нас и осыпав нас тучей стрел, летевших на наши головы, — т. к. они пускают стрелы дугообразно, то бьют вдвое дальше, чем наши ружья, — они удалились…

Вот хитрость, к которой прибегают татары, когда они намереваются скрыться в степи, чтобы напасть на какой-нибудь караван, оставаясь незамеченными. Вы должны знать, что эти степи покрываются травою до двух футов высоты, так что нельзя проехать, не проваливши травы, которая получает после этого тропу или след, по которому можно узнать, в каком числе могут быть татары и с какой стороны они двигаются. Чтобы их не сильно преследовали, они придумали для этого особый способ, состоящий в том, что из одного отряда в 400 человек, они отделяют четыре части по 100 человек в каждой, которые и расходятся лучеобразно в четыре разные стороны: одни идут к северу, другие — к югу, остальные — к востоку и западу. Вообще, каждый из этих четырех маленьких отрядов направляется по своей линии на расстояние полуторы мили; затем этот маленький отряд в 100 человек разделяется на три части, по 33 человека в каждом, и продолжает путь как и раньше, если не встретится какая-либо речка; потом, пройдя около полумили, они начинают снова делиться натрое, по 10 или 11 человек в каждом и снова разбегаются в стороны, что лучше всего можно понять на приложенном при сем рисунке. Все это делается менее чем в 1 1/2 часа времени и на всем скаку, ибо если они будут замечены, то их не спасет никакая поспешность и потому каждый знает свою роль как пять пальцев. Татары знают степь также хорошо, как лоцманы — морские гавани. Все эти мелкие отряды в 10 человек разбегаются в поле, по желанию, но так, чтобы не встретиться на пути. Наконец, в назначенный день они собираются для свидания в условленное место, за 10 или 12 миль от места отправления, в какой-либо ложбине, где есть вода и хорошая трава, ибо там они делают привал. Каждая маленькая кучка держит путь отдельно; одним бывает близко к сборному месту, другим же — гораздо дальше, вследствие обходов и изворотов какие им приходится делать на пути. Травы, примятые одиннадцатью лошадьми, вскоре поднимаются, так что через день-другой в степи не остается никаких следов. Прибыв на место, татары остаются таким образом несколько дней в скрытом месте. Затем они продолжают путь уже целым корпусом, по дороге берут приступом какой-либо пограничный городок, застигнутый врасплох, или грабят села и уходят в степь, как мы уже сказали. Итак, татары изобрели эту хитрость, чтобы скрываться в степях и лучше обманывать казаков, которые горячо преследуют их, зная, что число их не больше 500 или 600 человек. Казаки садятся тогда на лошадей в количестве 1000 или 1200 человек, пускаются в погоню и отыскивают их след. Найдя последний, они преследуют врагов до того круга, который описан выше. Там они теряют нить погони, не зная, где искать татар, потому что следы расходятся во все стороны, и возвращаются назад, говоря, что ничего не видели. Вообще, встретить татар довольно трудно, разве как-нибудь случайно, застав их за едой, питьем, или ночью во время сна, но и тогда они держатся всегда на стороже. Их глаза более остры и чувствительны, чем наши, так как они менее открыты и, следовательно, зрительный луч их сильнее, почему они и видят лучше нас; они открывают нас раньше, чем мы их увидим; в конце концов, перевес берет хитрость, а не сила. Если встреча происходит утром или вечером, за час до восхода или захода солнца, оба противника стараются друг перед другом воспользоваться расстоянием так, чтобы иметь солнце с тылу, подобно тому, как два корабля на море стараются стать за ветром. Наконец, если поляки врезываются в татар и последние не чувствуют себя достаточно сильными, [25] чтобы с оружием в руках отразить их, они рассыпаются в разные стороны как мухи, куда кто может, но, убегая, оборачиваются и пускают из лука стрелу так метко, что на расстоянии 60 или 100 шагов никогда не дают промаха по человеку. Поляки не могут их преследовать, потому что лошади их имеют более короткое дыхание. Пройдя четверть мили, татары снова собираются и начинают делать атаку на поляков фронтом, затем, если их опрокидывают, они снова рассыпаются и, отступая, стреляют всегда в левую сторону, т. к. на правую сделать этого они не могут. Этим они так утомляют поляков, что принуждают их к отступлению, но, как я уже сказал, такая игра происходит только тогда, когда татары бывают в количестве десяти против одного; в противном случае, они обращаются в настоящее бегство. Вот как подобного сорта народы ведут войну в этих местах. Скажем, однако, как татары переходят вплавь самые большие, какие только есть в Европе, реки…

Конец ознакомительного фрагмента.