Оглашение. Книга стихотворений

Геннадий Литвинцев

Нужны на стихи огромные средства — наследство стихий, сбережения детства…Книга вмещает не только лирику, но и обширную статью о классической суфийской поэзии. А также сатирическую пьесу в стихах и прозе «Идол».

Между столетий

ПАМЯТИ ЗИНАИДЫ ГИППИУС

К Гиппиус (как, наверное, многие) шёл я от Блока. В школьные годы слышал о ней, но стихов её нигде не находил. И только когда поступил в университет, обнаружил и смог получить «из подвала» две её книжки, изданные до 17-го года. Чтение Гиппиус, как и других «катакомбных» поэтов, воспринимал как прививку от официоза и исторического беспамятства. Тогда и написал это стихотворение.

Из пожелтевших каталогов имена.

Подвалов, пыльных и убогих, со дна

Извлекли, подали, как упрёк,

Тонкие книжонки, мне намёк

На былые, на глухие времена,

Из книжного хранилища, из сна.

И вот звучат мотивы ровных строк,

Пожелтевших, поистлевших страниц.

Тон манерный изысканно высок:

Грусть лампадная монашеских светлиц,

Шепот ложно-покаянных молитв,

Ропот старомодных чувств, и дым,

И невнятный гром каких-то прошлых битв,

Смысл которых нам непостижим.

Но когда вокруг шумит прибой,

Заглушая всё в тебе самом,

Разрушительной, ровняющей волной

Мир твой обрекая на разлом —

Мысль уставная, надменна и слепа,

Как плодочервь, все выест в черепах.

Чтоб ты мыслить мог, мечтать, смотря на свет,

Вырабатывай в себе иммунитет,

Неприимчивость к поветриям, к всему,

Что омертвлением грозит уму.

Истеричка, грешница, святая — кто ни есть,

Гиппиус, глухая сердцу весть

О мирах, протекших, сгоревших дотла —

Из подвала две книжонки подала.

1970

НАШЕСТВИЕ

На Русь нашествие — страшнее

И печенегов, и татар:

Ползет, от умиленья млея,

Лжеисторический угар.

Скрипят обозы, караваны,

Груженные сверх всяких сил:

Везут бумагу и румяна,

Холсты и бурдюки чернил.

За ними рать ползет неспешно,

Как рать Батыева ползет —

Весь многошумный, многогрешный

И много пишущий народ.

Текут туда, в средневековье,

Где Русь недвижна и светла…

От суеты и многословья

Дрожат златые купола.

«Ты и во сне необычайна!» —

кричат, играя словом «Русь».

Но ведь у Блока не случайно

«Твоей одежды не коснусь».

Что ж, Русь, пред мощью вековою

Нашествий много било лбы.

Но как остаться ей святою

Пред наглой пошлостью толпы?

Сорвут покровы, все изгадят

И все оставят без лица.

Прошу, уйдите Бога ради,

Не ради красного словца!

1971

ГИМН СТАТУЯМ

Статуи!

на высоте полета птиц,

поседевшие от их помета,

не смотрите под ноги ниц,

чтоб не схватила рвота.

Жизнь внизу —

беготня и риск.

Мы, нетрезвые и измызганные,

продолжаем свой вечный иск…

Никак не собраться с мыслями.

Но вы-то, статуи,

взлет или скат

в вечность, в оцепенение?

Чей давит каменный взгляд?

А у той почему дрожат колени?

Каменотес, что над вами дышал,

хотел угодить правителю.

Но древняя мудрость, что статуй душа

принадлежит Праксителю.

На смех эстетам,

на память историкам

взгромоздились — и гимны вам пой!

А ваша сестра Галатея,

покинутая любовником,

попрошайкой и проституткой

на мостовой.

1970

НОЧНАЯ КИНОХРОНИКА

(Голос за кадром)

— Я гость полуночный.

Я стук ветряной.

Я ржавый скрип двери и ставен.

Я шорох в углу,

разговор за стеной,

кошмар, наваждение спален.

Ваши сны я могу повторить

хоть ночью, хоть в полдень, поскольку

нетрудно мне свой аппарат прокрутить —

сновиденья засняты на пленку.

И бред сокровенный могу передать

магнитною лентой незримой.

Тайный провидец, умею читать

клинопись ваших морщин я.

Но хватит признаний! Я все рассказал.

Когда вы уйдете с земли —

я всех приглашу в голубой кинозал,

чтоб позабыть не смогли.

СТИХИ КАМЕРЫ И ТЮРЕМНОГО ДВОРА

1.

Нас пинками подняли в четыре утра.

Ветер резал глаза, как правда.

Мы забыли, что с нами было вчера,

и не знали, что будет завтра.

Бился в голову снег. Имена

летали по двору и падали.

Кашель грудь разрывал до дна

и тянуло из глотки падалью.

Рвань, и кожа, и кость продрогла,

и душа занялась болезнью.

Это бред, наважденье, это выдумка черта.

Сгинь, исчезни!

Но не исчезнет.

2.

Мой товарищ устал.

Он забился в угол камеры,

замолчал, не отвечает.

Может быть, меня принимает за шпика

или охранника.

Я пытаюсь его ободрить:

— Скоро тюрем не будет, стен не станет —

только земля и небо, вода и воздух,

как в забытые времена.

Он пытался привстать. Но не смог —

и заговорил, не повернув головы:

— Знаешь, что привело меня к вам?

Слова о блаженстве жаждущих правды

И мое чувство прекрасного.

Подло быть заодно с сильными.

Хамство торжествующих ненавистно.

Сегодня вы гонимы — и на вашей стороне поэзия.

А я люблю Эсхила и Байрона.

Но когда вы одержите победу,

то запрете сначала своих тюремщиков,

потом несогласных, потом друг друга,

и останутся тюрьмы.

Сегодня я за вашу идею отдаю жизнь,

а завтра другой будет умирать, чтобы от нее избавиться.

Мой товарищ устал.

Я хотел пробудить в нем жажду к жизни и свободе.

Я подвел его к окну.

Светало. Серенький свет

кропил наши бледные лица.

Я воскликнул как можно торжественнее:

— Видишь, новый день загорается!

Встанет солнце, рассеется мрак.

Случилось же непредвиденное:

оказывается, я потерял ориентацию во времени

и вечер принял за утро.

Мрак сгущался, небеса погасали.

Исчезали последние отблески.

В темноте светились его глаза.

3.

Тюремного двора

люблю покой и ровность.

Здесь от угла и до угла

геометрическая стройность.

Ни гомона, ни суеты,

ни лиц прохожих.

Листвою не сорят кусты,

ни птах, ни кошек.

Ни мышь, ни мысль не пробежит,

Ни помысл тайный.

Лишь только ветер прошумит

Не циркулярно.

1973

***

В всеведенье злодейства и растрат

И поруганья правды на полмира —

Ему стоять в обличии кумира,

Грудь выкатив как на парад?

Когда б на миг нетленная душа

Могла вернуться в бронзу или камень —

Наверно б стыд ожег лицо, как пламень,

Он с постамента тотчас бы сбежал.

О камень мостовой ударив лбом

И в горестных рыданьях содрогаясь,

Шептал бы он: «Не ведал! Отрекаюсь!»

И в сторону б грозился кулаком.

НА ПЕРЕПЛАВКЕ

В Таллине нашлась бронзовая фигура Сталина, на отливку которой в свое время был употреблен памятник Лютеру. Теперь металлу собираются вернуть прежнее обличье.

Век-лицедей, твои метаморфозы,

Их едкий смысл опасны для ума.

У Лютера — усы! Смеяться ли сквозь слезы?

Конец ознакомительного фрагмента.