Грани человечности. Современный уральский роман

Геннадий Мурзин

…И вот Геннадий Мурзин, известный уральский писатель и журналист с 1963 года, выносит на суд читателей 33-ю книгу — современный роман «Грани человечности». В центре повествования уральский парнишка из Екатеринбурга, которого изрядно поковеркала судьба. За кем же верх? Трудно сказать.. Автор оставляет за читателем (по прочтении книги) право ответить на вопрос, ибо пищи для раздумий в новом романе великое множество. Книга содержит нецензурную брань.

Редактор Геннадий Иванович Мурзин

Иллюстратор Елена Геннадьевна Мурзина

Корректор Сергей Федорович Мурзин

Дизайнер обложки Елена Геннадьевна Мурзина

Фотограф Сергей Федорович Мурзин

Фотограф Юлия Мамина

© Геннадий Мурзин, 2025

© Елена Геннадьевна Мурзина, иллюстрации, 2025

© Елена Геннадьевна Мурзина, дизайн обложки, 2025

© Сергей Федорович Мурзин, фотографии, 2025

© Юлия Мамина, фотографии, 2025

ISBN 978-5-0065-3357-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Геннадий Иванович МУРЗИН, уральский писатель и публицист. Севастополь, май 2023.

Глава 1. Тридцать

суток до дембеля

Немотивированная

ничем тревога

1988. Седьмое декабря. Утро. Воинская казарма в пригороде Тбилиси. Звучит побудка. Старший сержант Мартьянов привычно вскочил первым. А как иначе? Он — командир отделения и должен во всем служить примером для подчиненных. Да, кое-кто из его сослуживцев горазд покуситься на поблажки. Потому что считают: им, старослужащим, у которых сегодня остается ровно тридцать дней до увольнения в запас, полагаются привилегии; пусть теперь усердствуют салажата из только-только прибывшего пополнения.

Мельком бросив взгляд на окно, Мартьянов поморщился. В голове промелькнуло: «На дворе — снег… Похоже, мокрый… После обеда — строевая подготовка… Салажатам трудненько будет, хотя к тому времени, возможно, прояснит. На Кавказе это в порядке вещей… Не то, что на родном Среднем Урале, где ненастье, если уж нагрянуло, обычно затягивается на неделю, а то и подольше».

Здесь уместно будет поближе познакомить читателя с этим уральским парнем, которому судьбой уготовано стать ведущим героем романа…

С давних-предавних лет на территории Свердловской области имеются любопытные поселения. Любопытны своими названиями. Например, на севере есть такие населенные пункты, история которых уходит вглубь веков, как Карелино, Отрадново, Кордюково и тому подобные. И значит? А вот то и значит, что первые поселенцы там были носителями, соответственно, фамилий Карелин, Отраднов, Кордюков и их по сию пору там большинство.

А неподалеку от границы с нынешним Пермским краем есть, выражаясь точнее, до недавних пор было, старинное село Мартьяново. Обыкновенное уральское село. Отличает его от других лишь то, что здесь проживали когда-то исключительно Мартьяновы. И гадать тут не стоит, откуда пошли Мартьяновы, предки моего героя.

Во всяком случае, мне доподлинно известно, что у Мартьянова из села Мартьяново родился сын у крестьянина Мартьянова Игоря Сергеевича, которого назвали Владимиром. У отца с сыном не случайно имена древнеславянские, княжеские. Там же, то есть в Мартьяново, рождается внук и по русскому обычаю его нарекают в честь деда, то есть Игорем, — это и есть тот самый старший сержант пока еще Советской армии.

Надо лишь уточнить, что село Мартьяново указано лишь в метрике. Потому что через год после рождения Игоря Владимировича Мартьянова его семья покинула родные места по причине того, что Владимира Игоревича, служившего председателем колхоза, двинули вверх, в областное управление сельского хозяйства и, стало быть, семья оказалась в тогдашнем Свердловске. Оттуда через восемнадцать лет (после окончания средней школы с отличием) и был призван в армейские ряды.

Игорь всегда был спортивным парнем. И когда прибыл в часть, то старослужащие решили преподать уроки солдатской мудрости. Зажали в углу туалета, но, получив неожиданный и доволь-таки жесткий отпор (несколько увесистых затрещин), потеряли всякий интерес к новобранцу.

Отцы-командиры сразу положили глаз на уральского паренька. Нет, не по причине того, что себя обижать не позволит и в любой момент может дать сдачу, а, наверное, потому, что за плечами его была не восьмилетка, а полное среднее образование, более того, золотая медаль.

И вскоре Игорь Мартьянов на полгода оказался в полковой школе сержантов, как тогда выражались, в «учебке». Вернулся в свою часть уже с соответствующими лычками на погонах и с первой воинской наградой на груди — знаком «Отличник боевой и политической подготовки».

Комбат Матюшкин встретил новоявленного сержанта с мрачным выражением лица. После долгой паузы, саркастически ухмыляясь в пышные усы (единственное его мужское достоинство) процедил:

— Отличник, значит?.. — пауза. — Уж, не по части ли баб? — пауза. — Ну-ну, — сержант по-прежнему молчал. Успел усвоить одну армейскую мудрость: возражать командиру — это ровно то же самое, что ссать против ветра; занятие не только неприятное, а и абсолютно бесполезное. Матюшкин продолжал. — Буду смотреть, как в новой должности себя проявишь… Ну, иди к ротному, — произнес майор и стал кому-то звонить, не обращая больше никакого внимания на парня.

Ротный, в отличие от комбата, встретил благожелательно. Даже первым протянул руку, чтобы обменяться рукопожатием, кажется, не предусмотренным Уставом воинской службы. Возможно, из-за того, что знакомы. Шапочно, но всё-таки: перед убытием Игоря Мартьянова в полковую школу, ротный за неделю до того принял командование второй ротой.

— С прибытием, товарищ сержант, как говорится, в родные пенаты. Признаюсь: я был того мнения, чтобы вас назначили заместителем командира первого взвода, но товарищ комбат посчитал преждевременным: надо, мол, посмотреть его пригодность в должности командира отделения, а уж после…. Резонно. Спорить не стал.

Сержант Мартьянов сказал:

— Готов служить там, где посчитает необходимым командование.

— Вот и ладно… М-м-м… Предупреждаю, так сказать, на берегу… Особо не обольщайтесь: отделение, так сказать, на плохом счету. Прежнего командира отделения, оказавшегося мягкотелым, подмяли старослужащие, так сказать, власть уплыла от него. Трудновато вам придется…

— Товарищ старший лейтенант, готов навести порядок. В армии иначе не может быть.

— Что ж, действуйте! Так сказать, удачи.

Уральский парнишка справился с задачей. Да так, что через полгода его отделение стало образцово-показательным. Как это ему удалось? История умалчивает. А автору не с руки строить догадки. Важнее всего, результат, а способов подтянуть дисциплинку великое множество.

Как гром среди ясного неба

В четверть девятого, после завтрака старший (уже!) сержант Мартьянов вел отделение на политзанятие. На востоке лишь на минуту выглянуло солнце. Снег перестал сыпать, но усилился колючий ветер, погнав по плацу тяжелую от влаги позёмку.

И тут земля под ногами вздрогнула. Слева, там, где был армейский клуб, ветхое здание, используемое много лет и ни разу капитально не ремонтированное, затрещало, из окон мелким дождем брызнули осколки стёкол.

Командир отделения подумал: «Что это? Не ядерный ли взрыв?» Подумал, но продолжил вести за собой солдат, как будто ничего не произошло. Кто-то из замыкающих хихикнул:

— Халабуда — тю-тю… Туда и дорога…

Чем в армии хорошо? Распорядком. Он, младший командир, знает свою ближайшую задачу, а именно: быть с подведомственным ему личным составом в установленное время и в назначенном месте, а остальное… Не его проблема. А кого же? Вышестоящего командира, согласно его компетенции. И далее — по цепочке. Не надо думать о том, о чем согласно Уставу, ему не полагается думать. В боевой обстановке — несколько другое дело. Он, командир отделения, если увидит, что во время боя командир взвода тяжело ранен или убит, может взять, не дожидаясь приказа, командование взводом на себя и продолжить выполнение боевой задачи. За это даже может последовать поощрение, если при этом взвод, не поддавшись паникёрству, справится с задачей.

Личный состав отделения скрылся внутри учебного корпуса.

Сзади кто-то взялся за рукав. Мартьянов обернулся.

— Здравия желаю, товарищ лейтенант.

Тот в ответ, кивнув, спросил:

— Слышал? — он беспокойно озирался.

— Так точно, товарищ лейтенант.

— Что думаешь?

— Ничего.

— Может, — он махнул в сторону горных вершин, едва видневшихся в густом тумане, — сход снежной лавины или даже ледника?

— Вряд ли… Характер звука другой. При сходе ледника гул обычно нарастает в течение нескольких минут и потом медленно затухает. Здесь же…

— Пожалуй… Тогда — в соседней части взлетел на воздух склад с боеприпасами.

— Не думаю, товарищ лейтенант… Опять же: звук не тот… В тысяча девятьсот восемьдесят шестом, за месяц до моего призыва под Свердловском было что-то такое. Как писали в газете, при попадании молнии в склад, где хранились тяжелые снаряды, произошла детонация.

— М-да… Интересное дело…

— Разрешите идти, товарищ лейтенант? Мои ребята — орлы, но уж больно сильно им не по душе политзанятия. Некоторые, признаться, готовы на три наряда вне очереди, чтобы только не слушать про эту муть, то есть, политику. Нельзя оставлять одних, без присмотра.

— Да-да, иди… А я загляну в штаб… Может, что-то и разведаю.

Через полтора часа они встретились вновь, но уже в другой обстановке. Батальон химзащиты, которым командовал майор Матюшкин, был внезапно поднят по тревоге. Что произошло? Не только ничего по-прежнему не знал командир отделения Мартьянов, а и командир взвода Сергиевских, которому не удалось ничего узнать и в штабе.

Майор Матюшкин мог знать, но, отчаянно суетясь, кидаясь по сторонам крепкими матерками, хранил тайну. Может, для того, чтобы придать своей персоне дополнительную значимость.

Скорее всего, командир батальона знал лишь то, что содержалось в предписании: сроки выдвижения, время прибытия в назначенную точку на карте, вид экипировки личного состава.

На сборы ушло не больше двух часов. Так что воинская колонна в 13.00, сразу после обеда, отправилась к месту назначения. В одной из машин, под брезентовым тентом сидел старший сержант Мартьянов и его ребятишки.

Исходя из экипировки уральскому парню было понятно немногое: а) боевая задача рассчитана не на один день; б) он едет на ликвидацию какой-то катастрофы, случившейся в стране, следовательно, увольнение в запас откладывается на неопределенное время.

Бедствие, которое трудно себе представить

После трехчасового пути по горным дорожным серпантинам (очевидно, маршрут был проложен наикратчайший) колонна, наконец-таки остановилась. Выгрузившись, солдатам предстала ужасающая картина, виденная ими разве что в военном кино. Куда ни кинь взгляд, — руины, в лучшем случае, зияющие пустыми глазницами окон — остовы зданий. На улицах все еще не убранные трупы людей и домашних животных, куда-то плетущиеся раненые. Хаос, неразбериха.

Так в тот день выглядел небольшой город Армении — Спитак, который оказался в эпицентре землетрясения, длившегося всего тридцать секунд, однако этого оказалось достаточно, чтобы уничтожить полностью все: школы, где как раз начались уроки, все поликлиники и больницы, где шел прием людей, не подозревающих, что им грозит именно здесь погибнуть.

Как потом стало известно, трагедия усугубилась тем, что этот район Армении не считался, согласно устойчивому мнению ученых, сейсмически опасным. Значит, землетрясения не должно было быть, но оно случилось. Причем, удар в эпицентре оказался настолько силен, что был оценен по максимуму — в десять баллов и был зарегистрирован по всему миру, в том числе и за океаном, где, кстати говоря, находился с дружественным визитом и купался в атмосфере теплоты и радушия партийный лидер СССР, наш главный «прораб» перестройки и гласности.

Благодаря благодушию, утвержденному учеными мужами и также благодаря «грандиозным свершениям на пути коммунистического строительства» с шестидесятых годов началось бурное жилищное строительство неких «карточных домиков», названных впоследствии звучно — «хрущёбами». Возводились в наикратчайшие сроки эти панельные дома, а срочность — не есть синоним добротности.

Жилой фонд Спитака на восемьдесят процентов состоял именно из подобных «карточных домиков», для которых и пяти баллов было бы за глаза, а тут… Они и сложились, став коллективными погребениями».

Устояли лишь два административных здания — райком КПСС и райисполком. Они треснули и оказались выхлестнутыми оконные стекла. Служащие, находившиеся там при исполнении, отделались нервным шоком и легкими царапинами, что наглядно свидетельствовало о том, что, во-первых, советская власть заботилась о собственной безопасности, что, во-вторых, армянские строители умели и могли добротно строить.

Жертв землетрясения было много. Сколько? А этого никто не знает. По прошествии десятилетий известно, что погибло только в самом в Спитаке двадцать пять тысяч — это данные правительственной комиссии. У очевидцев другие цифры — чуть ли не в два раза больше.

Армия первой приступила к ликвидации пследствий трагедии

Да, армия оказалась первой и единственной в царившем хаосе какое-то время дееспособной единицей.

Обустроиваясь на месте, старший сержант Мартьянов полагал, что им предстоит заняться профильным делом, а именно — проведением мероприятий по химической защите территории, подвергшейся разрушению и возможному заражению. К вечеру командир взвода (то ли утешил, то ли огорчил) сообщил, что специалисты провели анализы воздуха, воды и земли в черте Спитака и не установили признаков отклонения от нормы.

— Это хорошо, — потирая ладони, сказал он.

— Товарищ лейтенант, получается, что…

— Нет, не надейся. Назад нас не вернут…. Скорее всего… Так я думаю… Батальону поставит командование другую задачу.

— Например?

— Боюсь, что поручат спасать выживших из завалов, то есть разбирать руины.

— Но у нас нет для проведения таких работ техники.

— Пока что ее нет ни у кого. А время не ждет. Счет идет на часы. Предположительно, работать будем в три смены. С двенадцати ночи до восьми утра, кстати, твое отделение получит фронт работ и приступит к ним. Сообщи личному составу. Позаботься, чтобы хорошо подготовились, то есть перед сменой отдохнули.

— Ночи, товарищ лейтенант, сейчас темные, город погружен во мрак и…

— Нам выделена генераторная установка… Подсветим. Придется работать на пределе осторожности. За жизнь солдат мы несем ответственность — ты и я. Не будь затычкой в каждой бочке… А то у тебя есть такая манера: чуть что — я сам. Подчиненных нельзя оставлять без личного присмотра.

— Задача в таких условиях не из простых, товарищ лейтенант.

— Понимаю, что есть элемент риска. Тем, кто под завалами, куда труднее. Объясни парнишкам. Береги себя и солдат. Понятно?

Приказы в армии не обсуждаются

Прошло три дня. Отделение старшего сержанта Мартьянова работало усердно. Главное — без сколько-нибудь серьезных происшествий. Среди личного состава — ни больных, ни травмированных. Парнишки устают, но это не берется во внимание, потому что явление естественное.

В первую ночь повезло. Откопали четырех человек, из них лишь один не подавал признаков жизни — это был престарелый армянин, которому плитой перекрытия буквально расплющило голову.

Наступили четвертые сутки. Мартьянов и его отделение в этот день приступили к работам на месте, где была какая-то трехэтажная контора, превращенная стихией в беспорядочное нагромождение исковерканных панелей, плит перекрытий, служебной мебели и прочего мусора.

Но прежде была объявлена минута тишины, чтобы убедиться, что нет криков о помощи. Тихо. Никто не отозвался.

Прикомандированный эксперт из гражданских лиц покачал головой.

— Понятно… Контора… Рабочее время… Жертвы должны быть… Не может не быть… Значит, все погибли, — эксперт вновь покачал головой. — Понятно… Декабрь…. Температура понизилась… Нет доступа к свежему воздуху… Как тут выжить спустя трое суток?..

Появился кинолог с овчаркой. Чтобы определить конкретные места нахождения жертв, чтобы именно там в первоочередном порядке начать разбор завалов.

Собака, спущенная с поводка, не ожидая специальной команды хозяина, кинулась к развалинам. В одном месте, слева, где уцелела каким-то чудом стена и где на ней повисла панель перекрытия между вторым и третьим этажами, вызвала особенное беспокойство: села, завыла, потом подбежала к кинологу, дернула за полу куртки, с повизгиваниями вернулась назад.

Хозяин скомандовал:

— Шустрый, ко мне! — овчарка подбежала, уселась у ноги и, подняв голову, уставилась на хозяина. Тот ласково потрепал по загривку. — Молодец… — пес радостно взвизгнул. — Не подкачал, — кинолог обвел присутствующих взглядом, выбирая старшего, которому следует дать пояснения. Выбрал единственного из присутствующих офицера, приняв его за старшего. — Товарищ лейтенант, «Шустрый» указал возможные места нахождения жертв… Пометили?

Командир взвода посмотрел в сторону Мартьянова.

— Так точно! — ответил старший сержант и добавил. — Ваш «Шустрый», если я его поведение правильно понял, — рукой показал влево, — проявил особенное беспокойство, из чего делаю вывод: там не одна, а несколько жертв.

Кинолог усмехнулся.

— Все верно… Из вас, молодой человек, выйдет прекрасный кинолог.

— Товарищ лейтенант, логичнее всего начать работы оттуда, — Мартьянов махнул влево.

Командир взвода кивнул.

— Не вопрос…. Действуй. Разве тебе кто-то мешает?

— Не «кто-то», но «кое-что», товарищ лейтенант. Смотрите, товарищ лейтенант: как раз над тем местом нависла с первого по третий этаж стена, на ней держится, можно сказать, на честном слове плита перекрытия…. Все это может накрыть моих ребят.

Командир взвода нахмурился и для чего-то огляделся по сторонам.

— Что предлагаешь? — еле слышно спросил он.

— Нужен хотя бы автотягач и подлиннее трос, если не бульдозер… Зацепить и помочь конструкции рухнуть, но не вправо, а, наоборот, влево. Будет обеспечено безопасное ведение работ.

— Про бульдозер даже и не думай, а вот насчет…

Появляется комбат и впадает в истерику

Командир первого взвода Сергиевских внезапно замолк, растерянно глядя куда-то влево.

За спиной командира отделения послышался странный визг, скорее, принадлежащий истеричной бабе, нежели мужчине, тем более, не армейскому командиру.

Мартьянов оглянулся. Там стоял (визжа, подобно недорезанному поросенку) майор Матюшкин.

В голове уральского парня молнией пронеслось: «Явился… Как черт из табакерки».

— В чем дело? Почему все еще не ведутся работы?

Лейтенант Сергиевских, отводя взгляд в сторону, молчал. Командир отделения Мартьянов решил объяснить.

— Товарищ майор…

— Молчать!.. Ты кто такой?!

Полагая, что комбат его не помнит, представился:

— Старший сержант Мартьянов, командир отделения первого взвода…

— Ты дуру гонишь, да?.. — тут комбат ввернул свой любимый матерок. — Что за колхоз?! Подстава!.. Хочешь, чтобы мне за срыв графика работ командование шею намылило? Не получится! Прежде я с такой сволочью, как ты, разберусь!

— Товарищ майор, имеется реальная угроза безопасности…

— Молчать!.. — теперь уже комбат выпустил целую очередь матерков, закончив ее трехэтажным матом. — Ты — где: в армии или в попечительском совете при богадельне, а? Почему не приступил к исполнению приказания. Знаешь, что грозит за неисполнение в условиях чрезвычайной ситуации?

— Но опасно, товарищ майор…

— Трусу в армии не место!

— Я не трус… Я лишь хотел…

— Вот и покажи себя в деле, а я посмотрю, на что годен… Слушать мой приказ: приступить к работам! Даю на исполнение минуту! — выкрикнув, стал следить исполнение по наручным часам.

Старший сержант посмотрел на Сергиевских, командира взвода. Тот отвел глаза и промолчал.

Мартьянов подошел к груде шансовых инструментов, приготовленных для солдат, выбрал увесистый лом, кирку, совковую лопату и молча направился к месту проведения первоочередных работ.

Солдаты, не получив никакой команды от отделённого, нерешительно топтались на месте.

Комбат, увидев это, заорал на них:

— Какого… — вновь прозвучало соленое словцо комбата, — топчетесь, подобно медвежатам перед сраньём?.. Шагом марш за командиром!

Солдаты остались стоять на месте, не решаясь выполнить приказание. Солдаты лишь косо поглядывали на командира взвода, остававшегося по-прежнему безучастным к происходящему на его глазах.

А Мартьянов? Он приступил к работе. Вот он вывернул очередной увесистый осколок железобетона и стал кантовать в сторону, не обращая внимания на нависшие над ним панельную стену и плиту перекрытия.

— Берегись! — истошно заорал лейтенант Сергиевских и бросился в его сторону, как будто чем-то мог помочь старшему сержанту.

Мартьянов, услышав голос взводного, машинально взглянул наверх: оттуда послышался скрежет арматуры. У него было в запасе не больше двух секунд. И он ими воспользовался, сделав прыжок в сторону. Последнее, что он слышал и чувствовал, — грохот падающего железобетона и ужасающую боль.

Уральский парень погрузился во мрак. Сколько прошло времени? Естественно, не знает. Первым вернулся к нему слух. Услышал приглушенные голоса своих ребят; почувствовал, что покачиваются носилки и его куда-то несут. Первая мысль:

— Кажется, жив, — Мартьянов пошевелил пальцами рук и ног. — На месте.

В глазах его посветлело. Туман стал рассеиваться. И увидел, что он на руках своих ребят: четверо бережно несут, а другие с боков стараются им помочь.

— Все живы? — тихо произнес он первые слова.

— Да-да, с нами все в порядке, — ответил знакомый с хрипотцой голос. — Мартьянов попытался вспомнить, кому принадлежит. Не смог. — Мы все обязаны жизнью, товарищ старший сержант. А вот…

— Пустяки, парни…. Ведь у нас впереди целая жизнь.

Резкая боль. Особенно в голове. Он стал терять сознание.

Первым исчезло зрение, а потом и слух. Последнее, что он слышал, — несколько мужских фраз. Глухо прозвучали, видимо, в отдалении, но Мартьянов узнал голоса.

Первый, ища сочувствия, говорил:

— Несчастье, а?.. Парнишка явно нарушил правила техники безопасности… Какого черта поперся туда?

— Благодарите судьбу, что пострадало не всё отделение.

— А я-то тут не при делах. Ответственность — на тебе.

— Согласен: вина моя есть, но преступный приказ, не смотря на весомые аргументы старшего сержанта, отдали лично вы.

— Скажешь тоже!

— Именно вы, используя своё служебное положение, послали парня на верную смерть.

— Не драматизируй… Всё обойдется.

— Возможно… Если, во-первых, старший сержант все-таки выкарабкается; если, во-вторых, генерал Матюшкин, папенька, из штаба округа прикроет вашу задницу.

— Рано, распушив перья, так закукарекал.

— Рано — не поздно, товарищ майор.

Военная медицина все-таки возвращает парнишку с того света

Как и в прошлый раз, уральский парень стал возвращаться из небытья, с того, что к нему вернулся сначала слух. Он слышал мужские голоса — то умоляющие кого-то, то сердито-укоризненные.

Отчетливо, например, услышал, как кто-то кого-то попросил:

— Дыши, глубже дыши!.. Нет-нет!.. Кислородную маску!… Умереть все равно не дадим!.. И даже не думай!..

Минута тишины. И…

— Кажется, пронесло… Сердцебиение и дыхание восстанавливаются.

Голос с укоризной:

— Хиляк, а задира…

— Куда было лезть — одному против трех здоровенных грузинских мужичков…

— Кошка скребет на свою хребтину. И наскреб… Отделали как надо.

Кто-то нравоучительно добавил:

— Вот чем заканчивается самоволка… Нажрался и потянуло на подвиги.

Мартьянов, прислушиваясь, пытался себе ответить на многочисленные вопросы:

«Он?! Хиляк! Дай Бог каждому… Наскреб?! Он, что ли, наскреб? Чепуха! Бред, наверное… Кто нажрался? Никогда с ним не бывало… На сдачу всегда готов, но не задира… О ком мужики?.. Нет, кто угодно, только не он!..»

Почувствовав, что в его рот вставлено нечто, мешающее говорить, попробовал избавиться от этого «нечто», но неудача: кисти рук оказались к чему-то прикреплены.

Как и в прошлый раз, темнота заменилась на молочную пелену, а потом он стал различать людей и окружающую его обстановку. Ему горячо захотелось, во-первых, привлечь внимание к своей особе, о которой столь нелестно отзываются мужики в белых халатах, а, во-вторых, решительно возразить и сказать, что ни в какой драке он не участвовал. Но как это сделать, если во рту кляп?!

Чтобы привлечь к себе внимание людей, стоящих в дальнем углу к нему спиной, стал издавать, как ему казалось, громкие звуки и крутить привязанными руками. Тщетно! Люди в белых халатах продолжали копошиться возле тамошней койки.

Но тут один из них обернулся. Увидев манипуляции парня, пошел в его сторону. Подошел. Взял его ладонь, увидев его осознанный взгляд, сказал:

— Если меня слышишь, пожми мою руку… — Он радостно откликнулся, потому что в эту минуту он был готов на все. — Так… Со всей силы сожми, еще сильнее… Молодец, — парень своим мычанием просил мужчину в белом халате, чтобы убрал изо рта то самое «нечто». И тот не понял, но догадался. — Нет, рано тебя отключать от аппарата искусственной вентиляции легких… Придется еще чуть-чуть потерпеть. — Мартьянов взглядом дал знать, что принимает как должное, однако подергиванием кистей попросил о другой поблажке. Мужчина, кивнув, спросил. — А смирно будешь себя вести?.. Ладно, — снял ремни с обеих рук и строго предупредил. — Самовольно не снимать бинты… — и уточнил. — Ничего самовольно не делать!

Это было утро, а к вечеру его кровать переместили в другую палату: также реанимационную, но уже в ту, где находились перспективные больные, то есть с реальными шансами на благополучное выздоровление — к такому умозаключению пришел старший сержант Мартьянов после некоторых размышлений.

Сестричка скрасила раннее пробуждение

Очередная ночь прошла спокойно, если не брать во внимание сон. Хорошо то, что на этот раз обошлось без кошмаров, периодически мучающих парня. Сновидение было долгоиграющим, стало быть, занудливым. Все так, но, проснувшись, не открывая глаз, прокручивая в больной голове картинки, в душе поселилась необъяснимая тревожность. Нет, не за себя, а за домашних, за родителей. Как они там?..

Он видел одно и то же: будто отец его, сидя за пустым обеденным столом, не произнося ни слова, укоризненно смотрит на сына, качает головой и грозит пальцем.

«Отец, — говорит парень сам себе, — чувствует его беду? Тревожится?.. Интересно, одобрил бы поступок сына?.. Нет?.. А, не сон, а ерундистика одна!»

Парень открыл глаза. Повернув голову влево, туда, где у входа в палату стоит небольшой столик, а за ним — сидит и что-то сосредоточенно пишет дежурная медсестра. Очевидно, почувствовав его взгляд, девушка обернулась.

— Что-то надо?

— Нет… Ничего… Нормально… Скажите, какое сегодня число?

— Восемнадцатое.

— А… месяц?

— Декабрь.

— Ох! Только-то семь дней!.. Думал…

— Думал, — она усмехнулась, — пронеслась целая вечность?

— Вроде того. — С минуту помолчав, спросил. — Как думаете, долго еще мне здесь валяться?

— Не знаю.

— Ну… А если положиться на ваш богатейший жизненный опыт?

Медсестра рассмеялась. Она правильно восприняла иронию. Ответила же совершенно серьезно и солидно, подражая кому-то из старших:

— При самом благоприятном течении болезни выпишут не ранее середины января.

Парень тяжело вздохнул.

— Как говорится, утешение для бездыханного.

Девушка вновь рассмеялась и процитировала поэта:

— И жить торопимся, и чувствовать спешим.

— Надо… Жизнь-то всего-навсего одна.

— Не спеши… Некуда… Или на гражданке кто-то ждет?

Больной, почувствовав намек, вздохнул.

— Некому… Ну… Разве что родители.

Медсестра повторила:

— Не спеши… Наши пациенты обычно не торопятся и ищут повод, чтобы подольше задержаться в госпитале. У нас хорошо, — и после секундной паузы произнесла банальность, — тепло, светло и мухи не кусают.

Чтобы ответить тем же, то есть банальностью, больной произнес:

— Это точно: солдат спит, служба идет, часики, не уставая, тикают и тикают себе.

Суматошным выдался денек

Таким тот день, восемнадцатое декабря 1988 года, показался лишь больному старшему сержанту, но для медперсонала окружного военного госпиталя, скорее, обычным.

Сразу после восьми утра в реанимационное отделение забегал несколько раз старший медбрат. Внимательно изучив обстановку и в полголоса пошушукавшись с только что принявшей дежурство медсестрой, тотчас же исчезал.

Из этих шушуканий Мартьянов понял: ожидается визит большого начальства. Какого именно? Откуда ему было знать? Парень усмехнулся: с ним, видите ли, не удосужились согласовать.

Потом заглянул его лечащий врач. Тот самый, который, когда находился в другой палате, пошел ему навстречу и освободил руки от пут, тот самый, фамилию которого, хотя видит не первый раз, до сих пор не знает.

Врач подошел к парню. Откинул простыню, под которой он был, в чем мать родила. Инстинктивно прикрыл руками мужское достоинство.

— Как себя чувствуем? — спросил, осматривая бинты на голове, гипсовые повязки на левой руке и на правой ноге.

— Даже очень хорошо, товарищ доктор, если не брать во внимание боли в поврежденных местах.

— Еще бы… Сестра, запиши в журнал: в тринадцать двадцать — процедурный кабинет, смена повязок, бинтов и гипсовых шин на руке и ноге; в пятнадцать сорок — рентген-кабинет, надо посмотреть, как идет заживление травм… Давление? Температура?

— В норме, товарищ доктор… Только что проверила сестра, — поспешно откликнулся больной, хотя вопрос адресовался явно не к нему.

— Таблетки принимаем?

Сестра опередила больного.

— Солдат дисциплинированный…

Парнишка обидчиво заметил:

— Не солдат, а старший сержант… командир отделения.

Врач рассмеялся.

— Большая разница… В таком случае, вдвойне должен быть дисциплинированным, а иначе… Не командир для подчиненных, а тряпка, не так ли?

— Так точно!

— Аппетит?

— Можно сказать, зверский, товарищ доктор.

Врач, кивнув в ответ, вышел из палаты.

— Сестра, — поспешно обратился Мартьянов, — как зовут товарища доктора?

— Впервые видишь?

— Нет, но…

— Майор медицинской службы Еремеев Глеб Сергеевич, аспирант.

— Человек ничего…

— Ничего, — передразнила она парня и добавила. — Будущий светила мировой медицины.

Через какое-то время за дверью палаты послышались многочисленные шаги, дверь отворилась и вошла группа, возглавляемая представительным мужчиной старше сорока лет, в числе группы был и лечащий врач Еремеев.

— Привет всем! — произнес вовсе не по уставу сорокалетний мужчина с посеребренными висками.

Мартьянов подумал:

«Большой человек… Может себе позволить…»

В самом деле, дежурная медсестра не могла себе позволить фамильярность. Она вскочила и попробовала отрапортовать по всей форме:

— Здравия желаю, товарищ полковник! Старший сержант медицинской службы…

— Знаю… Благодарю… Так… И где ж мой страдалец?.. — увидев Мартьянова, направился в его сторону. — Ага!.. Вот и он… Ну, как, братец, наши дела?

— Отлично, товарищ…

Больной запнулся. Потому что не знал, как правильнее назвать посетителя, — доктором или полковником?

— Будь добр, без церемоний. Ты не в той форме, чтобы… И не на плацу, а в реанимации. — Внимательно осматривая голову, спросил. — Болит?

— Маленько.

Ему явно пришелся по вкусу ответ, поэтому по лицу пробежала улыбка.

— Правильнее будет сказать, трещит… Фасад не пострадал. А царапины через неделю уйдут и будешь опять красавцем… На счастье девчонкам… Ждут?

— Только отец да мать.

— Не сообщил о случившемся?

— Не имею возможности пока… И желания тоже.

— Правильно: поберечь надо родителей. Поставим на ноги, а мы обязательно поставим, вернешься красивым и здоровым — тогда уж и расскажешь… Если захочешь… М-да… Задачка… Меня больше всего беспокоит ушиб головного мозга… Будем надеяться на лучшее… И бороться… Общими усилиями, не так ли?

— Само собой… На мне, как на собаке, всё заживает.

— Оптимизм — важнейшее лекарство… Значит, труды наши в ту страшную ночь, когда больной попал в мои руки, не пропали даром… Держись, голубчик.

Когда главный хирург окружного госпиталя Половцев, а это был он, тот самый спаситель, который 11 декабря, десять часов провел у операционного стола, борясь за жизнь совсем юного парнишки, направился к выходу. Еремеев выдвинулся вперед.

— Товарищ полковник, тут наседает следователь окружной прокуратуры.

Главный хирург поморщился.

— Какого чёрта?!

— Говорит, что имеет личное поручение окружного прокурора немедленно допросить потерпевшего Мартьянова.

— Сказал, что в реанимации и что волновать его опасно?

— Так точно… Но продолжает настаивать.

— Что за пожар? Не могут подождать хотя бы десять дней?

— Давят… Кто-то звонил прокурору из штаба округа.

Главный хирург недовольно фыркнул.

— Вот черти!.. Никакого человеколюбия…. Хорошо… Под твою персональную ответственность… Допрос — в твоем присутствии. Постоянно следи за самочувствием больного. Позаботься, чтобы неподалеку был реаниматолог.

— Будет сделано, товарищ полковник… Парень настоящий…

— Еще раз напоминаю: малейшее ухудшение самочувствия — прерывай бодягу.

Форменный допрос

Через полчаса в палате вновь появился лечащий врач Еремеев, а следом за ним вошел пожилой (так показалось Мартьянову, хотя на самом деле ему было чуть-чуть за сорок) довольно полный и низкорослый мужчина — в белом халате, небрежно накинутом на плечи, из-под которого виднелся форменный мундир, в массивных роговых очках, которые, похоже, и старили его.

У постели больного они остановились.

— Как себя чувствуешь? — спросил Еремеев.

— Без изменений, доктор, — ответил старший сержант, внимательно, но с видимой тревогой в глазах, разглядывая незнакомца.

— Вот, — Еремеев кивнул в сторону мужчины, собираясь представить его, но тот опередил.

— Я — капитан Савченко Остап Николаевич, следователь окружной прокуратуры. Мне поручено допросить по факту…

— Меня? Допросить? По какому еще «факту»?

— По факту нарушения правил техники безопасности при ведении работ на расчистке завалов, случившихся после Спитакского землетрясения… Лишь несколько вопросов.

— Отвечу, если смогу, товарищ капитан.

— Что произошло в то памятное утро, одиннадцатого декабря, когда были получены травмы?

Подошла дежурная медсестра и принесла стул. Следователь, поблагодарив, присел, достал из «дипломата» несколько листов писчей бумаги, ручку, пристроил на коленях «дипломат», намереваясь использовать крышку вместо столешницы.

Мартьянов по-военному коротко доложил, умышленно при этом упустив многие «детали»:

— Получив приказание командира немедленно начать расчистку завалов, взяв имеющиеся в моем распоряжении инструменты, направился на место предстоящей работы. Услышав скрежет и предостерегающий крик, взглянув наверх, откуда могла угрожать мне опасность, отскочил в сторону. Почувствовал боль… Очнулся в реанимации. Не успел, получается, товарищ капитан.

— И всё?!

— Так точно, товарищ капитан.

Следователь недовольно покачал головой и проворчал:

— Не надо морочить мне голову.

— Извините, доложил правду.

— Не всю правду.

Вмешался врач.

— Больной, получивший подобные травмы, не в силах всё помнить.

Следователь кивнул.

— Не исключено… А я сейчас проверю, как это на самом деле. Смущает лаконичность.

— На курсах младшего командного состава приучили…

— Похвально, — с явной иронией, хотя для следователя прокуратуры неуместной, проронил он. — Так… Прошу вспомнить: кто стал очевидцем?

— Ну… Весь личный состав моего отделения.

— А еще?

— Из гражданских… Кинолог со своим «Шустрым».. Фамилия кинолога мне неизвестна.

Следователь слегка улыбнулся.

— Великолепно, — мельком бросив взгляд на врача, заметил следователь и уточнил. — «Шустрый» — это кличка пса, не правда ли?

— Так точно. Отличный пес. Умный такой… Из породы немецких овчарок.

— Далее… Прошу уточнить: кто из офицеров стал очевидцем?

— Комвзвода Сергиевских…

— И?..

Нехотя, но вынужден был парень констатировать тот очевидный факт, что следователь пришел, обладая всей полнотой информации, а потому финтить не имеет смысла, назвал и другого очевидца.

— Товарищ майор… Матюшкин, комбат.

— Прошу пояснить: почему не пострадали солдаты?

— Не могу знать, но рад был узнать об этом от вас.

Следователь достал из «дипломата» рукописный лист, взглянул, отложил в сторону.

— А вот рядовой Марков… Знаете такого?

— Как не знать… Земеля, тоже с Урала.

— Рядовой Марков считает, что он и другие обязаны командиру отделения своей жизнью.

Мартьянов, смутившись, отвел глаза в сторону.

— Большое преувеличение.

— Но он именно так считает. Почему?

— Не знаю.

— Так и запишем… Как говорится, что написано пером, то не вырубить и топором… Очередной простенький вопрос: почему приступил к работам командир отделения без своего личного состава? Попробуйте объяснить.

— Было приказание, я его выполнил.

— Приказание касалось не только командира, но и подчиненных. Разве это было не так?

Больной упрямо и уже с некоторым раздражением повторил:

— Сделал то, что сделал.

— Упомянутый мной Марков пояснил: отделение через минуту бы оказалось там же, если бы «не случилось то, что случилось».

— Маркову виднее.

— Вынужден спросить в лоб: кто из командиров отдал опасное приказание — комвзвода или комбат?

— Не помню, только не лейтенант Сергиевских.

— Почему?!

— Ну… Перед тем мы обсуждали возможную опасность ведения на том месте работ. Лейтенант согласился. Помню, что я предложил ему безопасный способ устранения опасности и только потом приступить к разбору завалов… Согласился… Почти…

— Из всего этого выходит, что приказание отдал командир батальона. Так?

— Не могу знать… Не уверен.

— А вот уже дважды упомянутый мной Марков уверен: первое приказание, адресованное лично командиру отделения, а потом повторенное в той же матерной форме именно майором Матюшкиным.

— Маркову виднее.

Следователь покачал головой.

— Не надо выгораживать офицера, ни к чему. У него есть куда более влиятельные защитники. Он, я уверен, и без участия твоего, Мартьянов, выйдет сухим из воды. — Следователь встал, положил скупо исписанные листы в «дипломат». — Мне не положено, но я скажу тебе, парень, две вещи: во-первых, Матюшкин валит всю ответственность на тебя и категорически отрицает, что именно от него исходило странное во всех отношениях приказание; во-вторых, в какой-то мере тебя спасли от смерти твои солдаты, не дожидаясь ни чьего приказания, тотчас же бросились голыми руками выгребать из бетонных осколков, а командир взвода, проявив мастерство, оказал первую медицинскую помощь, тем самым предотвратил большую потерю крови, что при таких ранениях могло привести к неминуемой смерти.

— Спасибо всем, — еле слышно произнес Мартьянов и лицо, по которому текли слезы, отвернул в сторону. Отвернул, потому что, как он считал, плачущий мужчина — жалок.