Дорога на Китеж

Геннадий Пискарев, 2006

Эта книга – призыв автора к многострадальному русскому народу, призыв к покаянию. К покаянию перед общей нашей святыней матушкой Русью, которую дал нам Господь не затем, чтобы творили мы на ней бесшабашные эксперименты, а трудом, верой и правдой украшали её. Это книга очерков и эссе о людях простых, но праведных, на коих держится мир. Эта книга – раздумье об идентичности России, росте самосознания народа, о той силе, что держит этот народ на земле, даёт ему опору в битве со вселенским злом.

© Пискарёв Г.А., 2020

Вместо предисловия

«На дне»

Кого не волновал вопрос, почему великие люди зачастую порочны? Пушкин — похотливый самец. Есенин — тоже самое, плюс пьяница. Оскар Уайльд — гомосексуалист и т. д. и т. п.

Чужая душа — потёмки, говорит народ. Своя тоже — добавлю я. Простой народ радуется подлости великих (Пушкин ещё подметил): мол, они тоже подлы и мелки, как и маленькие люди. Поумнее общество сетует: ах, если бы Есенин не пил, ах, если бы Уайльд лишь писал свои чудо-эссе… Однако творит самые подлые деяния свои человек в душе. Ещё в 1810 году Константин Батюшков написал вот эти стихи, и написал здорово:

Сердце наше кладезь мрачной:

Тих, покоен сверху вид,

Но спустись ко дну… ужасно!

Крокодил на нём лежит!

Душ великих сладострастье,

Совесть! зоркий страж сердец!

Без тебя ничтожно счастье,

Гибель — злато и венец!

Так пусть уж и лежит на дне «крокодил», не выползая наружу, беда ведь будет великая. Кто же удержит «на дне крокодила»? Сам человек лишь только. Обузданием дикой воли, божеским заветом: смирять гордыню.

Пушкин, Есенин, Уайльд — выпустили своего «крокодила» из клетки, и он съел их самих в первую очередь.

Ницше — законопослушный человек, в миру скромненький бюргер, пустил «крокодила» в собственный мозг, и выпустил его на волю через ученье о сверхчеловеке, отрицающем Бога. И сошёл с ума, как и те, кого заразило его чумное творение. Таких, кстати, и в России не счесть! Великие — те люди, которые мучились от собственного греха, «не придумать мне казни мучительней той, что в собственном сердце ношу…» — Некрасов признавался. А вот принцип постсоветского либерализованного, вроде бы ещё человека, таков: «Для меня всё, я — для себя». Совсем, совсем не похоже это ярое проявление эгоцентризма на то, что было известно в советское время каждому школьнику и служило вдохновляющим примером. Скажем, слова Валерия Чкалова, произнесённые им в Америке, после прилёта туда через Северный полюс. На вопрос американского корреспондента: «Сколько человек в Советском Союзе на вас работает?» — великий лётчик гордо ответил: — «Сто пятьдесят миллионов. Они работают на меня, а я — на них!»

Ныне, увы, во главу всего ставится «золотой телец». И то, что элементарный рупь и грош стал у новейших господ выше стыда и закона, так это ведь только повторение свойств милого сердцу нынешних новоделов капитализма. Вспомним опять Николая Алексеевича Некрасова: «нынче тоскует лишь тот, кто не украл миллиона». Да что Некрасов — Карамзин сказал, как выстрелил: «Воруют!» Пушкин констатировал: «В России взяток не берут лишь два человека: царь и Фундуклей». (Фундуклей — киевский губернатор — богатый как Крез. — Авт.)

А.И. Герцен в «Былое и думы» (1854–1867) писал: «…Я искореню взятки, — сказал московский губернатор Сенявин седому крестьянину… Да, батюшка. — отвечал мужик, — ты прости; на ум пришел мне один молодец наш, похвалялся царь-пушку поднять и, точно, пробовал — да только пушку-то не поднял! Сенявин, который сам рассказывал этот анекдот, принадлежал к тому числу непрактических людей в русской службе, которые думают, что риторическими выходками о честности и деспотическим преследованием двух-трех плутов, которые подвернутся, можно помочь такой всеобщей болезни, как русское взяточничество, свободно растущее под сенью ценсурного древа…

…В русской службе всего страшнее бескорыстные люди; взяток у нас наивно не берут только немцы, а если русский не берет деньгами, то берет чем-нибудь другим и уж такой злодей, что не приведи Бог…»

Н.В. Гоголь в поэме «Мёртвые души»: «В то же самое время начались строжайшие преследования всяких взяток; преследований он не испугался и обратил их тот же час в свою пользу, показав таким образом прямо русскую изобретательность, являющуюся только во время прижимок».

Можно и дальше спускаться к истокам, к зарождению письменности и слова — итог один: коррупция, как и предательство, сопровождает человека со дня его творения. А из этого следует, что лихоимство, как и человеческое двоедушие, неистребимо. Каинова печать, Иудин грех — ни куда не денешься от них. Смирись, гордый человек.

Не смиряется. И это бы было ещё полбеды. Борясь с коррупцией, правдоискатели — сами богатеют. Как это им удаётся? Вариантов хоть отбавляй, лучший — использовать гласность.

…Десяток фраз, печатных и словесных,

Пустив умно

Об истинах забытых, но известных

Давным давно,

Я в обществе наделал шуму, крику

И вот — за них

Увенчанный, как раз причислен к лику

Передовых.

(Это поэт позапрошлого века Василий Курочкин — прямо Жириновский какой-то!)

…Я говорю, что предрассудки стары —

Исчадья лжи, —

И чувствую, как хороши омары,

Когда свежи.

Не знаю, как я стал акционером

И как потом

Сошёлся я на ты с миллионером,

Былым врагом.

Но было так всесильно искушенье,

Что в светлом сне

Значенье слов — УСТУПКИ, УВЛЕЧЕНЬЕ —

Раскрылось мне.

Сам деспотизм пришёлся мне по нраву

В улыбках дам —

И продал я некупленную славу

Златым тельцам.

Мы купчую безмолвную свершили,

И хитрый спич

Я произнёс, когда клико мы пили,

Как магарыч.

И всё еще за милое мне слово

Стоя горой,

Я гласности УМЕРЕННОЙ, ЗДОРОВОЙ

Желал душой.

И голосил в словесности банкетной,

Что гласность — свет,

Хоть на меня глядели уж приветно —

ИКС, ИГРЕК, ЗЕТ.

Прелестно, прелестно. Хоть и в позапрошлом веке происходит, а в нынешнем даже лучше. А как иначе-то? Нынешний век по отношению к позапрошлому — есть будущее. А «будущее светло и прекрасно», как показано Н.Г. Чернышевским в четвертом сне Веры Павловны! И бесы хвалят его, ругая прошлое. Будущее же вне критики…