Я помню, в северной деревне…

Геннадий Талашов, 2021

Стихи Геннадия Талашова посвящены природе и людям Русского Севера. Эвакуированный вместе с матерью в четырёхлетнем возрасте из предблокадного Ленинграда в Вологодскую область на родину отца в дер. Сондуга, он оказался в другой цивилизации – крестьянской, не схожей с городской. Первозданная природа этой красивой холмистой местности севернее г. Тотьмы, называемой иногда краеведами Вологодской Швейцарией, так запечатлилась в памяти 4–8-летнего ребёнка, что, будучи уже взрослым человеком, он, поражённый контрастом между этими двумя цивилизациями, попытался описать вызванные всем этим чувства в стихах и поэме «Сондуга». Стихи Геннадия Талашова полны чувством любви к родине, пониманию её истории и надеждой на её будущее.

© Талашов Г.  А., 2021

© ООО «Образовательные проекты», 2021

Северные стихи

Я стою на равнине русской,

Горизонт — голубой нимб,

Разбрелись города-моллюски

С моря Чёрного — до Хибин.

Ветер северный треплет галстук:

Синей Волгой — на равнину тень,

Облака проплывают галсом

В азиатскую знойную склень.

Как красива ты, русская родина,

Там, на Севере, в летней тиши

Моё сердце навеки обронено

В синь лесов и озёр миражи.

Я помню, в северной деревне…

1.

Я родился на Севере,

На Неве — до войны,

Эшелоном — и в клеверы

И в военные дни.

Васильковое поле

И с ромашками луг,

Всё такое простое

Стало родиной вдруг.

За туманными зорями,

На угорах до звёзд,

За тугими заворами

Я учился и рос.

* * *

Как неспелые звёзды заката

Дни ушедшие видятся мне,

Они были со мною когда-то

В той далёкой лесной стороне.

* * *

Я детство своё не выдумал,

В берестяном лукошке принёс,

Как чернику с туманного выгона,

В светлых капельках северных рос.

Можжевеловое, вересковое,

Всё пропахшее далью полей,

Ты с высоких угоров за Вологдой

Улетело, как клин журавлей.

* * *

Рябины качались под окнами,

Тени в ограде светлели,

Листья, как ласточки мокрые,

В горницу стаей летели.

За окнами в синей дымке

Стояли леса заречные,

Утро в рябиновой зыбке

Баюкало скворечники.

2.

Я из странного мира пришёл,

Там зелёный стелется лен,

Над дорогою клонится рожь,

А налимы не любят мерёж.

Я из странного детства пришёл,

Там в полях ночует суслон,

Там по пожням кочует копна,

По овинам плачет сова.

* * *

Моё детство на пожнях растаяло,

Как предутренний зыбкий туман,

Мне на память тревогу оставило:

Может, всё это только обман.

Но я помню, за Тотьмой, на севере

Деревянную, с гумнами, Русь,

С ветряками на розовом клевере,

Журавлиную осени грусть.

* * *

Я помню, в северной деревне

Ребячья жизнь была проста,

Куда ни выйдешь — всё деревья,

Куда ни взглянешь — тень куста.

Забава — мельница у плёса,

Там шум воды и гул колёс,

Между расщелинами тёса

Синичья путаница гнёзд.

На пожнях в речках густотравных

Ребячья зрела мелюзга,

От их течений тёмных, плавных

Осела на сердце тоска.

Зимою в звёздной карусели

Кружились мы по вечерам,

Как санки весело летели

По ледяным, святым горам!

3.

С тёплых южных краев прилетали они,

Длинноногие серые птицы,

И гнездились в озёрной тени,

Чтоб от глаза недоброго скрыться.

Я вас помню, мои журавли,

Вы испуганно в воздух взлетали

И кружились у самой земли,

Когда клюкву в болоте мы брали.

Ваши крики я понял поздней

И характер ваш древний, пугливый,

Когда сердце стало взрослей

И с другими померялось силой.

* * *

Однажды в детстве на лесной делянке

В охотничьем азарте, в первый раз,

Убил я птичку — что-то вроде коноплянки,

Потрепыхавшись, на ладони мир угас.

И так мне стало жалко эту птичку,

Что я в траве до вечера рыдал,

Зачем ты здесь летала, невеличка,

Ведь я, шутя, не думал — наповал.

И помню, в горе безутешном,

От мира не скрывая слёз,

Пошёл по лесу в темноте кромешной

Под милосердным светом звёзд.

* * *

В зимний холод мне жаль ворон,

Помню, в детстве принёс воронёнка,

Был он чёрный, как день похорон,

И с глазами больного ребёнка.

Я стою у окна:

По-пластунски крадётся позёмка,

Вспоминаю тебя, война,

И ребячьи глаза воронёнка.

4.

Я учился в лесной деревушке,

Где тайга круглый год за окном,

Где в щербатые лики церквушки

Только ветры молились и гром.

По осенней обманчивой грязи

Мы ходили на местный погост.

Помню утро туманное в классе,

За окном — кроны старых берёз.

Здесь в поповском бревенчатом доме

Под осенних дождей тоску,

Затихающий галочий гомон

Мы учили стихи про Москву.

В городской суете и громе

До сих пор ещё снятся мне

Наша речка в тумана попоне,

Стая галок на мокрой копне.

* * *

Как-то раз за кирпичной оградой

Я увидел — как сон наяву,

Плыла церковь, бела и нарядна,

Куполами крестя синеву.

Прямо в поле иконы смотрели,

Жаркий полдень гудел и звенел,

Отрешённо монахини-ели

У ограды стояли без дел.

И военные вспомнились годы,

Там, на Севере, майский погост,

Наши в школу за знаньем походы

И прохладные кроны берёз.

Русский север

1.

Русский Север — это лес,

таёжных рек сплавная сила,

осины синий переплеск,

берёзы свежие белила.

Угор, плывущий по тайге

туда, где на небесном крае,

как земляника в молоке,

в тумане солнце остывает.

* * *

Русский Север, России окраина,

разбудил тебя времени крик,

но живёт в тебе тихая тайна,

но живёт твой певучий язык.

Знаю я — то души ностальгия,

мира древнего тайная власть,

полевая, лесная Россия

в ней живёт, глаз чужих сторонясь.

* * *

Много видел я рощ берёзовых,

и ещё увидеть не прочь,

но над северными плёсами

роща белая — белая ночь.

В её светлом и строгом покое

первозданная свежесть планет,

льёт прозрачней воды родниковой

в сердце вам свой таинственный свет.

* * *

О Север, Север, чародей…

Ф. Тютчев

Скромен Север — ни яблонь, ни вишен,

в загородках — картошка и лук,

красотою какой-то недвижной

околдовано всё вокруг.

Не шелóхнет листвою берёза,

обмерла в испуге лесном,

даль подёрнута синью белёсой,

глубь речная спит под кустом.

Но высоки угоры таёжные,

с них увидишь Россию ты всю,

будешь жить теперь ей завороженный,

к чародею попав в западню.

1967

«Есть за Тотьмой река Царева…»

Есть за Тотьмой река Царева,

В тихих плёсах кувшинкам рай,

Повернёт направо, налево,

Золотые рубли собирай.

Околдует красою таёжной,

Позабудешь и Волгу, и Дон,

Чернецом-камышом завороженно

Будешь бить перед нею поклон.

Иль протянет с берега руки,

Покачнёт нечаянно чёлн,

И нахмурит брови-излуки,

И закружит и вглубь повлечёт.

Зашевелится в омуте нечисть,

Померещится леший на пне,

И кикимора прыгнет на плечи

Из косматых еловых ветвей.

1966

* * *

Сюда мы плыли сквозь туман и ветер,

Когда взошла над озером заря,

Стояла церковь, лик её был светел

И тёмен от осеннего дождя.

Вокруг неё лишь острова да плеса,

И стало ясно: Ки́жи — не Кижи́,

Над озером торжественно и просто

Летели главы: из гнезда — стрижи!

2.

К старинной Тотьме «Метеор»

мчал меня по Сухоне вечерней,

лесной реки раздавшийся простор,

воды глубокой плавное теченье.

На кручах, как дружины Ермака,

стояли ели, ожидая ночи,

горело солнце на вершинах-шишаках,

кровавый бой как будто им пророча.

Тот древний путь мне не забыть теперь,

дороги той я малая песчинка,

что помнит на Днепре Кисаню дебрь

и говор фряжский ладожского рынка.

* * *

Я в отпуске. Я сельский житель.

Я тело отдал солнцу и воде,

глаза я подарил святой обители,

а душу я вручаю, Русь, тебе!

Колоколами озвони мне сердце,

пускай окрест ликует перезвон,

я распахну души невидимые дверцы,

врывайся, Русь, в меня со всех сторон!

Входи полками, в шлемах и веригах,

шальной историей, о будущем мечтой,

и Словом о полку несчастном Игореве,

сраженьем с иноземной саранчой.

И гневной жизнью протопопа Аввакума,

и градом Китежем под синею волной,

и широтой вселенского разгула,

и тишиной обители лесной!

* * *

Как стрекочет кузнечик в прокосиве,

словно душу сшивает мою,

словно верит — нет в мире осени,

только лето одно — как в раю.

Ты, кузнечик, невидимый мастер,

стрекочи, стрекочи, что есть сил,

шей, дружок, свое шумное счастье,

жизни трать своей солнечный пыл.

* * *

Заворожены белой ночью,

тихо в поле берёзки стоят,

будто вышли в него нарочно

и какую-то тайну хранят.

Незаметно на дальних покосах

копит силы к рассвету туман,

чтоб завиться в берёзок косы,

чтоб обвить лентой тонкий их стан.

Тихо в поле. Душа что-то знает,

только тоже тайну хранит,

и сама о себе забывает,

не гнетёт её мысль, не томит.

Тихо в поле. Лишь где-то несмело,

как сквозь сон, прокричит дергач,

и покажется — в мире целом

одинок ты, как птицы плач.

И тут вспомнит душа, что хранила:

тишину вот этих полей,

что уж раньше в ней всё это было,

и навеки останется в ней.

* * *

Я выпил небо вместе с облаками,

отцеживая солнце — не обжечь бы горла,

мне лилии махали белыми платками,

и пела лета знойная валторна.

В древесном сне поскрипывали ивы,

бездумно шелестели луговые травы,

цвели цветы, невинны и красивы…

Как странен был здесь разум мой лукавый!

* * *

Разве душу за рёбра упрячешь,

разве мысли простишь простой,

снова слышу я говор грачий,

снова вижу деревню весной.

Ветер южный, не с севера ветер,

на деревне тепло и светло,

словно весть о звенящем лете,

на проталине блещет стекло.

По полям, по лугам, по застрехам,

опьяняясь брагой ключей,

говорливо, счастливо, со смехом

пробирается к речке ручей.

Под сугробами зимние тени

затаились — напрасно ждут!

В мир явился весёлый гений,

и лучи его жалят и жгут!

Лирика

Была добрая, была нежная,

вышла раз в голубую даль,

затерялась в поле заснеженном

и оставила мне печаль.

Только эта печаль хорошая,

от неё на душе светло:

словно смотришь в окно запорошенное,

через тонкое серебро.

* * *

Мою душу с твоею смешать

и, как в море, в ней раствориться,

будут волны бежать и бежать

там, где раньше была граница.

Звёздный никель, луны серебро

бросит небо нам в море на счастье,

чтобы месяц своим серпом

нас не мог разделить на части.

* * *

Ну, зачем ты на меня так смотришь,

словно тайна тихая озёр,

словно чайкой броситься ты хочешь

в предрассветный розовый костёр.

Ну, зачем ты на меня так смотришь,

словно ива в заводи без волн,

словно песней русской тонешь

в светлой дали предрассветных лон.

Я не берег, не маяк, не пристань,

не красавец белый теплоход,

я лишь чей-то одинокий выстрел,

прогремевший над покоем вод.

* * *

Я целовал, берёза, твои руки,

ловил губами терпкие листочки,

а ты по-женски — нежно и упруго

мне упиралась в грудь,

приподымалась на носочки.

Моих волос касались твои ветви,

их с ласковой усмешкой ворошили,

и — тихо, я услышал — мне поверьте,

цыганки вам не ту наворожили.

* * *

Поезд по рельсам грохочет,

синими тенями лес оторочен,

рыжее солнце лучами

поезд на стрелках качает.

Нас в купе только двое,

вечернее солнце густое

на полки льётся отваром,

окна залило пожаром.

Солнце, какими лучами

утром тебя встречает?

Звёзды, какими ручьями

в окна льются ночами?

Поезд по рельсам грохочет,

в сумрак туннеля проглочен,

синие тени плечами

поезд на стрелках качают.

Нас в купе опять двое,

холодное, тёмное, злое

на полки легло негативом,

пол чернотой окатило.

Месяц, с какими речами

в дом твой стучится лучами?

Звёзды, какими ключами

дверь отпирают ночами?

Поезд по стрелкам грохочет,

путь свой никак не закончит,

рельсы стальными плечами

поезд на стрелках качают.

Северные видения

1.

Мне бы снова под небо белёсое,

чтоб забылась в родном душа,

мне бы ветром теперь над плёсами

что-то тихо шептать камышам.

Мне бы стаей лететь журавлиной

и пронзить ей осеннюю даль,

расплескать над русской равниной

сердца светлую печаль.

Мне бы песней нарядной и грустной

твою душу, Россия, ласкать,

и молвою полей стоустной

о любви к тебе рассказать.

Под шатрами лесными, неткаными

до вечерних бродить бы звёзд,

и, укрывшись речными туманами,

ночевать в запустении гнёзд.

* * *

Моя память, капризная пленница,

как ты часто владеешь мной,

вот опять на сердце пенится

роща белая над рекой.

Вот опять в родное, глубокое

улетела любить душа,

где над светлой речною осокою

камыши стоят — сторожа.

Вот опять над рассветными плёсами

опрокинулся купол небес,

мерно черпает лодка вёслами

завороженный озером лес.

И опять мне угоры мерещатся,

и июньская синь над тайгой,

и душа моя, перебежчица,

к ним уходит тропой потайной.

* * *

Лишь только глаза прикрою:

горит над деревней луна,

и чудно-торжественным строем

стоят голубые дома.

И звёзды горят над рекою,

серебряно светится наст,

глаза я быстрее открою,

чтоб в мире мне том не пропасть.

А звёзды горят ещё пуще,

кругом — тишина и покой,

стою я, богач неимущий,

с протянутой к миру рукой.

Но сердце уже не заплачет,

слезинки душа не прольёт,

отплакано всё это, значит,

лишь грусть никогда не пройдёт.

Я снова глаза закрою:

серебряно светится наст,

и звёзды горят над рекою,

они не дадут мне пропасть.

Горите, горите, родные,

сверкай под луною, река,

светите, дома голубые,

ведь строили вас на века.

* * *

Где ты, поле моё, где ты, лес,

где ты, вечер ласковый, синий,

тихий звёзд благовест

над полями твоими, Россия?

Ты склонилась над чем, моя рожь,

над дорогой разъезженной, чёрной,

как её перейдёшь

по земле той, железом кручёной?

Ты о чём зашумел, тёмный лес,

о былом, о родном, о забытом,

о деревьях до самых небес,

и о кладе, под елью зарытом.

Вы плывёте куда, облака?

К морю тёплому, в дальние страны,

пусть судьба ваша будет легка,

и легки моей памяти раны.

* * *

Я, как в детстве, вдоль речки пройду,

что-то вспомню, а что-то забуду.

Что ищу, того не найду,

а найду, не поверю, как чуду.

Ты струись, моей жизни река,

широко иль не очень, где — узко,

но размоет душа берега,

о судьбе своей помня, — о русской.

2.

Послушайте, что там такое,

или я болен, иль песнь ямщика?

что там звенит над осенней рекою,

чьи заблудились на круче века?

Странной я болен русской болезнью,

кто заболел ей, тому не помочь:

чёрные ели, светлый березник

и огоньки деревень в полуночь.

* * *

Что шумишь, осина,

синенькое горе,

дочку или сына

потеряла в поле?

Тоненький листочек

оторвало ветром,

звонкий лепесточек

затерялся где-то.

Не шуми, осина,

и не гнись от горя,

где-то по России

ветер сына гонит.

Где-то по России,

где — и сам не знает,

о тебе, осина,

часто вспоминает.

Вспоминает поле,

Под обрывом речку,

Звяканье ночное

В поле том уздечек.

И зарю над лугом,

над родимым лесом,

с ветром где сдружился,

с городским повесой.

Раз дружок под осень

налетел со свистом,

облетел весь в озимь,

стал осинник чистым,

Тихим и прозрачным,

грустным, молчаливым.

Иволга лишь плачет:

листья, где вы, чьи вы?

Не шуми, осина,

не бледней от горя,

где-то по России

ветер сына гонит.

Где-то по России,

где — и сам не знает,

о тебе, осина,

часто вспоминает.

* * *

Когда осень серая,

когда осень скучная,

озими посеяла,

залегла под тучами,

я пройдусь по лесу,

с детства он знаком мне,

ни сучком не тресну,

не споткнусь о корни.

В этот день осенний,

в этот день не лучший

я брожу, рассеян,

одинокий, скучный.

Не с кем слова молвить,

с вами лишь — деревья,

и о детстве вспомнить

в крае одном древнем…

Здравствуй, друг берёза,

не устала плакать?

Листьями так слёзно

На дорогу капать.

Ну, а ты, осинка,

позвени мне тонко

веткой-хворостинкой

в колокольчик звонкий.

Что молчите, ели?

или — не напрасно?

Скоро вас метели

снегом разукрасят.

Не грустите, вербы,

над речным обрывом,

берегите нервы,

бойтесь нервных срывов.

Скоро ветер срежет

листья ваши бритвой,

хорошо бы прежде

нам поговорить бы.

Помните, как белкой

я взлетал в ваш полог

рядом с речкой мелкой,

был я юн и звонок.

А теперь, вот, осень,

а теперь, вот, ветер,

не стоните, сосны,

не ломайте ветви.

В этот день осенний,

в этот день не лучший

я брожу, рассеян,

одинокий, скучный.

Не с кем слова молвить,

с вами лишь — деревья,

и о детстве вспомнить

в крае одном древнем.

In memoriam

Сергей Орлов

Не мог я знать его — ни на войне,

и ни в краю его озёрном:

намного старше был он по годам,

Севера таинственные зёрна

в душе его росли — с войною пополам.

И вот однажды, белой ночью,

на берегу забывшейся Невы

увидел на лице его воочью

клеймо красноречивое войны.

Средь молчаливых строгих зданий

лицо то было не лицо — а лик

гигантских битв, невиданных страданий,

войны недавней онемевший миг.

На том лице, войною опалённом,

дымящемся, как поле — под огнём,

в сраженье уходили батальоны

июльским или августовским днём.

Прошел он мимо, человек обычный,

в костюм одетый, как на всех, простой,

по набережной, ко всему привычной,

с судьбой зарытых в шар земной.

Николай Рубцов

Над Россией поют соловьи,

великого сердца поэты,

их при жизни, Россия, люби,

пока песни не все ещё спеты.

Ведь не знают, как долго им петь,

может, скоро от песен устанут

и начнут о днях тех скорбеть,

когда голос рассёк поляну.

Или, крылья раскрыв на ветру,

в мёртвый час, никому не мешая,

на рассвете однажды умрут,

древней песней поля оглашая.

Как недолго поют соловьи,

может, скоро совсем перестанут,

и берёзы, и ивы твои

от тоски, о Россия, увянут.

Но пока поют соловьи,

видно, песни не все ещё спеты.

О, как рано, Россия, твои

умирают поэты.

1979

Александр Яшин

Деревня… как деревня,

угор, ну что ж… угор.

Но смотрит ворон древний

по-яшински — в упор.

Бобришный, не Бобришный,

забыл, какой был бор,

но знаю — в ели ближней

Яшин — как укор.

Ни в чём не виноват я,

кричу ему — ни в чём:

висит тумана вата,

как саван, над ручьём.

Ни в чём не виноват я,

вы слышите — ни в чём:

я не вставал на брата

ни словом, ни мечом:

ель косматой лапой

держит за плечо.

Лесная жуть и нечисть,

лесная хмарь и хмурь,

я нагибаю плечи,

я стряхиваю дурь.

Бобришный, не Бобришный,

забыл, какой был бор,

но знаю — в ели ближней

Яшин — как укор.

Сергей Есенин

Ты на Ваганьковском покоишься, Есенин,

а журавлей уносит время вдаль.

Вот над Москвой летят они осенней,

неся на крыльях радость и печаль.

Как высоко летит теперь их стая,

как редок клин, как стал он незнаком.

И всё ж, над Лужниками пролетая,

ещё понятным говорят нам языком.

Поэт великий полевой России,

не зря ронял, как листья, ты слова,

поля рязанские не зря тебя растили,

земля недаром тебе силу отдала.

Как жаль нам юности твоей весёлой,

как жаль всего, что не успел ты спеть,

как жаль, что опустели сёла,

и нет тебя, чтоб душу им согреть.

Уж нет тех слов — утрачены напрасно,

уж нет тех чувств — растрачены на смех.

Гори, гори, костёр рябины красной

на берегах великих русских рек.

Отговорила роща золотая

в краю, где твой навек остался дом,

пусть журавли, над нею пролетая,

помашут ей за нас крылом.

Пускай летят, пусть тает в небе стая,

уносит время журавлей тех вдаль,

пусть золотая роща, опадая,

в сердцах рождает радость и печаль.

Ты на Ваганьковском покоишься, Есенин,

роняет листья клён — так ты ронял слова,

и над Москвой летят они осенней,

как журавли — над храмом Покрова.

1980

В этом северном городе…

1.

В этом северном тихом городе

жил поэт в недавние дни,

написавший «Прощальное» Вологде

и «Храни себя, Русь, храни!».

Знаю я, как печально берёзы

прошумели над сердцем его,

как осенние ливни и грозы

в голубое застыли стекло.

Как земля его дар поглотила,

он певец был её полей,

как земля ему дар не простила,

высоко он поднялся над ней.

Долго будет, печаля Вологду,

за оградой шиповник цвести,

шелестеть по осеннему золоту:

«Русь, люби меня, и прости».

2.

Там, где Сухона и Юг

свадьбу издревле справляют,

город прячется Устюг,

что Великим называют.

В нём соборов и церквей

понастроено купчисто,

берег Сухоны — как змей

на приёме у дантиста.

Прорубил в Европу Петр

в Петербурге окна-двери,

и купец в Неву попер,

Устюги забыв и Твери.

На амбары Мангазей

он велел замки повесить,

и товары магазей

источили моль и плесень.

Ни Хабаров, ни Дежнёв

не пойдут навстречу солнцу,

тихо мокнул под дождём,

в реку выставив оконца.

…Я вдоль Сухоны иду,

слева — памятник Дежнёву,

на причале катер жду,

переправы всей основу.

За рекою монастырь

на горе стоит забытый,

словно Севера вся сырь

кирпичами его впита.

Древний Гледен! Ты имал

на лету чудские стрелы,

богадельней нынче стал,

хорошо ещё, что целый.

На твоём, как грудь, мысу

этот стих я сочиняю.

Рядом трудится Устюг,

справа Сухона и Юг

свадьбу древнюю справляют.

1973, 1980 гг.

3.

Я иду туда, где у Собора

рядом с рощей молодых берёз,

чтоб для глаза не было упора

круто падает береговой откос.

Я хожу всегда на эту Горку,

словно потерял я что-то здесь,

или, вдруг нечаянно умолкнув,

позабуду передать ей весть.

В тень укрывшись молодой берёзки,

на скамейке долго я сижу

и курю напрасно папироски,

будто с кем свиданья жду.

И о чём-то важном вспоминаю,

только сразу вспомнить не могу,

то ли думать облака мешают,

то ли лодки на соседнем берегу.

То ль река течением неспешным

увлекает мысль мою на глубь,

то ли шелест рощи белоснежной,

то ли берега крутой уступ.

В этом городе не часто я бываю,

не родился в нём я и не рос,

покорил он чем меня, не знаю,

вот сижу опять и вспоминаю,

в тень укрывшись трепетных берёз.

То ли вспоминаю жизнь свою, а то ли эхо

жизни той, чей мог быть здесь исток,

иль судьбу другого человека,

кем не стал, но стать, наверно, мог.

Может, здесь меня бы к берегу прибило,

как ту лодку иль чуть видный мост,

по реке сейчас моё бы счастье плыло

под неярким светом первых звёзд.

Или, может быть, в Америке, Китае

я б родился — был бы это я?

Иль душа была б совсем другая

и похожая на те края.

…Я встаю, и мимо Колокольни

по крутому берегу иду.

у воды вечерней и спокойной

женщины стирают на плоту,

И, певуче окликая ребятишек,

направляются с корзинами в дома.

Берег тот приземистей и ниже,

мне с обрыва вся видна та сторона.

Не новы дома на ней, не небоскрёбны,

деревянною украшены резьбой,

здесь в посаде бывшем, полудрёмном

проживает русский люд простой.

Лодки принайтовлены к причалам

на пологой и на этой стороне,

чтоб река их не сорвала, не умчала

по своей таинственной воде.

Путь я выбираю не короткий,

я иду туда, где серый кот —

мост железный — осторожною походкой

переходит реку вброд.

По мосту тому ходить не запрещают,

но стоять на нём запрещено,

я стою, законы нарушаю,

силясь у реки увидеть дно.

И с того моста мне ясно видно:

жизнь, как лодку, к берегу влечёт,

к правому иль к левому — как выйдет,

а река течёт, течёт…

1981