Король Камней

Генри Лайон Олди, 2012

Однажды в подземельях Шаннурана, где властвует чудовищная Черная Вдова, сошлись трое: мальчик Краш, приемный сын Вдовы, великий маг Симон Пламенный и авантюрист Вульм из Сегентарры. Двадцать лет спустя судьба вновь сводит их вместе. Мальчик вырос, откликается на прозвище Циклоп и носит кожаную повязку, закрывающую лоб. Маг после битвы с демоном тяжело болен – и вынужден искать помощи у Циклопа. Что же до авантюриста, то он хорошо усвоил, что лишь драконы смеются последними. Зимой, в снегах, заваливших мрачный город Тер-Тесет, этой троице будет жарко. Гибнет настройщица амулетов Инес ди Сальваре, которую болезнь превратила в чудовище, и Циклоп – верный слуга Инес – решает продолжить исследования хозяйки, над которыми смеялись сильнейшие волшебники округи… Роман «Циклоп» авторы посвятили Роберту Говарду, одному из отцов современной фэнтези. Впрочем, декорации «меча и магии» лишь оттеняют реалистичность повествования. Вторая, заключительная книга романа включает в себя также рассказы «Скороход его величества» и «Смех дракона» – картины прошлой жизни героев.

Глава вторая

Барьер крови

1.

«…многообразие их форм поражает и приводит в растерянность. Можно было бы предположить, что копиисты слишком вольно обошлись с оригиналами, но и Дарио Серебрянка, и Донатас Костерук славятся скрупулезностью. В этом легко убедиться, глядя на другие их работы. Да я и сама видела часть оригиналов, и могу с уверенностью сказать…»

Сын Черной Вдовы впервые читал записи Красотки. Пока Инес была здорова, она охотно делилась с Циклопом плодами своих изысканий. Забиралась с ногами в любимое кресло, укрывалась пледом из верблюжьей шерсти, словно погружаясь в воды теплого моря, и начинала говорить. В памяти Циклопа всякий раз всплывал полустершийся образ матери. Как ни старался, он не мог вспомнить ее лица. Только ласковые руки, зыбкий, туманный абрис — и голос. В детстве мать по вечерам рассказывала им с сестрой сказки… То, о чем говорила Инес, тоже походило на сказку. Но если мать понимала даже маленькая Нитта, то смысл речений Красотки ускользал. Когда Инес заводила «ученые беседы» с гостями-чародеями — те глядели на хозяйку с изумлением, и не крутили пальцем у виска разве что из вежливости. Со временем, конечно, привыкали. Главное — идеальная настройка жезла. Умеет, однако! А завиральные идеи…

Пусть тешится.

Циклоп не пытался вникнуть и понять. Он слушал — и верил. Голос Красотки завораживал его, уносил в жутковатые дали — в эпоху, когда мир всецело принадлежал Ушедшим. Мы изменяем форму предметов снаружи, применяя силу, говорила Красотка. Жар горна, молот, мускулы кузнеца — и кусок железа превращается в меч. Вода или ветер вращают мельничный жернов, и зерно становится мукой. Руки пекаря делают из муки тесто; огонь печи превращает тесто в хлеб. Ушедшие действовали изнутри. Они изменяли саму суть вещей и существ, используя силы, которые мы зовем магией. Наша магия в сравнении с их искусством — огонек свечи рядом с проснувшимся вулканом…

Умаявшись за день, Циклоп засыпал на кушетке под речи Инес. Наутро Красотка притворялась обиженной. Циклоп отшучивался: молодая, а ворчишь, как старуха. Знал бы ты, сколько мне лет, смеялась Инес. Ладно, так и быть. Натаскай воды в лохань — и будешь прощен.

Иногда же на Циклопа, напротив, накатывала похоть. С плотоядной улыбкой он подкрадывался к Красотке, увлекшейся выкладками, и нес ее в спальню. Надо же, смеялась Инес, обвивая его шею руками. Тебя возбуждают Ушедшие? Ты любишь чудовищ? Я люблю тебя, шептал Циклоп. Ты — мое чудовище. Извращенец! — возмущалась Инес, выворачиваясь из-под Циклопа и оказываясь сверху. Она любила — сверху, и не только в постели.

Потом у Красотки начались изменения, и обоим стало не до постельных утех. Пока могла, Инес продолжала изыскания. Как же она жалела, что не успела посетить Янтарный грот!

Я пойду туда, сказал Циклоп Симону, заворачивая тело Инес в покрывало. «Надеешься получить ответы?» — спросил Пламенный. Не знаю, пожал плечами Циклоп. Инес убили метаморфозы. Янтарный грот тоже меняет людей. Быть может…

Что влекло его в грот? Чувство вины? Жажда знаний? Или нечто, подобное зову, о котором он давно забыл? Зов Черной Вдовы с годами угас. Став Циклопом, Краш больше не стремился вернуться в Шаннуран. Черная Вдова являлась ему в снах молчаливой тенью.

«Когда умерла Красотка, я вновь ощутил знакомый порыв. Впрочем, теперь меня влекло не в Шаннуран. Неужели Инес заняла в моей душе место Черной Вдовы?! Направила в грот, до которого не успела добраться при жизни? Нет, это плод больного воображения. Инес умерла, мы сожгли ее тело. Янтарный грот перестал существовать, так и не раскрыв своих тайн. Янтарное яйцо утеряно вместе с последней сивиллой. А я — часть наследства Инес. Имущество, ходячая вещь. Впору удавиться, облегчив дележ стервятникам-чародеям….»

Но в ушах Циклопа до сих пор звучали слова Симона:

«…либо Красотка все еще жива.»

Безумная, отчаянная надежда билась в словах мага птицей, угодившей в силки. В это невозможно было поверить. Циклоп видел, как тело Красотки обратилось в пепел: серый, легкий. Последняя метаморфоза Инес. Или все-таки не последняя?!

— Как? — хотел крикнуть Циклоп. — С чего ты взял?

Он промолчал. А Симон развел руками: «Не спрашивай!» — и, сгорбившись, вышел из комнаты. Провожая старца взглядом, Циклоп вспоминал перстень и кристалл. Перстень Газаль-руза шарахнул его синей молнией. Кристалл зазвучал в его руке, как звучал раньше в руках хозяйки.

Почему?!

«До утра я, как безумец, носился по этажам, хватая кристаллы, перстни, жезлы… Запрет был не властен надо мной! Бери, что хочешь. Словно я вдруг сделался хозяином имущества Инес. Неужели она все-таки успела написать завещание? И завещала все мне? Но почему завещание подействовало лишь сейчас, после сожжения тела?»

Циклопу чудилось: его голова пухнет, как во время лечения Симона. Набухают жилы, оплетающие Око Митры, кровь жаркой волной грохочет в висках. Череп готов лопнуть, извергнув наружу кипящее содержимое. Разгадка вертелась вьюном, не даваясь в руки. Цветные кусочки смальты отказывались сложиться в мозаику. Янтарный грот. Метаморфозы. Ушедшие. Красотка говорила:

«Они изменяли саму суть вещей и существ…»

Библиотека встретила его запахом растрескавшейся кожи и пыли древних фолиантов. И еще — мускуса. Сын Черной Вдовы вздрогнул. Этот запах встретил его двадцать лет назад, когда он забрался в окно башни, мечтая завладеть Оком Митры. Несчастный, ты получил то, чего хотел. Помнишь, ты счел содержимое библиотеки хламом. Что скажешь сейчас?

— Скажу, что я был тупым болваном, — пробормотал Циклоп. — В моем возрасте поздно умнеть. Но я попробую.

Футляры со свитками — сафьян, медь и дерево. Инкунабулы с бронзовыми скрепами, запертые хитроумными замками. Дюжина пухлых тетрадей в переплетах из телячьей кожи. Циклоп дотянулся до верхней тетради, сдул пыль. Переплет был приятным на ощупь. Он показался Циклопу теплым, живым.

Письменный стол стоял у окна. На столе — чернильный прибор из бронзы: колодезный сруб с воротом. К срубу, отдыхая, привалился старик с двумя ведрами. В колодце отсвечивали чернила, стариковские ведра были доверху наполнены песком для присыпки. За колодцем, рощицей диковинных деревьев, торчали гусиные перья. Колодезный ворот представлял собой хитроумный механизм для их очинки. Кажется, миг — и в библиотеку скользнет Красотка, без церемоний сгонит Циклопа с любимого кресла, обмакнет перо в колодец…

За спиной скрипнула половица. Циклоп дернулся, едва не уронил тетрадь. Никого. Половицы рассохлись, вот и скрипят, жалуясь на жизнь.

Вздохнув, он раскрыл тетрадь.

«…многообразие сбивало меня с толку. Я была уверена, что ряд рисунков изображал Ушедших. Но как вычленить нужные, отсеяв изображения иных существ? Как разобраться в феерическом буйстве форм? Ответ подсказало мое собственное тело. Око Митры, Король Камней — несомненное наследие Ушедших. Под его воздействием мое тело начало меняться. Но разве могли Ушедшие, создавая Око, не учесть подобную опасность?

Ответ оказался прост. Как я не видела его раньше?! Метаморфозы плоти не являлись для них опасностью! Ушедшие не имели постоянного облика, изменяя тела по своему усмотрению! Для них это было так же естественно, как для нас — сменить шубу на плащ. Вот почему их изображения — разные! В поисках подтверждения своей догадки я заново пересмотрела коллекцию рисунков. Теперь я искала не различия, но сходство. Общий абрис, зачастую — единственный глаз, похожий на огромный кристалл… Не отсюда ли пошли легенды об гигантах-циклопах? Искаженная веками, людская молва придала «циклопам» человекоподобный облик. Природное свойство людей: очеловечивать чуждое. Это же свойство сыграло злую шутку и со мной. Пытаясь понять Ушедших, я мимо воли наделяла их нашими качествами и устремлениями…

Я отвлеклась. Иногда формального сходства отыскать не удавалось. Но даже в копиях древних рисунков чувствовался общий стержень, смысл которого я не в силах выразить словами. Это всё были существа единой расы! Увы, метаморфозы плоти, естественные и безболезненные для Ушедших, для нас — мучительны и гибельны. Тело — наше проклятие и приговор. Я не знаю, сколько мне осталось…»

Белые языки поземки за окном облизывали могильный холм. Зима заметала следы, но небо скупилось, швыряя вниз жалкие подачки — горсти снежной крупы. На темной земле оставались причудливые разводы: письмена Ушедших, способные свести человека с ума.

«Я знаю, что убило Красотку, — размышлял Циклоп. — Однако новое знание не приближает меня к цели. Изменчивость природы Ушедших; древний артефакт, передавший Инес часть их свойств… Все это не объясняет, почему наследство Инес послушно мне. Быть может, ответ скрыт во мне самом? В Оке Митры, вросшем в мою плоть? Как заставить говорить проклятый камень? Я готов расколоть себе череп, если это даст ответ…»

Он не знал, как сумел излечить Симона в первый раз. Когда старец, едва живой, волоча каменеющую руку, заявился в башню Красотки — маг не узнал повзрослевшего мальчишку. Зато Краш-Циклоп на всю жизнь запомнил мага, вставшего между ним и демоном. Увидев Симона вновь, он страстно захотел помочь умирающему чародею. Тогда Око Митры ожило впервые.

«Я действовал по наитию. На опаляющем желании, на вере, не имеющей объяснений…»

Что еще? Перстни и жезлы, принесенные для настройки. Он очень хотел этому научиться — и ощутил вибрации, уловил диссонансы и сбои. А ведь у него никогда не было музыкального слуха! Еще — Янтарный грот. Медовые волны, разум мутится; из глубин естества исторгается вопль:

«Хватит! Прекрати!»

Желание? Снова — отчаянное желание. Крик души. Спасти Симона. Выучиться искусству Инес. Остановить напор требовательного янтаря… Чувство на грани исступления — и Око Митры откликается на зов?

Циклоп уставился в окно, собираясь с мыслями.

«Чего я хочу? Вернуть Инес к жизни? Сделать так, чтобы проклятые маги оставили меня в покое? Ты, сукин сын — давай, захоти чего-нибудь! Так, чтобы разум не вступал в борьбу с чувствами. Не в силах? Шторм души разбивается о рассудочное осознание невозможности? И ты еще мечтал повелевать Оком Митры?! Ты, не способный совладать даже с самим собой?»

Свет за окном изменился. Крупа перестала сыпать, поземка улеглась. Исчезли белые разводы, исчертившие могильный холм. Влажная земля парила, оттаивая. Откуда взялась оттепель? Кажется, на какое-то время Циклоп выпал из реальности. Рассудок помутился от перенапряжения, или он позорно заснул. Все ли по-прежнему в библиотеке? Стол, колодец-чернильница, рощица гусиных перьев. С минуту Циклоп тупо смотрел на собственную руку, пальцы которой сжимали очиненное перо. На указательном темнело фиолетовое пятно.

Чернила. Свежие.

С пальцами было что-то не так. Но взгляд Циклопа, словно магнит — железо, уже притянула к себе тетрадь. Он точно помнил, чем заканчивались записи Инес: «Я не знаю, сколько мне осталось…» Дальше шли чистые листы. Теперь же, после отступа, на пергамент легли еще три абзаца. Знакомый почерк — наклон вправо, стремительные росчерки «поперечин», небрежные завитушки… Циклоп пригляделся. Да, почерк тот же, но более размашистый, чем на предыдущих страницах; обводы букв слегка дрожат.

Казалось, Инес взялась за перо после долгой болезни.

«…я ошибалась! Изменения плоти — следствие. Результат особых свойств разума, которыми обладали Ушедшие. Мы, маги, подобны им, но бесконечно ущербны в сравнении с прежними владыками земли. Око Митры пыталось сделать меня Ушедшей, вернуть «утраченные» возможности, которыми я никогда не обладала. В том числе — способность к метаморфозам плоти.

Король Камней хотел вылечить меня!

Дайте ребенку нож — и он порежется. Вручите меч дураку, и он рассечет себе ногу. Дикарь, не знающий огня, обожжется, сунув руку в костер. Око Митры даровало мне талант, которым я не умела пользоваться. Метаморфозы корежили мое тело, а я не знала, что с этим делать. В итоге «лечение» убило «больную». Полагаю, огонь изменений продолжил терзать мой труп — так горит забытый костер, пока дрова не обратятся в золу…»

Буквы расплывались перед глазами. Плачешь? — спросил себя Циклоп. Когда ты плакал в последний раз? Глупец, ты хватаешься за соломинку. Ты сам написал эти строки, имитируя почерк Красотки. Если тебе расколют голову, перед смертью ты должен поблагодарить избавителя…

Он смотрел на свои пальцы, и глупо улыбался. Тонкие холеные пальцы. Гладкие, длинные ногти, чуть заостренные на концах. Знакомые; чужие. Женские. На указательном — пятно от чернил. Инес всегда была аккуратна, она бы ни за что не запачкалась. Ты — не Инес…

— Господин Циклоп!

Он обернулся, пряча руки за спину. В дверях мялся изменник Натан. Глаза у парня были — по медяку каждый. И без разницы, что левый — незрячий.

— Господин Циклоп! Там… Там такое!

2.

Башню окружал плотный кокон тумана. Или, скорее, пара — как в бане. Пар клубился, бурлил, в нем рождались течения и вихри, складываясь в зыбкие фигуры. Призраки колебались водорослями на дне, меняли форму, расточались, сгущались вновь, уже в другом обличье. Словно Ушедшие, считавшие постоянство облика болезнью, решили вернуться — и не нашли ничего лучшего, кроме как собраться вокруг башни Красотки.

— Что за Беловы шуточки?

Циклоп шагнул за порог. Под ногой чавкнула грязь, намереваясь плотно закусить сыном Черной Вдовы, или хотя бы его башмаком. Грязь? Откуда? Ведь — зима, снег…

— Сто раз говорил тебе, — сообщил один из призраков, — не произноси имен и прозвищ всуе. А тебе, дураку, хоть бы хны!

Шагнув ближе, призрак налился плотью — щеголь, одетый не по погоде. Длиннополый кафтан лилового атласа; пуговицы из аметиста, оправленного в серебро. Сафьяновые сапоги с носами-клювами; по всей длине пояса — вставки из гранатов. Головной обруч — электрон с опалом в шипастой розетке. И целая радуга перстней: по два-три на каждом пальце. Рубины и изумруды, сапфиры и бриллианты, простенькие на вид камеи и геммы со странными рисунками…

Лицом гость ничуть не напоминал заплутавшего в тумане вельможу. Южный загар, смоляные волосы стянуты на затылке в роскошный хвост; жесткий уступ подбородка, щель рта, утесы высоких скул, орлиный нос — и взгляд хищной птицы из-под кустистых бровей.

— Здравствуйте, мастер Газаль, — поклонился Циклоп.

— И тебе доброго здравия…

Воздух, по-летнему теплый, был до предела насыщен влагой. Циклоп взмок, на лбу выступила испарина. Тут не в кафтане, подумал он — голышом впору разгуливать!

— Н'Ганга не любит холода. Да и я, признаться тоже, — Злой Газаль скривил в усмешке узкие губы. — Держись поближе к башне, приятель, если тебе дорога жизнь.

«Почему?» — хотел спросить Циклоп, но Газаль-руз уже растворился в облаках пара.

— Дни Наследования, — сказали за спиной.

Симон Остихарос выглядел дряхлым, как никогда. Маг горбился, опираясь на посох, словно прожитые годы давили на него, пригибая к земле.

— Мы возведем вокруг башни Инес барьер крови. Выйти ты сможешь. Но если захочешь вернуться — умрешь скверной смертью. Вас это тоже касается, — обернулся старец к Натану и Вульму, стоявшим поодаль.

— А зачем… — начал было любопытный изменник.

Отмахнувшись, Симон убрел в туман.

— А если в город надо? — забеспокоился Натан.

— Перебьешься, — отрезал Вульм.

— Нет, а если? Еды купить?

— Жрать меньше надо. Хорош глазеть, пора ужин готовить, — Вульм ухватил Натана под локоть. — Я что, один корячиться должен?

— Ужин? — вяло удивился Циклоп.

Вульм пожал плечами:

— Вечер. Люди вечером ужинают. Или ты голодать решил?

— Почему — голодать?

— На обед мы тебя не дозвались.

Желудок словно только и ждал — свернулся в трубочку. «Сколько же я просидел над тетрадью? — вздрогнул Циклоп. — Великий Митра, так и рехнуться недолго…» Он взглянул в небо, но ничего не разобрал: мешал пар, клубящийся вокруг башни.

— Так тебя звать? — настаивал Вульм.

— Звать, — буркнул Циклоп, и уселся на порог.

В сумерках туман поредел, открывая взгляду окрестности. Пушистая шуба снега полностью стаяла на полтораста шагов вокруг. Обнажилась земля — темная, влажная; да и та подсыхала на глазах. Башня Инес оказалась не в центре этого круга, а ближе к краю. На всей остальной территории, словно по волшебству — нет, именно по волшебству! — бутонами исполинских цветов встали шатры. Маги, пожелавшие участвовать в Днях Наследования, обменивались приветствиями; заводили осторожные разговоры. Слов было не разобрать, но по лицам и скупым жестам делалось ясно: гости прощупывают друг друга. Каждый желал узнать новости, но опасался сболтнуть лишнего. Беседы велись обиняками, чародеи ходили вокруг да около, примериваясь друг к другу, как борцы перед поединком.

Прибывшие были знакомы Циклопу. Кроме Газаль-руза, он сразу узнал Осмунда Двойного — обладателя огненно-рыжей копны волос и белой, словно заиндевевшей на морозе бороды. Это Осмундов перстень пал жертвой Симонова излечения. Ну и бес с ним, с перстнем. И с Осмундом. Выберет себе что-нибудь из наследства, взамен. Взгляд скользил по людям и шатрам, все подмечая, и не задерживаясь ни на ком.

Мимо проскакал вертлявый живчик Тобиас Иноходец. Сегодня он принарядился: кургузый кафтанишко, шальвары цвета спелой малины. Левую ногу Иноходцу от колена до ступни заменял протез — лаковый, черный, с инкрустацией. Штанина грубым комом нависала над протезом. Ковылял Тобиас резво, вприпрыжку, а над шутками в свой адрес смеялся громче всех.

Дальше, присев на раскладной стул с набивным сиденьем, Симон беседовал с Н'Гангой, главой жрецов веселого бога Шамбеже. Судя по облику Н'Ганги, бог веселился со вкусом, не различая пароксизмы хохота и содрогания ужаса. Напротив Остихароса, на гладкой подставке из тикового дерева, покоилась черная голова. Одна голова, без туловища. Она оживленно гримасничала, и отсветы костра играли глянцевыми бликами на лбу и щеках темнокожего колдуна, словно те были смазаны маслом. Вывороченные, иссиня-фиолетовые губы жреца оставались сомкнутыми, несмотря на обезьянью мимику. Тем не менее, Симон время от времени что-то отвечал Н'Ганге.

Меж шатрами, словно тени, сновали молчаливые слуги, прибывшие вместе с магами. Таскали лари, тюки и узлы, подбрасывали дров, ворошили угли, помешивали варево в котлах, булькающих над огнем. Зелье, подумал Циклоп. Или кулеш? Скорее, кулеш — зелье слугам бы не доверили.

Ночь подкрадывалась к башне; бродила на мягких лапах, примериваясь, как бы ловчее накрыть людей своим плащом. И отшатывалась, шипя по-кошачьи. Темнее внутри колдовского круга не становилось. Виной тому были не костры — что для ночи какой-то костер?! По мере того, как небо темнело, раскрывая бархатные глубины, усыпанные искрами звезд — над башней Красотки разгоралось переливчатое жемчужное сияние, вынуждая звезды бессильно меркнуть. Говорят, такое сияние полыхает на далеком севере. Но в Тер-Тесете отродясь не видывали подобного.

К тьме господа маги относились еще хуже, чем к холоду.

За пределами круга раздался зловещий треск. Так в лютый мороз трещат деревья в лесу. Все смолкли, вслушиваясь. Звук повторился. Теперь к нему добавился тяжкий стон. Казалось, стонет сама земля, в муках рождая урода-великана. Снег в двадцати шагах от границы озарился зеленоватым, мертвенным светом. Свечение пульсировало, как в лихорадке. У Циклопа заныли зубы. Снег вспучился белесым нарывом; треснуло, сочась гноем, нутро земли. Из адского провала поднялась фигура, закутанная в серую мантию — ни дать ни взять, оплывшая свеча.

— Митра-заступник! — ахнули за спиной Циклопа.

Похоже, Натан сбежал от Вульма, и сейчас жалел об этом.

— Это не он, — бросил, не оборачиваясь, Циклоп. — Это Талел, жрец Сета. Заходил к нам, помню…

— О, Талел! — прошелестел над лагерем голос Вазака.

В разломе горбом выгнулось тело исполинской твари, потекло кольчатыми сегментами. Талел похлопал чудище по лоснящейся спине, как верную лошадь, и тварь с отчетливым скрежетом ушла под землю. А жрец Сета зашагал к башне. В снег грузный некромант не проваливался, и следов за собой не оставлял.

— Земля тебе пухом, Талел! — приветствовал его Тобиас Иноходец. — Как подземные пути?

— Извилисты, но быстры. И тебе легкой иноходи, Тобиас.

— Да будет ловок твой язык!

— Да не отсохнет твоя нога!

Какая из ног имелась в виду, жрец не уточнил. Талел вошел в очищенный от снега круг, и рядом тут же оказался Вазак; что-то горячо зашептал учителю на ухо. Талел слушал, благосклонно кивая. Затем, жестом остановив Вазака, отправился приветствовать чародеев.

— Ну что? — громко спросил кто-то. — Достаточно ли нас собралось?

— Достаточно, — согласились вразнобой.

— Ставим барьер?

Хаотическое бурление замерло. Восемь магов двинулись к границе, безошибочно разделив пространство на равные сектора. Циклоп ощутил легкий укол любопытства: что сейчас произойдет? И как станет перемещаться Н'Ганга? Черная голова колдуна начала пухнуть, превращаясь в темное облако. До слуха Циклопа донеслось нарастающее гудение. Пчелы! Черные пчелы джунглей Ла-Ангри, что любят гнездиться в черепах убитых ими тварей. Циклоп напрягся, готовый в любой миг юркнуть внутрь башни и захлопнуть дверь.

— Бежим! — выдохнул Натан.

Опасения оказались напрасны. Превратясь в гудящий рой, Н'Ганга двинулся к границе круга. Достигнув черты, за которой начинался слой ноздреватого снега, рой завис в воздухе. В нем проступили очертания знакомой головы, но колдун раздумал возвращать себе изначальный облик до конца. Голова была раза в два больше человеческой; внутри нее все время происходило какое-то движение.

— Кан'целлосангвум ашг'орх мадум! — взлетело к небесам.

— Кан'целлосангвум! — подхватили маги.

Их руки плели странные узоры. Из головы Н'Ганги вытянулись извивающиеся отростки, совершая те же движения. Губы магов шевелились, повторяя заклинание. Воздух дрожал и искрил, окружив лагерь зыбкой стеной.

— Мадум!

Капли темной крови, вспыхнув, упали на землю. Воздух, быстро уплотняясь, обрел рельеф и фактуру. Не прошло и минуты, как пристанище чародеев окружил колеблющийся занавес, состоящий из бесчисленных дощечек, скрепленных между собой. Казалось, занавес свисает с самого неба — оттуда, где перламутровыми волнами текло сияние.

Как по команде, маги опустили руки и побрели к шатрам. Пчелиный рой схлопнулся, провалившись внутрь себя; на подставке из тика вновь возникла голова Н'Ганги. Жрец Шамбеже ухмылялся, демонстрируя белоснежные зубы. Симон вернулся на складной стул, и пигмей-слуга вручил старцу миску дымящейся похлебки.

— А я это… — опомнился Натан.

— Наложил в штаны? — спросил Циклоп.

— Хотелось, — признался изменник.

И шагнул ближе:

— Меня господин Вульм прислал. Мы ужин сготовили…

3.

— Где шляется наш брат Амброз?

В голосе Газаль-руза звучало раздражение. Щеголеватый обладатель коллекции перстней сидел на атласной подушке по-ригийски, подобрав ноги под себя. Сидел, не шелохнувшись, с гордо выпрямленной спиной. Лишь губы брезгливо выплюнули порцию слов, и вновь сомкнулись. Напротив Злого Газаля, являя ему полную противоположность, ерзал и вертел головой Вазак. Он впервые участвовал в конклаве магов, и заметно робел: среди собравшихся он был младшим и, пожалуй, слабейшим. Но любопытство оказалось сильнее робости. Вазак жадно впитывал в себя новые впечатления, стараясь ничего не упустить.

Он и ответил Газалю.

— Амброз — королевский маг. Видимо, его задержали дела при дворе.

— И когда же он освободится?

Осмунд Двойной в упор глядел на Вазака, двумя пальцами оглаживая иней бороды. Рыжая шевелюра Двойного костром полыхала в свете лампад. Ученик Талела мысленно проклял свой длинный язык. Сколько раз учитель твердил: «Не отвечай за других. Даже за себя отвечай, если знаешь наверняка — в какую мишень вонзится твой ответ!» Тысячу раз прав ты, мудрый Талел! Вазак — скверный ученик. Сунулся, не подумав, и теперь выглядит дурак дураком перед старшими.

— Откуда мне знать? — пожал плечами Вазак. — Амброз мне не докладывает.

Тобиас Иноходец ухмыльнулся. И Н'Ганга ухмыльнулся. И еще кое-кто. Непонятно было только: потешаются они над Вазаком, или соизволили оценить его немудрящую шутку?

— Начнем без Амброза?

Тобиас всегда был нетерпелив.

— Амброз объявил Дни Наследования. Известил нас. Он второй из наследников Инес после Симона. Мы оскорбим нашего достойного брата, начав без него, — проскрипел из самого темного угла Максимилиан Древний. Его глаза плохо переносили свет, и Максимилиан окружал себя тенями, сквозь которые можно было различить лишь смутные контуры мага, оплывшего в кресле. Максимилиан был старше даже угрюмо молчавшего Симона Остихароса, и прозвище свое носил едва ли не с начала времен. Никто из собравшихся не помнил его зрелым, или даже пожилым. Тобиас как-то сострил, что Древний — последний из Ушедших.

Недошедший, смеялся одноногий.

Шутки — шутками, но на память Максимилиан не жаловался, ум имел острый, и, что важно, ему без труда удавалось пережить более молодых чародеев одного за другим. Возразить Древнему никто не осмелился. Лишь Злой Газаль проворчал себе под нос:

— Надеюсь, Амброз также проявит к нам уважение. Я не собираюсь торчать здесь…

— Всех нас ждут важные дела, — на слух Максимилиан тоже не жаловался. — Но у каждого случаются обстоятельства, которые сильнее нас. Будем же снисходительны к нашему брату Амброзу. Предлагаю обождать… — Древний задумался, прикидывая. — Скажем, до завтрашнего полудня.

— Хватило бы и до утра, — буркнул Газаль-руз.

— А чтобы не терять время зря, — тоном няньки, уговаривающей шалуна оставить спящего кота в покое, продолжил Древний, — утром мы приступим к донаследному возврату. По традиции, всякий, чья собственность находится в башне, имеет право беспрепятственно забрать свое имущество. Инес ди Сальваре была настройщицей. Думаю, в ее башне найдется немало предметов, принадлежащих моим братьям.

— Да уж, найдется!

— В таком случае, очистим свои мысли. Отдадим долг памяти усопшей — и разойдемся до утра.

В шатре воцарилась тишина. Казалось, маги перестали дышать. Замерли, вытянувшись в скорбном карауле, язычки пламени в светильниках. Застыли тени на плотной ткани. Под сводами раздался удар колокола: торжественный и печальный. Когда же угас последний отзвук, маги зашевелились, поднимаясь со своих мест, разминая затекшие ноги — и устремились к выходу. Избегая толчеи, Максимилиан Древний вышел прямо сквозь стену шатра, словно той не существовало вовсе. Кресло, в котором он восседал, растаяло за его спиной. Снаружи шатер, где заседал конклав, выглядел скромно — вряд ли он мог бы вместить больше трех-четырех человек. Но большинство магов давно не считали себя людьми, и размеры пристанища не имели для них значения.

Чародеи разошлись, и перламутр в небе угас.

4.

— Не вмешивайтесь.

Сидя на стуле с высокой спинкой, Симон хмуро щурился на бледное спросонья утреннее солнце. Стул из башни старцу притащил расторопный Натан. Именно его старый маг сейчас и одернул — хотя обращался, вроде бы, ко всем.

— А чего они? Как к себе домой?!

— Таков порядок, — видя, что парень не угомонится, Симон снизошел до объяснений. — У Инес хранились чужие амулеты. Хозяева имеют право их забрать. Не вздумай мешать им.

— Ага, не мешай! — за прошедшие дни Натан освоился в обществе старших, обнаглел и не собирался отступать. — Свое — ладно, пусть берут. А вдруг сопрут чего?!

— Наследство Инес в силах само за себя постоять.

— Это волшебное! А обычное? Цацки, золото; деньги, опять же! Вазы, мебель… Тут глаз да глаз!

— Ты считаешь, здесь собрались воры?

— Ну… — под суровым взглядом Пламенного изменник поник, и вдруг воспрял. Шумно выдохнул, расправил широченные плечи и с храбростью, рожденной отчаянием, уставился на мага. — Воры, не воры! Мало ли? Лучше б приглядеть…

Рядом с Натаном скалился Вульм, одобряя. Он разделял сомнения парня в кристальной честности гостей.

— Нет, господин Симон, вы не подумайте! Я не про вас! — спохватился изменник. — Видели? Этот колченогий в башню поперся…

— Тобиас Иноходец?

Словно в ответ на имя, произнесенное вслух, в окне третьего этажа полыхнула голубая вспышка. Следом донесся приглушенный расстоянием крик боли.

— Я ж говорил! — просиял Натан.

И собрался в башню — бить морду уличенному прохиндею. Вульм с Циклопом едва успели удержать дурака.

— Стой, балбес!

— Его уже шарахнуло!

— Хочешь, чтоб он тебя в жабу превратил?!

— Это мы еще посмотрим, — упорствовал парень, — кто первый! Он меня в жабу, или я его оглоблей!

Оглоблю, валявшуюся у границы барьера, Натан приметил заранее. Откуда она здесь взялась, оставалось загадкой. Магия, не иначе! Вокруг хмыкали в кулак чародеи, наблюдая за развитием событий. Кто-то не выдержал — расхохотался в голос.

— Опять нарвался!

— Говорил я ему…

— Небось, и ногу так потерял…

— Присмотреться решил. Заранее. Как торги начнутся — что прикупить…

Натана угомонили и оттащили прочь — во избежание. Вскоре на лестнице послышался стук деревяшки, и в дверях объявился Иноходец. Он морщился и тряс обожженной рукой.

— Хиханьки им! — заорал Тобиас на братьев по Высокому Искусству. — Хаханьки им! Оступился я! Схватился, чтоб не упасть — а оно из наследства, чтоб ему…

— Ну-ка, глянь, Циклоп.

Газаль-руз, посетивший башню первым, отвел Циклопа в сторонку. Разжал ладонь, сунул под нос. На ладони лежали два массивных перстня. Один — змея свилась в три кольца, держа в пасти нешлифованный гранат. Другой — массивная оправа из серебра, безвкусная и угловатая, с камеей из темно-розового турмалина.

— Мое, — пояснил Злой Газаль. — В настройку отдавал.

— Знаю, — кивнул Циклоп.

— Теперь, вот, не пойму — вроде, оба настроены. Есть у меня сомнение. Посмотри, а? Я ж за работу вперед заплатил…

— Помню.

Циклоп взял перстни, поглядел турмалин на просвет. Темно-розовый цвет, как и положено, сменился желтым. Муть растворилась, камень засиял, заискрился, напоенный изнутри жидким золотом. Звучал турмалин мощно, ровно, без дребезга и диссонирующих обертонов.

— Все в порядке, — он вернул серебряный перстень Газаль-рузу.

— А второй?

На змею с гранатом Циклоп смотрел дольше. Змея? — нет, последний день жизни Красотки…

— Ты смотрел перстень Газаль-руза?

— Да.

— Справишься?

— Да.

— Когда сделаешь, принеси мне. На всякий случай.

— Не доверяешь?

— Принеси. Хочу поверить, что еще жива.

— Жива! — заорала из угла сипуха. — Жив-жив-ва!

Он не справился. В дверь постучал Симон, и вскоре Инес не стало. Если бы он тогда не корчил из себя героя, если бы пустил Симона наверх, в спальню…

Гранат был темным. Змеиное тело опасно вибрировало, грозя пойти трещинами и рассыпаться в прах. Как рассыпалось в прах мертвое тело Красотки, сгорев в яростном пламени Симона Остихароса. Четверть тона фальши — ерунда, пустяк. Но диссонансы накапливались, усиливались. Когда они достигнут критического предела, перстень не просто откажет в помощи — его владельцу может оторвать руку. Замысли Циклоп недоброе против Злого Газаля… Газаль заплатил вперед, напомнил себе сын Черной Вдовы. Если ты, щенок, опозоришь хозяйку, Инес встанет из могилы, чтобы намылить тебе шею. Ах, будь это правдой — я бы сто раз подряд опозорился с радостью…

— Сейчас…

Газаль весь превратился во внимание. Втайне чародей мечтал увидеть, как Красотка — да хоть Циклоп! — настраивает перстни. Сейчас на его глазах будет твориться чудо — то, чего не умеет он, Газаль-руз, сильный маг, проходивший в учениках у Максимилиана Древнего два десятка лет. Циклоп тем временем, напрочь забыв о зрителях, без особого успеха пытался надеть перстень на средний палец левой руки. Перстень был мал, любой на месте сына Черной Вдовы давно прекратил бы бесплодные попытки. Но Циклоп не сдавался. В какой-то миг — Злой Газаль ахнул от изумления! — перстень скользнул вдоль пальца, легко пройдя до основной фаланги. Даже там он сидел свободно, грозя свалиться. Перстень не стал шире — в этом маг готов был поклясться. Зато пальцы Циклопа… Изящные, женственные, с гладкими, чуть заостренными ногтями — став тоньше, они нисколько не походили на прежние, какими обладал Циклоп еще минуту назад!

Тут бы и слепой не спутал…

Уставясь в одну точку — она располагалась на вершине башни — Циклоп принялся бормотать. Газаль-руз не смог разобрать слов, как ни старался. Голос Циклопа изменился, сделавшись выше и мелодичнее. «Да ведь он поет!» — сообразил чародей. Мелодия казалась знакомой. Газаль не был знатоком музыки, и все же вспомнил: сходным образом звучал один из кристаллов Красотки. Когда Газаль оставался в башне на ночлег, Инес любила вести позднюю беседу под журчание струн. Ну да, лютня и клавикорды. Новый голос Циклопа выводил ту же мелодию. К музыке Циклоп был отменно равнодушен — но, возможно, это не просто музыка? Что, если она помогала Инес настраивать амулеты?

Газаль-руз шумно втянул ноздрями воздух, словно зверь, учуявший свежий след. Едва ощутимые изменения в окружающей ауре. Тончайшие вибрации, источник которых — вокальные штудии Циклопа. Пальцы настройщика. И перстень! Внутри граната играли бордовые сполохи. Камень то светлел, то наливался глухой чернотой. Циклоп крутил перстень на пальце, оборот за оборотом, и камень менялся. Увлечен метаморфозами, Газаль с опозданием сообразил: Красотка тоже имела привычку вертеть перстень вокруг пальца. Легкими, небрежными движениями, не отдавая себе отчета. Так иные накручивают на палец локон волос, оглаживают щеку или теребят пуговицу.

— Готово, — сообщил Циклоп своим обычным голосом.

Он протянул перстень Газаль-рузу. Камень в пасти змеи едва заметно мерцал. Маг прикипел взглядом к пальцам Циклопа. Пальцы были мужские, грубые. Толще, чем у Газаля. В мозолях и заусенцах. Нет, в помрачение рассудка Злой Газаль не верил.

Он видел то, что видел.

Взяв перстень, маг ощутил исходящую от него силу. Ровную, уверенную. Испытующе взглянул на Циклопа — и спиной почувствовал, что они здесь не одни. Газаль обернулся: в трех шагах от них стоял Симон Пламенный. По лицу старца Злой Газаль понял, как выглядит сам, и поспешил взять себя в руки.

— Благодарю, — кивнул он Циклопу. — Отличная работа, приятель.

— Вы мне льстите, мастер Газаль.

— Ничуть. Инес, будь она жива, не сделала бы лучше.

— Будь она жива… — хрипло повторил Циклоп.

И, словно кто-то тащил его за шиворот, походкой глиняного голема двинулся мимо магов и слуг, шатров и костров — к барьеру крови.

5.

Он забыл, как это бывает. Много лет он не слышал зова. Сны — не в счет. Да и те были редки и мимолетны. Он уверился: Черная Вдова отпустила сына. Еще чуть-чуть, и прекратятся даже редкие грезы.

Он плохо помнил, что и как делал. Настраивал перстень? Работая с амулетами, он действовал по наитию, уходя в подобие транса, но никогда раньше не проваливался так глубоко, теряя связь с реальностью. Сегодня темный водоворот взбесился — завертел, увлек в пучину. Там, на дне, звучала музыка — лютня и клавикорды. Инструментам вторило пение Красотки. Призрачный лик колыхался, оплетен водорослями; ободряя, Инес улыбалась ему, и диссонансы исчезали, мелодия выравнивалась, лилась ровно и мощно. Я тебя больше не отпущу, кричал Циклоп. Слышишь?

Выброшен на поверхность, он испытал приступ тоски — острый и короткий, как укол жугалом в сердце.

Именно в этот миг до него добралась Черная Вдова. О, как долго хозяйка Шаннурана ждала своего часа! Знакомый, сладостный озноб сотряс тело Циклопа, как тряс в прошлом мальчишку по имени Краш, идущего по следу Ока Митры. Он ясно увидел путеводную нить: от башни Красотки к подгорным лабиринтам. Черная Вдова звала своего сына. Что держит тебя здесь? — спрашивала она. Не тешься напрасными иллюзиями. Инес умерла, прах ее — горсть пепла. Ты, мальчик мой, тоже не человек. Сперва — чудовище, теперь — наследство, вещь, за которую спорят могущественные маги. Они хотят завладеть Оком Митры? У Ока есть законная хозяйка, а у тебя — ласковая мать. Кто осмелится последовать за тобой в мой мрак? Возвращайся, блудный сын! Я прощу и приму тебя, мои сосцы полны млечного сока…

Циклоп улыбался в ответ. Аспидный зрачок Вдовы распахивался перед ним, в глубинах тьмы клубилась бриллиантовая пыль звезд, обещая ответы на все вопросы; вечность и покой, покой и вечность…

В какой-то миг зрачок затуманился. Глаз Черной Вдовы моргнул, отодвинулся — и сквозь точеные обводы Вдовьей морды проступило лицо Инес. Вдова и Красотка перетекали друг в друга, наслаивались, сливаясь и вновь разделяясь. Обе были прекрасны — каждая по-своему. Два образа спорили меж собой. Рассудок Циклопа наливался расплавленным свинцом, безумие было мечтой и надеждой…

Он застонал сквозь зубы и остановился. Боль отпускала с неохотой. До занавеса из дощечек, свисавшего с неба, оставалось пять шагов. А перед сыном Черной Вдовы — вещью! чудовищем! — загораживая дорогу, суровым утесом воздвигся Симон Остихарос.

— Ты сказал, что выйти можно, — прохрипел Циклоп. — Барьер пропустит.

Перед глазами качалась багровая пелена.

— Наружу — пропустит. Но тебе лучше не пробовать.

— Почему?

— Око Митры. Наследство.

— Но я же брал в руки… Кристаллы, амулеты!

— Одно дело — взять. Другое — вынести за барьер. Это может быть расценено барьером, как попытка кражи. Голова болит? У тебя такое лицо…

— Это не лицо. Это карта. Чтобы я не заблудился дорогой…

— Смешно, — кивнул старец, мрачней ночи. — Пошли обратно.

Циклоп повернулся, чтобы идти, но ощутил внезапную слабость и противную дрожь в коленях.

— Я тут отдохну. Ноги не держат.

На лице Симона явственно отразилось сомнение.

— Уймись, — с нарочитой грубостью бросил Циклоп. — Я еще поживу. К чему портить дорогую вещь? Говорю же: отдохну и приду.

Он с трудом отошел от барьера. Опустился — считай, упал — на успевшую подсохнуть землю. Симон пожевал губами, собираясь что-то сказать, не сказал и убрался прочь. Сын Черной Вдовы был уверен: маг наблюдает за ним, и в случае чего — остановит. Или Натана пошлет, чтоб удержал. Изменник тройку коней удержит, не вспотеет. Дрожь в коленях усилилась, и Циклоп решил не обращать на нее внимания. Сижу, видом любуюсь, по сторонам глазею. Давно подмечено: чем реже поглядываешь на котелок, висящий над огнем, тем быстрее он закипает…

Сквозь узкие щели меж дощечками виднелись заснеженные поля, предместья Тер-Тесета, горы, начинавшиеся в трех лигах. Дощечки колебались под ветром, постукивали друг о друга. Деревянные, простецкие — хочешь, рукой потрогай. Сельский плетень, и тот понадежней будет. Краем глаза Циклоп уловил некое движение на равнине. Когда он всмотрелся, занавес послушно истаял, обратившись в дымку, и стала видна стая бродячих собак, пробирающихся к башне. Кудлатые, грязные, они крались, припадая к корке наста. Время от времени наст ломался под самыми тяжелыми из псов, и бедолаги спешили выбраться из снега, с раздражением отряхиваясь.

Рядом, на зависть волкодавам, бодро семенила лохматая мелюзга.

На кострах, которые с утра развели слуги, булькали, благоухая похлебкой, закопченные котлы. Ароматы горячей еды и привлекли стаю: запахи барьер пропускал беспрепятственно. Собаки то и дело настораживались, замирали, нюхали воздух, склоняя лобастые головы — и, пересилив страх, двигались дальше. Наконец стая остановилась шагах в десяти от барьера. До слуха Циклопа долетел жалобный скулеж: страх и голод уравновесили друг друга, не позволяя псам ни отступить, ни двинуться дальше.

Собаки сетовали на вселенскую несправедливость.

Время шло, и вожак решился. Здоровенный кобель — рыже-черный, с рваным ухом, весь в колтунах, с большим лишаем под левым глазом — отбросив страх, с места рванул вперед. По грудь провалился в снег, выбрался, вновь провалился. Позади ждала притихшая стая. Впереди, забыв о дрожи в коленях, о Вдове и Красотке, ждал Циклоп. Что сейчас произойдет? Он жаждал это увидеть, как толпа перед эшафотом жаждет увидеть взмах топора, фонтан крови и голову, катящуюся по помосту.

Качнулся дощатый занавес. В щели меж деревяшками возник, жадно принюхиваясь, собачий нос. Отчаянный, истошный визг взлетел к небесам — и оборвался. Черно-рыжее тело распластало по барьеру, словно шкуру, распяленную для просушки. Дощечки раздались в стороны, освобождая место, и между ними начали возникать новые деревяшки. Черные; рыжие… Минута, и все было кончено. В занавесе прибавилось дюжины две дощечек. А стая с диким воем неслась прочь, вспарывая снежную целину, увязая, проваливаясь, но ни на миг не останавливаясь. Казалось, за псами гонятся все демоны ада.

Циклоп поднялся на ноги.

Колени перестали дрожать, и он побрел к башне.

6.

— Уж солнце взошло над горами, уж высохла в поле роса…

Газаль-руз фальшивил. Детская песенка в его исполнении походила на разбойничью. Повторяя одну и ту же строку, Злой Газаль строгал ножиком упрямую деревяшку. Каменный дуб сопротивлялся стали, но маг был упрямее. Колышек, выходивший из-под серповидного лезвия, уже мог упокоить самого бойкого упыря. Но чародей и не думал останавливаться на достигнутом. Сейчас он покрывал колышек рунным узором. Человек, сведущий в магии, с первого взгляда определил бы, что Злой Газаль намерен делать дальше. Вырезав семь витков рунной оплетки, он за неделю до полнолуния вымочит колышек в настое чистотела, высушит в тени, в полдень вынося на солнце, а в полночь — под свет луны; вычернит руны экстрактом чернильных орешков, собранных в Духов День. После чего даже легкая царапина отправит в небытие хоть поднятую, хоть изначальную нежить, а некроманта лишит силы, по меньшей мере, на сутки.

— Уж солнце взошло над горами…

Проходивший мимо Талел Черный был более чем сведущ в магии. Злой Газаль почувствовал его внимание, но не подал виду.

— Ты мог бы заняться этим в своей башне, — бросил Талел.

— Мог бы, — согласился Газаль. — Но моя башня далеко.

— Ты, как я вижу, трудолюбив.

— Не люблю зря терять время.

— А если я скажу, что ты ведешь себя вызывающе? Идут Дни Наследования, и это территория собрания конклава. А брат Газаль демонстративно готовит убийственные мортусы…

— А если бы я точил кинжал? Шлифовал рубин для огненного жезла? Ты стал излишне мнителен, брат Талел. Стареешь?

— В твоих действиях я вижу дурной намек, брат Газаль!

— Еще и зрение слабеет… Видишь то, чего нет?

Дав понять некроманту, что разговор окончен, Газаль возвысил голос:

— Уж солнце к полудню стремится, уж пот заливает глаза…

Тот, кому следовало, прекрасно его услышал.

— Увы, брат Газаль прав, — на сей раз Максимилиан явил себя миру обычным способом, откинув входной полог. — Полдень, конечно же. Боюсь, нам придется начинать без нашего брата Амброза.

Для второго заседания шатер магам не понадобился. Чародеи расположились на открытом воздухе, сотворив каждый себе — кресло, табурет, шелковую подушку. «Кисея глухоты» надежно отгородила конклав от внешнего мира. Нечего слугам, хлопочущим рядом, слышать лишнее.

— Итак, время истекло. Впрочем, у брата Амброза еще есть возможность принять участие в наследовании. Он — второй в очередности.

— Инес ди Сальваре не оставила завещания? — поинтересовался Осмунд Двойной. Рыже-седой маг прекрасно знал ответ, но порядок есть порядок.

— Никто не слышал о ее завещании.

— Поиск по ауральному оттиску покойной ничего не дал.

— Посему считаем, что завещания нет! — возгласил Тобиас Иноходец.

Он азартно потер руки в предвкушении. Одноногий маг не зря наведывался в башню, успев положить глаз на пару любопытных вещиц — и теперь весь кипел в ожидании начала торгов. Наследнички, Бел их забери! Вот у кого губа не дура. Небось, разберут все самое ценное. Тобиас украдкой покосился на Симона. Хорошо, что Амброз запропастился. Меньше наследников — больше шансов, что тебе достанется славный куш.

Мнение Иноходца разделяло большинство присутствующих. Но они лучше умели скрывать свои чувства.

— Если кто-то желает заявить о завещании, пусть скажет сейчас, или замолчит навеки, — словно издеваясь над братьями, Максимилиан Древний говорил торжественно и медленно, едва ли не нараспев.

В мертвой тишине маги выждали положенную минуту. Когда она истекла, кое-кто выдохнул с облегчением. Объявись завещание — прахом пошли бы все надежды разжиться полезными безделушками из имущества покойной!

— Начинаем наследование по очередности. Первым наследует учитель покойной, если он жив и присутствует среди нас. Симон Остихарос, учитель Инес ди Сальваре, жив и присутствует. Желает ли кто-нибудь оспорить его первенство?

— Желает!

«Кисея глухоты» не пропускала звуки в одну сторону: изнутри наружу. Не было ничего странного в том, что чародеи услышали голос, долетевший издалека. Удивительно было другое: как говоривший ухитрился расслышать вопрос Древнего?

— Предстань перед конклавом и предъяви свои претензии.

Далеко, на окраине города, возник едва заметный снежный вихрь. По мере приближения он стремительно вырастал в размерах, двигаясь по пологой дуге. Не прошло и трех минут, как бешено крутящееся веретено — с коконом-утолщением в дюжине локтей от земли — с ходу врезалось в барьер крови. Занавес распахнулся, как от удара исполинским тараном, словно и не крылась в нем могучая магия. Белый смерч ворвался в лагерь и рассыпался в трех шагах от конклава — не снежной крупой, а тополиным пухом. Летняя пурга замела вокруг башни; ярче вспыхнули костры, жадно пожирая хлопья, и сквозь пуховую круговерть проступили две человеческие фигуры.

Высокий мужчина распахнул плащ с меховым капюшоном, являя взорам темно-бордовую мантию мага. Рядом с ним, испуганно озираясь, стояла молодая женщина в собольей шубке, накинутой поверх атласного платья, с диадемой на голове. Пряди волос цвета спелой пшеницы спадали на лицо, скрывая левую его половину. Складывалось впечатление, что женщина пытается спрятать некое уродство.

— Приветствую братьев, — Амброз Держидерево улыбнулся, поклонившись. — Прошу извинить меня за опоздание. Дайте мне еще пять минут, и я предъявлю свои претензии.

На первый, вскользь брошенный взгляд, королевский маг Тер-Тесета выглядел, как всегда: вежливо-спокойный, ироничный. При втором, более внимательном взгляде, можно было заметить: грудь Амброза вздымается чаще обычного. Казалось, маг никак не может успокоить дыхание после быстрого бега. На щеках гасли багровые пятна румянца. Волосы, обычно расчесанные со всем тщанием, сейчас находились в легком беспорядке. Глаза Амброза блестели; взгляд метался по сторонам, не в силах надолго задержаться на чем-то одном.

Максимилиан Древний с достоинством кивнул:

— Пять минут, брат Амброз. Не больше.

— Эльза! — заорали от башни. — Госпожа Эльза!

Женщина обернулась на голос и, оступившись, чуть не упала. Сделалось ясно: она едва держится на ногах.

— Благодарю, — кивнул Амброз, увлекая спутницу прочь.

У башни началась возня: здоровенный детина, похожий на быка, рвался к «госпоже Эльзе», а его не пускали. С трудом парня угомонили. Тем временем Амброз, выбрав свободный участок земли, извлек из-под плаща сверток, щелкнул пальцами — и сверток развернулся в туго натянутый шатер. Проводив женщину внутрь и что-то строго-настрого ей приказав, Амброз вернулся к конклаву. Сотворять себе кресло он не счел нужным, оставшись стоять.

— Еще раз приношу свои извинения. Увы, у мага трона есть обязанности, которыми он не в силах пренебречь.

— Ты объявил Дни Наследования, брат Амброз, — сказала голова Н’Ганги. — А сам явился последним. Тебя задержало что-то? Откройся своим братьям.

— Меня задержали государственные дела. А теперь я хотел бы огласить обвинение. Надеюсь, ни у кого нет возражений?

Амброз извлек из-за пазухи черствую горбушку хлеба. С нежностью огладил шершавую, подгорелую корку. Хлеб под ладонью мага шевельнулся, задышал. Чародеи наблюдали за происходящим с интересом, но без удивления: поминальный обряд был знаком каждому. Амброз подождал, пока дыхание хлеба выровняется, и произнес так, чтобы все слышали:

— День Поминовения. Инес ди Сальваре. В чем каялся Симон Остихарос, именуемый Пламенным?

Горбушка печально вздохнула.

— Инес ди Сальваре, прости меня, — впору было поверить, что Симон, уподобясь Н’Ганге, принялся вещать, не размыкая губ. — Я убил тебя, не желая этого…

— Кто может подтвердить сказанное?

— Огонь в горне, лава в утробе вулкана. Хлеб и вода, и два живых свидетеля…

— Ты, хлеб, свидетельствуешь?

— Да.

Хлеб умолк. Молчал и Амброз. Над конклавом повисла такая тишина, что безмолвию ночного кладбища впору было обзавидоваться. Казалось, «кисея глухоты» перестала пропускать звуки в обе стороны, расплавленным воском затекла в уши — и застыла.

Взгляды сошлись на Симоне Пламенном.

7.

— Убийца не может наследовать убитой!

Кому принадлежал визгливый выкрик, осталось тайной. Миг, и благопристойный конклав превратился в растревоженное осиное гнездо.

— Пересмотреть очередность!

— Исключить из наследников!

— Позор убийце!

— Торги! Всё на торги!

— Тор-ги! Тор-ги!

Маги вскочили с мест — откуда и прыть взялась! Тобиас Иноходец в возбуждении притопывал деревянной ногой, роя землю, как норовистый конь — копытом. Пальцы Газаль-руза зловеще шевелились. В любое мгновение Злой Газаль был готов пустить в ход свои знаменитые перстни. В руке Осмунда возник жезл. Голова Н’Ганги издавала гудение, грозя обратиться в рой пчел. Бледный, как смерть, Вазак отступал к шатрам, намереваясь в случае драки спастись бегством.

— Братья! Стыдитесь!

Максимилиан Древний вознесся над готовыми сцепиться чародеями, окутан шевелением теней, словно коконом тьмы. Голос старейшего из магов был подобен удару колокола, вытеснив иные звуки. Маги замерли; Древний выдержал паузу, дождавшись тишины.

— Обвинение предъявлено. Нам следует выслушать Симона Остихароса. Кто-то считает иначе?

Не слыша возражений, он кивнул:

— Говори, брат Симон.

— Что ж, я отвечу, — Симон встал. — Да, я виновен.

Учитель Инес выглядел угрюмым и сосредоточенным, как человек, принявший решение: трудное, но окончательное. Он говорил только с Максимилианом, игнорируя остальных.

— Инес была неизлечимо больна, — слова давались Симону с трудом. Чувствовалось, что старец не привык объясняться или оправдываться. — Я опасался, что она в плену или мертва, и явился в ее башню, намереваясь это выяснить. Циклоп, слуга Инес, отказался пускать меня к ней. Я вспылил. Инес все слышала; чтобы спасти Циклопа, ей пришлось спуститься к нам. На это ушли последние силы больной. Инес умерла у нас на руках. Да, я виновен в ее смерти, но убила ее болезнь.

— Как трогательно! — шмыгнул носом Тобиас Иноходец.

Насмешку одноногого никто не поддержал.

— От какой болезни умерла Инес?

— Ее тело было подвержено хаотическим метаморфозам.

— Никогда не слышал ни о чем подобном!

Осмунд Двойной был взволнован. Маги вновь зашумели:

— И я не слышал…

— И я…

— Что-то не слишком верится…

— Надо взглянуть на тело!

— Где вы ее похоронили?

— Там, — указал рукой Симон. — Впрочем, тело Инес продолжило меняться и после смерти. Я сжег его.

— Он убил ее! И скрыл следы!

— А вдруг он врет? Вдруг тело цело?

— Хотел сжечь, но не успел!

— Увы, Симон, — лицо Древнего скрывали тени, но от слов его веяло печалью. — Мы обязаны проверить твои слова. Кто пойдет к могиле, чтобы удостовериться?

Талел Черный презрительно фыркнул:

— В этом нет нужды. Я чую пепел даже отсюда. Симон говорит правду — по крайней мере, насчет сожжения. Это случилось позавчера. Я прав, брат Симон?

— Ты прав, брат Талел.

— Инес умерла три недели назад. Почему ты сжег ее тело только сейчас?

— Не твое дело, брат Талел.

Талел рассмеялся, но остальные приняли сказанное Симоном за оскорбление:

— Я ж говорю: следы заметал!

— Ну да, истории рассказывают живые!

— Мертвецы молчат…

— Опасался: поднимем, расспросим…

— Дело скверное, — подвел итог Максимилиан. — Все мы слышали свидетельство хлеба. Уверен, вода скажет то же самое. Симон Остихарос убил свою ученицу, утверждая, что не желал этого. С другой стороны, сожжение тела вызывает у собравшихся законные подозрения. Полагаю, если Симон доброй волей откажется от участия в наследовании…

От Симона не укрылось, как напрягся молчавший до сих пор Амброз. Хладнокровие изменило королевскому магу. На лице его вновь проступили сошедшие было багровые пятна, выдавая сильное волнение — на грани вожделения.

— Я не откажусь, — сказал старец.

Вокруг начался ропот. Казалось, из морских глубин встала приливная волна.

— Возможно, ты, по крайней мере, согласишься уступить свою очередность?

— Нет.

— Подумай, Симон! Ты всегда был рассудителен…

— Нет.

— Неужели в имуществе покойной есть что-то, что стоит такого упрямства?!

— Инес ди Сальваре была моей ученицей, — отрезал Пламенный. Он встал, и воздух вокруг него задрожал, как над костром. — Я, Симон Остихарос — ее первый наследник. И закончим на этом.

Максимилиан обернулся к королевскому магу:

— Что скажешь, Амброз? Ты обвинил Симона, и ты — второй в очередности, как муж покойной. Согласен ли ты уступить?

— Симон сам обвинил себя. Я лишь огласил свидетельство. И я настаиваю на том, что Симон Остихарос не может наследовать первым, поскольку повинен в смерти Инес.

«Интересно, что эти двое не поделили?» — прошептал Тобиас на ухо Газаль-рузу, так, чтобы услышали все. Злой Газаль в ответ лишь дернул щекой. Противостояние Пламенного и Держидерева вызывало у него живейший интерес — едва ли не больший, чем участие в предстоящих торгах. Газаль не желал пропустить ни слова, ни жеста. Когда еще выдастся столь изысканное развлечение?

— Итак, никто не желает уступить, — тени, окружавшие Древнего, клубились, наводя на мысли о грозовых облаках. — Значит, решение вынесет конклав, без участия заинтересованных сторон. Братья Симон и Амброз, удалитесь. Когда решение будет принято, вас пригласят.